Замок Франца Кафки – окончание романа

«Не кричите так на меня, – обиженно сказала хозяйка, – ваше письмо мне совершенно без надобности. Я так мужу и сказала, «возьми его и делай с ним, что хочешь, но только чтобы я его больше не видела».

Получается, с яростью подумал К., письмо уже целый день в кармане у хозяина, а он даже и словом об этом ему не обмолвился!

«Можете снова накрыться с головой, я вас больше не побеспокою», – сухо сказал он, и даже не взглянув на хозяйку, вытащил одну свечу из ручки бронзового младенца и поспешил прочь из комнаты.

Глава 33 (8)

Письмо.

В коридоре К. сразу же наткнулся на хозяина и чуть было не поджёг на нём одежду, задев его от неожиданности горящей свечой. Хозяин охнув, отскочил на шаг так, что из кружки с питьём, которое он очевидно обещал донести до страдающей от жажды жены, плеснуло прямо на пол, чуть не забрызгав К.

«Прошу прощения, господин, – испуганно воскликнул он, – не облил ли я вас?» К. молча уставился на него, сжимая свободный от свечи кулак. «Почему ты не отдал мне письмо, которое получил от своей жены?» – не обращая внимания на вопрос хозяина, в упор спросил он. Хозяин на глазах у него затрясся от страха так, что из кружки снова выплеснулась жидкость. «Простите, господин, – плаксиво промямлил он, боясь посмотреть К. прямо в глаза, – мне Гардена не велела вам про письмо говорить. А потом Шварцер…» – «Хозяйка мне сказала, что она только не желает иметь с письмом дела», – мрачно сказал К. «Нет, господин, не только. Но прошу, не выдавайте меня ей, что я вам всё-таки рассказал, она и про это тоже запретила рассказывать».

Выходит, ослеплённая ненавистью к К. хозяйка, тем не менее, проявила похвальную осторожность, не сама спрятала письмо в укромное место, а переложила всю ответственность на хозяина; если К. про письмо не спросит (а как он спросит, если он про него не знает?) то тогда можно считать злодеяние успешно исполненным, а если спросит – то вот, объяснение: недалёкий умом хозяин всё перепутал – его и наказывайте, ну, а хозяйке хоть такая от него польза.

«А Шварцер, собственно, какое к этому имеет отношение?» – хмуро спросил К., до разума которого, отвлечённого неприязнью к хозяйке, наконец дошли последние слова Ханса. «Я отдал письмо ему, – виноватым голосом сказал хозяин и осторожно посмотрел в лицо К., – он недавно зашёл на постоялый двор, – Ханс поднял кружку, которую держал, повыше, как бы демонстрируя её К., – я поэтому и запоздал с питьём, что он меня задержал».

Гнев К. прошёл, и снова у него осталось только чувство усталой безнадёжности; он как будто был колодцем, из которого жадные хозяева всё черпали и черпали воду, и вычерпав её до дна натыкались там только на эту бесконечную усталость. Вновь поднималась в колодце вода и вновь её черпали. И снова показывалась на дне только усталость и безнадёжность.

«Я даже не буду на тебя сердится за то, что ты во всём слушаешься свою жену, – тихо произнёс он, – с этим уже ничего не поделаешь, в эту яму ты сам залез много лет назад, и помочь здесь невозможно, хотя меня, конечно, удивляет, что хозяйка с умыслом делает тебя виноватым передо мной, а ты и возмутиться против не смеешь».

Хозяин только кивал в ответ, но казалось, что не меньше половины слов К. пролетает сквозь его уши не задерживаясь, а он только делает вид, что всё понимает.

«Но скажи, ради всего святого, Ханс, – продолжил К. нести свой бесполезный и тяжёлый крест, – зачем ты отдал письмо адресованное мне, Шварцеру, который, как я, больше чем уверен, даже и понятия о нём не имел!»

Эти слова, вроде как, проникли внутрь и зацепились за мозг хозяина.

«Но, как же, господин, – будто удивляясь непонятливости К., ответил он, – Шварцер, он же сын помощника кастеляна. А я совсем малограмотный, я ведь конюхом в молодости был, могу только печатные буквы с трудом разобрать, а письмо от руки совсем не прочитаю».

К. только руками всплеснул, то есть, только это, значит, хозяина от чтения чужого письма останавливало? Да, нет же, объяснил хозяин, он и не собирался читать письмо, он только у Шварцера спросил, как ему поступить лучше всего; да и К. теперь может сам забрать письмо у Шварцера, тот сейчас в зале, и жена на него зато не рассердится, поскольку все её указания, хозяин выполнил.

