Гвианские робинзоны

– Этот отряд включает два вида – трехпалых и двупалых ленивцев, аи и унау, – продолжал Робен, не обращая внимания на это замечание, сколь справедливое, столь и непосредственное. – У последних на передних лапах два когтя и нет никакого намека на хвост.

– Значит, – сказал Анри, – у нас тут аи, потому что у него на всех лапах по три когтя и есть совсем маленький хвостик, хоть его почти не видно.

– Очень хорошо, мой мальчик. Он также отличается более мелкими размерами, около семидесяти сантиметров в длину, тогда как унау вырастает до метра и даже больше. Другая его особая примета – это черное пятно десяти сантиметров в длину, видите, вот оно, похоже на восклицательный знак, окаймленный желтым, вот тут, между плечами. Смотрите, оно выглядит как впадина посреди длинной коричневато-серой шерсти, сухой и грубой, как пырей. Давай-ка, потрогай: это пятно совсем другое, мех здесь мягкий, нежный и очень густой, на ощупь как шелк.

– А он не сделает мне больно?

– Конечно нет! Этот бедняга – самое безобидное животное. А впрочем, пока он соберется совершить какое-нибудь движение, за это время ты успеешь добраться, пожалуй, до края света.

Славный ленивец, осознав, что его больше не трясут и не тащат куда-то на ветке, зашевелился, к огромной радости колонистов. Он отпустил свою точку опоры и, медленно соскользнув с ветки, распростерся рядом с ней на спине. В этом положении он очень напомнил черепаху, только без панциря. Ленивец с тревогой засучил лапами в воздухе, то скрещивая, то сгибая их в поисках опоры. Его передние лапы намного длиннее задних, все четыре снабжены тремя огромными когтями, желтоватыми и изогнутыми, не меньше пяти сантиметров в длину.

А какая у него голова! Что за блаженная маска, застывшая в бестолковой улыбке… Эта голова больше похожа на грушу, ни лба, ни подбородка, на приплюснутой мордочке выделяется лишь ее кончик. Глаза – маленькие круглые точки, словно пробуравленные сверлом, испуганные и глупые, с таким выражением, которое делает эту физиономию, покрытую желтоватым пухом, еще более бессмысленной. На уши нет ни намека. Рот с черными, тонкими, нитевидными губами время от времени приоткрывается. Сквозь потемневшие зубы вырывается слабое хриплое шипение. Глаза медленно моргают, как будто веки не справляются со своей работой.

Николя перевернул его и поставил на все четыре лапы. Ленивец распластался на земле, словно лапы не могли выдержать вес его тела, и пополз на брюхе, вытягивая конечности вперед. Он совершил настоящее путешествие в целый метр, добравшись до дверного проема хижины. Медленно и осторожно он зацепился одним из когтей за столб и подтянулся сантиметра на два. Теперь настала очередь другой лапы, которая поднималась широким, неуверенным, но бесконечно долгим движением и зацепилась немного выше первой. Это было похоже на домкрат, поднимающийся со скоростью одного оборота рукоятки в минуту.

При виде такой выдающейся медлительности дети в нетерпении топали ногами. За четверть часа ленивец забрался на высоту полутора метров.

– Давай, ленивец, ползи! – кричали они. – Аи… аи!

– Справедливости ради стоит отметить, – сказал отец, возвращаясь к своему докладу, – что если ленивец ухватится за что-нибудь, то никакая сила не сможет его оторвать. Николя, попробуйте-ка снять его со столба.

Парижанин взялся обеими руками за плечи аи и потянул что было сил, но тот даже не шелохнулся. Тогда он буквально повис на нем – безрезультатно. Казалось, что брадипод буквально слился со столбом, цепляясь за него с отчаянной энергией утопающего.

– Какая хватка, дети мои, какая хватка! И это еще не все, – продолжил Робен. – У ленивцев до такой степени развит инстинкт самосохранения, что он заменяет им разум. Если охотники застигнут его на середине поляны, то он даст изрешетить себя пулями, но не двинется с места, поэтому он не зря предпочитает селиться на деревьях, склоненных над водой. Когда он чувствует опасность, то резко ослабляет хватку, падает в воду и обычно спасается, пускаясь вплавь саженками.

– А мы можем оставить его себе и приручить? – спросил Эжен.

