Замок Франца Кафки – окончание романа

Хозяин испуганно моргнул и К. показалось, что самым главным его желанием сейчас было бы скрыться долой с глаз К., исчезнуть в доме и запереться там на все замки, как будто К. одним своим появлением на постоялом дворе нёс в себе какую-то скрытую опасность, о которой сам К. и не догадывался. А почтение проявляемое к нему хозяином, походило на броню, которой тот прикрывался от этой угрозы, пока она не минует или пока ему не удастся от неё благополучно скрыться.

«Конечно, я узнал вас господин… – хозяин сделал над собой усилие, так что было видно, как желваки перекатились у него волной на скулах, – землемер. Прошу прощения за мою невежливость». К. хитро улыбнулся: «Можешь называть меня просто по имени, я не гонюсь за титулами». Он уже сообразил, что всё это очевидно происки хозяйки постоялого двора, и что в своей ненависти к К., она запретила мужу допускать его даже на порог своего дома; но, видимо, это шло вразрез с официальной линией отношения к К. идущей от Замка; получается, что таким образом она восставала не только против деревенской администрации в лице старосты, обязавшей её хотя бы кормить К., но может быть, даже против Кламма, одобрившего, хоть и не существующие (но ведь дыма без огня не бывает) землемерные работы К. в Деревне. И теперь она не придумала ничего лучше, чем просто переложить всю ответственность на своего мужа, а сама, наверное, скрылась на кухне или как в прошлый раз притворилась больной и улеглась в постель, а хозяин, значит, пусть сам с ним разбирается. А муж её и сам-то не знает кого он боится больше: жену или администрацию, вот и стоит сейчас, трясётся перед К., не зная, что ему делать, и проклинает, наверное, себя за мысль, что решил вечером по своим делам высунуться во двор. Странно только, что он перестал величать К. землемером как раньше.

Поэтому К. спокойно сказал: «Ничего страшного, Ханс, ты меня этим не обидел, – и он даже легонько подтолкнул хозяина в грудь пальцем, чтобы тот быстрее соображал, – распорядись пожалуйста, чтобы меня поскорей покормили. У меня ещё много дел на сегодня».

Лицо хозяина приняло обречённое выражение, но он, видимо, смирился с назначенной ему судьбой и сделал шаг назад, послушно пропуская К. перед собой.

Большой зал был полон крестьян, и за каждым столом сидели люди. Но стоявший галдёж тут же смолк, когда К. зашел в зал в сопровождении опечаленного хозяина. Слабые, но грубо сложенные лица, как один вытаращились на К., как будто хозяин привёл к ним не обычного человека, а ярмарочного медведя на цепи. Никогда он не станет здесь своим, как бы он не старался, внутренне содрогнулся К. от невыносимой мысли, глядя на крестьян сидящих как мухи вокруг столов; каждый раз они будут видеть в нём только чужака. Один лишь Замок мог бы изменить это положение, утвердить его права в Деревне, но как он далёк и недоступен для К. сейчас! Шварцера в зале не было видно, и это ещё больше расстроило К. Он вздохнул и обернулся к хозяину, чтобы тот показал ему место, где К. мог бы присесть и поужинать, но оказалось, что тот уже исчез, видимо, решив таким способом снять с себя ответственность, которую навалила на него жена, а там пусть сам К. разбирается, что ему делать и куда идти. У К. сейчас даже не было сил рассердиться на такое вероломство и поэтому он просто молча прошёл по залу, сел на свободный стул, под пристальными, но безучастными взглядами людей вокруг, откинулся на спинку стула и устало прикрыл глаза.

Он услышал как окружавшая его тишина вокруг начала постепенно сменяться каким-то жужжанием и шёпотом, который становился всё слышнее и слышнее и наконец перешёл в голоса, как будто люди вокруг, сначала хотевшие дать ему отдохнуть от шума, теперь махнули на него рукой и вернулись к своим повседневным разговорам. Странно только, что он не понимал ни слова, даже долетающие до него обрывки фраз казались чужеродными его разуму, словно маленькие бугорки в бесформенном шуме, будто он сейчас сидел в таверне где-нибудь в Италии или Франции, где никто не говорил на его родном языке. Но вдруг на стол перед которым он сидел, со стуком что-то поставили, маняще запахло горячей едой и К. живо открыл глаза, возвращаясь из своего полусна-полузабытья. Он с удивлением увидел, что стол перед ним сервирует сам хозяин – значит, всё-таки не сбежал, похоже, боится обидеть К. больше, чем свою жену – для К. это можно было считать хорошим знаком, какие-то свои утерянные в борьбе позиции, стало быть, ему удалось вернуть, не потратив дополнительных выматывающих его усилий. За столом кроме него и хозяина никого не было, его соседи уже сгрудились за соседними столиками, но этим К. этим было не удивить, несколько минут назад он прекрасно слышал и скрип отодвигаемых стульев и шум удаляющихся шагов сразу после того, как он уселся на этом месте и закрыл глаза.

