Каролина

В сцену мало кто поверил. Однако я сама видела такую же у нас в борделе. Помню, не так давно Солль сама стояла на коленях перед мужчиной, которого любила. А теперь ей досталась… нет, Солль выстрадала, завоевала себе эту другую роль, и как же она была в ней хороша!

Солль понадобилось несколько недель и пара визитов в храм. Смывая краску с лица и собирая волосы в небрежный узел, наряжаясь в целомудренное платье (под которым, впрочем, не было чулок), она навещала в храме Отца Кьело и каялась ему. Солль каялась искренне, страстно, неистово… Они стыдливо уединялись на скамье в отдалённом углу: грешница вымаливала себе прощение у представителя Богов на земле, в подробностях расписывая ему свои грехи. Солль рассказывала о мужчинах, которым отдавалась, о постыдном наслаждении, которое получали клиенты и она сама. Покусывая губы и доверчиво заглядывая в глаза, она допытывалась, какие позы для любви менее распутны; нужно ли сдерживать стоны, чтобы не гневить уши Богов, и прикрывать наготу, дабы не тревожить их взоры. Можно ли пробовать на вкус любые человеческие соки и дозволено ли, лёжа на спине с разведёнными ногами, открывать глаза и смотреть вверх…

Отец Кьело слушал. Глупым он не был: неожиданный интерес самой красивой девушки борделя после гибели его хозяйки не мог не вызвать у него подозрений. Но всё же он слушал и с каждым разом, прощаясь, всё дольше держал Солль за руку. А когда она стала приходить реже, подметал ведущую к храму дорожку, чтобы незаметно посматривать в сторону борделя. Однажды он пришёл сам. Теперь он умолял – нет, не о прощении, а о любви, о возможности испытать хоть часть того, о чём Солль рассказывала. И пусть будут прокляты Боги, если осудят его за это!

– Молюсь Богам о новом наставнике для нашего храма, – поклонившись прохожему, произнёс Таммит с преувеличенным энтузиазмом.

– Как и я, Таммит, как и я… Иначе кто укажет нам, грешным, путь истинный?

В последние дни перед отъездом наставник из Отца Кьело получался не слишком удачный. Он не явился на проповедь, а несколько часов спустя был найден в своей спальне мертвецки пьяным. Поговаривали, что Отец скрючился на полу совершенно обнажённым, губы его бормотали имя – явно не в молитве, ведь у Богов нет имён, – руки сжимали срамное место, а всё вокруг было измазано следами распутных утех. На следующий же день из Виарта пришла бумага с королевской печатью, предписывающая Отцу Кьело незамедлительно покинуть свой пост. «Я верно служил вам!» – кричал он в ярости. Кричал вовсе не Богам, а смятому в кулаке письму…

Ранние осенние сумерки тянули по земле тени, сырой холод, предвестник морозов, просачивался под одежду. Я плотнее закуталась в плащ. Спасибо вчерашнему клиенту. Плащ – его щедрый подарок, который в перевязанной лентой коробке доставили для меня утром, – был мягким и лёгким, но с тёплой подкладкой, а шею согревал меховой воротник.

Я вспомнила, что так и не ответила на вопрос Таммита.

– Дела у нас идут неплохо. Каждый вечер полный зал, Гвин едва успевает готовить закуски.

– С наступлением холодов всё больше желающих согреться в постели прекрасной девушки, – Таммит усмехнулся несколько смущённо. – Зимой от гостей вообще отбоя не будет!

Один из таких гостей как раз проезжал мимо в противоположном направлении. Двумя пальцами он приподнял край шляпы и чуть склонил голову.

– Людям хочется тепла – для тела и души, – ответила я, когда мы въехали в Точильный переулок. – Но знаешь, Таммит, многие даже не поднимаются в спальни. Им нравится под звонкие переливы женского смеха пить вино – столько вина, чтобы блики свечей множились и начинали танцевать перед глазами. Им нравится разговаривать, и чтобы их слушали.

Права была Дэзи, утверждая, что мы разукрашиваем мир яркими красками и приумножаем в нём радость. И Мэрг была права, когда говорила, что тратиться стоит на качественные хмельные напитки, а не на новые атласные простыни.

Так я и делала. Даже нашла нового поставщика, раз в неделю выгружавшего на порог заднего двора ящик отборного кануанского красного с нотами чёрной смородины, ванили и костра. Я во всём следовала советам Мэрг, и так – для меня – она продолжала жить.

После похорон мне потребовалось шесть дней, чтобы заставить себя снова войти в спальню Мэрг, а оттуда – в её кабинет. Узкая дверь между зеркалом и постелью вела в такую же узкую комнатку с единственным окном, письменным столом у стены и полками с учётными тетрадями.

В первый раз я сразу же вышла из кабинета, ничего не тронув. После я отправилась за город – на холмы. Вдалеке ветер шевелил кроны Чёрного леса, на изломе дороги у самой кромки протыкали серое небо башни Нуррингора.

– Простите за такое соседство, – шептала я трём свежим могилам. – Когда холмы заалеют маками, всё монохромное сгинет.

