Проклятие памяти

– Мой сын сошел с ума? Мой мальчик она тебя околдовала? Что ты говоришь! Я не для этого тебя воспитывал, чтобы ты сейчас заявлял мне такое! Никогда! Никогда не будет твоей женой женщина, сбежавшая из отчего дома, опозорившая себя кражей фамильных драгоценностей, родившая ребенка другому мужчине, ставшая поводом для новых разногласий между двумя государствами – Венецией и Флоренцией! Никогда! И слышать ничего не хочу об этом браке! – Он властно поднял руку в жесте, призывающем к молчанию, когда увидел, что Франческо намерен что-то возразить. – Твой долг жениться на Иоанне Габсбург из Австрии. Она сестра императора Священной Римской империи Максимилиана. И именно такая поддержка нам нужна. К тому же, она юная девушка, у которой, заметь, не было в прошлом никаких сомнительных историй.

– Отец, у нее и не могло быть ничего! Все, о чем она мечтает – это монастырь! Она не сможет получить счастья в браке. Я не смогу дать ей его. Прошу вас, отец, сжальтесь, вы не можете так поступить, – все же не сдержался Франческо.

– Могу! И поступлю! Не твое дело ее счастье! Наши послы уже пять лет ведут переговоры с императором о твоем браке. Сначала я хотел женить тебя на девушке из испанской ветви Габсбургов, но король Испании Карл, не поддержал эту идею. Мы долго обговаривали с ним и с Фердинандом, отцом Максимилиана, какой союз максимально выгоден для всех, и так, уж, случилось, что только Иоанна поможет усилить наш альянс. Вот смотри, как австрийский посол описывал предлагаемых невест: «Правитель мой говорит, что может предложить своих дочерей. Есть у него Маргарита. Барбара – худовата, зато веселая. Есть еще Елена, но Елена горбата, так что, наверное, нет. Есть еще Магдалена, но той уже двадцать девять лет, так что, наверное, нет. Есть еще Иоанна – красавица, выглядит меньше, чем на девять лет, хотя ей уже то ли тринадцать, то ли четырнадцать. А есть еще и другие дочери, но я бы советовал Маргариту – пухленькая и веселая». Мы решили, что из всех имеющихся девиц брачного возраста в королевской семье Иоанна для тебя лучший выбор. Я даю деньги и военную поддержку Габсбургам, они помогают нам получить власть над Тосканой. Так что скоро будет свадьба. И потом ты знаком с Иоанной.

– И именно поэтому я прошу отменить этот брак, отец. Даже ее братья считают ее скучной.

– И все же ты женишься на ней.

– Но ведь их отца Фердинанда13 уже нет, а ее брат Максимилиан14 может и не согласиться? Ведь теперь он новый император. Возможно, он не поддержит решение своего отца и позволит Иоанне уйти в монастырь?

– Никуда он не денется! Слово дано, бумаги подписаны. Свадьба назначена на декабрь. Монастырь – не место для девушек с королевской кровью. Они слишком значимые фигуры в политике, чтобы ими разбрасываться. И потом, если бы, – заметь я сомневаюсь и говорю тебе «если бы», – Максимилиан отказался, то деньги, которые есть в нашей семье смогли бы уговорить даже самых несговорчивых. В браке важны интересы государства, а не чувства. Все, Франческо, иди и начинай подготовку к свадебным торжествам. Мы должны устроить воистину королевскую свадьбу, чтобы о ней долго говорили наши соседи, чтобы они поняли, что мы породнились с императорами. В октябре поедешь за невестой. Путь до Инсбрука, где вы должны будете встретиться, неблизкий. А про эту свою колдунью и думать забудь. Хотя… спать с ней ты можешь продолжать. У каждого мужчины должна быть любовница.

И он снова спокойно уселся за стол, взял перо и что-то начал быстро писать. Франческо понял, что аудиенция закончена. Он вышел, понимая, что не привел никаких доводов в свою защиту. Отец сразу начал с козырей – долг. Он старший сын, наследник и обязан служить семье.