– Конечно, мой дорогой мальчик. Он вполне поддается приручению, правда многому научить его не получится. Во всяком случае, я могу утверждать, что если ты каждый день будешь приносить ему немного свежих листьев трубного дерева, то он совсем скоро начнет тебя узнавать. Это нетрудно, его умеренность в еде равна его лени. Пять или шесть листиков в день ему вполне достаточно.

– В таком случае – чур он мой.

– Конечно твой, если только Николя не заявит на него свои права, ведь это он его нашел.

– О, да вы шутите, месье Робен. Я буду счастлив доставить удовольствие Эжену.

– Сейчас я накормлю его, – заявил мальчик, срывая несколько листьев с той самой ветки, на которой ленивца доставили в лагерь.

– Держи, аи!.. Ну же, поешь…

Но ленивец, без сомнения обессиленный от волнений и перипетий прошедшего дня, крепко спал, зацепившись лапой за одно из стропил галереи.

Благодаря упорному труду всех обитателей колонии от мала до велика жизнь здесь обещала стать вполне безоблачной. Хотя начиналось все совсем непросто. Глава семьи и его отважная спутница не без содрогания вспоминали ужасные обстоятельств, которые предшествовали их воссоединению. Полное изобилие пока не наступило, но самые насущные потребности уже были удовлетворены. Робен, в общем-то, был бы вполне счастлив, если бы мрачные воспоминания о прошлом время от времени не тревожили его разум и не становились источником дурных предчувствий.

Он обрел свободу совсем недавно, так что еще не забыл о кошмарах каторжного быта, об изнурительном труде на лесосеке, о непереносимой, отвратительной скученности в тюремных бараках. Он сумел вернуть свою свободу, обеспечить жизнь своей семьи на сегодняшний и завтрашний день. Теперь нужно было немедленно позаботиться о том, чтобы обезопасить колонию от внезапного нападения, если враги вдруг наткнутся на них по какой-то случайности.

Робен с крайней бережливостью расходовал боеприпасы, подаренные Николя капитаном голландского судна, и если время от времени позволял «заговорить пулям», то лишь для того, чтобы добыть немного свежего мяса к столу европейцев, которые только-только начали привыкать к здешним условиям. Двустволка прежде всего была орудием защиты, он бы воспользовался ею лишь в минуту крайней опасности, но без малейших колебаний, чтобы сохранить свою свободу, главное условие для всеобщего блага. Но Робен также понимал, не без оснований, что одного ружья будет недостаточно для того, чтобы вступить в борьбу с хорошо вооруженным противником, и предпочел бы вовсе не идти на такой риск.

Куда целесообразнее было сделать плантацию неприступной и укрепить единственное слабое место, через которое мог бы ворваться враг. Разумеется, речь не шла о системах обороны, используемых в цивилизованных странах, поскольку эта стратегия бесполезна для лесных жителей и, более того, совершенно неприменима в здешних условиях.

«Добрая Матушка», расположенная на середине заросшего лесом холма, была совершенно неприступна с восточной стороны. С севера и юга простирались бесконечные болота припри с топкими трясинами, непроходимые для человека. Открытым оставался лишь запад, где от Кокосовой заводи до хижины можно было добраться без особых трудов. Это и было то самое слабое место.

Инженер, который в обычных условиях легко смог бы защитить нужную ему позицию, никак не мог придумать способ закрыть проход, идущий от ручья. Водопад Игуаны представлялся ему недостаточно надежной защитой. Он поделился своими опасениями с Казимиром и попросил у него совета. Добрый старик, не подозревавший о существовании бастионов, куртин, реданов и равелинов, мгновенно нашел изумительно простое решение проблемы.

На его бедном добром черном лице появилась гримаса, выполняющая по необходимости роль улыбки. Старому негру явно нравилась мысль о том, какую шутку он сможет сыграть с плохими белыми, если им взбредет в голову фантазия напасть на его компе, его дорогих деток и добрую мадам.

– Моя знай. Давай делай шибко быстро. Моя идти с твоя и Николя.

– Но что ты собираешься делать?

– Чуток жди, потом узнай.

И больше из него не удалось вытянуть ни слова. Трое мужчин, вооружившись мачете, немедленно отправились к Кокосовой заводи. Расстояние, которое нужно было перегородить, составляло около шестидесяти метров. Старику удалось сделать проход неприступным меньше чем за три часа.

