…Но Буря Придёт

– Хвёгга хвост тебе в пасть, проклятущая эта затычка! Уж скорее бы лето… как зима – ухо глохнет! – ворчал он сердито. Юный Айнир молчал, терпеливо того дожидаясь, что их родич продолжит рассказ.

– А потом вдруг явился ко мне он под осень с дарами, её руку просить. Говорил: я прекрасней жены и в семействе владетелей не разыщу, а у вас тут такая невеста созрела средь чащ и болот – одни косы её на вес чистого золота будут. Отдай, говорит, твою дочь в жёны мне – вижу, что тесно душе её в ваших краях. Отвезу её к югу, чтобы посмотрела иные уделы, хозяйкою в доме моём она стала. Видишь ты – принял он Майри за дочь мою.

– А дальше что было? – Айнир внимал словам родича.

– Что – что? – Хеннир сурово зажал в широченной ладони всю бородищу за раз, – а что говорить тут, сынок? Как сказал я ему, что не родная мне дочь наша Майри, а отцом её был Конут Стерке – так тот побелел словно репа. Забормотал что-то, что свадьбу под зиму не хуже чем к осени можно ведь справить, а то ещё много в дому неотложных есть дел в Ибаргейрде… И сперва-де туда надо спешно отъехать – известить всех домашних, что вскоре на свадьбу невеста пожалует.

Вижу я – струсил он перед гневом владетеля как тот медведь от внезапного окрика – хотя бы и хвори той с ним с перепугу не вышло. И говорю этому жениху: «забудь, что на свете есть дева такая, и дорогу сюда в Хейрнáбю́гдэ из глаз своих выбрось! Был бы тебе весь род Дейна верным клятвам союзником и поддержкой во всех делах, если бы ты сироту Конута сделал законной женой. А никчёмные боязливцы нам не будут в родне – мы таким дочерей не даём».

Тот и отвечает мне, наглец – не с ёрловым родом тягаться ему, и таких грозных недругов наживать из-за девки какой-то – не стóит она непримиримой вражды со Скъервирами, пока жив злопамятный владетель Стейне. И с тем и уехал он прочь, сношай его волки седмину…

– Вот оно как… – нахмурившийся и закусивший губу Айнир прислонился плечом к дверному косяку, озадаченно скребя левой ладонью потолочную балку-навес.

– Так откуда, говоришь, был жених этот? – как бы невзначай спросил он у Скегге, – как ты, звать его там, говорил?

– Да ладно тебе, сынок, уймись! – вмиг понял замысел юного родича Скегге, остужая его вспыхнувший пыл, – не время как в детстве обидчиков Майри валять мордой в грязи, или голóвы им сносить! Себе больше бед наживёшь…

– А вот наваляю!!! – вспыхнул сын Доннара.

– Утихни, сказал я! Воитель он крепкий, годами постарше тебя, и в ратных делах много больше искусен. Первый меч Ибаргейрда, как молвят!

– И плевать! Если встречу – я…

– Ну-ну-ну… Расплевался он, книжник, – насмешливо хмыкнул Скегге, – пятерых соперников в хринна́уг своею рукой зарубил тот, как я слышал от Эваров – и семейство его с домом ёрлов близкó.

– Э-э-эх… я бы ему за неё такую алую птицу по рёбрам нарисовал бы, выблю́дку… – озлоблено процедил сквозь зубы Айнир, гулко ляпнув кулаком по дверному косяку точно по незримому противнику, – да чтоб его, волчий умёт!

– Сопляк ты пока что – о том толковать, чего сам не видал ещё прежде! – рассердился вдруг Скегге, нахмурясь, – алая птица тебе… Ты вот видел, как дёготь горит?

– Какой ещё дёготь? – не понял слов родича юноша, распалившийся не на шутку.

– А такой… из берёзы что гонят… – мрачно фыркнул нахмуренный Скегге, – уймись, я тебе говорю! Не ищи ты его. Сказал я тогда, что если хоть тень от голоса Скъервиров тут падёт на ворота, наши родичи в южных уделах это сватовство ему сталью по горлу припомнят, уж будь уверен! Пожалеет стократ, если язык свой бескостный во рту удержать не сумеет.