Франческо застонал – долг! Его с рождения учили тому, что он будет править государством, что он Медичи и обязан быть лучшим. Он знал, что о любом его промахе сразу доложат отцу. Так было, когда он случайно расколол вазу, когда его выбили из седла на тренировке, когда его мутило весь день после первой попойки с друзьями в остерии. Обычно отец просто хмурился и говорил, как сын его разочаровал и опечалил, но после той гулянки отчитал его грозно и высказал ему, что он в его годы уже правил герцогством, а у Франческо все пирушки на уме. Была бы жива матушка…

Матушка… Нежная, любящая мужа Элеонора. Потеряв ее отец стал еще более вспыльчивым, так хотя бы мать сдерживала его порывы. Но в воспитании наследника они были едины – должен уметь владеть собой, помнить, что друзей у него не может быть и привыкать быть одиночкой.

Франческо вихрем промчался по коридорам дворца, вниз по лестнице и выскочил в сад. Гнев и ярость требовали выхода. Он чувствовал себя загнанным в ловушку, из которой нет выхода. Вступить в ненавистный барк или отказаться от любимой женщины. Франческо кинулся бежать в сторону конюшни, желая только одного – вскочить на любимого коня и мчаться прочь из Флоренции в тосканские поля. Нестись до тех пор, пока не уйдет из сердца невыносимая боль невозможности ничего изменить.

– Франческо, стой! – Внезапный окрик заставил его остановиться.

Повернувшись, Франческо смотрел, как к нему спешит невысокий мужчина.

– Ты вылетел так, словно за тобой мчатся все демоны ада, – вымолвил художник и изобретатель Бернардо Буонталенти15, который, подойдя, сдернул с головы черный берет и вытер им смуглое лицо.

Его темные волосы были коротко острижены, а карие глаза тепло смотрели на Франческо. Бернардо исполнилось шестнадцать лет, когда его родители погибли во время наводнения. Герцог Козимо взял осиротевшего талантливого юношу в свою семью и помог получить образование, к которому тот так стремился. Бернардо как губка впитывал в себя знания. Его интересовало все – военное дело, технические науки, скульптура, живопись.

Разница в десять лет и пропасть в социальном положении не помешала дружбе наследника герцога Флоренции Франческо Медичи и незнатного, но одаренного Бернардо Буонталенти.

Бернардо стал наставником Франческо, прививая юному сыну Флорентийского герцога интерес к наукам, поощряя его жажду открытий, развлекая забавными механическими игрушками, которые легко рождались в его воображении и создавались его руками. Бернардо был тем человеком, с которым юный Франческо мог поделиться своими горестями и радостями без нравоучений и возведения глаз к небу, сопровождаемых тяжкими вздохами: «Вы же наследник».

– Что опять поссорился с Его светлостью? – с пониманием спросил Бернардо. И вопросительно взмахнул правой рукой.

– Бернардо! Это ужасно! Он не стал даже слушать меня! Бьянка…

– Пошли пройдемся, Франческо. Тебе сейчас это нужно. Чем дальше от дворца, тем меньше шансов, что нас услышат и передадут герцогу наш разговор.

– Да-да, пойдем.

Третья глава

И время прочь, и пространство прочь,

Я все разглядела сквозь белую ночь:

И нарцисс в хрустале у тебя на столе,

И сигары синий дымок,

И то зеркало, где, как в чистой воде,

Ты сейчас отразиться мог.

И время прочь, и пространство прочь…

Но и ты мне не можешь помочь.

Анна Ахматова. «Шиповник цветет»

Москва, наше время

Сырой осенний воздух уже просочился сквозь пальто и холодил меня изнутри. Я не любила работать на пленэре. Я быстро замерзала, пальцы становились непослушными, так и норовили выронить карандаш из рук, а я сама становилась какой-то неповоротливой и хрупкой, казалось, если кто-то меня коснется, я осыплюсь обледенелыми осколками на землю.

Человек, который мне позировал, не мог усидеть на месте: старался привстать и увидеть, что я рисую. И это мне ужасно мешало и нервировало. И так холодно, а его постоянные смены позы только затягивали процесс.

От досады я кусала нижнюю губу. Хотелось плакать, все бросить и бежать в тепло. Все, больше до лета я здесь не появлюсь. Не пришла бы и сегодня, да сосед сказал, что он приболел, и его точка на Арбате простаивает. Попросил выйти, постоять с его картинами, может кто-то захочет их купить. Отказать я не смогла. И вот я здесь мерзну. Неудивительно, что Иван заболел: я уже не чувствовала себя. И все же упорно водила карандашом по листу: может согреюсь?

Неожиданно я услышала мужской голос:

– Девушка, вы талантливы! – вздрогнув, я подняла глаза и посмотрела на говорившего. Мужчина лет тридцати пяти. Высокий с плотной фигурой, немного напоминающей медведя. Взглядом художника быстро охватила его лицо: синие глаза, густые брови, прямой нос, пухлые губы, высокие скулы, правильный овал лица, мужественный подбородок, ежик золотистых волос. Красив, черт возьми, и знает об этом.

