Гвианские робинзоны

Но ниже, под всем этим великолепием, копошится темный народец, это мрачный мирок кайманов и водяных змей. Со стволов огромных деревьев свисают и даже, кажется, взлетают фантастические орхидеи, любимые дочери лихорадки, порождения нездорового воздуха, причудливые мотыльки растительного царства. В этом смертоносном безлюдье они словно наслаждаются, купаясь в миазмах гниения, пьют смерть, которая становится источником их жизни, и воплощают опьянение природы своими прихотливыми и невиданными красками.

Не поддавайтесь, защищайтесь, не позволяйте этим чарам завладеть вашей отяжелевшей головой. Подъем! Подъем! Опасность окружает вас в тысяче разных обличий. Под этими цветами таится желтая лихорадка с ее черной рвотой; у ваших ног кишат самые отвратительные рептилии. Если поддаться усталости, на вас мгновенно обрушится безмолвная армия неумолимых анатомов и миллионами ланцетов превратит вашу плоть в восхитительное кружево, марлю, пар, ничто…

Путешественники прибавили ходу. Нужно было любой ценой вырваться из этой болотистой местности до наступления ночи. Здесь было практически невозможно пристать к берегу и проложить дорогу сквозь заросли. От вязких и влажных почв, способных поглотить целый лагерь, по вечерам поднимался густой туман, смертельные испарения которого известны как «саван для европейцев».

Они смогли избежать встречи с людьми, теперь нужно было поскорее ускользнуть от миазмов. Как долго и мучительно тянется время в душном пространстве раскалившихся зеленых стен, на реке, которая почти что кипит, под небом, выжженным почти добела солнцем экватора. Рот пересыхает, как пергамент, в горле печет, легкие больше не могут вдыхать раскаленный воздух; начинается болезненная одышка, в ушах звенит, в глазах темнеет. Даже несмотря на полнейшую неподвижность, человек обливается невообразимым количеством пота. Он обволакивает все тело, потоком течет со лба в глаза, в рот, по позвоночнику, рукам и ногам, пропитывает одежду и падает каплями, которые тут же испаряются.

Даже самый опытный человек может лишь бессильно присутствовать при этом уничтожении, буквально испарении своего организма. Он чувствует, как его силы убывают. Все его существо просто тает на глазах. Черты лица заостряются, кожа становится бледной, уши желтеют, анемия наступает молниеносно. Попади он в эту минуту в невидимое облако спор, несущих лихорадку, он бы неминуемо стал для нее самой легкой добычей!

Но робинзоны, большие и маленькие, стойко переносили это испытание. Нет нужды говорить, что Ангоссо и Казимир, пользуясь особенным иммунитетом своей расы, явно не замечали жары; они продолжали делать дело в этой парильне, словно две саламандры в человеческом облике. Робену же пришлось бросить весло, несмотря на всю его силу. К счастью, внезапный проливной дождь немного освежил воздух, и дышать стало гораздо легче, ко всеобщему удовольствию.

Речушка по-прежнему текла с востока на запад. Характер местности менялся, как и тип растительности. Плоские, пологие берега, поросшие водными растениями, сменялись глинистыми почвами, железистыми песчаниками, гравиями, кое-где рассеченными скалами. Здесь воды ручья окрасились в ярко-красный цвет, благодаря присутствию в почве оксида железа. Из расщелин скал поднимались прямые, жесткие и длинные четырехугольные стебли кактусовидного молочая, ощетинившиеся шипами, и огромные веера агав с зеленовато-желтыми цветами, растущих из охапки широких, толстых, мясистых листьев длиной более двух метров, заостренных на концах, как копья. Рядом причудливо возвышались овальные плоские сегменты кактусов нопаль, в просторечии ракеток, покрытых сочными плодами, известными как берберский инжир или кактусовая груша. Несколько гигантских игуан с изумрудно-зелеными боками, разинув пасти, застыли в неподвижности на скалах, хмуро глядя на экипаж плывущей мимо пироги.

Ангоссо перестал грести, схватил лук, раздался резкий свист, и одна из этих безобидных ящериц повалилась набок, пронзенная тройным наконечником длинной стрелы из стебля особого тростника, который по-креольски так и называют – тростник-стрела.

Меткий выстрел ловкого охотника окончательно развеял болотную хмурь. Все вдруг оживились. Дети захлопали в ладоши, а Николя крикнул «браво!».

