…Но Буря Придёт

– Моё имя Турса Медвежья Лапа. Я родич ёрла Къёхвара и вершний его стражей, и проведу вас к нему. Владетель уже ожидает вас в Красной Палате, – негромко проговорил он на вполне сносном а́рвейрнском наречии западных кийнов.

– Мы благодарим ёрла за скорый приём, тиу́рр, – кивнув головой, ответил по-дейвóнски Уи́ннах, желая показать тому, что в доме хозяина гостям самим следует говорить на его языке – хотя и чувствовал в сероватых глазах исполинского незнакомца отчуждённую и столь же бесстрастно холодную враждебность, незначительность их, послов áрвеннида Дэйгрэ тут – в самом гнезде орна Скъервиров.

– Ёрл не желает задерживать вас в ожидании. Дела наверняка важные, раз вместо старого Сегды к нему прибыло столько почтенных мужей из лучших домов Эйрэ – и затягивать это не стоит, – на ходу произнёс вершний стражей.

– До вечера, почтенный Уиннах! – учтиво поклонился Костлявый посланнику Дэйгрэ. К нему подбежали две молоденькие девочки-погодки лет двенадцати с виду – явно дочки – обнимая родителя и сороками щебеча что-то на ухо.

– Помни – жду тебя на пир с добрым разговором! – окликнул он Уиннаха.

– Приду, почтенный, клянусь Пламенеющим!

– Тордис, Тура – а ну-ка домой! – повелел Брейги девочкам, – передайте вы матери, что вечер у нас будет добрым – пусть приоденется к пиру!

В сопровождении этого крепкого угрюмого воителя из Скъервиров и десятка стерёгших внешние клычницы и стены Хатхáлле стражников с мечами и короткими луками через плечо у четверых, а́рвейрнские гости не торопясь шли по узким, увешанным узорчатыми и вышитыми многоцветием нитей полотнищами переходам между толстых мурованных стен Высокого Чертога, слушая гулкие удары шагов под низкими сводами перекрытий, порой проходя сквозь просторные, высоко уходившие над их головами покои и залы.

– Верно, от своего предшественника Сегды вы знаете, что хоть в вашем краю всякий свободный муж неразлучен с оружием, пусть и сам áрвеннид перед ним – но в гостях у нашего ёрла даже послам с миром царапать ножнами пол не к лицу, – в бесстрастном голосе Турсы и тени издёвки не было, но Уи́ннах за всей того серьёзностью почуял стоявшего за спиной вершнего стражей ёрла самогó Къёхвара, смеявшегося над ними этим унизительным недоверием. Однако он подчинился, и знаком велел товарищам снять богато вышитые пояса с ножнами, положив свой в протянутые руки слуги, встречавшего их у следующих раскрытых дверей.

Посланцы áрвеннида поднялись на второй поверх дворца, с которого уже виднелись раскинувшиеся вокруг Высокого Чертога просторы Винги – богатые дворы и хоромины, дома купцов и ремесленных умельцев, служилых людей и прочих жителей Среднего городища.

– Разве есть среди дейвóнов такие, кто дерзнёт покуситься на вашего славного ёрла? – нарочито наивно вопросил этого молчаливого вершнего стражей Уи́ннах, идя подле него.

– Как знать… С тех самых пор, как такого одного храбреца четырьмя жеребцами живьём разорвали, так уже лет двенадцать охотников следом за ним к Хвёггу в норы спуститься уже не находится, – презрительно хмыкнул Турса, пожимая могучими плечами под серой подкольчужницей, на которой был вышит искусными руками мастериц-швейниц родовой знак Скъервиров – золотой на зелёном чешуйчатый змей.

– За что же так дерзко посмел он взнять руку на самогó владетеля? – спросивший это Уи́ннах вдруг встретился с цепким, холодным – но уже не бесстрастным взором вершнего стражей.

– А про это уж сами его расспроси́те, как окажетесь в норах… – внезапно с издёвкой ответил родич первого из Скъервиров, тихо гоготнув презрительным и злобным смешком.