«Он весьма могущественный человек, этот Шварцер, я ещё тогда про это тебе сказал, когда ты только появился в Деревне, разве ты не помнишь? Он даже может свободно звонить в Замок, когда ему нужно и докладывать о вещах, которые он здесь примечает». «Я тоже могу позвонить в Замок с твоего телефонного аппарата, – возразил К., – между прочим, я так уже здесь делал, ты и это тоже должен помнить». «Да, конечно, – согласился хозяин и умолк, ухватив покрепче кружку и равномерно покачивая ею, как будто держа на весу что-то тяжёлое, – разреши я всё же отнесу питьё Гардене, она и без того недовольна».

«Да, разумеется, иди, – махнул рукой К., – всё, что мог ты для меня уже сделал», – иронически добавил он, но хозяин явно не понял этого намёка, и облегчённо заулыбавшись от того, что К., по его мнению, больше на него не сердится, закивал ему и посторонился, давая дорогу.

Не хватало, чтобы ещё этот Шварцер и в Замок доложил про письмо, пришло в голову К., пока он шёл по коридору, еле разбирая дорогу с почти догоревшей свечкой в руке, и любопытно, кстати, было бы знать, как эту переписку воспримет замковая канцелярия и имеет ли она вообще компетенцию по разбору частной корреспонденции, идущей опять-таки из Замка, не говоря уже от том, имеет ли право сам Шварцер на доступ к таким бумагам? Для хозяина, который всего боится, безусловно, имеет; для него Шварцер всего лишь на шаг ниже господа Бога, но вот как дело, интересно, обстоит в действительности и можно ли подать на Шварцера жалобу, если будет установлено его злоупотребление своей, может быть, даже не настоящей, а кажущейся, властью?

Первое, что К. увидел в зале, войдя в него, так это кучу крестьян сгрудившихся возле одного стола спиной к нему. Все они напирали друг на друга, явно пытаясь что-то разглядеть в глубине этой кучи под общий оживлённый гомон. Это было какое-то неумолчное щебетание похожее на птичье, и оно перекатывалась слева направо и справа налево и назад и вперед.

К. остановился в недоумении перед таким зрелищем, Шварцера нигде не было видно. Несколько секунд он стоял растерянно озираясь, пока кто-то из людей стоявших в этой груде – которая, казалось, уже сама крошилась под своей тяжестью – случайно не обернулся. И почти же сразу, как будто, все только и ждали прихода именно К., груда быстро начала рассыпаться на части, люди подталкивали друг друга, указывая на К., и замолкая, один за другим расходились по соседним столам, рассаживаясь там, как птицы на телеграфных проводах. И когда эта груда совсем развалилась, в самом центре её обнаружился Шварцер. Когда и он, обернувшись, тоже заметил К., то проворно спрятал в карман небольшой листочек, лежавший перед ним на столе и посмотрел на К. отчасти смущенно, но и как обычно, по привычке, отчасти презрительно.

«А господин, школьный сторож, – как будто, с удивлением воскликнул он, – я вас и не ожидал сегодня здесь увидеть».

Но в отличие от уверенных слов, глаза его несколько смущенно бегали по сторонам, и К. было очевидно, что Шварцер пытается отвлечь его внимание от того, что только что происходило в зале.

«Весьма странно это от вас слышать, – возразил К., подходя ближе к столу, и не сводя с молодого человека своего испытующего взора, отчего тот беспокойно завертелся на стуле, – неужели, мне здесь кем-то запрещено навещать вечером постоялый двор, чтобы выпить пива и поужинать?» «Безусловно нет, – попытался защититься Шварцер, – о таком запрете мне неизвестно, но я думал вы находитесь сейчас в школе. У вас там должно было накопиться много работы за время вашего отсутствия». И он чуть обиженно добавил: «Которую пришлось выполнять мне, хотя это и не входит в мои обязанности». «Не очень-то хорошо вы её выполнили, – заметил К., – я бы сказал даже, спустя рукава. Мне всё пришлось переделывать заново». Правда, он не стал упоминать о помощи Ханса, не стоило знать Шварцеру, что мальчик его друг.

«Во всяком случае, господин школьный учитель претензий по этому поводу мне не предъявлял», – быстро оправдался Шварцер.