– Вот это я называю выстрелом! Лихо! И до чего же мерзкая зверюга!

– С виду да, но зато очень вкусная.

– Папа, – спросил Анри, – а разве крокодилов можно есть?

– Это не крокодил, сынок, это игуана – безобидная большая ящерица с очень вкусным мясом. Сегодня вечером мы устроим настоящий пир, так, Ангоссо?

– Да, муше, – ответил лесной негр, ловко выпрыгнув на скалу. – Эта зверь на угли очень вкусная.

– А что ты скажешь, если мы сделаем здесь привал?

– О, муше, ходи чуток сюда, – сказал тот, не ответив на вопрос.

Робен в свою очередь поднялся на скалу и посмотрел по сторонам. Речка здесь делала резкий поворот почти под прямым углом, и ее верховья терялись где-то на юге. С этой точки, возвышавшейся на несколько метров над поверхностью воды, беглец заметил за небольшим заливчиком, образованным изгибом течения, голубоватый холм на приличном расстоянии от них. Он прислушался, и ему показалось, что он различает отдаленный шум водопада.

– О, это было бы слишком хорошо! Я видел гору – ее вершина недоступна болотным испарениям, ее овевает свежий ветер, а у подножия бежит поток. Дети мои, мы спасены! Не пройдет и двух дней, как с нашими мучениями будет покончено.

Ручей снова стал шире, образуя озеро, более вытянутое по сравнению с тем, где была устроена чудесная рыбалка. Длинная полоса скал пересекала его по косой. Волны ручья с глухим шумом разбивались об острые уступы и перекатывались по черным валунам, неустанно омывая их. То тут, то там виднелись большие темные скопления камней, покрытые пеной, поросшие мхом и скользкими водорослями.

Эта полоса скал возвышалась непреодолимой стеной, не менее трехсот метров в ширину при средней высоте около четырех метров. По обе стороны от нее, на сколько хватало глаз, простирались припри, или затопленные саванны, илистые и бездонные, поросшие гигантскими травами, с подернутыми рябью водами, населенными водяными змеями, кайманами и электрическими угрями.

Любое сообщение между верховьями и низовьями ручья не представлялось возможным. Не важно, стена или водопад, но препятствие было непреодолимым, кроме разве что единственного места, небольшой бреши шириной не более одного метра, куда с неудержимой яростью устремлялась вода.

– Если бы нам удалось преодолеть эту преграду, мы были бы избавлены от любых нежданных гостей, – сказал Робен, внимательно осмотрев диспозицию и немного подумав. – Но сможем ли мы здесь пройти?

– Мы пройти шибко легко, – уверенно ответил бони. – Ангоссо пройти везде.

– Но как ты это сделаешь?

– Моя знай как. Муше пройти, мадам пройти, тот белый муше, – он указал на Николя, – и детки, и старый кокобе, все пройти. Я знай, что говори.

И чтобы операция выглядела максимально значительно, он потребовал тишины. Все замолчали. Такая авантюра выглядела действительно опасной. Возможно, среди всех жителей Марони Ангоссо был единственным, кто мог бы успешно осуществить такой маневр. Пирогу подвели поближе к водопаду, затем Робен, Николя и Казимир уцепились за выступы скал, чтобы удерживать ее у подножия гряды.

Ангоссо, не говоря ни слова, обмотал свой гамак вокруг тела и начал медленно карабкаться по скале с такой силой и ловкостью, что ему позавидовал бы любой гимнаст. Цепляясь за выступы и корни ногами, руками, ногтями, он добрался до вершины утеса после пятнадцати минут нечеловеческих усилий.

Не теряя ни минуты и даже не вытерев кровь, проступившую из царапин и ссадин на его теле и конечностях, он развернул гамак, почерневший от сока мани, закрепил на гребне скалы его длинные и прочные петли и сбросил полотно вниз.

– Давай лезай, – сказал он Николя, показывая на тяжелое и частое переплетение хлопковых веревок, чем-то напоминающее гигантскую пращу.

– Ага, значит, мне первому выпала честь испытать твое устройство, – ответил парижанин. – Ну что ж, годится. Раз и два, тихо-спокойно…

Он даже не успел закончить мысль и, к великому изумлению лесного негра, в три приема с ловкостью четверорукого взобрался на вершину скалы.

