Интервью в опаловых тонах

В окне мелькали огни рекламных вывесок, бессчётных фонарей, окон. Ночной Уэйстбридж мне напоминал парк аттракционов: всё мелькает, шумит не меньше, чем днём, на главной площади развлекаются уличные музыканты, бурлит жизнь в южной стороне, в Оранжевом квартале – месте, где можно купить абсолютно всё, попробовать самую необычную еду (в том числе из чего-то не очень легально пойманного за пределами Стены), в подвалах проводят запрещённые турниры (например, робобои), словом, творится абсолютно хаотичный незаконный порядок.

– Дастин не…

– Прекрати.

– Что?

– Прекрати меня спрашивать о нём.

Я хотел сказать это грубо и резко – настолько меня вдруг взбесил её вопрос – но вышло устало и как-то умоляюще.

– Я просто хочу…

– Я понимаю, тебе было удобно. Но тебе не кажется, что ты перебарщиваешь с этими попытками заставить меня с ним помириться?

– Ник, я…

Хитер замерла на полуслове. Не знаю, что её удивило больше – мой тон или то, что я вообще начал об этом говорить.

– Я хочу, чтобы ты перестал грузиться по этому поводу, – сказала она спокойно.

Мы остановились на светофоре.

– А я хочу, чтобы от меня отстали, Хитер. Как ты не поймёшь, ему это не нужно, он уже всё решил. Как всегда, за других. А ты этими вопросами… Ты хоть представляешь, что я при этом чувствую?

Даже если меня будут пытать, я не признаюсь, что внутри всё скручивает внутри от мысли: я потерял лучшего друга, принеся наши отношения в жертву совести.

– Хочешь, я поговорю с ним?

– Нет, Хитер, не хочу, – я старался не смотреть на неё. – Это бесполезно. Ты просто не знаешь его так, как знаю его я. Если упрется, то проще еще один Коллапс устроить, чем переубедить Хоука и заставить поменять точку зрения. Для Дастина всегда существовал только Дастин. Я… Я могу его понять. После того, что он видел… После родителей. Но с тех пор с годами он становился только хуже. Я имею в виду вот эту его независимость и эгоизм. Ему никогда никто не был нужен.

– Если бы это было так, он бы не стал помогать тебе. Снова и снова. Себе в ущерб. Я могу ошибаться, но, кажется, эгоисты так не поступают. Другой вопрос: не стал ли ты слишком часто этим пользоваться?

Я взглянул на Хитер ошалевшим взглядом.

– Я?! Пользоваться?! Да ты… Ты сама…

От возмущения я забыл все слова, и тирада, которую я хотел ей выдать по поводу того, что все мои обращения к Дастину в основном исходили от неё, погасла не разгоревшись, вместе с запрещающим сигналом светофора.

– Ник, в последнее время вы общались только по работе. Понимаешь? Помнишь Элли?

– Твою подругу? Причём тут…

– Она уехала, но я каждый пишу ей, поздравляю с днём рождения, со всеми праздниками, которые вспомню. На протяжении десяти лет, Ник. Я не хочу сказать, что я лучше тебя, я хочу сказать, что дружба – это не набор услуг, оказанных друг другу, она подразумевает ещё кое-что.

Я прищурил глаза, глядя в окно.

– Неплохо бы Дастину это понять.

Хитер вздохнула.

– Вы как малые дети, честное слово.

– Я…

И тут я снова замер.

– Стой.

– Что?

– Остановись!

Хитер свернула к обочине и включила аварийные фары.

– Что…

Я выскочил из машины и почти бегом побежал до старого рекламного щита. Про него, кажется, все забыли, потому что половина пикселей стёрлась, картинка наполовину состояла из блёклых синих квадратов, но даже в этой мозаике я узнал, чья половина лица, обрамленного алыми волосами, была на старой афише. «Эл н а: п  ра л  ви. ько в л бе „Те  ый с ет“. чало в 23».