«Ага, так значит, вы выбежали из школы, разбросав в зале весь гимнастический инвентарь от радости? – многозначительно спросил его К., стоя прямо перед молодым человеком, и взирая на него сверху вниз, – а потом стали искать учителя, чтобы выразить ему благодарность за отсутствие замечаний? Помнится, вы прямо на меня наскочили, даже чуть было с ног не сбили, так сильно хотели его найти».

Шварцер густо покраснел, а сидевшие недалеко за столами крестьяне, которые внимательно прислушивались к их разговору, покачали головами.

«Я не хотел бы сейчас распространяться на эту тему», – запнувшись, произнёс Шварцер, и было видно, что слова К. ему очень неприятны. «Я понимаю, – ответил К., – и поэтому мы сейчас поговорим о другом, не возражаете? А именно о той бумажке, содержание которой вы только что очень весело и непринуждённо зачитывали окружающей вас толпе. Не поделитесь ли вы и со мной её содержанием? Это же её вы спрятали себе в карман, когда я вошёл, не так ли?»

Было ясно, что К. своими неопровержимыми уликами прижал Шварцера к стенке и тому просто некуда было сейчас деться, разве что только провалиться под землю прямо на том месте, на котором он сейчас сидел.

К. уселся рядом со Шварцером и положил на стол левую руку ладонью вверх, как бы намекая молодому человеку, что именно, он должен туда положить. Тот растерянно смотрел, то на ладонь К., то ему в глаза, а со всех сторон в это время доносились шуршание и скрип, это люди в зале придвигались всё ближе и вытягивали шеи, стараясь ничего не упустить.

«Я не могу вам ничего показать, – пробормотал, наконец, Шварцер, – это документ для служебного пользования». К. перевернул ладонь и хлопнул ей по столу. «Как это понимать, – почти крикнул он, – если это частное письмо адресованное мне! Когда это оно успело стать служебным? Что вы на меня так смотрите, будто видите первый раз в жизни? Я говорю о письме, которое недавно передал вам хозяин постоялого двора!»

Шварцер облегчённо выдохнул воздух из легких, как будто только что вынырнул из воды, где он долго нырял по важным делам, удерживая дыхание. «Ах, вы о том письме, что отдал мне хозяин? – и он с торопливо вытер свой лоб покрывшийся бисеринками пота, – так с этим письмом всё в порядке. Я сообщил о нём по телефону в Замок и оттуда тотчас прислали за ним курьера. В этом смысле здесь полный порядок. Посыльный прибыл почти сразу».

К. непонимающе уставился на довольного собой Шварцера.

«Зачем вам понадобилось беспокоить Замок из-за моего письма? – тихо и недоумевающе спросил он, – или из-за этого небеса обрушатся на землю?» «Насчёт небес мне ничего не известно, – деловито отчеканил Шварцер, – но насчёт подобных вещей на земле, здесь у нас существуют строжайшие предписания, от которых категорически запрещено отступать. Не могу сказать точно, какую ответственность понесёт хозяин за свою халатность и невнимательное отношение к своим обязанностям, это решат в административном порядке, хотя лично я усматриваю некоторые смягчающие обстоятельства для него в этом деле. Хоть здесь и не допускается содействие в передаче корреспонденции между неустановленными лицами, но может статься, что персона оставившая для вас письмо, действительно имеет отношение к Замку. Но, поскольку, в момент передачи это лицо не представило никаких подтверждений о том за кого оно себя выдаёт, а хозяин, тем не менее, письмо принял, отвечать за это ему всё равно придётся. Но, с другой стороны, поскольку хозяин всё-таки в конечном итоге проявил ответственность и не стал передавать записку адресату, который, в общем, персона тоже весьма на мой взгляд подозрительная, то серьёзного наказания он может быть и не понесёт. Но в этом случае, я не смею навязывать властям своё мнение».

К. с бесконечным удивлением смотрел на Шварцера, на то, как тот, оправившись от первоначальной растерянности, буквально скалит зубы и с видимым удовольствием перекатывает во рту слова.

«Как же так? – растерянно вопросил он, ощущая, что гнев на Шварцера у него пропал, сменившись вдруг чувством неопределённого страха, – это же обычная записка, а я вовсе не подозрительное лицо, как вы утверждаете, я графский землемер», – и он было по привычке полез в карман за письмами Кламма.