– Мы такие, – сказал он не без гордости, выпятив грудь. – С веревкой за два су мы бы и на башню Нотр-Дама забрались. Ваша очередь, патрон!

– Нет, белый тигр теперь не можно. Давай на гамак мадам. Вот так, шибко хорошо…

Двое мужчин, объединив усилия, аккуратно подняли мадам Робен, и через полминуты она уже была на утесе. Потом тем же манером по очереди подняли мальчиков. Робен пока не мог последовать за ними. Он с Казимиром с огромным трудом удерживал у скал тяжело груженную лодку, которую каждую минуту могло снести течением. Ангоссо наконец спустился, занял его место в передней части лодки и попросил Робена подняться к остальным, а затем втащить наверх старика.

Теперь они все оказались на тесной площадке, окруженные бешено гремящей водой, с тревогой наблюдая за действиями бони. Он же, держась одной рукой за борт пироги, ухватившись другой за какой-то корень, боролся с течением.

– Бросай моя веревка от гамак, – крикнул Ангоссо.

Робен понял, что ему нужно, вытянул из гамака две веревки с петлями, связал их в одну, бросил негру один конец, а другой крепко ухватил руками и подозвал Николя:

– Держи крепче, Николя, дело жизни и смерти!

– Не переживайте, патрон, мне скорее руки оторвет, чем я выпущу веревку.

Ангоссо мгновенно закрепил свой конец на лодке и повел хрупкую скорлупку в узкую протоку. Белые мужчины, стоя на самом краю обрыва, слегка подались назад, в то время как туземец, совершенно бесстрастный, погрузил свой шест-такари в бурлящие воды, грозившие поглотить его в любой момент. Одно неверное движение, колебание в долю секунды – и все было бы кончено. Веревка, натянутая до предела, трещала… Бони осознавал, как это опасно. Но пусть его грудь не выдержит удара такари и напора воды, он все равно пройдет. И смелый парень, собрав все свои могучие силы в последнем невероятном порыве, выгнулся назад и бросился всем телом на деревянный шест, который изогнулся, как лук в руке охотника.

От этого резкого рывка веревка едва не порвалась, Николя и Робен с трудом устояли на ногах. Такари выпрямился, грудь Ангоссо не пострадала, а пирога, брошенная вперед неудержимым толчком, пронеслась по волне, на мгновение скрывшись в вихре пены, и тут же появилась снова, словно пронзив водопад насквозь.

Через пять секунд отважный бони пристал к скале, где толпились все остальные, под собственный победный клич. Он только что совершил один из подвигов, на которые способны только негры Верхней Гвианы. Чтобы понять практически непреодолимую сложность этого маневра, достаточно будет сказать читателю, что ширина скальной гряды была около пяти метров, а высота водопада – более трех.

Солнце садилось. Путешественники решили провести ночь на скалах, нашли ровное открытое место, разложили там лиственную подстилку, соорудив ее из навеса пироги, и заснули после того, как подкрепились ужином из копченой рыбы.

На следующий день уже на заре пирога взяла курс на гору, замеченную накануне в отдаленной дымке, пересекла проточное озеро, причем близость намеченной цели придала робинзонам дополнительных сил.

Интересно, что растительность по берегам претерпела новую удивительную метаморфозу. В глубине маленькой бухточки росли высокие пальмы, явно кокосовые. Несколько банановых деревьев демонстрировали свои шлейфы из огромных листьев, а рядом с ними росли другие, совсем не те, что привычны для здешних лесов. Их ветки склонились до самой земли, а стволы были невысокими и толстыми, очень похожие на деревья манго.

Невероятное изобилие растений-паразитов, гигантских трав, спутанных лиан, зелени, плотной как стена, и жесткого сухостоя, похожего на стебли пшеницы, покрывало землю, оставляя доступными для глаза путешественников лишь вершины деревьев.

Но вот перед ними показалось обширное открытое пространство, удивительным образом представлявшее равнобедренный треугольник с вершиной на макушке невысокого холма и основанием на берегу маленькой бухты, где остановилась пирога. Здесь явно потрудились человеческие руки, расчистив участок среди вековых гигантских деревьев девственного леса. Растения, вид которых было невозможно определить издалека, покрывали этот склон сплошным ковром всех оттенков зелени, от бледно-зеленого, свойственного сахарному тростнику, до густой темной зелени, напомнившей о маниоке.

