Анестезия

Девушка покосилась на шикарную кушетку, обтянутую явно дорогим расшитым бархатом. Да весь интерьер гостиной выглядел так, словно Иннокентий собирал его по антикварам. Стипендию хранителя пришлось бы копить на такое годами. Такое количество маленьких статуэток, безделушек она видела разве только на дореволюционных фотографиях жилищ аристократов.

Пора была заканчивать с миссией. Вера поставила пакеты на кушетку и обернулась в поисках клочка бумаги – нужно было оставить пояснения.

У одной из стен стоял комод, девушка наудачу полезла туда. В первом же ящике обнаружились шприцы, жгут, вата и немного хлоргексединового спирта. Второй был заперт. Внутри гулко стукнулось стекло. Вера дернула за ручку третьего, последнего ящика, и ей повезло. Там был набор наточенных грифельных карандашей и блокнот.

Вера открыла блокнот на середине и на миг замерла. Те картины, которые Иннокентий вывесил в коридоре были скорее предупреждением о том, что нечего соваться в логово монстра. В личном блокноте он, должно быть, по памяти изображал клиентов, детали их позы, одежды. В его личных рисунках чувствовалось внимание к человеческой природе и восхищение ее хрупкостью.

На последних листах была изображена девушка в балетной пачке и пуантах. Жена? Лица не было видно, но грация, с которой она танцевала, завораживала. Вере на миг захотелось стать такой же легкой нимфой, поглощенной танцем.

Девушка положила блокнот обратно. Что заставило этого человека так глубоко запрятать настоящего себя? «Если, конечно, это была единственная его скрытая сторона», – попробовала образумить себя Вера.

Следом хранительница нарисовала ручкой прямо на подарочной упаковке смайлик и отошла. Иннокентий упорно игнорировал то, что из начала двадцатого века он уже давно переселился в двадцать первый.

Психиатр разозлится – уже точно знала Вера, захлопывая за собой дверь его жилища. Но хранительница почему-то не могла отмотать назад. Ей надо было как-то сказать соседу о том, что она видела. Ей нужно было знать, что скрыто за его очками, это была тайна, которую ей оставила прошлая Вера.

Это было одновременно трепетно, немного безумно и страшно.

Хранительница поспешила забаррикадироваться у себя допоздна Вера штудировала книги, пока не заснула. Из нахлынувшего как волна забытья ее вырвали звуки электрогитары.

Девушка подскочила и выглянула на улицу, забыв, что жила при больнице. Снаружи было холодно и темно, и не видно было обезумевшей рок-группы.

"Это от психиатра!" – вскоре сообразила Вера.

Очень странная месть.

Вера как очарованная не могла не попытаться выяснить, что это значит.

Накинув поверх пижамы осеннее пальто, девушка постучала в дверь соседа.

Открыли почти сразу же. Иннокентий был в белой рубашке и черных штанах от сегодняшнего костюма. Под горлом у него была повязана бабочка. В гостиной за его спиной ярко горел свет. Звуки гитары так и не утихли, становилось очевидно, что производил их вовсе не психиатр.

– Что случилось, Вера?

Ярко сверкнули стекла очков. Да чем он их обрабатывает?

– Это… откуда? – пробормотала девушка, щурясь.

– А! – Иннокентий обернулся через плечо. – Это мой гость. Иногда приходится потакать его вкусам. Итак, у нас есть еще один противник этой музыки. Проходи, сама скажешь Виктору. Мои слова для него пустой звук.

Иннокентий развернулся, на ходу распутывая бабочку свободной рукой. В другой у него был стакан, судя по запаху, с виски. В янтарной жидкости плескались кубики льда. Вера вошла, не понимая еще, что все это значит. Психиатр не мог быть так прост!

В комнате на диване расположился Виктор. Он с чувством ударил по струнам, когда девушка вошла.

– Вера! – с этими словами хирург прервался на мгновение.

Иннокентий поставил стакан на комод и улыбнулся краешками губ. "Так он умеет улыбаться", – неожиданно для себя отметила Вера.

– Ей тоже не нравится громкая музыка, – начал психиатр, вальяжно облокачиваясь на предмет мебели.

Виктор удивленно взглянул на анестезиолога.

– Что значит тоже?

– Она напоминает вопли гибнущих котов, – на сей раз психиатр уже улыбался во всю ширину рта.