Шварцер сделал пренебрежительную гримасу, наблюдая за его суетливыми движениями. «Ну, я же только что вам всё объяснил, а вы всё никак не поймёте. Во-первых, эта дама… Как я понял из слов хозяина, это, действительно, была женщина; так вот, эта дама, на самом деле, утверждала, что она из Замка. Впрочем, утверждала – это сильно сказано, хозяин услышал, как это было сказано ею совершенно мимоходом и никаких подтверждающих её заявление документов эта дама не предъявила. С другой стороны, господа из Замка здесь никогда и никому не предъявляют свои документы, хоть бы и хозяевам постоялых дворов и гостиниц. Обычно то, что какое-то лицо прибыло из Замка можно сразу определить по его костюму и манере разговора, в конце-концов по карете и свите. Да и откуда здесь возьмутся другие господа не принадлежащие Замку? Но в таком случае, какой-нибудь хитрый злоумышленник, одев одежду похожую на одежду господ и подражая манере их разговора, действительно, может для достижения своих злодейских целей, притвориться лицом имеющим отношение к Замку; хоть вероятность этого совершенно ничтожна, но её исключать нельзя. К тому же адресатом письма были вы, К. – человек подозрительный, который прибыл в Деревню неизвестно откуда и чьи настоящие намерения – а не декларируемые, что он, дескать, обычный землемер – пока неизвестны; вы не староста и не уважаемый член общины, поэтому ваши действия, в том числе переписка с неизвестными лицами, должны быть под контролем, и администрация, всего лишь, этот контроль осуществляет. Возможно, да, власти слегка перегибают палку таким строгим отношением к делу. Хотя бесспорно, невозможно и полностью отрицать предположение, что дама, оставившая письмо, действительно прибыла из Замка сюда по каким-то своим делам, (хотя, я конечно сильно сомневаюсь, что по вашим). Но, как я и говорил, именно это и может послужить смягчающим фактором для вас и хозяев здешнего постоялого двора. Без полностью подтверждённой вины у нас никого не наказывают, это совершенно исключено».

«Это какой-то абсурд», – пробормотал К., так и не вытащив из кармана письма Кламма. Он лишь растерянно мял их там рукою.

Шварцер торжествующе улыбнулся: «На мой взгляд абсурдом выглядит то, что вы – приезжий, который здесь живет без году неделю, может чем-либо заинтересовать лицо из самого Замка. Вот это, действительно, что-то доселе неслыханное. Лично я думаю, здесь какая-то ошибка, и письмо адресовано не вам, а другому лицу, которое нам ещё придется установить. Но тогда, господин землемер, вам повезло, и вам не придётся отвечать наравне с хозяином».

«Совершеннейший абсурд, – упрямо повторил К., глядя перед собой, – и вообще, как вы, Шварцер, – оскорблённо спросил он, – осмеливаетесь называть меня подозрительным лицом?»

Молодой человек развёл руками.

«Я всего лишь следую фактам, – насмешливо сказал он, – например, вы отказались позавчера от допроса, что для добропорядочного жителя Деревни, доверяющего своим властям, совершенно немыслимо, но для человека с сомнительным или даже с неизвестным прошлым это вполне объяснимый и не требующий излишних комментариев поступок: значит вам есть, что скрывать».

«Меня два раза допрашивали в гостинице на следующий день, – возразил К. – у Бюргеля и Эрлангера».

«И чем это закончилось? – пренебрежительно спросил Шварцер, – я был вчера в этой гостинице, хозяева даже вспоминать про вас не хотят, они сказали мне, что вы устроили там утром нечто ужасное, о чём они даже не осмеливаются рассказать. И я тоже не собираюсь расспрашивать вас о подробностях того, что вы там натворили, чтобы случайно самому не оказаться в этом запачканным, да, впрочем, это и не моё дело. Далее, вы везде заявляете, что вы землемер, и ради подтверждения этого – я был свидетель – вы переполошили и подняли ночью на ноги всю Центральную Канцелярию, что тоже не характеризует вас лучшим образом. Вы постоянно размахиваете письмами от Кламма (и даже сейчас, я видел, вы хотели их достать), что дескать, вы приняты на графскую службу. Но почему-то работаете вы сейчас и довольно, надо сказать, посредственно, всего лишь школьным сторожем, да и то лишь с великой милости господина школьного учителя. Да ещё и сегодня появляетесь здесь на постоялом дворе в безобразном виде с разбитым, по-видимому, в драке лицом и угрожаете мне, требуя какие-то письма».