– О боже, – сказал Робен, – я боюсь ошибиться… Но эти деревья в здешних лесах могли появиться, только если их посадили люди… эти сорняки, которые выросли на некогда расчищенной земле, этот участок вырубленного леса… Все это явно говорит о том, что здесь не всегда было так пустынно. Казимир, я прав? Это похоже на старый участок?

– Да, компе, она самый, старый участок.

– Дорогая моя женушка, дорогие дети, значит, я вчера не ошибся, рискнув перейти водопад. Этот затерянный уголок прежде был обитаем, несомненно довольно давно, причем здесь жили люди, которые превосходно разбирались в земледелии. Теперь он заброшен, но мы еще можем извлечь пользу из его богатств.

Вскоре пирога пристала к берегу маленького пляжа, осененного тенью великолепных кокосовых пальм и, по счастью, свободного от многолетних растений.

Ангоссо с помощью Робена и Николя тут же соорудил две временные хижины – одну жилую, а другую под склад провизии. Сложив туда запасы рыбы, путешественники собрались на совет, чтобы решить, что нужно сделать в первую очередь. И начался он с вопроса Анри:

– Папа, а что такое вырубка?

– Раз уж ты теперь настоящий робинзон и смелый лесной разведчик, думаю, ты заметил, сынок, что ни на одном из этих больших и красивых лесных деревьев не растут съедобные плоды, а на земле у их подножия невозможно посадить или посеять что бы то ни было.

– Да, папа, потому что растениям, если их посадить внизу, будет недоставать солнца.

– Совершенно верно. Но что делает человек, которому постоянно необходима пища? Он берет топор и срубает эти гиганты, одним словом, расчищает нужное ему место. Через три месяца, когда поваленные стволы высыхают, он их сжигает, и, как только почва остынет, здесь можно сажать фруктовые деревья или сеять злаки.

– Теперь я понял! Эти поляны называют вырубками, потому что сначала нужно вырубить деревья, которые на них растут.

– Да, все так просто. Действие, обозначенное глаголом, стало служить обозначением не только расчищенного участка, но и засеянной и засаженной плодовыми деревьями плантации.

– Если хотите знать мое мнение, патрон, – вмешался Николя, – здешнее земледелие не кажется мне особенно сложным. Сдается мне, что тут не требуется ни плуга, ни бороны, ни удобрений, ни даже заступа. Можно обойтись заостренной палкой и дыркой в земле, остальное сделают дождь и солнце.

– Вы забываете, что срубить деревья – тяжелый труд…

– Пффф! С хорошим топором свалить их не сложнее, чем кегли, покатятся как миленькие!

– Хорошо, посмотрим, что вы скажете через несколько дней. И заметьте, что нам предстоит относительно пустяковое дело – всего лишь отвоевать у дикой поросли вырубку, покинутую как минимум десять лет назад. Обратите внимание, друзья, наше новое владение прекрасно расположено и засажено самым правильным образом, – продолжил инженер, быстро осмотрев доставшиеся им посадки.

– А хлебное дерево здесь есть? – спросил Николя, который, как мы помним, имел особое пристрастие к его необыкновенным плодам, представляющим целое блюдо без каких бы то ни было дополнений.

– Есть несколько, – с улыбкой ответил Робен. – Кроме того, я заметил гуайявы, четырехгранные страстоцветы, они же гигантские гранадиллы или барбадиновые деревья; кумье, или гвианские груши; саподиллы, перечные лианы и мускатник, яблоко Цитеры, апельсиновые и лимонные деревья…

– Да это настоящий рай, рай на земле! – восторженно вскричал молодой человек.

– Ты забыл о хлопчатнике, – сказала мужу мадам Робен, теребя пальцами шелковистый пучок, снятый с куста высотой семь-восемь футов, на котором росли бледно-желтые цветы с пурпурными пятнышками у основания лепестков.

– Хлопок! Да это настоящее сокровище. Теперь мы можем быть уверены в том, что не останемся без одежды. Лучше этого образца и желать нельзя. Он называется gossypium herbaceum, хлопчатник травянистый, один из самых выносливых и быстрорастущих видов. Но не будем терять время и воспользуемся тем, что Ангоссо пока еще с нами. Мы с ним и Казимиром отправимся на разведку. Вы, Николя, останетесь с детьми и их матерью. Хотя здесь, кажется, им не грозит никакой опасности, все же не оставляйте их одних ни на минуту. Впрочем, у вас есть ружье. А вы, мои хорошие, никуда не ходите. Возможно, где-то неподалеку спряталась злая змея, встреча с которой не принесет ничего хорошего.