От завлекающего запаха в животе у него заурчало, и К. придвинулся поближе к столу. Перед ним лежал жареный кусок говядины облитый соусом в окружении гарнира из тушёной капусты. Рядом стояла кружка полная пива – было видно, что хозяину пришлось постараться. Сам он стоял тут же, глядя на К. своими собачьими грустными глазами и не осмеливаясь сесть – хотя здесь же рядом была пара свободных табуретов – но и не осмеливаясь снова скрыться из виду.

К. при виде поставленной перед ним еды ощутил прилив сил и уверенности; значит, ещё не всё потеряно для него, значит, где-то там в административных далях по-прежнему считают, что за ним остались какие-то права, пусть скромные, но они всё же существуют; зато опираясь на них можно двигаться дальше и отвоевывать для себя новые позиции, а хорошая горячая пища – это как раз то, что несомненно придаст ему для этого сил.

«Послушай, Ханс, – еле выговорил К. с набитым ртом, – ты не стой передо мной столбом, а присядь лучше рядом, – он махнул столовым ножиком, которым только что разделывал упругое сочное мясо, на пустой табурет, – мне надо тебя кое о чём расспросить», – и он наморщил лоб, чтобы припомнить, зачем он зашёл на постоялый двор. Он точно знал, что у него была какая-то важная цель, но умопомрачительный запах жареного мяса мешал ему вспомнить, какую именно цель он поставил перед собой, а может быть это мясо и было его целью; К. довольно сильно проголодался за последние часы. Или, кажется, он кого-то хотел здесь отыскать, пришло ему на ум. Может быть Брунсвика? Не зря же он всю дорогу вёл с ним воображаемый диалог. Но Брунсвик живёт у себя дома, ему вовсе незачем торчать на постоялом дворе. К. перевёл взгляд на тарелки; ладно, всё что нужно он вспомнит после; мысли его вновь вернулись к еде и он с удовольствием отрезал и прожевал очередной сочный кусок.

«Какие у тебя новости, Ханс? – он посмотрел на хозяина. – Я же по твоим глазам вижу, что их хватает. Садись же, рассказывай».

Чем более сытым и уверенным чувствовал себя К., тем более робким казался ему хозяин. Он послушно уселся на табурет, и боязливо посмотрел на К., словно своей речью опасаясь открыть котомку со страшными бедствиями, которые тут же обрушатся на его дом, стоит ему только лишь открыть рот. Впрочем, как выяснилось, именно так он и оценивал для себя то, что произошло сегодня на его постоялом дворе. С самого утра его жена Гардена не давала ему житья своим недовольством, от которого он не мог нигде скрыться – хозяйка находила его везде, словно ведомая неким компасом, где бы он ни старался спрятаться, а один раз она вытащила его даже с чердака, не испугавшись гулявших там сквозняков; вот, когда здесь был К., хозяин чувствовал себя легче, ибо весь её гнев и энергия уходили именно на него. Собственно поэтому хозяин и не хотел с ним расставаться, так как К., пока жил на постоялом дворе, служил ему чем-то вроде громоотвода; после разговоров с ним Гардена чувствовала себя без сил и не так тиранила хозяина, а больше всё вздыхала и жаловалась на здоровье, которое подорвал К. своим неуважением к её памяти о Кламме.

«Приятно знать, что хоть кому-то я принес здесь пользу, – заметил на это К., с удовольствием отпивая большой глоток пива, – хоть и не по своей воле». «Я всегда относился к вам хорошо, господин, – подтвердил хозяин, пододвигая тарелки ближе к К., – но от жены мне бывает просто нет покоя».