– Идёмте – наш ёрл ждёт вас в Красной Палате, – он вдруг вновь стал спокойным, словно осёкшись на чём-то неведомом им, как-то резко потухнув – и молча продолжил вести а́рвейрнских послов подле себя по долгому переходу, где лишь потрескивавшие жиром редкие светильники сполохами озаряли их путь в сумраке меж толстых муров.

Чуть отставшего от быстро шагавшего впереди них дейвóна Уи́ннаха бесшумно нагнал хромающий владетель Эррах-те, негромко заговорив с племянником áрвеннида.

– Сегда как-то рассказывал мне, как двенадцать лет назад один простой сотник-хéрвар из войска владетеля осмелился подстеречь выезжавшего на охоту ёрла с его людьми у Главных ворот Винги, и попытался стрелой того снять. А как не сумел – броня под плащом была слишком прочна – мечом зарубить Скъервира бросился… Пятерых его конных из стражи и родичей попластал он клинком, прежде чем живым его взять всем тем скопом смогли, подстрелив подло в спину.

– А кто он хоть был, тот убийца?

– Звали его Эвар сын Трира, по прозвищу Клык. Родом из младшей ветви дома Дейна.

– За что ж так рискнуть головой он отважился? – шёпотом спросил Уи́ннах, оглядываясь – не слышит ли издали их с Гайрэ речь этот опасный, как чуяло его сердце, вершний стражей могучего ёрла дейвóнов.

– Говорят, мстил Къёхвару за своего родича и военачальника, как он сам то твердил – людьми ёрла в ночном бою подло там в спину убитого. Так это или нет – не знаю; а он уж не скажет, тот малый – смерть на следующий день тому выпала страшная… Треть восьмины его разрывали живого на части… – фе́йнаг Донег взволнованно сплюнул, отгоняя дурное.

– А того его родича звали… – продолжил было Плешивый Лоб – но речь его резко прервали товарищи.

– Уймите-ка языки – в Красную Палату сейчас пожалуем!

Те поспешно умолкли, шагая сквозь широко растворившиеся перед ними окованные витыми оздóбами из железа резные буковые двери, проходя в главный из покоев Высокого Чертога – обиталище и приёмное место для всех, кто представал перед глазами ёрлов со времён первых потомков самогó Дейна, воздвигшего стольную Вингу в час прихода своего народа с Заокраинного Севера.

Шедший впереди а́рвейрнских гостей Турса Бъярпóтэ также вспомнил тот давнишний случай, о котором напомнил ему нарочито наивный и хитрый вопрос этого простоватого с виду посла. И имя того родича казнённого за покусительство на жизнь ёрла человека он хорошо знал – в отличие от Уи́ннаха, который так и не услышал его от торопливо умолкшего при входе в Ротхёльфе фе́йнага Гайрэ.

Перед тем, как наутро за дело взялся смертоубийца с подручными, сам Турса всю ночь ломал, рвал и жёг этого упрямого Эвара Вигтóннэ, пытаясь добиться от того признания – кто ещё помогал Клыку в покушении, кто стоял за самим хéрваром? Потому как больше всего его власть держащему родичу хотелось бы отправить на место вóроньей трапезы не этого доселе безвестного сотника, а кого-то гораздо более видного – и оттого гораздо более опасного для дома Скъервиров… Если не самогó их старого скриггу, то хотя бы кого из его младших родичей – хотя бы того же умелого и опытного воителя Доннара Трирсона со всеми многочисленными подрастающими сыновьями – явно грядущего старейшину их дома, и не такого старого как сам Эрха Древний, чей час уже закатывающейся земной жизни не бесконечен, а здоровье слабеет с каждой суровой зимой. Одно лишь вырванное признание, что кто-то ещё из числа Дейнблодбереар пытался убить их владетеля – и прочие дейвóнские орны молчаливо признали бы законное право суда, кой ретивейше вéршил и свéршил бы в истовом рвении Къёхвар.