– Иннокентий непрошибаем, я уже десять лет пытаюсь приучить его к современности, но хоть ты будь на моей стороне, Вера! – воскликнул хирург.

– С тех пор как он купил гитару, – закатил глаза психиатр. – Мне нет спасения!

Эта сцена вызвала в Вере такую теплоту, какой она давно не испытывала.

Ей вдруг стало ясно почему Виктор именно в таком тоне говорил о психиатре – они приятели, которые накануне повздорили из-за нее. И это был примирительный жест. Психиатр позвал Веру к себе домой, признавая тем самым правоту своего жильца.

Иннокентий наполнил еще один бокал спиртным и протянул его гостье. Это разом был и ответ на ее вчерашние нападки: он не закомплексованный психопат.

Девушка села в кресло, на которое психиатр ей указал и какое-то время следила за непринужденным общением приятелей. Давно Вера не встречала тех, кто выбирает своим оружием ласку, а не агрессию.

Ответный выпад у психиатра вышел очаровательный. Это и было то, на что намекал хирург. Сто лет Иннокентий читал в душах, застать его врасплох можно было только неожиданностью, и Вера эти шансы уже исчерпала.

Несмотря на открытия, хранительница отлично провела время. Они с Виктором с радостью дуэтом проорали хиты восьмидесятых. Психиатр сидел в кресле и щурился как сытой кот. Временами Иннокентий критиковал лирику, но это было остроумно и смешно, а Виктор в шутку защищался, так что Вера хохотала, слушая их.

В четвертом часу хирург задремал в кресле. Тогда Иннокентий скрылся за одной из дверей и вынес оттуда плед. Им он укрыл гостя и обернулся к Вере:

– Пора расходиться, – это прозвучало мягко, но в то же время достаточно настойчиво.

Вера развернулась, ощущая себя странно.

Она помнила, что умела кружить головы при жизни, но с этим мужчиной все было не так. Это он дергал за ниточки, подсказывая ей что чувствовать, в то время как раньше так делала Вера.

– Спасибо за вечеринку, – сказала хранительница, думая о том, что очарованный ей мужчина сейчас коснулся бы ее руки, а вместо этого она хотела сделать это сама.

Ну что за глупости?

– Я представить себе не могла, что мертвяки вроде нас еще могут радоваться как нормальные люди.

Они стояли на пороге. Холодно блестели стекла его очков, и Вера вдруг ясно поняла: он с самого начала собирался оставить ее за дверью. Понравиться, втереться в доверие и не подпускать – обалденная тактика!

– Не за что, – спокойствие психиатра выводило.

Ложь побеждает только искренность. Вера положила пальцы поверх его ладони и произнесла:

– У тебя красивые глаза.

Иннокентий отдернул руку так, словно Вера плеснула в него кипятком.

Следом перед носом у хранительницы хлопнула дверь.

Сердце в груди отбивало явно сильно ускоренный ритм. Она чувствовала себя так, словно щелкнула по носу самому искусному манипулятору этого стационара, а может и всей столицы. Заставила Иннокентия показать настоящие эмоции.

И он этого так не оставит.

Но важным было не то, что Вера одержала верх в этой схватке, а то как она на это среагировала. По спине будто бы все еще пробегался электрический ток, сердце частило.

– Только не влюбись в него, дура, – прошептала хранительница себе под нос.

У нее было идиотское чувство, что та самая загадка, которая стоила сердца Иннокентию, встает во столько же любому, кто захочет разгадать ее.

Часть 5

Новый день начался как два предыдущих. Вера позавтракала остатками торта, потому что наконец-то ощутила аппетит. Психиатр на глаза не попадался. С утра на трезвую голову Вера решила, что ей ни к чему крутить роман со спятившим самоубийцей. Она собиралась нормально справляться с собственными обязанностями, если подумать, именно этого, должно быть, хотели от нее высшие силы.

Вера никогда не любила, потому что боялась любить – с этим откровением она вошла в корпус. Черт! Они ведь были похожи куда больше, чем Вере казалось.

Весь день в реанимации ей удавалось отлынивать от собственных обязанностей. Вера опять ничему не научилась, но никого и не убила. Стрелки часов медленно ползли к пяти вечера, и девушка отрешенно думала, что если так дальше пойдет, ей лучше переселиться из ординаторской, например, в подсобку, чтобы никому не мешать.