А мой внутренний голос простонал: «Нет, только не он». Я не понимала: что значит «не он»? И не успела додумать эту мысль, так как незнакомец продолжил:

– Здорово! Вам повезло, – это уже не мне, а моей модели, – получите прекрасный портрет. – И уже мне: – Я сейчас спешу, но вот моя визитка и позвоните мне, я хочу получить от вас свой портрет или картину. Плачу дорого. Как ваше имя?

Визитка? И не просит мой телефон. Да, я бы и не дала. Ага, не дала бы, а деньги? Да, они мне были нужны. И прерывая свои мысли, невзирая на чувство опасности, которое родилось во мне, я ответила:

– Анна.

Незнакомец, так и не назвав своего имени, сказал:

– Прекрасно, Анна. Завтра в два жду вашего звонка. А теперь не буду мешать.

Он уходил, не оглядываясь, а я смотрела ему вслед, мечтая вскочить и мчаться прочь. Вот, только какое направление выбрать, я точно не знала: сердце кричало, что нужно бежать за ним, а внутренний голос вопил, что убегать надо от этого опасного мужчины и подальше.

Моей модели надоело сидеть, и человек начал возмущаться:

– Девушка!

Вздрогнув от неожиданности, я выронила визитную карточку, которую подхватил ветер. Вот и все! Судьба решила за меня. Между тем клиент продолжал:

– Девушка, ну, сколько можно! Я уже устал сидеть! Я замерз! В конце концов, я плачу вам деньги! Немаленькие заметьте! – Смешно, но за эти полторы тысячи я могла только один холст купить, а для работы нужно больше. Гораздо больше. Но и эти деньги мне тоже были нужны. Встряхнув волосами, я постаралась улыбнуться как можно обворожительнее и сказала примиряюще:

– Еще пара штрихов, и ваш портрет готов, – и, выбросив из головы незнакомца, я вернулась к работе.

***

Тимофей Остроухов шел к припаркованной в переулке машине и вспоминал художницу. Среди вернисажа посредственных работ, портретов знаменитостей, которые кочевали от одного художника к другому, и которые ничего не говорили о мастерстве того, кто их якобы нарисовал, его взгляд вдруг выхватил красное пальто и девушку, склонившуюся над белым листом. Ее озябшие руки колдовали над портретом.

Тимофей смотрел на нее, не отрываясь: что в ней было такого, что его остановило? Чуть вздернутый носик, пухлые губы. Нижнюю она изредка чуть прикусывала, когда у нее что-то не получалось. Тогда она слегка встряхивала своими рыжими волосами, смотрела на человека, который сидел перед ней на низком стульчике, едва улыбалась уголками губ, и снова возвращалась к листу. Он зашел к ней за спину и посмотрел на портрет: с листа смотрела точная копия того, кого она рисовала. Он сравнивал модель и портрет. Ей удалось схватить и капризное выражение лица, и надменный вид позировавшего. Талантлива! Черт побери! Что она здесь делает? Почему она с таким даром сидит посреди холодной Москвы и рисует?

Он вышел и встал перед девушкой, которая была занята работой, и он мог беззастенчиво ее разглядывать. Хотя, что уж там, застенчивостью Тимофей вообще не страдал.

Тимофей не придумал ничего лучше, как начать разговор с лести. Она никогда не мешала, а только открывала дорогу к желаемому. Девушка вздрогнула и посмотрела на него. Черт! Черт! Черт! Зеленые, миндалевидные, опушенные черными пушистыми ресницами, смотрели внимательно, без тени улыбки и словно хотели заглянуть ему в душу. Нет! Доступ туда запрещен. Всем. Он давно уже научился быть одиночкой, еще в детстве.

Он добрался до припаркованного автомобиля, скользнул в уже остывший салон. Поежился и включил обогрев сидений. Двигатель успокаивающе урчал. И на Тимофея горькой волной накатило воспоминание, пробивая защитные барьеры его обычной сдержанности.

Где-то тикали часы, которые почему-то никто не подумал остановить, отсчитывая минуты. Тимофей смотрел прямо перед собой, стараясь не видеть ставшее чужим восковое лицо бабушки в гробу и не слышать плач соседок. Он ждал, считая удары, которые отбивали каждый час: вот, сейчас дверь откроется и появится мама. Ее теплые руки обнимут его, и беда отступит.