Но этот клятый Эвар оказался упрямее сотни твердолобых а́рвейрнов. Было бы времени больше дано – и того бы сломили – не сам Турса, так кое-кто более страшный в их доме… Но ночь лета была коротка, а рассвет был дан ёрлом для Эвара временем встречи со Змеем. Сколько его ни жгли, калечили и ломали, он лишь во всё горло сквозь стоны сыпал хулой и проклятиями на голову Къёхвара, обвиняя того в убийстве их родича Конута Крепкого. Прежде впавший в немилость и изгнанный из Винги с вечным бесчестьем – теперь прославленный некогда ратоводец погиб где-то в закатных уделах от рук людей ёрла, чему Клык был свидетель. И даже могилы своей не осталось славнейшему некогда Стерке – при бегстве его разбитых в сражении сторонников был он брошен без достойного погребения в топях болот, умерев на руках за него воздавать пожелавшего Эвара.

Верно, старый скригга Дейнова дома мог бы спасти своего родича от столь жестокой судьбы, которая ожидала того завтра – одно лишь слово Эрхи Форне значило многое среди первых людей Дейвóналáрды. И пусть потомки Дейна не были так сильны как прежде, в минувшие века их владычества над свободным народом дейвóнов – но и теперь подле них могли встать все те свердсманы и их орны, коим рука Скъервиров была не мила. А таких было немало: некогда сами тут бывшие ёрлами Къеттиры, ныне первейшие союзники и породнившиеся с кровью Дейна своими годными родителей храбростью и отвагой детьми; вечно вспыльчивые и шумные Ёрвары – могущественные владыки половины восточных Помежий; гордые и сильные Эвары в землях Прибрежий и Юга; издревле враждебные к орну ёрла Младшие Свейры и Ра́удэ – и прочие мелкие семейства без счёта. Тем больше произошло это в тот самый час, когда Скъервиры в годы кровавейшей Смуты Соседей лишились наивернейших из верных им орнов на севере – самом гнезде непринятия власти их дома, скопище главных противников правящего рода.

Могучий и богатый орн Гальдуров с данниками был первой опорой и надёжной рукою владетеля Винги среди этих неспокойных и гордых северян, благодаря своим и дарованным тут им обширным угодьям прочным клином воткнувшись в их земли и разобщая не объединившихся вместе смутьянов. Казалось бы – что могло пошатнуть их владычество в здешних уделах? Все склонялись пред силою Гальдуров, превышавших могуществом тут даже Къеттиров – давних хозяев дейвонского Севера – зная мощь их копейных людей и броню конных воинов, трепеща перед чёрным как ночь стягом дома, увенчанным хищными белыми львами… Всем была зрима их твердь прочных стен и могучих мурованных хугтандов Ярнтэннур-гейрда, что не взять было приступом лучших воителей. Всем известно там было богатство их дома – много лет как сильнейшего между иных. И казалось бы – так и навечно.

Но иной раз нить судеб свивается в клок, и нельзя уж её расплести – лишь обрезать… Так и вышло в тот раз.

Из всех людских бед алчность первая будет. Будто мало им было владений их прародителей, что даровали там ёрлы в избытке в час Сторстрид за славу их храброго предка Гунтвара Стойкого, защитившего Север от воинства Клохлама… И надо же было тогдашнему скригге семейства Гальдуру Безволосому позариться на не самые богатые и тучные земли какого-то малого в сравнении с ним соседского орна неких мелковладетельных Дьярви, некогда бывших их данниками – живших в такой дальней дикой глуши, где медведи под окнами гадят! Что полезного в тех их болотах он зрил – Хвёгг лишь ведал. Разве знал, как на камне и глине растить что овёс серебро на колосьях монетами?