– Ник, что случилось? – спросила подбежавшая Хитер. – Ты в порядке?

– Я её нашёл.

– Кого?

– Селен Грандж.

Хитер недоумённо посмотрела на экран.

12

Утром я вскочил с постели раньше Хитер. Такого не случалось… Да в общем-то, никогда. Мысль о мисс Грандж не давала мне покоя половину ночи, а когда я, наконец, заснул, мне снились странные сны, полные рыжеволосых девушек.

Расправившись с завтраком, я вновь задумался над шарадой, которую увидел на рекламном щите. Набор букв явно содержал название места, где выступала мисс Грандж, вот только как его разгадать, лично для меня оставалось загадкой.

– Ты снова этим занят? – Хитер недовольно скривилась и плюхнулась в кресло. – Чего ты так вцепился в эту женщину?

Я удивлённо посмотрел на Хитер. Этот вопрос неожиданно загнал меня в тупик. Я бы мог сказать, что мисс Грандж – моя зацепка, что от того, узнаю ли я что-то о её смерти, зависит дальнейший ход моего расследования, но я понимал, что я совру. Прежде всего, самому себе.

В этот момент я явно ощутил, что здесь было что-то большее, чем желание написать материал и разобраться в этом мутном деле. Во-первых, эта женщина запала мне в душу. не так, как вы могли бы подумать – у меня была Хитер, с которой я был связан навечно и бесповоротно как минимум трудовым договором. Но Селен… Что-то было в ней, в её словах, в её глазах – что-то, что вызывало восхищение и одновременно —сострадание. Когда мисс Грандж рассказывала о своей жизни, у меня возникло впечатление, что она давно хотела этим с кем-то поделиться, и выпей она ещё немного, я мог бы услышать немало интересного. Были ли эти откровения предсмертной исповедью, не знаю, но чувство, которое я испытывал, вспоминая её грустное лицо, руки, покачивающие виски в бокале, нагоняло на меня щемящую тоску.

Во-вторых, вспоминая неизвестную девушку, тело которой покинуло квартирку мисс Грандж, я чувствовал себя обманутым. Кем она была? Если это – подлинная мисс Грандж, то кто рассказывал мне ту трогательную историю и смотрел на меня задумчивым печальным взглядом? Лгала ли мне та красотка? Неужели эти грустные глазки были лишь притворством, на которое я клюнул, как  птенец? Наверное, это играла моя гордыня. Или гордость. Между ними не такая уж большая разница – порог между собственным достоинством и смертным грехом весьма зыбок.

Ну, а в-третьих, меня терзало чувство вины. Я не мог отмахнуться от мысли, что если весь наш диалог был искренним, девушка наговорила мне лишнего и поплатилась за это.

Мой монолог для Хитер мог бы стать откровением, после которого она, вероятно, посмотрела бы на меня иначе, узнала бы обо мне что-то новое. Но несмотря на моё временами проявляющееся слабоумие, я ещё не совсем выжил из ума, чтобы говорить Хитер о таких душевных муках из-за другой женщины.

– Она что-то знала. Знала, а когда сказала, оказалась мертва. Ты ведь помнишь, я говорил тебе о трупе?

– Который не был похож на рыжеволосую красотку?

– Ага. Клуб может многое прояснить. Так что я вцепился не в женщину, а в возможность продолжить расследование.

– Не нравится мне это.

Хитер помешала чай, громко гремя ложечкой о стенки кружки. Надо же, меня почти перестало это раздражать.

– Почему? Ты же любишь интересные истории, потому что их любят читатели.

– Люблю. Но тебя я люблю больше.