Он услышал приглушенные голоса у входа в дом, встрепенулся и с надеждой повернулся к двери. Вошла мама: вся в черном, прямая и строгая. Тимофей с плачем бросился к ней, обнял ее колени, стараясь поглубже зарыться в ее тепло, чтобы прогнать тот холод, который он чувствовал с момента, когда вчера утром нашел лежащую бабушку и понял, что ее больше нет.

Холодные, жесткие руки матери резко оторвали от его себя, и ее суровый голос скомандовал кому-то (он не видел) брезгливо:

– Уберите ребенка. Немедленно. Не хочу его видеть. Никогда не хотела. Это все мать.

Тимофей еще цеплялся за нее, плакал, пытался драться с человеком, уводящим его куда-то, не видя ничего от слез, заливающих глаза. Он попробовал разглядеть маму: ее красивое лицо было искривлено злобной гримасой. Поймав взгляд Тимофея, она закричала:

– Ненавижу тебя. Ты испортил мне жизнь. – И после небольшой паузы закончила: – Не приближайся ко мне, никогда! – Мать словно выплюнула эти слова, отвернулась и вышла из комнаты.

Дзынь! С тонким звоном упал на пол и раскололся стакан, выскользнувший из рук соседки, пытавшейся напоить и успокоить Тимофея. Дзынь! Это раскололась жизнь десятилетнего ребенка, навсегда отсекая детство. Раньше он еще пытался и хотел верить: мама любит его.

Не любит, признал враз повзрослевший Тимофей, и понял: он остался один. Совсем.

Сразу сгорбившись, как маленький старичок, шаркая тяжелыми, непослушными ступнями он пошел в свою комнату. Ему сейчас никого не хотелось видеть. Ему теперь некого было любить. Любовь – это боль. Больше никогда!

Тимофей раздраженно стукнул ладонями по рулю. Клаксон резко просигналил. Проходящая мимо машины девушка испуганно подпрыгнула. Молодой человек вернулся в настоящее. В салоне было тепло, он включил поворотник, посмотрел в зеркальце, повернул руль и влился на Садовое кольцо в поток машин.

***

Она не позвонила! Что думает о себе эта девчонка! Он явственно дал ей понять, что она должна позвонить, и он даст ей работу. Таким как она, всегда нужны деньги. Он ждал ее звонка и был гораздо более заинтересован в ней, чем она в нем, как оказалось. В чем он ошибся? А он даже не взял ее телефон.

Искать ее? Вернуться на Арбат? И что он получит? Торжествующий взгляд зеленых глаз и непокорную девицу, возомнившую себя центром Вселенной?

Нет, игра должна играться по его правилам! Он не пойдет к ней. Мало ли красивых девок в Москве?! И Тимофей с усилием вернул себя в рабочий ритм.

А сосредоточиться было на чем. В благотворительный фонд, в котором Тимофей возглавлял юридическую службу, обратился музей с просьбой помочь в покупке нескольких антикварных предметов. Они недавно появились в каталоге одного известного аукционного дома и вызвали интерес у искусствоведов. Развернутая экспертиза приводила доказательства культурной ценности экспонатов и данные, которые были известны о работах. Вместе с музейным экспертом на выставку перед аукционом решили отправить юриста. Если, провенанс16 при повторной проверке будет подтвержден, понадобится его помощь для решения вопросов при заключении договора. Покупатель должен быть бдителен – известный принцип аукционистов.

Так Тимофей оказался в Милане. Он окунулся в атмосферу искусства – оживленная речь, сдерживаемый интерес, внимательное изучение. Эксперт одобрил покупку восьмиугольного столика шестнадцатого века, инкрустированного мозаикой из драгоценных камней, резного комода семнадцатого века и из того же времени богато украшенного резьбой кассоне, свадебного сундука из орехового дерева.

После аукциона Тимофей занялся юридическими вопросами оформления купленного антиквариата и неожиданно для себя оказался на дополнительной продаже вещей, которые не вызвали особого интереса у коллекционеров. Тимофей, несклонный к импульсивным покупкам, сам не понял, как оказался единственным покупателем антикварной печати с резной ручкой и шарообразным навершием из сердолика. Печать не имела подтвержденного провенанса и не заинтересовала никого из присутствующих коллекционеров.