Шварцер прочистил пересохшее от такой длинной речи горло и с победоносным видом выпил пива из кружки, которая стояла всё это время рядом с ним и которую К. до сих пор не замечал.

К. машинально потрогал свою шишку. Слова Шварцера его снова рассердили.

«Вы бы за своим поведением лучше следили, господин сын помощника кастеляна, – язвительно проронил он, припомнив то, что ему рассказал сегодня Ханс, и что он сам сегодня видел около школы, – особенно когда вы очень темпераментно просили меня указать в каком направлении ушли господин учитель с фройляйн Гизой».

Шварцер снова залился краской и поперхнулся своим пивом.

«Я… у меня было дело к учителю, которое вас совершенно не касается, – овладев собой, наконец пробормотал он, – и вы кстати, указали мне неверную дорогу, что тоже не характеризует вас с хорошей стороны. Впрочем, – добавил он, – за это я на вас не в обиде». И допив пиво, Шварцер со стуком поставил кружку на стол.

К. отвернулся от молодого человеке, и положив локти на стол, сжал виски ладонями; только что налаженная через Матильду (К. надеялся, что это была именно она, да и какая другая женщина из Замка может оставить ему письмо?) связь порвалась прямо на глазах, из-за излишнего усердия Шварцера и пакостей хозяйки, которая нарочно удерживала К. в спальне своими разговорами, не дав ему возможности вытрясти письмо из хозяина самому. А теперь письмо, получается, ушло в Центральную Канцелярию и теперь ещё неизвестно, как это может навредить К. в дальнейшем. Кто его знает, что было написано в этом письме и как расценят его содержание в Замке, на благо К. или во вред? А если Матильда решит, что это К. сам отослал её письмо в Замок, показывая тем, как низко он ставит отношения с ней? И тогда вместо союзника он получит нового и возможно весьма могучего врага; куда до неё Артуру, а ведь К. даже и Артура сейчас опасается, который, пока так и не вернулся из Замка, что, кстати, тоже может быть для К. недобрым знаком.

«Ну, хорошо, – сдался, наконец, К., снова поворачиваясь к Шварцеру, – но, если выяснится, что ничего предосудительного в записке нет, и что та дама действительно из Замка, – я смогу получить письмо обратно? Ведь оно же было написано с какой-то целью, не просто же так госпожа из Замка будет заезжать на захудалый постоялый двор. Может быть, там могут оказаться важные для меня известия».

Молодой человек сделал многозначительное лицо.

«Ну, почему бы и нет? Вы вполне можете оформить и переслать в Замок прошение по этому вопросу, – покачивая вверх-вниз своим узким подбородком, задумчиво проговорил он, – не то, чтобы это сильно поощряется – заваливать контрольные инстанции своими личными запросами, там и без этого хватает своей работы, но коль скоро это дело само по себе уже рассматривается в администрации, то я думаю, никто не будет препятствовать дополнительным ходатайствам, на основании которых можно будет дополнить дело добавочными подробностями для его надлежащего разрешения. Кстати, – добавил он, – не исключено, что вас в самом скором времени вызовут для составления протокола, если будет установлено, что письмо адресовано вам. Там вы как раз и сможете узнать что-нибудь дельное для себя из вопросов чиновника. – Шварцер ещё немного подумал, посасывая кончик указательного пальца, – Хотя, на самом деле, я бы всё-таки рекомендовал вам отказаться от прошения, ибо, если письмо было написано не для вас, то нет никакого смысла беспокоить инстанции, это будет даже предосудительно, ну а если вы все-таки имеете хоть малейшее отношение к письму, вас безусловно, так или иначе, в скором времени вызовут самого на допрос. Может быть даже скорее, чем вы думаете».

«Всё же я хотел бы тогда оформить запрос в графскую канцелярию, если это, как вы говорите, позволительно, – произнёс К., выслушав соображения Шварцера, – я думаю, от одного дополнительного листочка с моим запросом канцелярию не разорвёт, а мне будет спокойнее».

«Как хотите, – скептически обронил Шварцер, – мне уже неоднократно говорили, что вы не желаете слушать добрых советов и сразу встречаете их необыкновенным отпором, за что и страдаете впоследствии. Вы можете, конечно, обратиться с этим вопросом к какому-нибудь секретарю по Деревне, с которым вы поддерживаете служебные отношения или…, – его лицо слегка скривилось, – Хотя, лучше нет, не надо. Не стоит, я думаю, беспокоить господ секретарей своими мелкими делами, вряд ли они будут этим сильно довольны, они и так доверху загружены важной работой. К тому же, они тогда могут взять вас на заметку, как лицо, как раз мешающее этой работе, что может вам сильно повредить в дальнейшем. Нет, нет, я не советую вам подавать ходатайство таким путём».