– А сама она что?

– Что – что? Самóй Майри мы с Уной и говорить ничего не стали, куда вдруг пропал наречённый её тот – но она и сама всё без слов поняла… а может кто из моих дочерей сболтнул ей на ухо. И нет, чтобы рыдала слезами безудержно, как все девки в сердечных расстройствах – так ведь точь-в-точь как её упокойная мать, без слов лишь беззвучно одна голосила тайком от иных глаз, по супругу так рано ушедшему убивалась, что и сама вскоре за мужем пустилась холодной тропой.

– Нашла по кому плакать ведь, глупая… – вздохнул Айнир.

– Не по жениху этому, а по своей горькой судьбе она плакала – что ждёт её одинокая доля, и тени своей не узреть, всю жизнь прожить в страхе, отвечая перед Скъервирами за вину отца. Видел же ты её сам прошлой осенью – совсем потемнела с лица, сторонится людей. Ей бы как прежде петь песни и кому-нибудь стать доброй женой и хозяйкой, детей нарожать – а она лишь с сычами в лесу на коров и свиней свои дни тратит попусту… Тьфу – что же за судьба такая для девки?! – с яростью стукнул Бородач кулачищем по притолоке.

Айнир молчал, стиснув зубы и напряжённо обдумывая что-то, продолжая внимать.

– Да и надоело ей тут взаперти всю жизнь в страхе сидеть – слепой я что-ли? Совсем ведь пропадёт дева, с тоски ещё в землю пойдёт вслед за матерью… – взволнованно сплюнув при таких промолвленных случайно дурных словах Скегге умолк, теребя бородищу, – неужели не отыскал ещё Доннар годного жениха для единственной племянницы? У него-то в частых разъездах с делами нашего рода по всем уделам на глазу не один десяток достойных воителей должен быть припасён, кому можно отдать руку такой славной девы!

– Может и подыскал ей отец кого – но такие большие дела не со мной он решал бы… – пожал Айнир плечами в неведении, – не известно мне ничего, почтенный…

– Во-во – всё на старого Скегге взвалили! Где мне жениха ей искать – в наших-то дебрях? – Хеннир раскинул руками, показывая вокруг, – или может аж за Каменными Воротами – в Диком Раздоле каком, или вообще в Волчьей Чаще – где медведи под окнами гадят?

– Что ты, дядя? – с укоризною хмыкнул родичу Айнир, – да как говорил старый Хъярульв – дурнем набитым быть надо, чтобы из Волчьей Чащи жену себе брать!

– Набитым уж точно… – согласно буркнул юноше Скегге, почесав свою бороду – и погрустнел отчего-то.

– Я спрошу у отца невзначай, обещаю. Может решил уже что он взаправду?

– Ты поторопил бы его с этим! Сам же ведь хорошо знает Бурый, что твоя сестра – единственная, кто все родовые земли Конута может перенять по закону – и без супруга не сватанная. А если о том дознается Скъервир – так он по праву ёрла может сам подыскать жениха ей, раз её собственный орн такой первородной наследнице ещё не сосватал достойного мужа… Ты ведь книжник у нас, явно же свéдущ в законах написанных?

– Свéдущ, почтенный… – угрюмо ответил Айнир.

– Вот! Зря что-ли свитки читал и спалил столько воска на све́чи, сношай тебя волки? Так разве допустит такое бесчинство наш скригга, чтобы сироту Конута этот зверь Стейне отдал в жёны тому, на кого его око гнилое падёт? А уж он для дочери своего заклятого врага и ослушника подыщет такого лютого мужа, что и бешеный волк не сравняется с ним…

Скегге смолк на мгновение, хмурясь.

– Или ещё чего хуже быть может – что как вдовый владетель возьмёт её сам себе в жёны – по закону имеет ведь право на то, знаешь сам…

– Что ты, дядя – ведь нету такого в законе! – округлил глаза Айнир.