Ого. Я тупо уставился на неё. Кажется, Хитер и вправду переживала. Я подумал о своём прошлом приключении за Стеной, про цыган мулдаси. Несмотря на весь ужас произошедшего, сейчас я вспоминал это с улыбкой (несколько самодовольной), и, если не считать нашу размолвку с Хоуком, считал, что это было даже весело. И не думал, что Хитер восприняла это немного иначе. Иногда я забываю, что она не просто мой редактор и ценит не только как сотрудника.

– Детка, когда я не был осторожен?

Я улыбнулся. Хитер – нет.

– Всегда. Ты всегда лезешь туда,  куда ни один человек в здравом уме не вляпается хотя бы из чувства самосохранения.

– Зато он вляпается во что-нибудь другое. Наряду со здравым смыслом в людей встроен механизм самоуничтожения. Разум приходит и уходит, а это – как вечный двигатель, неумолимо ведёт жизнь к логическому завершению.

Я опять усмехнулся, но Хитер и бровью не повела. Шутка явно не удалась. Я вздохнул и потёр виски.

– Хитер, – надо же, как я отвык от серьёзного тона. – Я знаю, что делаю. Если ты думаешь, что последнее расследование меня ничему не научило…

Нет, я никогда не скажу, что она ошибается, иначе это будет моей последней ошибкой. Женщины!..

– Научило. И многому.

– Чему же?

– Тому, что в моей жизни есть что-то кроме работы и чужих историй. Есть моя история, есть люди, которым… – Коллапс всемогущий, я правда это скажу? – Я не хочу делать больно.

Да, я умею быть серьёзным.

Я поймал её испытующий взгляд.

– Тогда брось это дело и напиши чего попроще, Ник.

Хитер посмотрела на меня как никогда серьёзно, а вот я уставился на нее с видом студента, вытянувшего вопрос по сопромату на экзамене по биологии. Чтобы моя Хитер уговаривала меня бросить работу на полпути?

Я хотел возмутиться, а потом до меня кое-что дошло.

– Ты что-то знаешь, чего не знаю я?

Продолжая помешивать чай ложечкой, Хитер вздохнула.

– Нет. Просто эта история кажется мне какой-то тёмной. На вопросы не отвечают в полиции, это сообщение, которое тебе прислали…

Всё ясно. Я уже пожалел, что показал Хитер это угрожающее предупреждение. Я ясно понял, что за мной следят, но пока никаких признаков того, что мне хотят навредить, не было.

– Детка, – я снова сменил тон. Когда я говорю серьёзно, начинаю впадать в уныние и становлюсь внушаем, а я хочу остаться при своём мнении и не идти у моей крошки на поводу. – Я буду очень осторожен. Обещаю, при первых признаках опасности сбегу домой и спрячусь под одеяло. С головой.

Хитер вздохнула.

– Я понимаю, почему ты шутишь, – сказала она как будто бы устало.

И снова – ого! Но Хитер не пошла дальше, чего я, признаться, опасался. С утра мне не очень нравятся такие разговоры, как, впрочем, не нравятся и вечером – я начинаю заниматься самоедством и не могу уснуть.

– Просто… Мне будет очень жаль лишиться такого сотрудника, – усмехнулась она.

– Приятно, когда тебя ценят.

Хитер налила себе ещё чаю.

– Ладно, раз такое дело, как ты думаешь, что это за набор букв?

Я показал ей фотографию того рекламного щита с трассы. Хитер изучала его несколько секунд.

– «Начало в 23». Это всё, что я могу предположить. Хотя…

Она посмотрела на текст снова.

– Полагаю, вот это слово – «любви». «Только в…». Вероятно, «в клубе».

– Это я тоже разгадал. Что за клуб?

– Я похожа на человека, который шатается по увеселительным заведениям? – Хитер саркастично подняла бровь.

– В городе их сотни, – задумчиво сказал я.

– Тысячи.

– Я даже не знаю, какой запрос послать в сеть. Что это за слова?

Хитер вздохнула и поднялась со стула.