С чего была свара их – кто же это знает? Молвят, что Дьярви те тоже ведь не были агнцами – уж скорее волками. Но взварилась она цветом крови, как часто случается в жизни, когда слово уже не имеет той силы, которую взяло железо. На собрании вольных людей в час празднества Короткой Ночи Харлаусэ заявил, что их земли по древнему праву принадлежат лишь ему – ибо Дьярви те воры, и поправ все присяги в час Сторстрид ушли из числа прежних данников львиного дома – и теми ворами и нынче досель остаются, воруя и скот, и всё прочее что углядят. А на собравшемся после суде всех старейших в завязавшейся склоке речь взяли уже не слова, а железо. Полетели голо́вы и тех, и других, забирая их родичей жизни. Пали двое сынов малолетних владетеля Дьярви, встретил смерть и наследник Плешивого. Скригга Гальдуров собственноручно убил предводителя недругов Херве Холодного, разрубив ему череп в той сшибке. Остальным уцелевшим в той бойне противникам он изрёк, что отныне на севере после владетеля есть лишь один полноправный хозяин – он, Гальдур Харлáусэ – повелев прочим Дьярви, пока те ещё живы, выметаться с земель этих вон или хоть в топи болотные, или в сам тёмный Ормхал.

Но иной раз и камешек может свалить с ног быка, угоди он всей силой в слабейшее место… Так и вышло – и камешком тем была женщина, как порой часто водится в жизни.

Вдове убитого им Херве И́ннигейрд Хáрлиг – а Красивой та прозвана была недаром – скригга Гальдуров прислал с вестоносцем послание, что если та желает остаться хозяйкой владений упокойного мужа, то может запросто и продолжить быть ею безбедно – его брачное ложе вот уже год как во вдовстве опустело и выстыло без законной супруги, а спать он один не привычен. И если и прежде та славилась мудрой женой, как сказал в своих писаных рунах Харла́усэ, то сама порешит, чему для неё и оставшихся родичей лучше – с кем поручь ей возлежать: с живым мужем или с мёртвым…

И́ннигейрд та была не из тех, кто рыдать долго будет – и уж точно сама не из тех, кто прощает такое злодейство, чтобы безропотно согласиться выйти замуж за убийцу мужа и малых детей, и плешивому Гальдуру его выщенков носить во чреве и в муках рожать. И не из тех, кто не станет внимать гневу родичей – мстить безоглядно, как водится издревле, за ценой не стоя́.

Утерев от слёз очи она немедля призвала на помощь дальнего родича упокойного супруга – небогатого на серебро, но обильно прославленного храбростью свердсмана и воителя Ллотура Твердозубого. Тот вместе со старшим сыном Вигéйрром Медведем и всеми людьми при оружии прибыл ко вдове словно ветер – ещё когда и гонец-письмоносец от Гальдура не успел возвратиться к хозяину с ответом от златокосой вдовы.

– Значит, нашей земли захотелось скотине! – взъярился потрясённый внезапным известием о гибели родича Хáрдуртóннэ, сломав в руках древко копья точно прутик, – так пусть берёт сколько в пасть ему влезет, клятый выползок Хвёгга! Дьярви хоть и не богаты, но земли плешивому вы́блюдку отмеряют вдоволь – не в край, а вниз, хоть до Шщаровых нор!!!

Сказано – сделано.Тем больше, что говоривший был из тех воителей севера, о ком прочие люди рекут с трепетом и почтением, называя таких впадающих в ярость бесстрашных мужей блодсъёдда – кипящая кровь.