– Вот дурак ты, сынок – словно знать позабыл, что сильнейшим закон как метла – нагребут что желают… Власть – она такова.

Нахмуренный Айнир долго молчал, обмысливая услышанное от родича.

– Передам всё отцу про сестру, почтенный – не беспокойся. А где она сама?

– Да здесь по хозяйству всё крутится где-то. Ладно, разболтались с тобою мы что-то – а мёд и в рог не накапал пока, чтобы нам языки расплетать, – Хеннир шутя подтолкнул юного родича в сторону двери из горницы.

– Парильня готова – отмывайся с дороги как следует. А потом ждём в чертоге – жена со служанками давно уж накрыли столы, ещё как вас заприметили издали. Сейчас все наши родичи и прочие соседи пожалуют в гости. Не золотарь же смердючий какой к нам пожаловал – а сын Бурого сам, кого драл я лозою за шалости некогда! – Хеннир хлопнул смущённого юношу по плечу, – так что ну-ка в парильню живей! Клянусь бородою Горящего, будет у нас славный праздник!

– Хорошо, почтенный Скегге! Я скоро – дай только отмыться! – юноша попрощался со старшим и заторопился к парильне, – а то впрямь уж смержу от болота как тот золотарь!

– Во-во – наконец-то разнюхал! – одобрительно фыркнул ему Бородач.

На бегу Айнир вдруг обернулся, опять обратившись к почтенному Скегге.

– Слушай, родич… Вот вспомнил чего. Ты слыхал что про сына сестры дяди Мейнара – Бундин который, Ничейный? Что за имя такое? И чей сын он – какой из сестёр?

Хеннир нахмурился, сжав бороду кулачищем.

– Дурная история, мрачная…

– Про их свару с Хатгейрами в Смуту Соседей – так ведь? Помню, слышал когда-то от родичей, что дядя имел там давнишние счёты к сыну их скригги – Снорре Волчиному Зубу. Из-за сестры своей – так же?

– Может быть… – буркнул уклончиво Скегге, – известно ведь – кровь лишь кровь к себе тянет.

– Так о чём же? – настойчиво пробовал выпытать родича Айнир.

– Как ржа и железные зубы пожрала… – негромко промолвил насупленный родич, – не для твоих ушей пока, малый, такие истории…

– Как воевать – так не мал! – насупился сын Бурого, – а как истории слушать…

– Да такое на трезвую голову рассказывать даже не хочется… – махнул Скегге рукой, – а я, знаешь, в Помежные Распри такое видал, от чего и покрепче меня мужики в треть восьмины как пепел седели… Лучше иди-ка в парильню живей! Как золотарь весь смердишь, не то слово…

За воротами чертога торопливо зашагавший в сторону парильни Айнир и налетел на сестру, несшую под боком ивовую корзину с круглыми сырами из кладовой.

– Сестрёнка, здравствуй! – обрадованный Айнир подхватил Майри в объятья и закружил высоко над землёй, так что сыры едва не полетели им под ноги.

– Как ты тут одна за зиму? Соскучилась по своему малому брату?

– Соскучилась, Айнир! – она обрадовано поцеловала его, прижавшись к грязной чешуйнице в шишках заклёпок, – хвала Всеотцу – ты живой, братик! И по глазам вижу, что уже не мальчишка тот прежний.

– Верно – голова всё же на месте, – брат наконец опустил девушку наземь, шутливо стукнув себя по макушке, – ну, сестрёнка, сколько свежих известий тебе я привёз – не рассказать за один вечер!

– Иди, будущий сотник – парильня остынет! Потом расскажешь нам всем на пиру, что там было с тобою в Помежьях.

– Будущий сотник! – радостно подтвердил Айнир, утвердительно взмахнув кулаком и торопливо удаляясь от девушки по двору в сторону парильни.

– Да, будущий… – тихо произнесла она, и отвернувшись пошла дальше к дому, прижав к боку тяжёлую корзину с сырами.