Наконец пробило пять. Вера покинула отделение и пошла принимать дежурство.

В комнате было холодно. Вера бросилась к окну и закрыла форточку. Отойдя от стекла, она какое-то время постояла, собираясь с мыслями. Почему же ее выбрали хранительницей? Ничего особенного, годного для медицинской службы Вера в себе не видела. Сплошные недостатки.

Хлопнула дверь и Вера обернулась. Там стоял Иннокентий в своем неизменном черном костюме, поверх которого был небрежно наброшен белый халат.

– Сдавать дежурство? – спросила она.

– Нет.

Иннокентий прошагал вперед и встал у противоположной стены. Вера неуверенно подняла на него взгляд. За сегодня она почти позабыла о психиатре, но сейчас черт его дери, становилось ясно, что он ей был небезразличен. Вера почему-то думала, что с ней поставят Виктора. Никак Иваныч оказался не таким уж отрешенным наблюдателем, как думала Вера.

Девушке стало неудобно. Она ведь оба раза намеренно пыталась вывести психиатра из равновесия. "Бездушная стерва", – вдруг вспомнила Вера чью-то характеристику себя и задохнулась. Похоже, в случае с ними обоими коса на камень нашла.

Психиатр в этот миг посмотрел Вере в глаза. Он совершенно точно был в курсе, кто она такая, но не позволил себе об этом распространяться. Вере захотелось выругаться на него за это благородство. Иннокентий защищал ее от самой себя.

– Прости, – пробормотала Вера.

Психиатр вскинул голову.

– Не в моих правилах отвечать жестокостью на жестокость.

– А Люба? – Вера не успела придержать эти слова.

– Ты ничего не знаешь об этом случае.

В этот миг в дверь вошел Михаил Петрович.

– Простите, со студентами задержался, – сказал он и со вздохом перевел взгляд с Веры на Иннокентия.

"Только не загрызите за ночь друг друга", – читалось на его лице. После этого Михаил Петрович положил на стол папку. В ней оказались отчетные документы по больнице.

– Ну все, я отсыпаться.

– Спасибо, профессор, – сказал Иннокентий, принимая у Михаила Петровича документы.

– Ничего не желаю, – махнул перед выходом патологоанатом.

Вера улыбнулась. Странно, что они, духи, верили в те же приметы, что и работавшие в стационаре врачи. Перед дежурством нельзя никому ничего желать, иначе сглазишь.

Иннокентий выскочил за дверь, и девушка отправилась за ним следом. Психиатр словно бы назло ей ускорился.

– Что дальше?! – девушка остановилась в середине коридора.

Иннокентий встал в конце и пояснил оттуда:

– Я иду в свой корпус, ты – в свой!

– Но мы же должны вместе дежурить!

– Я дежурный невролог, а ты – реаниматолог!

Этот диалог выглядел абсурдно. Вера развела руками и позволила Иннокентию удалиться.

Следом она вернулась в реанимацию. И тут все пошло наперекосяк. В ночь обычно оставались два реаниматолога. Но один из них заболел, а Михалычу, который был Вериным куратором, позвонила жена и сказала, что квартиру затопило. Сама она была с детьми на даче, и приехать не могла. Второй реаниматолог сорвался с места, произнеся:

– Ну, Верочка, не подведешь, я в тебе уверен! Через три часа буду на месте, а сейчас надо имущество спасать!

После этого он исчез за дверью отделения. Вера осталась одна в ординаторской.

"Только бы ничего не случилось за эти три часа!" – произнесла она как заклинание. И естественно оно не подействовало.

Сестры сообщили, что скорая везет политравму. Вера кинулась к компьютеру и принялась читать все, что ей удалось найти по теме. Но в этот миг в двери отделения стали ломиться родственники. Сестры настояли на том, чтобы Вера вышла. За дверями отделения была дочь Петровой, старушки, поступившей с запущенным раком и прооперированной недавно. Говорили, она еще в хирургии задала докторам жару, обещая всех засудить.

А тут… Петрова умирала и вовсе не от того, что где-то ошиблись врачи. Ее организм слишком долго боролся с онкологией и вот, выработав свой последний резерв на экстренной операции, стал расходиться по швам. То состояние, в котором находилась Петрова, называлось предагональным. Михалыч все суетился вокруг нее, настраивал инфузию кардиотоников и параметры ИВЛ, но как-то по его глазам становилось ясно, что он знал итог лечения наперед: врачи не боги.