Пока старый Харла́усэ уже перестилал ложе и украшал чертоги цветами встречать молодую жену, все мужи орна Дьярви среди ночи тихо перерезали стражу и конно ворвались во владения кровных врагов, поджигая дома и чертоги, не щадя никого – ни старых, ни малых. Самогó жениха люди Ллотура сбросили вниз со стены его укрепи, прежде не взятой никаким воинством – лови долгожданную землю, сама тебе в глотку летит – и… и лучше того и не знать, что там было возмездием взято. Прочих же зарубленных или сожжённых в собственных жилищах в той ночной резне Гальдуров и числом не обчесть было, сколько свежих костей устлало усеянную пеплом их селищ кровавую землю на поживу волкокрылому воронью. Словно Гнев Всеотца вмиг смахнул их могучее прежде семейство с обличья земли в одну ночь…

Случилось это потрясшее Север событие после кончины владетеля Хъярульва. Тогда в Дейвóналáрде в часи́ну стоявшего при Хатхáлле безвластия творились беззаконие и своевольство среди всяких немирных друг к другу семейств крупных свердсманов – а уделы заката и юга едва не отпали в часину обильно вспылавших восстаний, передавленных силами воинства старого Рауда. Лишь спустя год с восседания за Столом Ёрлов нового владетеля Къёхвара пресеклись все пылавшие цветом пожаров и крови раздоры домов – где без счёта исчезло под солнцем древнейших семейств – как враждебных владетелям Винги, так тем больше союзных. Но этот удар был тем более дважды болезненным – ведь вслед за падением львиного дома пал так же и дом прежде третьих по силе на севере, верного издревле Скъервирам рода Хатгейров – погрязших в кровавой и долгой усобице братьев и распри с соседями… да и что там таить – непокорные Къеттиры в том своё рыло явили, устроив такую резню, что сказать было страшно – став после первыми средь всех домов северян, где отныне не сохранилось ни одного из семейств, верных Скъервирам. А раз с ними тогда ещё юный ёрл Къёхвар не стал заедаться, пока долго хворавший почтеннейший Аскиль был плох и надолго оставил дела, то сокрушившим вернейших союзников ёрла наглецам этим Дьярви и сделать никто ничего не посмел – а богатые земли свершённых под корень до самой последней души павших Гальдуров и всех данников их отошли к мелкородным смутьянам и в том подсобившим им родичам Харлиг. И твердили иные, не без согласия Дейнова рода всё это случилось… так говорят.

Так что недаром в тот час волновался владетельный Къёхвар, тщетно желая из Эвара вырвать любое признание о вине старого Эрхи или кого из родни в покушении на владыку дейвóнов. Но судьбе, видимо, было угодно, чтобы правящий орн в тот роковой миг вновь остался при власти. Скригга Несущих Кровь Дейна несмотря на негодование родичей отчего-то не встал на защиту казнимого Эвара, со скорбью ответив, что видимо такова их печальная доля – потерять вслед за Конутом ещё одного лучшего из своих рядов.

Верно, что хоть многие чуяли длань их владетеля в гибели подвергшегося бесчестью, но не покорившегося перед Къёхваром гордого ратоводца Конута Крепкого. Но прямой вины, кроме упрямо твердившего это даже под пытками Эвара никто не мог доказать – в тот час, когда сам он не отрицал, что желал самолично отправить владетеля в змеевы норы – и сделал бы это ещё раз, если были бы руки его от железа оков снова вольными. И видимо сам старый скригга Дейнблодбéреар не решился нарушить тот хрупкий мир между многими враждовавшими семействами Дейвóналáрды, готовой вот-вот рухнуть в кровавую смуту давно назревавшей междоусобицы.

Тем самым участь Клыка была решена. Потому как владетельный Къёхвар был сам не из тех, кто так просто выпускал столь опасных людей из своих цепких рук…

Когда назавтра прикованного толстыми цепями вокруг тела ко вкопанному дубовому бревну Эвара стали рвать жеребцами на части, то четыре тягловых скакуна не смогли разодрать крепкого в кости воина. По слову Турсы смертоубийца и его подручные трижды пытались подрезать на конечностях казнимого сухожилия, желая облегчить коням жуткий труд – но напрасно.

Муки Клыка были столь страшными, что собравшийся на площади перед Высоким Чертогом вольный люд всех семейств стал во весь голос роптать, требуя милости в скорой смерти для несчастного, раз уж вина убийцы была доказана – даже обвиняя самогó ёрла в мстительном жестокосердии и грозя тому оружием. Неслыханное дело!