А сегодня днём еще внезапно сюда заехали Герстекеры, мать с сыном. Так-то Герстекер постоянно крутится возле обоих постоялых дворов, что «У моста», что у «Господского двора», он же возница, регулярно берётся за мелкие подряды возить грузы: то съестные припасы, то что-либо ещё; много он не грузит, его чахлая лошадёнка столько не увезёт, но он давно здесь и там примелькался, берёт за перевозки недорого, и тем более, он вообще дальний родственник хозяйке, что же ему не порадеть. А вот мать его уже лет пять из дома не выходила, а сегодня вдруг заявилась собственной персоной прямо на сыновьих санках, да ещё с таким загадочным видом, словно собралась пророчить о втором пришествии. И пока сын её с хозяином о своих делах толковал, Гардена с ней самой (она как раз с кухни тогда вышла) тоже побеседовала, все-таки родственники как-никак, хоть и дальние. О чём они говорили, хозяин не слыхал, он всё свое время на Герстекера потратил, пока тот за стойкой всё охал и кашлял; совсем уже сдал бедолага за последнее время. Только горячее пиво со специями ему и помогло, благо рецепт известный, а то как знать, не пришлось бы Герстекеру ехать вместо Замка сегодня в окружную лечебницу.

«Так они в Замок поехали?» – вскрикнул К., хлопнув по столу, пиво слегка закружило ему голову. Как же он их утром упустил, с сожалением подумалось К., вот если бы он знал, что старуха туда сегодня собирается, он бы точно тогда не слез с Герстекера и в этот раз тот бы не отвертелся от совместной поездки; но К. мало того, что всё проспал, но и узнаёт теперь обо всём этом последним.

«В Замок-то, в Замок, – вздохнул хозяин, – да только у матери Герстекера с женой совсем какой-то странный разговор получился, как будто поссорились они из-за чего-то. Потом Герстекеры, значит, уехали, а Гардена в расстроенных чувствах всю работу бросила и слегла».

Пришлось ему, набравшись смелости, идти к жене, сама она из спальни не выходила. Лежала бедная на постели, держалась за голову и всё стонала, да так жалобно, что он сам заплакал на неё глядя; так они вдвоём полдня и проплакали, она над чем-то своим, а он над ней. Нельзя было и двух слов из неё вытянуть, только уже к вечеру она сказала, что, если беды на них какие и обрушатся, то только потому, что это именно он – хозяин, предоставил К. ночлег неделю назад. Ведь она же сразу говорила ему, «держись от него подальше», а он наоборот прямо льнул к К. и всячески его обихаживал, даже комнату ему лучшую на ночь приготовил, а теперь всё – уже ничего не исправить. И то, что она К. спровадила через день уже никак не помогло, а наоборот только хуже сделало, потому что из-за этого землемера такие силы пришли в движение, что и подумать страшно. Так что, пусть он теперь с К. сам разбирается, если вдруг тот нагрянет, а она – хозяйка, даже из комнаты не выйдет, пока всё не закончится.

«Какие вы тут всё же простоватые люди, – проронил К., откидываясь на спинку стула с ощущением приятной теплоты в теле и сытости, и с удовлетворением озирая пустую, будто тщательно вымытую посуду, – пересказываете друг другу сплетни, нагромождаете сверху небылицы, а потом их сами и пугаетесь и прячетесь по углам. А вот другие из-за этого страдают. Меня скоро так ни в один дом в Деревне не пустят, даже, если я буду в двери обеими руками колотить, после того как ваша очередная болтовня разойдется по Деревне».

Ему уже стало жарковато и он попробовал расстегнуть верхние пуговицы на своём пальто, но то ли пальцы у него ослабели, то ли разбухли отсыревшие петли, да только пуговицы, которые легко, чуть ли не одной рукой застегнула ему недавно Гиза, он, подивившись её мощи, еле-еле одолел усилиями обеих своих рук. Так она, пожалуй и Шварцера одним движением с ног повалит, если тот вдруг поведёт себя ненадлежащим образом.

«Не говорите так, господин, – обеспокоенно возразил хозяин, – у моей жены чутьё на подобные вещи. Да и далеко ходить не надо за примером, ещё и обед не наступил, как у нас на постоялом дворе появились новые гости».

К. с сомнением посмотрел на хозяина.

«Да, признаться, новостей у вас сегодня хватает, – заметил он, глядя на хозяина – не постоялый двор, а проходной, выходит. И кто же на этот раз приехал?»

Тот даже несколько секунд не мог начать, то открывая, то вновь закрывая свой большой мягкий рот.