– Патрон, положитесь на меня. Я буду на посту до тех пор, пока вы меня не смените.

Трое мужчин вооружились мачете, вдобавок бони прихватил свой топор. Робен поцеловал жену и детей, пожал руку парижанину, и маленький отряд быстро углубился в лесные заросли, расчищая путь ударами мачете.

День прошел спокойно, солнце уже почти село, когда все трое вернулись, падая от усталости, с исцарапанными руками и лицами, но счастливые. Нет нужды говорить, что возвращение экспедиции отпраздновали копченой рыбой, а также бананами, бататами и ямсом, которые разведчики принесли с собой. Николя наконец смог насладиться плодами хлебного дерева. Правда, славный парень был скорее разочарован. Он ожидал большего. Нельзя сказать, что они ему совсем не понравились, но вкус все-таки на любителя…

– Ну что, как себя вели наши маленькие робинзоны? – спросил Робен, немного утолив голод.

– Наши робинзоны были очаровательны, – ответила их мать. – Они учились. Да, мой друг, учились. Они не хотят быть невежами, маленькими белыми дикарями.

– И что же делали наши маленькие ученые?

– Они «делали» географию.

– Изучали географию, ты хочешь сказать?

– Нет, друг мой, именно «делали», я настаиваю. По месту и почет. Это все придумал Анри, так что пусть сам и расскажет. Анри, как называется ручей, в который мы вышли после порогов Эрмина?

– Он называется ручей Нику в честь растения робиния нику.

– Эдмон, как ты окрестил озеро, которое он пересекает?

– Озеро Балата, в память о вкусном молоке, которое мы там пили.

– У Эдмона очень благодарный желудок.

– А я, – вмешался маленький Эжен, – придумал, как назвать злые скалы…

– Это водопад, пороги… – начала его мать с серьезным видом.

– Водопад Игуаны, вот как! Мама, я правильно сказал, игуана, так ведь?

– Да, мой дорогой сын. Что касается этого места, где все мы сейчас находимся, то мы единодушно назвали его Кокосовой заводью. Видишь, мой друг, мы все приняли участие в придумывании названий, у которых по меньшей мере два достоинства: они очень просты, а заодно увековечивают наши воспоминания.

– Но это замечательно, просто великолепно! – радостно воскликнул растроганный отец. – А ты, малыш Шарль, ты как-нибудь помог в этом важном деле?

– Я… я еще маленький, а вот когда я вырасту, тогда другое дело, – ответил ребенок, вытянувшись на цыпочках.

– А вы где побывали? – спросила мадам Робен. – Вы что-нибудь нашли? Вы довольны? Результат оправдал ваши ожидания? Мне кажется, судя по следам от колючек, вам пришлось брать заросли приступом.

– Битва была жестокой, но завершилась полной победой. Но мы решили пока что держать все в секрете, так что никаких расспросов, прошу тебя.

– Значит, это будет сюрприз.

– И я хотел бы как следует им насладиться.

Ожидание оказалось недолгим. Беглец и его спутники уходили еще дважды, всякий раз возвращаясь примерно в одно и то же время. Наконец, на третий день вечером, обитатели Кокосовой заводи едва смогли сдержать радость, услышав простые слова:

– Выходим завтра утром.

Расстояние было не особенно значительным, но дорога! Если вообще можно так назвать тропу, едва намеченную ударами мачете среди непроходимых зарослей самой разнородной зелени, ощетинившейся стеблями, срезанными наискосок на уровне коленей, и усеянной петлями корней, похожих на стремена, которые местные называют «собачьи уши». Эта изобретательная природная ловушка превосходным образом устроена так, чтобы путешественник падал на каждом шагу. Если он не будет всякий раз с осторожностью поднимать ноги, то его ступня угодит прямо в петлю, и он повалится лицом на землю с силой, прямо пропорциональной его скорости.

Нельзя было забывать и о змеях. Поэтому Казимир шел впереди и что есть силы колотил по зарослям справа и слева длинной палкой, напоминающей метлу. За ним шел Николя с маленьким Шарлем на руках. Дальше следовала мадам Робен, опираясь на посох из пальмы кунана, за ней Робен, неся на своих могучих плечах Эжена и Эдмона, а за ним Анри, который шел самостоятельно, как взрослый мужчина. Замыкал процессию Ангоссо с ружьем на плече.