Но владетельный Къёхвар был непреклонен свершить горловой суд. Лишь когда всех коней разом прижгли под хвост раскалённым железом, взбесившиеся жеребцы рванули так, что тело человека не выдержало, и с кровавыми брызгами руки и ноги казнимого оторвались от обезображенного туловища, извивавшегося в муках на удерживавшем его бревне. Но всё равно он был ещё жив – этот искалеченный и умирающий жуткой мучительной смертью Клык.

Когда зривший на жестокую казнь ропщущий люд вызванные из стерквéгга воители оттеснили конями и прогнали копьями прочь от стен Высокого Чертога, Къёхвар вместе с сопровождавшим его верным Турсой неторопливо спустился на залитый кровью песок, желая спросить теперь у него, этого упорного и несломимого Эвара – думал ли он вчера, дурень набитый, что его ждало за замах на владетеля? Что он теперь на то скажет – если сумеет ещё говорить?

Но едва подойдя вплотную к умиравшему, Къёхвар не успел сам промолвить ни слова, как обезображенный Клык заметил приблизившегося правителя, и с нечеловеческими усилиями собрал из почерневших, прокушенных от страшной боли губ несколько прохрипленных сквозь кровавую пену слов:

– Сам так… однажды… подохнешь ты… Къёхвар…

И взор его выпученных, налитых кровью зеленоватых очей был столь полон невероятной ненависти с яростью, полыхавшей в каждой глазнице умиравшего в страшных муках человека, что Къёхвар на миг онемел, словно лишившись дара речи от такого зловещего прорицания.

А Эвар затем повернул побледневшее словно вызоленное полотно лицо к вершнему стражей. Взгляд потомка Дейна сузился в тонкие щёлки век, словно сквозь прорези шелома брошенный на него, своего немилосердного мучителя всю ту бессонную ночь под страшными пытками железом, водой и огнём. Словно он хотел сказать что-то ещё – сказать самому Турсе – в отличие от горделивого ёрла почуявшему, что через умиравшего и отходившего холодной тропой во врата Халльсверд воителя с ним говорит сам суровый и грозный Всеотец. Но через миг глаза человека заволокло мутной пеленой, и Эвар безвольно уронил голову набок, наконец-то встретив столь нескоро пришедшую к нему спустя столько безжалостных мук смерть.

– Много ты мне нагрозил вчера, падаль! – презрительно хмыкнул пришедший в себя Къёхвар, пнув изувеченное тело Клыка. Развернувшись владетель зашагал прочь, уходя с залитого кровью места вóроньей трапезы, повелев вершнему стражей бросить тело в овраги за Вингой, не отдавая его родичам на погребение по обычаю, как того и подобает для человека столь высокого рода свердсманов.

А сам Турса ещё долго стоял подле умершего, вглядываясь в закатившиеся зеленоватые глаза сына Трира и словно пытаясь понять – вправду ли Эвар желал перед смертью сказать что-то ему, Медвежьей Лапе – и что? Видел ли Клык в этот миг и его кончину – тот роковой её час, никому прежде данного сёстрами срока не ве́домый?

И теперь, когда эти позабытые воспоминания, разворошенные вопросом а́рвейрнского посла, вновь стрелой пронеслись в голове, пока могучий силач Бъярпотэ неспешно шагал впереди гостей ёрла в сторону Красной Палаты, он вновь вспомнил этот полный ненависти и холодной ярости взгляд сжавшихся в щель глаз Клыка, и опять задал себе вопрос – вправду ли казнённый родич старого Эрхи хотел что-то сказать Турсе в тот день перед смертью? И что?

Изукрашенные вóроньим танцем вестников Горящего над хитросплетённым искрéстьем деревьев и трав резные двери бесшумно растворились по сторонам, пропуская его и шедших следом послов и дейвóнов-охранников внутрь Красной Палаты.