«Наш-то двор не из самых известных, – наконец, решился он начать, – в основном крестьяне, да торговцы заезжают, а господа совсем редко. В последний раз я уже не припомню, когда это было. А тут приехала в санях знатная дама из Замка, да сходу так сразу и спросила, еле даже зайти успела внутрь, мол, где ты тут живешь!» – «Я!? – К. чуть не поперхнулся глотком пива, – ты наверное что-то путаешь, Ханс». «Да, я под землю в этот момент захотел провалиться, – выговорил хозяин, вытирая вспотевший лоб рукой, так на него подействовали эти воспоминания, – мне сразу слова жены вспомнились, и гляди-ты, даже двух часов не прошло!»

Но К. уже взял себя в руки, во-первых, он уже давно научился не принимать всерьёз слова жителей Деревни, поскольку они почти никогда не соответствовали действительному положению вещей, а во-вторых, ему показалось, что эта пресловутая знатная дама должна быть ему знакома, и пугаться её, в отличие от хозяина, ему было не нужно. И если это была Матильда, то вместо испуга, лучше было бы выяснить, зачем она спрашивала про К., если буквально только что в этот же день с ним рассталась. Или это была не Матильда? Но тогда, чем и как, он ничтожнейший по своему положению человек, заинтересовал таких могущественных персон из Замка? Нельзя же все-таки серьёзно воспринимать слова явно выжившей из ума матери Герстекера, которые она наговорила ему при их последней встрече.

К. спросил у хозяина как эта дама выглядела, но в путаных его ответах он, кажется, не узнавал Матильды; ему она показалась тогда высокой и с длинными прямыми чёрными волосами, чернота её волос, бровей и глаз проступала для него подобно жизни из остальной застывшей и забытой массы, хозяин же упирал на некую статность, холодность взора и темные кудри вьющиеся из под шляпки, и чем дальше уходили расспросы К., тем причудливее казались ему ответы Ханса, и он то находил в них сходство, то снова терял его, и никак не мог добиться хоть какой-то определенности, и в какой-то момент даже выбился из сил, не в состоянии собрать из слов хозяина удовлетворяющий его, хотя бы немного, образ.

«А как её зовут и зачем я ей понадобился, ты не узнал?», – переведя дух, решил спросить К., сделав вид, что он вполне удовлетворен тем, что рассказал ему хозяин. Но тот сразу и быстро открестился: «Не знаю, мое дело маленькое, да и здесь в Деревне не принято задавать господам вопросы».

То есть, путано описывать господ он мог прекрасно, а спросить даму, зачем она ищет К. там, где его давно уже нет, он, значит, был не в состоянии? Какой он оказывается стеснительный!Но как, всё-таки, смог далее выяснить К., дама оказалась весьма недовольна тем, что хозяйка отказала К. в жилье и форменным образом выселила его вон вместе с его присными – хотя из Замка не поступало на этот счёт никаких указаний! – проявив таким образом нежелательное для администрации своеволие, за которое, как признался хозяин, им, может быть, ещё придётся поплатиться. Словом, хозяйка усердно копала К. яму, да сама чуть было в неё не свалилась, а может быть, и свалится в скором времени, особенно после визита к ней дамы в спальню, где она пряталась от неприятных новостей. С самим-то хозяином дама после пары вопросов и продолжать-то разговаривать не стала; да и любому там сразу стало бы понятно, подумал К., что хозяин здесь человек явно не семи пядей во лбу и сам ничего не решает, а главный здесь, ясное дело, кто-то другой. Поэтому, как Гардена ни скрывалась от неминуемой судьбы и не притворялась лежащей при смерти, второй неприятной встречи за этот день ей избежать не удалось. Хозяин даже их разговор подслушивать побоялся, решив, что чем меньше знаешь, тем лучше спишь, а жене его несомненно бессонница на год вперёд обеспечена. Правда, после отъезда дамы он к ней и не заходил, боялся почему-то; но тогда может К. к ней сходит, раз он здесь и все неприятности у хозяйки из-за него? Насколько хозяин его знает, К. человек хороший и добросердечный, и ему не составит двумя-тремя добрыми словами ободрить хозяйку, может даже простить её ненамеренные ошибки, ведь она тоже внутри совсем не злая женщина, просто иногда чересчур увлекается своими интригами и каверзами, но ведь по сути, большого вреда от них никому нет.