– Поехали, спросишь у Ларри, может, у него получится понять. В конце концов, он раньше часами просиживал в баре. Ну, знаешь, на углу Паркер-стрит. Может, бывал и в других.

Я усмехнулся. Был у Ларри тяжёлый период в жизни.

– Ладно, поехали, – кивнул я, на ходу допивая остывший чай.

13

Всю дорогу Хитер молчала. И я был ей за это благодарен – странные ощущения, очень похожие на сожаление, не давали сосредоточиться. А когда ты смотришь на дорогу и следишь за тем, чтобы тебя ненароком не подрезал какой-нибудь осёл на дорогущем «Антигравити», концентрация – залог выживания.

Нет, смертность на дорогах – дела минувших дней, сегодня убиться в аварии так же сложно, как полететь в космос (увы). Даже после Коллапса люди не стали осторожнее, поэтому машиностроение пошло другим путём. Если нельзя приучить людей соблюдать правила на дорогах, нужно сделать так, чтобы их нарушение влекло за собой как можно меньше проблем. Подушки безопасности, вшитые куда только можно, включая сиденья, антиударный корпус, перевернуться не даст встроенный гироскоп – словом, всё для того, чтобы даже самый злостный нарушитель уцелел при самом страшном столкновении. Ведь с мёртвого не сдерёшь расходы на покрытие ущерба и штраф, чтобы пополнить городскую казну (и карманы тех, кто ей управляет). А штрафы были немаленькие.

Если бы мне пришлось оплачивать ремонт «Антигравити», я бы перестал есть. Ближайшие лет десять. Денег не осталось бы даже на то, чтобы оплатить один поход в общественный сортир – настолько дорогой была каждая деталь этого бесколёсного чуда, парящего над трассой. Для них выделили отдельную полосу, но кого это волнует? Уж точно не владельцев таких авто.

Впрочем, я ловил себя на мысли, что даже будь у меня деньги на покупку такой тачки, я бы отдал предпочтение старым добрым автомобилям. Может, потому что привык прочно стоять ногами на земле. А может, потому что если у тебя нет возможности что-то получить, ты убеждаешь себя, что оно тебе не нужно. И чем недостижимее цель, тем крепче убеждение. Наверно, это помогает не сойти с ума от тоски по несбыточному.

– Привет всем, – бросил я, конкретно ни к кому не обращаясь. Ответом мне был такой же невнятный гул.

В редакцию мы приехали рано, дежурные уже проснулись и стирали последние следы ночных преступлений – тёрли заспанные глаза, расчёсывали взлохмаченные волосы и, пряча подушки, делали вид, что неустанно трудились до самого утра. В нашем ньюс-руме тихонько гудели компьютеры, ребята набирали тексты.

Бывают такие сонные дни, когда за ночь слава богу ничего не происходит. Тогда редакция точно выдыхает, занимаясь обработкой пресс-релизов и «поиском тем», под которым чаще всего кроется переписка в соцсетях, подбор новой мебели в дом или сбор овощей в глупой онлайн-игре.

Нет, вы правда думали, что они пропадут после конца света? Что люди станут серьёзнее, ответственнее и прекратят прожигать время за прополкой виртуальных огородов и убийством нарисованных монстров? Мне думается, игровая индустрия, напротив, шагнула далеко вперёд, и если взять энергию разработчиков, да направить на что-то более полезное, можно, скажем, возобновить космические программы, изобрести средство от эффектов или найти способ навсегда избавить мир от дикой магии. Или приручить её. Но нет, они рисуют чудовищ – старых, новых – и всегда находят потребителей. И чем хуже обстоят дела, тем больше желающих окунуться в виртуальные миры. Люди всегда бегут от того, что не могут контролировать, и когда ты не можешь победить монстров ни снаружи, ни внутри себя, разум медленно начинает давать трещину. А если застрелишь парочку киберзлодеев, можно достичь хотя бы иллюзии душевного покоя. Для многих и этого достаточно, чтобы не сойти с ума. Не скажу, что я приветствую такой подход, но мне ли судить тех, кто имеет силы не напиваться после очередного расследования?