– Смотри моя и делай так, – сказал он на своем наречии, выкопав в земле ямку сантиметров пятнадцать в глубину.

Николя и Робену хватило трех секунд, чтобы проделать в мягкой почве такие же лунки, отстоящие друг от друга примерно на тридцать сантиметров.

– Еще… теперь там… так, давай…

Первая линия лунок была готова через четверть часа, затем вторая и третья, практически параллельно друг другу, но перпендикулярно направлению, ведущему к хижине.

– Какого дьявола он собрался тут сажать, капусту или артишоки? – спросил Николя, обливаясь потом, притом что работа, в общем-то, была совсем не тяжелой.

– Нет же, – ответил Робен, – кажется, я догадался. И это совсем не глупо. Конечно, мы посадим не капусту, но алоэ, кактусы, агавы и молочай.

– Оно так, – подтвердил старик. – Твоя все понимай.

– Это же так просто! Мы нарежем черенков всех колючих растений, что растут здесь в огромных количествах, посадим в лунки штук двести пятьдесят, а лучше триста, и через два месяца у нас будет великолепный колючий заслон, сплошные шипы и рогатки, способные заставить отступить целую армию. Такие изгороди используют испанцы на Кубе, французы в Алжире и бразильцы.

– Не стану утверждать, что это плохо, – заметил Николя, – но в один прекрасный день они могут догадаться прорубить себе дорогу мачете.

– Никогда белый тут не пройти, – угрожающим тоном заявил прокаженный. – Этот штука вырастай, тут живи куча ай-ай, куча гражи, куча боисиненга.

– Но в таком случае мы тоже никогда не сможем отсюда выйти.

Казимир снова улыбнулся:

– Старый негр знай, как позови змеи. Он говори змея «приходи», она приходи. Он говори змея «уходи», она уходи.

Николя с недоверчивым видом покачал головой, тихонько пробормотав:

– Я не говорю, что они не придут, но соседство, как по мне, будет не из приятных.

Робен успокоил своего молодого друга, рассказав ему о том, как пресмыкающиеся союзники Казимира заставили спасаться бегством тюремную стражу.

– Патрон, неужели вы в это верите?

– Я верю в то, что я слышал и видел.

– Не хочу показаться дерзким, но у меня есть кое-какие сомнения, по-моему, это уж слишком… Хотя здесь в самом деле происходят удивительные вещи!

Три товарища пустились в обратный путь к «Доброй Матушке», решив в установленное время вернуться сюда, чтобы убедиться, что зеленое укрепление взошло и в нем поселился долгожданный змеиный гарнизон.

Они шли не спеша, как всегда гуськом, по-индейски, и негромко разговаривали. Но внезапный шум заставил их остановиться.

В этих лесах, населенных причудливыми и страшными животными, хищниками и рептилиями, где в зеленых зарослях устраивают засады огромные существа, чьи когти рвут на части, а кольца ломают кости, а под листвой таятся крохотные создания, чьи невидимые жала убивают на месте, смертельные опасности грозят путешественнику во всякое время и в разных обличьях. Поэтому-то здесь все чувства, постоянно обостренные, приобретают невероятную тонкость. Не только дикарь, уроженец этих вечнозеленых краев, но и европеец быстро овладевает искусством различать все звуки, производимые природой, понимать их причину, устанавливать направление и предвидеть возможные последствия.

Несмотря на свой опыт, Робен застыл на месте, не понимая, что делать и что сказать Николя, невежественному, как истый парижанин из Батиньоля, во всем, что касалось дикой жизни. Казимир молчал, сконцентрировав в слухе все свои способности лесного жителя.

Звук между тем не стихал, смутный, негромкий и непрерывный, как шелест мелких капель дождя по листве, к которому примешивалось еле слышное потрескивание. Это не было похоже ни на шорох змеиной чешуи в траве, ни на журчание воды в ручье, ни на отдаленное хрюканье стада патир. Этот шум чем-то напоминал гул летящей стаи саранчи, да, пожалуй, что так. С той лишь разницей, что звучал он более сухо и резко, будто бы к шуршанию миллиардов ног миллионов насекомых добавился едва уловимый треск бесчисленных микроскопических ножниц.

– Это муравьи, – сказал наконец старый негр, явно очень встревоженный.