Уже в Москве ему посоветовали обратиться к искусствоведу музея, с которым они сотрудничали. Женский голос вежливо предложил ему приехать на Волхонку, 12 к одиннадцати утра.

Конечно, он застрял в утренних московских пробках, а когда нашел, где припарковаться, ему пришлось почти бежать до служебного входа, где была назначена встреча с искусствоведом, на которую он так безбожно опаздывал.

Он сразу узнал ее. Огромные зеленые глаза, казалось, стали еще больше, когда увидели входящего в музей Тимофея.

– Анна, неожиданно. А как же Арбат?

Бледные щеки Анны внезапно заалели. Это было удивительно, что кто-то еще в наше время умеет так смущаться. Выдержав паузу, ему показалось, что она считала про себя до десяти, Анна ответила:

– Я просто подменяла друга, чтобы он не потерял свое место.

***

Мысли о Тимофее тревожили меня. Он поручил мне узнать историю ручной печати, которую купил. И несмотря на то, что работа увлекла меня, я не могла не думать о заинтересовавшем меня мужчине. Поэтому, когда он предложил встретиться в ресторане, чтобы обсудить то, что мне удалось найти, я с радостью согласилась.

Тимофей встретил меня около ресторана, галантно поцеловал мою руку, от чего у меня побежали мурашки по телу. Швейцар на входе предупредительно открыл дверь.

Я вошла в зал первой и осмотрелась. Интерьер ресторана терялся в полумраке. Официант проводил нас к свободному столику. Я сразу оценила, что сесть можно или на отдельно стоявший диван, или в кресло, которое стояло напротив. Решив, что стол между нами будет прекрасной преградой между мной и мужчиной, который вызывал у меня сложные чувства, я устроилась на диване.

Тимофей с улыбкой подошел и сел рядом.

– Прости, но я предпочитаю, – начала говорить я.

Но он не дал мне продолжить и сказал:

– Да, я тебя понимаю. Я тоже хочу быть к тебе ближе.

– Нет. Не то. Ты не понимаешь. Я хочу… Я не хочу… – Я сбивалась, пытаясь ему объяснить, что он не так меня понял. Мне было неловко быть с ним рядом, казалось, что со мной рядом сидит кто-то опасный, тот, кто охотится на меня. Мне было интересно и страшно. Его близость меня пугала. Я резко привстала, чтобы пересесть в кресло, но он успел взять меня за руку:

– Успокойся, Анна. Все в порядке. Мы среди людей. Да, если бы и не это, я – не маньяк и прекрасными девушками не закусываю. А вот поужинать я бы не отказался. А ты? Что вы можете нам предложить? – Это уже официанту, который оказывается все это время стоял рядом с нашим столиком и делал вид, что ничего из происходящего здесь его не интересует.

Мы сделали заказ. Постепенно я расслаблялась. Тимофей был прекрасным собеседником и рассказывал смешные истории.

– И вот тогда я и понял, что подводная лодка мне не подходит. Нет того простора, который я так люблю. – Его смех вернул меня в реальность, и я услышала только окончание рассказа. О чем он говорил? Если бы сейчас он попросил меня повторить, я бы не смогла. Я беспомощно улыбнулась.

Тимофей легко закинул руку на спинку дивана, и мне показалось, что сейчас он меня обнимет.

– Чудесное вино, не так ли? – спросил он, поднимая высокий фужер на тонкой ножке. В его большой руке хрусталь казался особенно тонким, и это меня завораживало. Усилием воли, я отвела глаза и невидяще посмотрела в зал. – Я люблю чилийское вино. Оно теплое, согретое южным солнцем, терпкое, пьянящее, – говоря это, он придвигался ко мне все ближе. Большой, сильный… Боже! Он не сделает этого. Я закрыла и снова открыла глаза. Ничего не изменилось: он был близко, очень близко. На меня волной накатила паника, и я судорожно сглотнула.

Тимофей внимательно посмотрел на меня, улыбнулся успокаивающей улыбкой и тихо предложил:

– Пойдем, потанцуем?

Он встал, подошел ко мне, чуть склонил голову в приглашающем поклоне и протянул мне руку. Как давно я не танцевала, очень давно. Можно сказать, в прошлой жизни. Вложив свою руку в его, я почувствовала себя немного спокойнее.

Полумрак зала, тепло его руки. Я вдруг словно со стороны увидела мужскую руку, в которой лежит женская ручка в белой перчатке. Узкая. Маленькая. Помотав головой, я снова ощутила свою руку в его. Что это было? Сюжет новой картины?