Судно, приткнутое носом с резной головой змея Хвёгга на маковке гнутого киля к причалу у топкого берега, тихо качалось на во́лнах разлившейся Зыбицы. Жители селища Волчья Тропа гомонили, когда их земляки по прогнувшимся к самой воде хлипкими сходням сгоняли на сушу трёх тучных коров редкой южной породы, несли круги соли и витые сетки корзин с перепаленным углем из дуба и добрым железом для кузницы – много лучшим за то, что могли тут добыть из болотной руды в бедном северном крае. И двое мужчин в годах ближе к шестидесяти наблюдали за всем, встав на досках причала у берега.

– Значит, снова в верховья?

– Ага. Вниз пойду до слияния с Каменной только как выйду обратно.

– Жаль. Я думал, подкинешь с десяток мешков к Чёрной Топи ты, Хедин…

– Потом. Видишь сам – скольких надо к Высокой Дубраве доставить с конями. Тут веслярить придётся седмину, если ветер дрянной нам даст Гудсти…

– Да – война… – приумолк собеседник, хлебая из рога вино, что привёз к ним на судне свояк. Хмель был добрым, нездешним и тонким – и незнакомым ему.

Челновод оглядел всех столпившихся возле причала.

– Половина домой не вернётся… – промолвил опять говоривший с ним здешний, – вон, из будущих вдов хоть сейчас можно жён присмотреть. Надоело вдовцом мне сидеть! Мы же ещё не трухлявы с тобою – а, Хедин?

– В моей тверди был древний обычай… – негромко сказал тому гость-переправщик, провожая глазами входивших на судно воителей, – когда всякий, кто шёл на войну, оставлял в стене города гвоздь, загнав в щель меж камнями. Возвращаясь, его забирал – до грядущего раза. Тех же гвозди, чей рок был иным, оставляли навеки в стене, пока ржа их не съест, как и память о павших. Нет числа того видно ещё, не придумали книжники – коим можно бы было обчесть эти метки за столько веков…

– Вот дурацкий обычай – Горящим клянусь! Камень в стыках так портить, железо на гвозди тем больше… А и враг же по ним или воры как точно по лестнице могут на стены подняться! – хмыкнул здешний насмешливо.

– Не дурнее само́й той войны… – Челновод так и не обернувшись к товарищу рыскал глазами по лицам воителей, кого должен был скоро доставить к Высокой Дубраве, где их ждали иные загоны всех собранных с Севера селищ, готовые двинуться к землям владетеля Эйрэ.

– Такова уж людская природа, свояк. Все владетели споры решают свои – кто законом, а кто и железом – а мы пики берём и дырявим друг друга с такими же.

– Потому я и уголь с железом вожу по всем здешним болотам – а не так же, как некогда, кровь чью-то лью…

Здешний пристально глянул на Хедина.

– Слушай, свояк…

– Ну?

– Я сестру свою Хлив за тебя отдал некогда. Ты надёжный мужик, верный, честный, твёрдый на слово и дело…

– И к чему это?

– Никогда я не спрашивал прежде… Из каких ты земель будешь родом? Ведь как был ты когда-то не сед, для дейвона твоя борода была слишком смоля́ной…

– На себя посмотрел бы ты, Сварт… – хмыкнул гость, покосившись на тёмную бороду брата жены.

– Знаю – бабка была в час осады Милльэрбе служанкой у скригги, и в неволю к арднурцам попала на месяц. Понятное же дело, чего там… Только говор твой вовсе ведь даже не южный был прежде…

– Я когда-то жил очень далёко отсюда… на юге.

– Так ты может и вправду арднурец?

– А ты хочешь за бабку с меня испросить?

– Тьху ты, дурень! Я бы может совсем не родился, не поимей её кто-то из ихних – дед ей не сделал детей ни единого, видно крюк был наверное слаб для того по ночам… Да и совсем ты на них не похож!

– Они разные есть… И такие как арвейрны даже там водятся.

– Я же так, любопытствую чисто по дружбе. Ты не обижайся, свояк!