Родственница Петровой действительно оказалась ого-го! Первое время Вера ей отвечала, но как только увидела подъезжающую скорую с обещанной политравмой, все вылетело из головы.

– Вы меня вообще слушаете? – визжала эта дочь. – Вы маму мою чем лечите?

– Отойдите, – пробормотала Вера. – Больного везут.

– Я сейчас буду звонить в Минздрав!

– Пошла ты к черту! – рассвирепела Вера, вспомнив про свою функцию при больнице. – У меня человек в критическом состоянии поступает!

Так Вера осталась один на один с реанимацией, что было еще хуже озверевшей дочери Петровой.

Врачи скорой вкатили больную, и ординатор машинально расписалась в сопроводке, который подсунула ей фельдшер.

– Жить будет? – поинтересовалась женщина в синей форме.

– Не знаю, – Вера не лукавила на счет прогноза.

Ординатор не понимала, что делать и благо часть работы взяли на себя опытные сестры. Вера только проверила, что есть дыхание и сердцебиение, как девушки покатили пострадавшую в палату и начали оперативно крепить датчики, скорая тем временем отчитывалась.

– Вер Пална! – раздался из палаты напряженный голос сестры.

Скоропомощная бригада ретировалась, хлопнув тяжелой железной дверью отделения и оставив Веру один на один со смертью. Хранительница так и не решилась просить помощи. Ей было бы невыносимо стыдно увидеть удивление на лицах этих людей, смешанное с брезгливостью. Вскоре девушка об этом пожалела. Реаниматологи не стеснялись звать друг друга, когда происходило что-то нехорошее.

Что это именно оно, предагональное состояние, Вера поняла, взглянув на пациентку. Дыхание редкое, поверхностное. По монитору давление держится едва-едва. Дрожащей рукой черкнув в листе назначений кардиотоники и обезболивающее, Вера уставилась на кушетку.

– Вера Павловна, ставить трубу? – подсказала медсестра, вопросительная интонация была тут только для вежливости.

– Да. Клинок! – решилась хранительница.

Интубация прошла на адреналине, который теперь в избытке плескался у Веры в крови. Но давление пациентки не поднималось, пульс едва бился на сонной артерии.

Сестра указала на странно раздувшуюся грудную клетку пациентки.

– Вер Пална…

Хранительница сорвала с шеи фонендоскоп и прижала раструб к груди больной. Справа слышно как дышит легкое, раздуваемое машиной. Слева глухо. Медленно в голову втекло: пневмоторакс! Если тут же не проткнуть грудную клетку и не поставить дренаж, женщина обречена.

– Набирай дежурного хирурга! – крикнула Вера сестре.

– Делайте рентген, – распорядились на том конце провода безразличным тоном. – Я не могу! У нас на столе дал остановку перитонит! Качаем!

На заднем фоне было слышно, как кто-то командовал реанимационными мероприятиями.

– Зови из приемного! – на этом звонок оборвался.

Вера набрала Виктору. Бесконечно долго тянулись гудки в трубке. И тут она поняла: хирург после дежурства. Вероятно, телефон на беззвучном или что-то вроде того.

Вера выбежала в приемное и пронеслась мимо родственницы Петровой так быстро, что та не успела открыть рта, как хранительница была уже за поворотом. В кабинете хирурга было пусто.

– Отошел перекурить, – сообщила сестра.

– Звони ему! Сейчас же! – рявкнула Вера.

Женщина смерила хранительницу недоверчивым взглядом и медленно, неохотно стала нажимать кнопки на телефоне. Вера чувствовала, как кровь у нее стучит в висках, пока медсестра смотрела перед собой в пространство.

– Не отвечает.

Тут только медики обратили внимание на звук вибрации, доносившийся из кармана белого халата, оставленного у входа на крючке.

– А! Ясно. Забыл сотовый, – вздохнула медсестра.

Вера вылетела за дверь. Оставалось последнее средство – Иннокентий.

– Мне нужна помощь! – заорала в трубку хранительница, когда услышала в ответ спокойное "Да?".

Ей с трудом верилось в то, что кто-то из врачей, наконец, отозвался на ее просьбу. Вере было уже все равно кого задействовать, лишь бы не оставаться один на один со своей беспомощностью.