К. слушал хозяина, удивляясь про себя, как его могучий враг – а хозяйка, без сомнения, им являлась, и в этом он уже успел не раз убедиться – смогла допустить при всей своей опытности такой неосторожный просчёт, после которого вынуждена была, по словам хозяина, просить у него, у К., пощады, у человека, который ещё вчера был готов жить у её же горничных в комнате под кроватью. Или нет, нахмурился К., горничные были из гостиницы «Господский двор»; и как это, интересно, они все перепутались у него в голове? Хотя наверное, в этом ничего удивительного нет, обе хозяйки, что постоялого двора здесь, что гостиницы там, странным образом были похожи друг на друга – массивные мощного сложения стареющие женщины; они были для К. как два близнеца стража возвышающиеся перед воротами Замка, в который ему пока не было хода. И если один привратник, получив удар, немного наклонился и покрылся трещинами, то второй всё ещё стоял незыблемо, закрывая ему дорогу.

К. был отвлечён этими мыслями, а между тем, хозяин с жалостливым видом, всё продолжал ему что-то говорить. К. сбросил с себя некстати охватившее его оцепенение, и снова прислушался к хозяину.

«Сходил бы ты снова к ней, господин, – оказывается, Ханс всё это время убеждал его поговорить с женой, – в прошлый раз-то она после разговора с тобой быстро встала, правда, расстроенная и сердитая, но ведь встала же!»

Так лично ему это никакой пользы не принесло, подумал К., наоборот, послужило первым звеном в цепи свалившихся на него несчастий; живи он по-прежнему здесь с Фридой, может быть, его жизнь сейчас была бы совсем другой, правда, пришлось бы всё также терпеть помощников, но всё же, имея свой угол, у него были бы и время и силы бороться с интригами старосты, ждать писем от Кламма и искать с ним встречи, а когда он усталый приходил бы домой, его ждала бы в натопленной комнате с приготовленным с любовью ужином его невеста. А теперь его, значит, просят проявить великодушие к той, кто лишила его этого нехитрого, но желанного счастья. Поэтому К. чуть было не отказался идти к Гардене, но хозяин так жалостливо моргал на него карими испуганными глазами и так мучительно кривил своё мягкое безбородое лицо, что К. в конце концов сдался, тем более – пришло ему в голову, – вовсе необязательно было ободрять и утешать хозяйку, как просил его Ханс, и в сущности К. и не давал ему таких обещаний. Но, например, он может просто поговорить с ней и узнать больше о той знатной даме, которая устроила здесь переполох, а дальше уже действовать в зависимости от поведения хозяйки. Если она раскается в своих злодеяниях по отношению к К., то, что ж, он тогда, может, и проявит к ней великодушие, особенно, если хозяйка подтвердит свои извинения действиями: вернёт ему комнату, перестанет вредить за его спиной, (ведь не поленилась же она тогда, немолодая болезненная женщина, восстать с постели и дойти до гостиницы «Господский двор», где она несомненно и оклеветала его перед Момом так, что тот с самого начала стал предвзято относиться к К., и уже речи быть не могло о его содействии, например, в том, чтобы К. при его посредничестве мог встретиться с Кламмом), и даже, может быть, как-то подействует на Фриду, раз та её так сильно уважает, и как выяснилось, во всём её слушается.

Поэтому К. допил свое пиво, медленно вытер рукою губы и кивнул, потакая хозяину. Тот не веря своему счастью – уж слишком К. был рассеян с виду, когда слушал его просьбы – подскочил как целлулоидный мячик с табурета, на котором сидел.

«Пойдём, господин, скорее, – заторопился он, боясь что К. по какой-то причине передумает – а причин тут могло быть немало, причём веских, – я тебя провожу». «Отчего же ты всё-таки перестал называть меня землемером?» – с усмешкой спросил его К., когда они выходили из общего зала, а все остававшиеся там крестьяне, как один, продолжали странно на них таращиться, (впрочем, К. потихоньку уже начал к этому привыкать).

«Постоянно всё меняется, господин, – вздыхая, успевал разводить руками хозяин, исхитряясь в это же время услужливо забегать вперёд, и распахивать перед К. немногочисленные двери, – всё же вокруг непрестанно колеблется и перестраивается, требует новых оценок и постоянных размышлений о них, ведь цена ошибки очень высока, и чем успешнее здесь наши достижения, тем больше к нам предъявляется требований, а как мне с моим простым крестьянским умом всему этому соответствовать, чтобы ненароком не оступиться, я ума не приложу; ведь я, по сути, как был конюхом в душе, так и остался. Вчера вот на тебя. господин, все смотрели с презрением, а сегодня зашевелились какие-то неясные нам силы, про которые никто здесь толком ничего не знает, но которые снова стали тебя возвышать; и я уж лучше буду просто звать тебя господином, чтобы не попасть впросак, как моя жена. Но вот мы и пришли, господин».