«А если я подам его через моего посыльного?» – предложил К., вспомнив про Варнаву, пора ведь наконец и ему поработать, к тому же, это совпадёт с интересами его семейства и самого К.

«Вам назначили личного посыльного от администрации? – с ноткой уважения в голосе заинтересовался Шварцер, – странно, а мне вот, когда я был на службе, все документы приходилось пересылать через канцелярского курьера, хотя я трудился не на самой низкой должности, но персональным посыльным меня так и не обеспечили, хоть я и неоднократно жаловался на это своему начальству. Удивительно, – Шварецер покачал головой, – насколько мне известно, у вас ещё недавно было, ко всему прочему, двое помощников; получается, что вы, обладая таким административным весом, цепляетесь за жалкую работу школьного сторожа? Очень странно. Хотя, допускаю, может у вас на это есть веские причины».

«Да, у меня есть посыльный, – быстро подтвердил К., пропустив мимо ушей подначивания Шварцера, – его зовут Варнава. Мне его предоставили для своевременной связи с господином Кламмом».

Действительно, как он мог о нём забыть. Пусть посыльный из Варнавы и никудышный, судя по его скромным достижениям на этом поприще – до сих пор ведь, так и не передал для Кламма два важных сообщения от К.; но ведь от самого Кламма он два письма принёс и вызов от Эрлангера тоже для К. передал! Правда, пользы от этих писем пока никакой, а то, что ему велел в разговоре Эрлангер и вовсе, как насмешкой над К., да ещё запоздалой, назвать нельзя. Но ведь время идёт, отчаиваться не надо, Варнаве можно давать новые поручения, за них с К. денег не берут, рано или поздно, хоть какое-то из них он ведь выполнит. Ему же надо отличаться на службе, чем-то радовать родителей и Ольгу, а пара переданных писем за два года это очень мало, это почти ничто, так его совсем на службе забудут, если он будет доставлять в год по письму.

Лицо Шварцера приняло непонимающее выражение.

«Не совсем догадываюсь, – сказал он, – в чём вам поможет в этом случае ваш Варнава. Тем, что передаст ваше ходатайство Кламму? Так, тот даже и читать его не будет! Да, не то, что читать, он и в руки его не возьмёт. Он такими вопросами не занимается. Разве вы не знаете, господин школьный сторож, что по каждому вопросу в Замке существует свое ведомство. А поскольку число вопросов безгранично, то и количество ведомств там тоже почти безгранично. И кто вам будет искать посыльного для нужной вам инстанции? Хотя, если бы у вас такой посыльный вдруг появился, тогда другое дело; не то, чтобы это что-то сильно меняло в вашей ситуации с письмом, но, по крайней мере, оно бы попало в нужный отдел. А Кламм… Ну, зачем оно Кламму?»

«А я всё же попробую, – упрямо сказал К., собираясь подняться с места, где сидел, – много мне тут дают советов и обещаний, да только, если не мешать эту кашу самому, она никогда и не сварится».

«Как хотите, как хотите, – благожелательно выставил руки ладонями вперёд Шварцер, – главное, в ваших поисках не забывайте ещё и о ваших обязанностях школьного служителя, во-первых, мне бы не хотелось выполнять их за вас снова, во-вторых, терпение господина Грильпарцера тоже не безгранично, тут и заступничество старосты может не помочь, если вы по-прежнему будете ими пренебрегать».

Но К. лишь вежливо кивнул ему и встал, не тратя лишних слов; в этот момент ему почудилось что весь зал, за исключением Шварцера, с грохотом отодвигаемых табуретов встал вместе с ним. Он обернулся назад и вздрогнул от чувства внезапного испуга смешанного с отвращением; пока он был отвлечен разговором со Шварцером, их плотным кольцом окружили крестьяне; да, они даже подтащили с собой свои сиденья, и всё это время, оказывается, жадно прислушивались к их беседе, молча – прямо затаив дыхание, а он даже ничего не заметил! А теперь упустив момент, когда К. оборвал разговор и встал, они тоже резко повскакали со своих мест, встав с ним рядом на мгновение, как будто К. их предводитель, и они сейчас пойдут за ним куда угодно – хоть крушить постоялый двор, хоть бить Шварцера.