Не помню, о чём ещё говорила, спрашивала, обещала… но тем же вечером я принялась изучать записи. Мэрг вела их на мидфордском. Может, так выражался её молчаливый протест, может, ей так просто было удобнее. Я сравнивала колонки расходов и прибыли за последние несколько лет, изучала факторы, которые влияют на их разницу. В отдельный блокнот я выписала всех, кому, как часто и сколько следует платить сверх обязательного королевского налога. Благодарность главе города за разрешение на свечи. Оплата услуг Куары. Пожертвования для храма – я вычёркивала и вносила их в список, вычёркивала, пока перо не прорвало бумагу, и вновь записывала… «С врагами надо дружить», – говорила Мэрг. «Будь они прокляты», – подумала я и порвала в клочья испорченную страницу.

Так добровольный взнос во славу Богов прибавился к сумме, пополнявшей карман гранда Айвора. С тех пор возле борделя – еженощно от заката до самого утра – ненавязчиво околачивалась парочка нуррингорских псов.

Девушки не возражали, что дела стала вести я. Пока всё шло хорошо: хватало на еду, тёплую одежду и средства гигиены, да ещё и на необязательные радости оставалось, – они не проявляли интереса к цифрам.

Только Дэзи приходила, когда не принимала у себя гостя. Я жаловалась, что устала, что от мерцающего огонька свечи слезятся глаза. Вчера я трижды складывала числа в столбце, и каждый раз получался другой результат.

– Отдохни, завтра будет новый день.

Дэзи любила повторять эту мою неосторожно брошенную фразу. Она верила в новые дни, будто они чем-то отличались от старых. А ещё Дэзи верила в улыбку и в лето, которое для неё никогда не заканчивалось. Всегда тёплая на ощупь, она даже на пороге зимы разгуливала по дому босая, в тонкой ночной сорочке.

Приподняв кружевной подол, Дэзи уселась верхом на стул позади меня и вытянула шею, чтобы взглянуть на записи.

– Ну и как у нас идут дела? – спросила она беззаботно.

– Лучше, чем в прошлом месяце, но со следующего квартала я ещё подниму цены на некоторые напитки.

– Сидр из прозрачных северных яблок хорошо заказывают, – Дэзи хихикнула мне в затылок. – Он игристый, легко пьётся… сегодня три бутылки разлили.

Впрочем, она скоро потеряла интерес к учётной тетради. Запустив руки мне в волосы, Дэзи собрала их узлом и закрепила шпилькой. Её тёплое дыхание пощекотало шею.

– Ты всегда так низко склоняешься над свечой… – пробормотала она с лёгким укором. – Я смотрю и боюсь, что вот-вот вспыхнут. А мне нравятся твои волосы, красиво отрасли. С длинными волосами ты… мягче.

– Хорошо, что это лишь видимость.

Проморгавшись, я с обречённым вздохом сжала перо и уставилась на колонку из цифр. Кажется, ошибка затаилась в этой строчке…

– Ты правда устала, – прервала Дэзи мои размышления.

– Мне нужно рассчитать это до завтра. Утром… Дэзи, мне правда…

Край юбки скользнул по бедру.

– Рассчитывай. Я тебе мешаю?

– Чуть-чуть разве что.

Рука дрогнула, и на бумаге расплылась фиолетовая клякса.

– Какая у нас выручка за неделю? – Дэзи положила подбородок мне на плечо.

– Мм… восемьсот десять райнов.

– Хорошие цифры, я помню, как они пишутся.

Перо в моей руке с треском сломалось пополам.

– Восемь… – Дэзи вывела пальцем знак. – Правильно?

От шумного вздоха огонёк свечи опасливо задрожал.

– Потом, – Дэзи прочертила длинную линию, – единица… а дальше, – она обвела круг, – ноль. Мне нравится, как ощущается ноль, я ещё его порисую, ладно?

Ночью мне тоже нравилось, как ощущался ноль. А сейчас я втянула голову в меховой ворот плаща, чтобы скрыть от прохожих порозовевшие щёки.

– Остановишь здесь, Таммит? – попросила я, на ощупь отсчитывая в кармане шесть райнов. Мы как раз свернули на Бузинную улицу, и почему-то мне захотелось пройти последние две сотни шагов пешком.

Извозчик натянул поводья и спрыгнул на землю, чтобы помочь мне выбраться.

– На замёрзнете, госпожа Каролина? – спросил Таммит заботливо. Ссутулившись, он исподлобья заглядывал мне в глаза и будто не интересовался монетами, которые опустились в его ладонь, однако торчащие из ушей Таммита волоски подёргивались в такт звону. Первый дзинь, второй… шестой – и довольная улыбка растянула его сухие губы. – Да и торопиться вам надо, стемнеет скоро, меж прокричит… Ох, да что это я! Не вспоминай межа перед сном.

Я подождала, пока Таммит трижды обернулся вокруг себя и постучал по деревянной стенке повозки, а после ответила:

– Успею, Таммит, тут недалеко.

– Завтра утром к сапожнику, как обычно? Буду ждать вас у порога. – Он поклонился.