Тимофей между тем вел меня в круг. Рядом с высоким партнером я казалась особенно хрупкой. Я шагнула в его объятья, теплые руки обняли меня, и мне показалось, что я вернулась домой. Что со мной происходит? Я никогда не теряла голову из-за мужчин. Тимофей что-то шептал мне на ухо, и я чувствовала, как все больше поддаюсь чарам его низкого голоса. Голоса, который обнимал меня, как и его руки. Его руки…

Я снова увидела пару – мужчина в средневековом черном колете танцует с девушкой, в пышном золотистом платье. Ее рыжие волосы сверкают в блеске свечей. Низкое декольте привлекало внимание к ее белой коже и красивой форме груди. Я видела, что они наслаждаются танцем и друг другом. Девушка подняла руку и провела рукой по лицу партнера.

Тихий смех Тимофея вернул меня в реальность. Я стремительно отдернула руку от его лица, вырвалась из объятий и бросилась к своему столику. Какой позор! Схватив сумочку и пробормотав какие-то извинения, я удалилась в туалет. Мне было нужно охладить свое лицо. И вернуть мой разум, чтобы успокоиться и не броситься к Тимофею, умоляя соблазнить меня. Бежать!

***

Молнию на сумочке заело. Я безуспешно дергала подвеску, пытаясь заставить замок заработать:

– Черт! Черт! Черт! Почему именно сейчас?!

Змейку заело намертво. Я досадливо посмотрела на часы, до вылета моего рейса оставалось совсем немного времени. Надо же было этому случиться именно сейчас. Меня бесило, что я до сих пор не решила, как поступить правильно.

Тимофей улетел в командировку в Санкт-Петербург, а потом неожиданно позвонил и пригласил меня присоединиться к нему в этом городе.

Если я сейчас прилечу к нему, то это даст ему уверенность в том, что у нашей истории есть продолжение. У нас уже есть история? Хочу ли я, чтобы из этого знакомства получилось что-то серьезное?

Я задумалась. Да, я хотела. Меня неудержимо влекло к Тимофею. И я сама не понимала, что в нем такого, что ломало все мои защитные барьеры. Когда я видела его, меня захватывал такой поток эмоций, что я готова была бросить все и идти за ним на край света. Это было необычно и непривычно. Это пугало.

И одновременно в такие моменты мне хотелось бежать от него сломя голову. Что я чувствовала? Интерес. Влечение. Предчувствие страсти. Я снова вспомнила, те эмоции, которые испытала, впервые оказывавшись в объятьях Тимофея, когда он пригласил меня на танец: мне хотелось раствориться в нем.

Никогда за все мои тридцать лет, я не испытывала того, что переживала рядом с Тимофеем.

Впервые я влюбилась в 14 лет. Артем был красив, высок, темноволос, хотя еще немного по-юношески угловат. Капитан школьной футбольной команды, от которого были без ума все девочки в школе. Я посвящала ему стихи и рисовала его портреты. Конечно, я понимала, что никто не должен был знать мою тайну. И все же не была достаточно осторожной. Меня часто видели на переменах, склонившейся над альбомом, в котором я что-то рисовала. То, что я скрывала рисунки, только раззадоривало любопытство одноклассников.

Однажды, когда я шла на урок литературы, меня окликнули. Я растерянно оглянулась. Мой взгляд выхватил коварную улыбку того, о ком я мечтала. Ничего не успев понять, я почувствовала, как Артем схватил мою сумку, которую я не успела закрыть и рванул на себя.

Мои рисунки грудой вывалились на пол. Лицо Артема на них было хорошо узнаваемо. Густые брови, вздернутый нос, насмешливые голубые глаза. Портреты были хороши, очень.

Я попыталась собрать рисунки, но листы вылетали из моих ставших сразу непослушными пальцев. Я всхлипывала, а вокруг толпились одноклассники, вырывая рисунки из моих рук, насмешничая. Наверное, это бы я пережила, но внезапно услышала ехидный смех Артема и его голос, ставший резким и неприятным:

– Посмотрите только на нее! Чучело, ты куда лезешь? Ты что о себе вообразила? Забирай свои художества, – он ногами начал топтать разлетевшиеся листы.

Я видела, как подошва его кроссовок оставляет на них уродливые узоры. Сколько лет потом я пыталась забыть это: темные следы и злорадный смех, но не могла. Воспоминания приходили ко мне снова и снова.