Я бросил своё тело, которое вдруг показалось очень тяжёлым, на стул и включил компьютер. Все действия, которые я совершал, казались мне какими-то механическими, мысли витали где-то далеко. Хитер, детка, что ты со мной сделала с утра? Я уже говорил, что ненавижу серьёзные разговоры? Она была права, и я это понимал, просто раньше она никогда не говорила мне всё это вот так прямо. Хитер и вправду переживала. И теперь я буду наблюдать это целый день. Вот почему смешивать рабочие и личные отношения – плохая идея. Это как выбирать между сердцем и разумом: в любом случае ошибёшься.

Я сконцентрировался на экране и тупо посмотрел на забитые в поисковик слова.

«Эл н а: п  ра любви. ько в клубе „Те  ый с ет“. Начало в 23».

Список моих сетевых запросов пополнился ещё на один странный пункт. Там и так было полно того, что поможет поставить неутешительный диагноз. Впрочем, у меня всегда есть отговорка: я репортёр. Репортёру положено знать состав шампуня, правила игры в лапту, как быстро избавиться от тела и добыть огонь из картофеля и зубной пасты. Не спрашивайте. Это было действительно важно.

Разумеется, поиск не выдал мне ничего конкретного. Ссылки были на самые разные темы: от экономики и музыки до религии и клуба сетевых знакомств. «Планирование издержек», «Гимн любви», «Салат „Романтический“, «Найти песню по словам» (я отправил ссылку в закладки – вдруг пригодится)… Ничего из того, что мне показалось бы интересным и важным.

– Эй, Ларри? Говорят, ты спец по всяким увеселительным заведениям?

– Плюнь в лицо тому, кто это сказал, – бросил Ларри, не отворачиваясь от монитора.

– Эй-ей! – послышалось от стола Хитер.

Ларри уставился на Хитер, которая даже не повернулась в его сторону, затем на глупо хихикающего меня и покачал головой.

– Так как? – я подкатился на стуле к его рабочему месту. Ларри нахмурился.

– Пошёл ты, Ник.

– Расслабься, я по делу. Мне действительно нужен твой профессиональный взгляд.

– На новую марку виски?

– Нет. Мне нужно найти один клуб.

– Забей название в карты.

Кажется, напоминание о весёлом прошлом Ларри воспринял болезненно. Я и не думал, что его это так задевает.

– В том-то и дело, дружище, я не знаю, что именно забивать. У меня есть вот это, – я показал ему мой шифр. – Старая афиша с битыми пикселями. И вот эта надпись. Если поможешь определить название, буду должен.

Ларри испытующе посмотрел на меня.

– Для чего тебе это?

– Там может быть человек, который расскажет мне много интересного о другом человеке.

– Коротко и ясно, а главное, понятно, – хмыкнул он, подняв бровь. – Ладно, давай сюда свою шараду. С ходу не скажу, это может быть какой-то новый клуб. Я уже сто лет не бывал в таких местах.

Я молча кивнул.

Не успел я откатиться обратно к своему столу, чтобы теперь уже со спокойной совестью грызть себя, царапая заметки, подписываемые названием нашей редакции, а не моей фамилией, в ньюс-рум вошёл Гардо. Судя по рюкзаку в руках и верхней одежде, он только что пришёл и завернул к нам, не побывав у себя в кабинете.

По офису прокатилось сонное приветствие. Он поздоровался в ответ и, глядя на меня в упор, проговорил:

– Ник, зайди ко мне.

Я послал ему вопросительный взгляд, но Гардо уже отправился в свою редакторскую нору. Половина офиса, включая Хитер, с удивлением теперь таращилась на меня.  Я пожал плечами и отправился вслед за Гардо.