– Я же не реаниматолог, Вера… – ответил психиатр.

Тут девушку понесло:

– У нее пневмоторакс и я не знаю, что делать! Я одна, хирурги заняты!

Звонок оборвался. Вера побрела из приемного обратно к себе, чувствуя себя истощенной. Что если пациентка ухудшилась? А если она умерла, пока Вера носилась и паниковала?

У дверей реанимации на Веру снова напала родственница Петровой. На сей раз она подготовилась и, видимо, поджидала выскочившую за дверь реаниматолога.

Грузная тетка перегородила вход, выглядела она так, что убрать ее с дороги помогла бы только бригада санитаров.

– Вы сейчас же пропустите меня к маме и отчитаетесь за лечение! – заявила она.

Вера вспылила.

– У меня там умирающий пациент!

– Видела я вашу реанимацию, – хмыкнула Петрова-младшая. – Вы только что бегали курить.

Вера готова была завыть, но тут из приемного появился психиатр. Поравнявшись с коллегой, он внимательно посмотрел на Петрову, и когда та с неприязнью покосилась на Иннокентия, легонько сдвинул очки на нос и заглянул скандалистке в глаза. Та промолчала. А потом села на лавочку у двери, сложив на коленях руки. Вид у нее был потрясенный и трогательно-растерянный.

– Мама будет любить вас даже там, хоть она никогда такого и не говорила. Зная это вы, наконец, сможете заняться своей семьей, – проговорил психиатр, между делом набирая код на замке отделения.

Следом он распахнул перед коллегой дверь.

– Как ты это сделал?

– По-моему, тебе требовалась помощь, – скороговоркой произнес психиатр. – Так что там? Пневмоторакс?

Вера указала в зал и пошла следом, надеясь, что пациентка еще жива и выдержала эту постыдную неразбериху.

– Действительно, – обернулся к Вере психиатр. – Дела плохи, судя по монитору.

Хранительница сглотнула.

Она приплела дежурного невролога только для того, чтобы не так строго отвечать перед собственной совестью. Словно она сделала все, что могла. Если бы Вера действительно хотела оказаться полезной сейчас, она не просиживала бы предыдущие дни в ординаторской, прячась от прямых обязанностей.

– Я не смогу спунктировать, – проглотив гордость, призналась Вера. – А хирурги… У них остановка на операции.

Иннокентий кивнул и стал командовать медсестрами. Маленькое реанимационное отделение объединилось вокруг единственного врача, который знал, что надо делать, не сомневался в надежности своего ума и рук. Вера и сама не заметила, как тоже подключилась, забыв про стыд. Психиатр был настоящим именно сейчас. Его руки были руками врача, работающего по призванию.

– Ты, правда, не знала, как это делается? – спросил Иннокентий, когда все было готово.

Вера отрицательно покачала головой.

– Читала в учебниках, – сказала она. – Я бы сделала больной хуже…

– Когда я начинал, врач должен был уметь делать все, – Иннокентий махнул рукой. – Пойдем!

Пациентку уже перевезли в палату и снова подсоединили к датчикам. Шумел насос, откачивая из легких воздух. Женщине становилось лучше. Вера, чувствуя себя обессиленной, опустилась на свободную кушетку.

– Я чуть было не убила ее своей беспомощностью, – это была исповедь.

Психиатр стоял в двух шагах и молча смотрел в монитор.

Вера не ощутила привычного раздражения – она не любила, когда ее жалели, но видеть, что Иннокентий умеет заботиться о других, ей было на редкость приятно. И тогда она снова наступила на горло гордости:

– Останься тут пока не вернется Михалыч, – едва слышно сказала Вера.

Иннокентий сел рядом и покосился на мужчину, лежавшего на ближайшей кушетке.

– Не нравится мне, как он двигает руками. Что за диагноз?

Вера посмотрела на листок, приклеенный к торцу кровати:

– Алкогольная интоксикация.

– Надеюсь, фиксирован прочно.

Снова стало неприятно тихо.

– Как у тебя получилось урезонить дочь Петровой? – заговорила Вера.

Иннокентий довольно долго молчал, словно раздумывая, стоит ли ей слышать ответ.

– Это мой дар. Ты должна была слышать о нем.

Мимолетный взгляд психиатра выглядел лукавым, и Вера поняла: последует очередная манипуляция.