Тропа, проложенная по прямой, все время шла вверх, поднимаясь на высоту около трехсот метров. Хотя подъем был очень плавным, но идти от этого было не легче. Но как бы ни было невыносимо, никто не сказал ни слова, даже дети ни разу не пожаловались.

Наконец, после двухчасового марша с одной остановкой, небольшой отряд вышел на большую поляну на полпути к вершине холма, располагавшуюся на ровном уступе шириной более двухсот метров.

При виде большой хижины, которая кокетливо возвышалась прямо в середине открытого пространства, у мадам Робен вырвался радостный возглас. Дети позабыли об усталости и бросились к новому дому с криками восторга.

– Моя дорогая отважная жена, – с чувством произнес Робен чуть дрожащим от волнения голосом, – я тоже немного «делал» географию, когда был здесь. Я назвал это жилище «Добрая Матушка». Нравится тебе такое название?

– О, мой милый друг, как я счастлива, благодарю тебя!

– Ну что же, войдем под крышу «Доброй Матушки».

Трое мужчин сумели совершить настоящий подвиг. Справедливости ради стоит заметить, что бони оказался истинным мастером колониальной архитектуры, что пальцы бедного прокаженного еще обладали несравненным проворством, а инженера каторжные работы, увы, превратили в превосходного плотника. Так что эта хижина, построенная без единого гвоздя и паза, выглядела как настоящее чудо. Не менее пятнадцати метров в длину, пять в ширину и три с половиной в высоту. В легких стенах, сделанных из тонких плетней, не препятствующих доступу воздуха, но непроницаемых для дождя, устроили четыре окна и дверь.

Хижина была способна противостоять любому урагану, так как ее опорные столбы, образующие основу всей конструкции, представляли собой четыре мощных дерева, крепко и глубоко укоренившиеся в земле, но срубленные на уровне крыши. Эти стволы соединили четырьмя балками, связав их волокнами арумы и лианами ползучей бигнонии. Гвозди иногда не выдерживают, пазы могут треснуть, но эти неразрушимые лианы прочнее стальной проволоки.

Это прямоугольное сооружение было покрыто крышей из листьев пальмы ваи, настеленных на стропила из очень легкого трубного дерева, прикрепленных к балкам тем же манером. Мы уже упоминали о ваи, это очень красивая пальма с чрезвычайно коротким стволом, больше похожая на букет, чем на дерево. Ее листья перистые. Центральная жилка часто достигает четырех метров в длину, а листовые пластинки вырастают до пятидесяти-шестидесяти сантиметров и направлены в обе стороны, как бородки птичьего пера. Строитель, который хочет сделать крышу, сгибает лист точно пополам и переплетает жилки обеих сторон на манер соломенных покрытий, которые делают наши огородники, чтобы укрыть деревья от мороза. Теперь у него есть плоская плетенка четырех метров в длину и пятидесяти сантиметров в ширину, которую он укладывает на стропила и закрепляет, как и балки, с помощью волокон арумы. Сложенные и сплетенные таким образом листья, уложенные вроде черепицы внахлест друг на друга поперек стропил, составляют совершенно непромокаемую крышу, способную прослужить все пятнадцать лет, не подвластную ни ветру, ни солнцу, ни дождю. Листья, поначалу нежно-зеленые, со временем приобретают очень приятный желтый цвет, похожий на оттенок кукурузного початка.

Стропила выступали над каждой стеной дома примерно на два метра, сформировав широкую крытую галерею. Сама же хижина была разделена на три части. В одной устроили спальню для матери с детьми; средняя должна была служить общей столовой, здесь же повесили гамаки Робена и Николя. В третьей устроили склад, поручив его заботе Казимира.

Пол хижины, очищенный огнем, более не был прибежищем неприятных гостей, которые прежде привольно расселились здесь среди корней и трав. Место вокруг дома тоже расчистили, чтобы дать доступ воздуху и свету. Два великолепных дерева манго, два хлебных дерева и несколько калебасовых деревьев давали приятную тень, а за хижиной, позади площадки, отведенной для детских игр, как живая изгородь, протянулись густые заросли с торчащими шипами, но буквально усеянные крошечными гвианскими лимонами с коркой не толще ногтя.