В кабинете у него всегда царили серые сумерки. Лёрки любят приятный полумрак, такой, какой обычно бывает осенью или зимой, когда за окном сплошное серое небо. Такая обстановка хороша для выходных – можно спать хоть целые сутки, не виня себя за пропущенный погожий денёк.

Я уселся на потёртый, но довольно уютный диванчик напротив стола, глядя, как Гардо скидывает свою тяжёлую кожаную куртку (я мог бы при случае использовать её как палатку).

– Что-то случилось?

– Случилось… Не то чтобы случилось.

Он опустил на подоконник рюкзак с таким стуком, будто там лежит с десяток гантелей.

– Дело в твоём расследовании. Видишь ли, я думал, ты просто соберёшь мне материал, а теперь понимаю, что ты снова пытаешься играть в сыщика.

– В общем-то, как и всегда, разве не в этом вся пре…

– Ник! – рявкнул он. – Оставь свои шуточки и заткнись. Твоя работа – не искать преступников, а писать о них. Или об их жертвах. Писать так, чтобы это было интересно…

– Так я и…

– Закрой ты рот и слушай!

Я немного присмирел: тон Гардо стал уж очень раздражённым. С боссом такое случается нечасто: он не тиранит нас приказами, всегда даёт возможность высказаться и прислушивается к мнению, если оно не лишено смысла. Сейчас же Гардо не был настроен на переговоры.

– Интересно можно делать и без риска для жизни.  Поговорить с людьми, взять комментарии у официальных структур, добавить твоей любимой лирики или что ты там обычно пишешь?  Твоя задача проста как дважды два – четыре.

– Я могу доказать, что пять…

Ох, и зря я это ляпнул!..

Если б я мог отмотать время назад, засунул бы себе в рот кулак, кофту, ядовитую змею – что угодно, только бы не дать себе выдать очередную неуместную шутку.

Я бы, наверно, мог пересказать наш с Гардо диалог, но он бы состоял преимущественно из непечатных слов, звучащих громоподобным рыком, точно оплеухи, и тихих звуков, напоминающих блеяние рожающей овцы. Первые реплики принадлежали Гардо, вторые – мне.

Признаться, я думал, что он уволит меня прямо на месте. Но сначала убьёт. Мне нечасто случалось видеть Гардо в таком состоянии. Первый раз это случилось, когда к нам нагрянули люди из правительства. Им, видите ли, очень не нравилась правда, которую они принимали за оппозицию. Гардо быстро поставил их на место примерно таким же образом как сейчас – меня. В тот день мы, мелкие сошки в редакции, поняли, что у нас не просто надёжная крыша – противоракетный бункер, в котором можно спастись даже при очередном Коллапсе. Я до сих пор не знаю, кто крышует самого Гардо, и вряд ли когда-то узнаю, но ощущение того, что у меня есть такой сильный союзник в борьбе с несправедливостью, ощутимо прибавляет сил и вдохновения. И глупости. Побочный эффект. Ты начинаешь думать, что неуязвим, делать всё, что заблагорассудится, напрочь забывая, что за твои промахи будет расплачиваться кто-то другой. Не это ли мне долгое время пытался сказать Дастин? Я его не слышал. Или не хотел слышать?

Когда гроза стихла, я открыл сначала один глаз – выяснить, куда ушла туча, потом второй – когда понял, что смерть от удара молнией мне не грозит. Гардо сидел за столом, сложив пальцы домиком и уперев их в подбородок. Босс молчал и смотрел куда-то сквозь побитую временем столешницу. Время тянулось, как тугой эспандер в руках малолетки. Я не решался что-то сказать: Гардо довольно понятно формулирует мысль, особенно приказ заткнуться. Казалось, замолкли даже звуки за окном. Или это я оглох?