Правду говорят: найди постоянного, жадного до заказов извозчика, и не нужно вести календарь. Я кивнула.

– А в конце месяца снова к колдуну! – Таммит взобрался обратно на козлы. – Я помню, всё помню госпожа Каролина. Вы уж не вздумайте в такую даль пешком идти или кого другого нанять. Ваш покорный слуга довезёт быстрее и надёжнее всех!

К колдуну… Так получилось, что я прожила в борделе Мэрг несколько месяцев, а с Куарой, нашим колдуном, познакомилась только после её смерти. Прежде он был неосязаемой тенью, терпковатым привкусом подмешанного в вино снадобья, сорвавшимся стоном фальшивого экстаза… Впервые подходя к его одиноко торчащему дому – за пустыми амбарами в конце переулка, – я ожидала увидеть осанистого, горделивого старца с блестящей седой бородой до самого пояса и в расшитом тайными письменами балахоне.

Однако дверь мне открыл обычный мужчина лет пятидесяти. Он вытер руки о без того замызганный фартук и, сощурившись, уставился на меня. Ещё пристальнее – маленькими глазками-пуговками – меня рассматривала коричневая птичка, которая сидела у него на плече.

– Мне нужен Куара, – сообщила я им обоим. – Вчера я посылала записку. Я Каролина. Я теперь вместо… после Мэрг.

– Хм. Куарой буду я. Проходи, Каролина. – Он посторонился и указал на кресло возле камина. В тот день стоял душный летний зной, но в камине трещали дрова, наполняя тесную комнатушку ненужным теплом. Шея под воротником тут же вспотела, а Куара ещё и сунул мне в руки чашу с обжигающим отваром.

– Мята, – пробормотала я. – Мне нравится мята.

– Знаю. – Он уселся напротив.

Птичка походила туда-сюда – от уха до грубого шва рукава, – пискнула и перепрыгнула на спинку кресла, криво взмахнув перебитым крылом. Летать она больше не сможет. Куара, поразмыслив о чём-то своём, достал из кармана фартука вязание. Спицы ловко заходили в его пальцах, нитка вилась, тянулась, плелась… а колдун ни разу ни опустил голову – всё рассматривал меня чуть прищуренными раскосыми глазами в обрамлении соломенных ресниц. И казалось, что острые спицы его раскраивают мне грудь, а взгляд ковыряет обнажившуюся душу.

Я глотнула мятного отвара: горло обожгло, а от эфирных масел по затылку пробежал холодок.

– В первых числах осени нам нужно будет… – решилась я, но Куара мотнул головой. Может, правда колдун, а не просто толк в травах знает? Может, он и мысли читает? Про сорок райнов, которые указаны в учётной книге Мэрг; про «то сладкое от бессонницы», что просила Лурин; про чудодейственное средство, чтобы не зачать: мы все постоянно принимали его – так, на всякий случай. Про мои собственные страхи, которыми я пока не готова была делиться.

– Как тебе живётся, Каролина? – спросил Куара. Руки его замерли, концы спиц нацелились мне в лицо.

Колдун спрашивал об этом всякий раз, когда я приходила, с этого вопроса начинались наши встречи, которые продолжались всё дольше. Он спрашивал, я пожимала плечами, он кивал… А после мы почти не разговаривали. В тихом доме Куары, под треск дров и бульканье зелий, хорошо было просто молчать. Я читала старые книги о растениях, которые давно не росли в наших краях, а иногда колдун доверял мне потолочь в ступе сморщенные ягодки можжевельника, нарезать корень солодки или разложить для сушки листья малины.

– Мэрг не была твоей матерью, – сказал Куара однажды. Он отмерял на изящных медных весах горстку серебристо-чёрного пепла, а я записывала в тетрадь рецепт. – Я тебе не отец. А здесь – не твой дом.

– Знаю, – ответила я. – Две унции, верно?

– Верно…

Я подружилась с Вербой, так звали птичку. Распушенный клубок перьев, она сама ткнулась мне в ладонь и просидела в кулаке, пока я не засобиралась уходить.

– А если однажды я отвечу, что мне живётся плохо? – спросила я в другой день.

Куара бросил мне через стол короткий нож, и я поймала его за рукоять.

– Тогда я спущусь в погреб и принесу другие корни.

Так мы и общались: намёками, недомолвками, каждый о своём. Порой мне чудилось, что Куара мог бы рассказать всю мою жизнь от рождения и – в каком-нибудь будущем – до смерти. Почему-то я не просила, а он молчал. Ну и пусть – главное, позволял приходить в не мой дом.

А мой дом, бордель Мэрг, в клубящихся сумерках встречал меня мерцанием свечей сквозь щели задвинутых штор. Я кивнула двум псам, что ошивались у входа и следили за всеми, кто входил и выходил. О да, жертвовать часть выручки на покровительство королевского судьи и охрану, а не нужды храма оказалось верным решением, и пусть Боги проклянут меня за это. Если вспомнят, конечно.

Конец ознакомительного фрагмента.

Текст предоставлен ООО «Литрес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на Литрес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.