«Я думал, хозяйка твоя в комнате рядом с кухней, где мы виделись раньше, – с сомнением сказал К., глядя на высокую затворённную дверь возвышавшуюся перед ними, – а здесь совсем какое-то другое место», – и он огляделся вокруг, а то вдруг хозяин усыпил его бдительность своими разговорами и завёл его ловушку, из которой ещё и не выберешься, а все эти россказни про знатную даму, это просто отвлекающий маневр паука заманившего беспечную жертву прямо в центр своей паутины.

Хозяин в ответ только замахал руками, совсем как паук коротенькими жадными лапками, оплетая свою добычу; то, что рядом с кухней – это вовсе и не спальня, хоть там и стоит широкая кровать; оттуда хозяйке просто удобнее наблюдать за кухней, ведь служанок и поваров без присмотра не оставишь; в молодости-то она сама всем занималась, и теперь по привычке присматривает, хотя всю работу уже давно делают другие руки. Правда, с тех пор так и повелось, что до настоящей спальни ей добраться уже никак не удаётся, поскольку с годами хлопот у Гардены становится всё больше, а сил и здоровья, выходит, всё меньше. Давным давно, у них ещё как-то получалось, хоть раз в неделю или месяц совместно провести ночь в спальне, которую Ханс даже было украсил по мере своих немудрённых способностей в надежде, что именно там продолжится его род, но годы шли, надежды его понемногу таяли, когда он ночами ожидал жену на супружеском ложе и ему приходилось потом влачиться за ней на кухню, где уже тогда стояла лежанка – правда не такая широкая, как сейчас, – где ночевала Гардена, среди кухонных запахов и паломничества тараканов к съестным объедкам; но и там его, вместо исполнения супружеского долга, встречали лишь охами и разговорами о Кламме. А кровать туда потом поставили широкую вовсе не потому, чтобы и для хозяина нашлось местечко, нет, просто жена его начала тучнеть с годами и стала переставать умещаться на старой лежанке, но ему как и прежде приходилось сидеть и засыпать под разглагольствования жены о Кламме на самом краешке кровати.

К. даже немного пожалел хозяина, когда тот, закончив свои объяснения, осторожно приложил своё ухо к замочной скважине.

«Ничего не слышно, – наконец, с досадой прошептал он, – неужели спит?». Было видно как он мучается перед выбором: разбудить жену, если она заснула и испытать на себе её возможный гнев или бросить всё это дело и уйти вместе с К. обратно в зал, а там будь, что будет. Но К. лишил его этого выбора громко и уверенно постучав в дверь, ибо он сейчас ощущал в себе столько сил и такую ясность мысли, как, пожалуй, никогда прежде, и к тому же он понимал, что окончательно одолеть такого могучего врага как хозяйка или хотя бы её временно нейтрализовать, чтобы она не могла вредить ему дальше, можно лишь тогда, когда она уже и так ослаблена недавними весомыми ударами, нанесёнными ей нежданными для него союзниками.

Хозяин так и сжался в комок от такого звучного стука, раскатившего по всему дому так, что в его эхе они вдвоём еле расслышали слабый испуганный голос Гардены: «Кто там?». К. даже усмехнулся про себя, представив, будто хозяйка по этому грохоту решила, что за ней пришли судьи, дабы она держала перед ними ответ за все свои злодеяния. Поэтому он не стал ничего ей отвечать через дверь, чтобы по возможности продлить её мучения страхом; вряд ли она будет так же сильно бояться в дальнейшем, если узнает, что за дверью стоят одни лишь хозяин и К.

Ханс, посмотрел на К. с робким осуждением, но не осмелившись сказать ему ничего против, приоткрыл немного дверь, и просунув внутрь комнаты голову, негромко обратился к жене: «Гардена, не волнуйся – это я,» – за что сразу же и поплатился. Его жена, очевидно, обозлённая грохотом ударов по двери, решила выместить на хозяине свои чувства и запустила в него каким-то предметом, правда, наученный годами тренировок, тот сумел пригнуться, успев при этом крикнуть: «Гардена это не я!», и К. увидел, как из дверного проёма вылетела цветастая кофейная чашка и вдребезги разбилась об стену прямо перед ним.