– Я вот иногда думаю, – наконец сказал Гардо каким-то непривычно спокойным после такой бури голосом, – ты и вправду настолько погружаешься в работу, что перестаёшь видеть берега, или ты настолько глупый, что предпочитаешь их не замечать? Если первое, то это пора лечить, иначе ты не доживёшь даже до своей свадьбы, если второе, то тебе не место в такой профессии. По той же причине.

Я посмотрел на него выжидающе и, признаться, с тревогой. Таких слов от него я не слышал никогда. Моя работа – то немногое, чем я действительно дорожу, лишиться её – все равно что лишиться, например, возможности ходить: жить дальше ты можешь, но такая жизнь будет неполноценной.

Тишина давила на уши. Я действительно не знал, был ли это риторический вопрос или он действительно хотел услышать ответ, поэтому молчал. Видимо, Гардо это понял.

– Это вопрос, Николас.

У меня сердце рухнуло. Так называла меня мать, когда хотела сказать мне, как я не прав. Обычно подкрепляя слова чем-нибудь, что бьёт побольнее.

Я посмотрел на Гардо. Его взгляд был изучающим и каким-то – только не это! – сочувствующим. В гляделки его было не переиграть. Я опустил голову.

– Думаю, – я удивился звукам собственного голоса. Так я не говорил, даже когда ссорился с Хитер. Я звучал как человек, действительно признавший свою вину – устало и задумчиво. – Думаю, и то и другое.

Снова тишина. Я посмотрел на Гардо: он продолжал разглядывать меня.

– Когда ты впервые пришёл, – сказал он после паузы, – ты мне сразу понравился. Я подумал: «Эй, этот парень не промах! Он не боится говорить и умеет слушать!». Ты помнишь, с тобой был ещё один парнишка… Кажется, он теперь работает в «Стил Вью»… Он был умный, начитанный, казалось, знал всё и даже больше и, если честно, писал гораздо лучше, чем ты тогда.

Я кивнул. Я не помнил, как зовут этого парня, но помнил ту конкуренцию, которая разыгралась между нами в борьбе за место в маленькой и далеко не самой ведущей тогда редакции.

– Я тогда долго думал, кого из вас взять, Ник. И, честно тебе скажу, ставил на него.

Что-то внутри неприятно перевернулось. Надеюсь, это не жизнь, которая пытается встать с ног на голову.

– Даже в тот момент, когда вы оба принесли мне тестовый материал. Это была какая-то ерунда, я даже не помню, о чём вы писали. Мы с Хитер хотели посмотреть, что вы оба вообще умеете.

Я усмехнулся: зато я помню. Я оббежал полгорода, чтобы узнать, к кому обратиться по вопросу установки мусорорасщепляющих урн – они, видите ли, стояли не каждой остановке. Глупость жуткая.

– Я читал ваши тексты и понимал с каждой строчкой, что тот парень выигрывает по всем параметрам. А потом я посмотрел на вас, Ник. На него, техничного, правильного, в костюмчике с иголочки. На его текст, четкий, официальный, полный фактов. И на тебя в этих твоих потёртых джинсах, футболке с какими-то дурацкими надписями. И на твою писанину, похожую на эссе на тему, с твоим этим юмором. Ты, видимо, по моему взгляду понял, что к чему и ляпнул что-то вроде: «Удача не на моей стороне, босс? Зря, выходит, поклонялся этой сучке. Типичная женщина».

Я снова усмехнулся. Я этого не помнил. Я вообще не запоминаю тот поток глупости, который несу. В памяти остаются только его последствия.

– И вот тогда, Ник, я понял, что мне нужен именно такой человек. Человек, который не спросил меня о размере оплаты в первые минуты знакомства, человек, который, услышав задание, не скривил нос, а просто пошёл и сделал – так, как умел, не боясь, что услышит что-то не то, человек, который воспринял отказ не как личное оскорбление, а посмеялся в лицо неудаче. А ещё у тебя глаза горели, Ник. Как ни у кого из тех, с кем я работал раньше. И это было видно по твоему тексту.