Хедин какое-то время молчал, глядя в зыбь речных волн Мириэльве.

– Я из астириев родом… из славного древнего дома Керре́т.

– Не слыхал про таких… – почесал свою бороду Сварт, – вот с чего ты, выходит, в вине знаешь толк, и не пьёшь эту здешнюю дрянь раскислющую!

– Отчего… пью порой. Ко всему привыкаешь – к дурному ль, к хорошему. Помнить только вот часом не хочется то, что когда-то дурное нам выпало…

– На то память и есть, таково её свойство. Я вот тоже не помню уже, как бранился с моею любимою Берой – лишь хорошее крепко сидит в голове. Так а как ты тогда угодил далеко столь на север? И как звать тебя хоть по-минувшему было, свояк?

– Да почти как и тут… Был наречён я Хеди́на – и Рука Смерти мне дали товарищи прозвище – Ма-де-мо́р. Лучше не было воина в землях Керре́к и Галле́к; сам достойнейший Вент Трижды Храбрый был мне покровителем некогда в тверди на Ясеней Круче, когда вынужден был я покинуть свой край праотцов…

– Ты, видать, после тех их восстаний укрылся на севере – так ведь?

– Нет… то было потом уж, спустя лет двенадцать. Много кто из нас вынужден был разбежаться от Скъервиров гнева по дальним уделам.

– Так с чего?

– Из-за женщины…

Сварт хохотнул.

– Ты чего – дочь владетеля вдруг обрюхатил? Или чужую жену возжелал?

Хедин долго молчал, глядя в волны реки. Терпеливо молчал и свояк, выжидая ответа.

– Была дочь она нашего регля – владетеля дома Эде́т. Я был ей верным стражем, хранил её жизнь, как поклялся отцу её прежде… и сплелись наши с нею сердца раз внезапно, когда встретились вдруг мы случайно на лестнице в веже. Но была Брига сватана более знатному, равному чином родителю – и не в силах снести то бежали мы с ней из твердыни, пожелав свои судьбы стремить воедино вдвоём, вдалеке.

– Не срослось убежать?

– Сломал мой конь голень средь камней перевала, и лишь тем нас настигли отец её с братьями. Потом лгали про то, что украл я казну… всё враньё до единого слова. В сшибке я зарубил и родителя, и троих её братьев – но по мо́льбам возлюбленной меч опустил над поверженным младшим. Он в ответ поразил меня прямо в спину, и забрал мою милую прочь в их твердыню – бросив раненным при смерти в чаще зверям на поживу, где клевало живого меня вороньё.

– А с ней что?

– Сперва родичи жаждали также казнить, но потом по мольбам её матери жизнь сохранили, и в наказание продали в рабство арднурцам…

– Но ты, стало быть, выжил? – Сварт вдруг вспомнил те страшные шрамы на теле у мужа сестры, кои видел в парильне не раз за все годы – от коих иным и не жить.

– Как видишь. Спустя год, как вернул свои прежние силы, я всем им воздал – без пощады и милости. Всех мужей её рода убил до единого, всех отыскал и отправил их в Ормхал. А потом разыскать смог того, кто купил Бригу прежде и вывез за горы в Арднур – и там тоже тех трупов на мне уж без счёта, как шёл я по следу её аж до са́мого Моря Песков.

– Разыскал? – Сварт был весь во внимании, позабыв про порядок на сходнях причала, где орали воители, тщетно пытаясь достать из воды туда павшую с досок кобылу.

– Не успел… умерла там в неволе, – как-то резко умолк Челновод, тихо вымолвив это.