– Да, – вера убрала за ухо прядь удивляясь, как ему удается все время угадывать. – Но я думала, ты используешь его для сумасшедших.

– С психически больными другое. Я забираю себе их чудовищ.

Вера уставилась вперед.

– Себе?

– Виктор успел рассказать о том, как я сюда пришел? – в голосе Иннокентия звучал холод.

Было видно, как в отделении укладывались медсестры. Больные и так спали. Это был разговор для двух хранителей.

– Да.

– Та самая лечебница исчезла, – Иннокентий тоже смотрел в противоположную стену. – Когда я впервые снял очки, то понял: они ушли со мной.

Вере казалось, что из-под дверей отделения тянет уже знакомым потусторонним холодком. Уж лучше бы она не спрашивала.

– Чудовищам, которых годами растили те покалеченные души, я показался очень привлекательным, – Иннокентий развернулся и посмотрел на Веру, – но я научился с ними жить.

– Исцелился от безумия? – произнесла Вера.

Психиатр хмыкнул.

– С тех пор я забираю у сумасшедших бред, когда они, конечно, готовы от него избавиться.

Девушка почему-то вспомнила про его картины и почувствовала, как кровь отливает от щек.

– Родственница Петровой не шизофреничка.

– Я известен среди хранителей как лучший психотерапевт, – с этими словами Иннокентий поправил очки. – То, что я делаю не для сумасшедших, хранители называют гипнозом. Я могу внушить любую мысль. Когда я только открыл в себе этот дар, то думал, что он дает исцеление. Но оказалось, что это нечто вроде морфия. Потом им нужны все новые дозы любви, признания, добра. И я не хочу на это растрачиваться. Исцелиться можно только долгим и мучительным трудом души. Поэтому я и стал практиковать психотерапию. Уверен, что об этом Виктор тоже не промолчал.

Психиатр улыбнулся краешками губ, и Вера поняла, что неуместная откровенность хирурга его по-прежнему злила.

– Еще он сказал, что нельзя смотреть тебе в глаза.

Иннокентий поднялся и прямо взглянул на нее.

– Это потому что я могу уничтожить бессмертного. Но можешь не бояться. Мне запрещено снимать очки без приказа.

Страх – поняла Вера. Он ведь специально ее пугал.

Психиатр развернулся.

– Буду в ординаторской.

И тут больной с алкогольным отравлением неожиданно рванулся, порвав вязки и еще до того Вера успела что-либо предпринять, и со всей силы ударил психиатра.

– Сатана! – во всю глотку заорал мужик. – Здесь Сатана!

Иннокентий от удара такой силы отступил на два шага назад, но все-таки удержался на ногах.

Вера бросилась к коллеге. Психиатр прижимал руку к лицу, обезумевший мужик продолжал бесноваться, а анестезиолог с неприятным чувством заметила, что очков у Иннокентия больше не было. Она уже видела в ремзале, где они с психиатром вместе ставили дренаж, что дужки сзади были стянуты леской.

Больной ударил Иннокентия снизу в подбородок, заставив психиатра запрокинуть голову, так что дужки соскочили с ушей. Теперь очки, судя по звуку, закатились под одну из коек.

Психиатр со злостью взглянул на разбушевавшегося пациента.

– Лежать! Нет никого в палате! Спи! – в голосе Иннокентия слышались неприятные нотки, и Вере стало не по себе.

Если этот, еще недавно такой уверенный в себе врач испугался, значит, произошло что-то по-настоящему плохое.

Тем временем мужик послушно опустился на койку и захрапел.

Вера обернулась к коллеге. Психиатр жмурился. Веки его подрагивали так, словно готовы были вот-вот распахнуться.

– Где они? – прозвенело еще более напряженно. – Мои очки?

– Упали на пол! – сказала Вера, становясь на колени и подсвечивая себе сотовым. – Только я их не вижу.

– Звони Михаилу Петровичу! – приказал психиатр.

– Что? – приподнялась Вера.

– Скажи ему о том, что произошло! Немедленно!

Вера выхватила из кармана сотовый и набрала номер патологоанатома, понимая, что сегодня их с Иннокентием поджидало что-то похуже реанимации. Пока в трубке невыносимо долго тянулись гудки, из темных углов палаты медленно ползли тени. Шепот, доносившийся из тьмы, неотчетливый вначале, становился все громче и жутче.