НАЧАЛО …В ПРЕДДВЕРИИ КРОВИ Нить 4

Ёрлу Къёхвару в ту пору было тридцать восемь лет. За древний Стол Ёрлов он воссел семнадцатилетним после смерти своего деда Тяжёлой Пяты – как старший из всех его внуков. Его отец Нъяль, единственный доживший до взрослых лет из четырёх сыновей владетеля Хъярульва от первой супруги Сигни Гордой из Ёрваров нежданно погиб молодым на охоте, растерзанный сбившим его с коня наземь раненым вепрем. Быть может совсем молодой ещё возраст и та безмерная власть, которой к тому времени стали обладать ёрлы из Скъервиров, позабыв про сзываемый каждый год ко двору Совет Первых из скригг всех семейств, и сказались на том, что несмотря на боевые заслуги и храбрость человеком ёрл был властным, своенравным и вспыльчивым, как и его упокойный наставник Аскиль Стангир привыкшим повелевать – и редко желающим слушать иных.

Недаром за твёрдость с упорством он прозван был Стейне – Каменный.

Владетель молча сидел на престоле в пустующей Красной Палате, проговаривая внимавшему его речам с пером в пальцах писцу. Нелюбимая им осень – злосчастная пора, когда скончалась его жена Раннхильд, оставив после себя единственного новорожденного сына, ещё больше навевала в сердце тоску.

О сыне в тот час он и думал.

Сам Къёхвар сидел за Столом Ёрлов прочно, и ничто не могло поколебать его бразды единовластного правителя всех семейств. Уже минуло два века, как дейвонские орны забыли о древнем праве собрания всех свободных людей – а многие прежде вольные земли окраин ещё при его могущественном деде лишились остатков родовой власти, подчинившись сильной руке владетелей Хатхáлле. Тем же непокорным и чересчур дерзким из скригг, кто осмеливался перечить воле владетельного семейства, всегда могли где в дороге или в лесу на охоте вылететь в спину стрела или на пиру попасть в кубок отрава. Дерзко вознявшихся в открытую ждал суровый суд ёрла с окровавленной колодой под топором смертоубийцы или заточением до конца дней в тяжёлых цепях по глубоким каменным ямам ху́гтандов, оскоплённых – дабы даже в случае бегства тех из узилищ не плодилась в Дейвóнала́рде их прямыми потомками дальнейшая смута.

И что ещё больше радовало Къёхвара, его предшественников, и многих прочих владетелей Скъервиров – так это то, что самый славный орн их народа – Несущие Кровь Дейна, защитники Дейвóналáрды – забыли, что некогда дольше других, девять веков сидели за Столом Ёрлов, и смирились с почётной участью первых воителей страны, её верного и разительного меча.

Единокровные братья Стейне – Уннир Вёрткий и Имель Гром – также не беспокоили мысли владетеля. Их братские узы были крепки, а ещё более прочными их делала общая власть. Они как и подобает младшим не зарились на занятое им по древнему закону наследия почётное место ёрла, ибо тот разумно наделил их частью собственных бразд и щедрыми уделами каждого, дабы самому не лишиться всего. И наделённые частью той власти правителя они были обязаны Къёхвару всем и верны – как и должно быть братьям.

Одно лишь, что терзало ум Къёхвара, был его единственный сын.

Двенадцать лет назад его жена РаннвейгХродгейрсдоттейр из западного орна Альви родила ёрлу слабого младенца и скончалась пять дней спустя на руках у скорбящего мужа. Принимавшая ребёнка на свет повитуха и выхаживавший их потом лучший из лекарей Винги Гицур Всезнавец клялись Дарующей и самим Всеотцом, что в тяжести она весь срок ходила здоровой, но на беду увидала из окон покоев казнь Клыка на дворе перед Высоким Чертогом – и от увиденного чуть не лишилась рассудка, едва не скинув недоношенное дитя – а с того после и в час внезапно наступивших родов не выжила, изойдясь от сильнейшей горячки.