– Да-а… история… – буркнул свояк, почесав бороду – чуя, что родич не всё рассказал – но лезть в душе ему сам не стал, – я такого не слыхивал даже подобного…

– Что ты врёшь – тут на севере каждая третья история с кровью про бабу! – усмехнулся ему Челновод, – вон – про Ротсвейнов и Стюр! А про Дьярви и Гальдуров! Да и тот же вот Трижды Предатель, кто…

– Да твоя слишком жалостлива, Хедин… – сопнул Сварт, опасаясь что сам точно баба вдруг пустит слезу, – вот свезло же тебе, Хвёгг мне в рёбра…

– Жизнь такая… Такое случается…

Хедин смолк, глядя в волны разлившейся Зыбицы. Вместо них он вновь видел бескрайнее море песков, чьи огромные волны вздымаемых ветром к лазури небес исполинских барханов тянулись на многие дни его странствий – и маленький круг рощи во́ду нашедших тут в озере в те́ни горы́ старых древ, околявших селение. Помнил их разговор, её медленно шедшую смерть, и холодную руку в руке у него. Помнил тот оберег – серебристую нить прочно сплёвшихся звеньев подарка-обручья, какое когда-то надел ей в той веже на кисть – и какой её брат после в ярости бросил в кровавую грязь на его умиравшее тело, разлучив их с любимой – кой он смог подобрать и вернуть ей спустя долгий срок на краю им известного мира… опоздав к ней уже.

Он помнил, как после её погребли, как стоял над селением долгий печалящий плач-перевой погребальщиц, и он молча оставил подарок тому, кто стал ей тут хозяином, положил серебро на тот маленький тканяный свёрток – всё, что осталось от Бриги, кого он любил – и попросил сохранить. И человек, в чьих глазах жил испуг от того, как явившийся в их поселение странник с далёкого севера, кто искал свою женщину в здешних краях, перебил точно ветер неистовой бури с десяток его лучших воинов, а теперь уходил точно страшная тень, как безмолвный оживший мертвец – сохранил ему жизнь, попросив тот подарок сберечь, как незримую память – и помянув первосущное имя Единого вместе с богами их древней земли обещал то исполнить, на прощанье учтиво осеяв свой лик распростёртой ладонью в знак дружбы с почтением. И зарок свой исполнил, как знал он о том…

В сваю настила ударил торец проплывавшей по Зыбице ели, чьи корни размыла вода половодья и вырвав из почвы с собой увлекла вниз по руслу. Челновод как очнулся, опять увидав свояка, свой корабль и селище. Воители дружно грузили на судно тюки и корзины, тянули коней и их сбрую.

– О – на дрова в самый раз, пригодится! Эй, Рагну́льф, помоги-ка достать! – окликая соседа Сварт тут же хозяйски принялся за дело, увидев добычу, какую река принесла ему в руки.

– Ну ладно – отчаливать час! – Хедин глянул на солнце, как то высоко уже встало, – как вернусь из верховий, к тебе загляну – и мешки твои тоже возьму куда нужно.

– Осторожнее будь там… в верховьях. Ведь война на дворе, а там рядом Помежья…

– Все мы к смерти бежим. И меня она тоже нагонит когда-то, когда столько я раз от неё сумел вырваться, – Хедин Скутлкъёре пожал руку родича год как умершей жены, и ступил на скрипучие сходни.

– Зимовать буду в Западном Доле, дай Гудсти уйти ото льда из верховий! А свезёт – и к тебе приплыву!

– Приплывай! Как раз вдовы появятся… – хмыкнул товарищу Сварт, всё любуясь молодками возле причала, пока торопливый Рагну́льф и иные помощники дружно тащили бревно из воды.

На берегу чуть поодаль от воинов из Ульфасльод, что грузились на судно, встали трое мужчин, навязав скакунов у ближайшего схорона. Один был за полвека годами, с ним двое парней чуть за двадцать – близнецы, походившие с облика точно две капли воды.

– Там в Высокой Дубраве найдёшь Бера Шишку из Западных Рагни. Он друг мой давнишний, на службе у Дейнова дома лет тридцать как точно. Кейла возьмёт тебя в ихний загон, что идёт с сыном Бурого в Эйрэ. Ты копейщик умелый, там им пригодишься в выправе.

– Я ведь лучше… – прервал его речь второй парень.

– Я знаю. Но пойдёт теперь Гисли. Он старший.

– На треть лишь восьмины какую всего…

– Я знаю. Но он у нас старший, ему идти в войско из нашего селища, раз пал жребий на двор наш. А ты, Гуннар, вторым – если будет нужда.

– Я ведь лучше, – Гуннар был явно упрям, не согласный со старшим.

– Да не бойся, братишка – врагов на всех хватит! – второй из парней дружелюбно похлопал того по плечу, – ты смотри за невестой моей – чтобы этот козлина из Вестрэдале Бергейр, сын ихнего мельника, к ней не тягался!

– Присмотрю… – буркнул Гуннар.

– Да смотри её сам не попорти от скуки! – хохотнул старший брат, тюкнув младшего в бок кулаком вполусилы, – а то жёрнов на шею надену!

– Верно Гисли сказал – дело долгое это, – согласно кивнул старший родич, – через год может быть и ты сам туда двинешься. А пока кто мне мельницу будет чинить? Скоро жёрнов менять. Хочешь, чтобы твой дядька единственный Харл с голодухи опух, как не будет с чего ему жить?

Гуннар согласно кивнул, стиснув зубы, подчинившись решению родича.

– Вы мне оба как дети – раз матери рок был таков, не дожить. Раз родились вдвоём, то вдвоём и несите на память…

Родич вынул из кошеля что-то, раскрыв пожелтевшую тряпицу. На ладонь ему пал оберег, сверкнув золотом витой резьбы колец Хвёгга. Дядька ловко раздел его на́двое ровно по шву – как у ракушки створы – с отдельным шнурком для того и другого.

– Дорогая штуковина! – Гисли присвистнул.

– Ценная, верно, – кивнул головою им Харл, – но скорее как память – какую бы лучше порою забыть…

– Не из наших краёв… – присмотрелся к ней Гуннар, – явно делана и не в Высокой Дубраве. Там таких их кузнец не сваяет и спьяну. Откуда хоть, дядя?

– В Чёрной Круче её сотворили… у Скъервиров, – дядя умолк на мгновение, – он вашей матери дал его в память – как видел Раннхильд в последнюю встречу.

Дядька надел обереги на шеи парней, склонивших пред ним свои головы.

– Помните то – что вас двое, как эти вот скъюты – но всё же один оберег это, цельный. Разорвать его надвое можно лишь частью, но не будет он полный тогда без второго.

Племянники дружно кивнули.

Взор дяди вдруг стал мрачно-хмурым.

– И помните оба – молчите о том, чьей вы крови… Иногда того лучше не помнить, кто ты. Вы для всех мои дети, сыновья Харла-мельника из Эикфъяллерн. И пусть так и будет.

Зашумела вода под просмоленным килем ладьи. Берег стал отдаляться от судна, и пенная чернь половодья на Зыбице точно межа разделила людей друг от друга – расширяясь всё больше и больше, всё дальше и дальше снося звероглавую лодку стремниной, когда все весляры как один налегали на древки вальков.

На другой день с рассветом пробудившийся после шумного пира с родичами Айнир уже собирался в обратный путь. Седлая выведенного из стойла коня и нагружая на него кладь он попутно рассказывал помогавшей ему Майри о событиях зимних месяцев – как вершивший их конной сотней Фреки Секач из Широкого Дола выбрал самых молодых и неопытных ещё воинов, и сбив из них новый десяток нежданно вручил главенство ему, такому же зелёному и растерянному, повелев учиться глядя на старших.

– …и говорит мне: «пикой врага поразить даже баба любая научится. А научись-ка ты прежде людьми управляться, быть связкой соломин, которая всех их в одно прочное жало собрать сможет – и за каждого жизнь быть в ответе, чью смерть на себя ты возьмёшь! Посмотрим-ка, книжник – достоин ли ты своих братьев?»

– И как, оказался достоин?

– Смеёшься ты что-ли, сестрёнка? Вечно мне быть в их тени́ самым младшим, так повелось уж с рождения. Но с десятком мне повезло – толковые все оказались ребята, не подвели мы друг друга. Ругал нас нечасто Секач.