– Кочующие муравьи! – воскликнул не менее взволнованный Робен. – Если они пойдут в сторону хижины!.. Мои дети, моя жена… О боже, поспешим!

– Да что тут такого? Это всего лишь муравьи, не слоны же! – выдал Николя. – Да пусть ползут десятками и даже сотнями, наступил на них ногой, и все дела.

Не удостоив ни словом это замечание, выдавшее полное непонимание опасности его автором, Робен и Казимир поспешили подойти поближе к источнику шума. По мере приближения он становился все более отчетливым. Мужчины теперь находились на полдороге от хижины. Прокаженный, шедший впереди, вдруг остановился и облегченно выдохнул:

– Плохая зверь ходи другой дорога, не ходи на хижина.

В самом деле, муравьи пересекали тропу, по которой шли друзья, примерно в тридцати метрах от них, под прямым углом, двигаясь, таким образом, параллельно расположению дома. Склон холма здесь был довольно крут, так что рельеф местности позволял им во всех подробностях рассмотреть армию перепончатокрылых, которая двигалась как ураган, не видя препятствий. Черная плотная блестящая масса панцирей и брюшек двигалась причудливыми медленными волнами, словно расплавленная лава. И подобно ей, была столь же разрушительной. Миллиарды крошечных челюстей-мандибул прокалывали, дырявили, кусали, щипали большие и малые растения, оказавшиеся на пути колонны. Травы исчезали на глазах, кустарники редели, даже стволы деревьев как будто таяли. Теперь звук, исходивший от орды маленьких ненасытных варваров, стал еще более четким. Шуршание стало громче, а треск – выразительнее. Эти кочевники относились к разновидности фламандских муравьев. Укус именно такого муравья использовал Казимир, чтобы спасти умирающего беглеца с помощью нарыва.

Николя при виде подобного опустошения выглядел куда менее уверенно. Он задрожал, обратив внимание на огромные деревья, в мгновение ока очищенные от коры, выставившие напоказ оголенные несокрушимые стволы, лишенные покрова, как кости без плоти и кожи. Возвращение домой откладывалось более или менее надолго. Они решили подождать, и если муравьи не поторопятся, то поджечь траву, чтобы разделить их полки. Друзья уже были готовы приступить к исполнению этого плана, как вдруг их внимание привлекла необычная сцена. Робен уже некоторое время смотрел на нечто большое и коричневое, распластавшееся на середине тропинки таким образом, чтобы едва соприкасаться с пространством, захваченным насекомыми. Время от времени над ней поднималось нечто вроде султана того же бурого цвета, затем конвульсивно опадало, чтобы подняться снова. С другой стороны этой массы то и дело появлялось нечто красновато-фиолетовое трудноопределимого свойства, длинное, прямое и жесткое. Затем оно возвращалось на место, как поршень паровой машины, вонзалось прямо в колонну муравьев, исчезало и появлялось снова. Впрочем, здесь не было ничего загадочного, и бывший каторжник сразу это понял. Этим бурым существом был всего-навсего честный муравьед, устроивший себе обильное пиршество. Красноватым предметом был его влажный липкий язык, который он запускал в гущу насекомых, а султаном – его огромный пышный хвост, чьи движения вверх и вниз выдавали восторг его счастливого обладателя.

Целиком погруженное в гастрономический экстаз, животное не замечало трех человек, с любопытством наблюдавших за его упражнениями. Увы, этому мирному блаженству было не суждено продлиться долго. За трапезой муравьеда наблюдал и четвертый свидетель, который, очевидно, испытывал настоящие танталовы муки. Не станем томить читателя, это был ягуар самого великолепного и свирепого вида, настоящий разбойник дождевых лесов. Двух четвероногих разделяла армия муравьев, протянувшаяся между ними лентой около двадцати метров в ширину. Тщетно ягуар заносил над ней лапу осторожным движением, все равно что кот, который хочет поймать лягушку, но до смерти боится малейшего контакта с водой. Муравьи с задранными в воздух челюстями двигались плечом к плечу, как солдаты македонской фаланги, готовые мгновенно укусить, представляя непреодолимую преграду между ним и объектом его вожделения.

Нужно было решиться, сделать, возможно, отчаянную попытку, и обезумевший от голода ягуар более не мешкал. Примерно посередине фаланги возвышалось уже обглоданное дерево. Оставалось лишь добраться до него, совершив прыжок в десять метров. Большая кошка без колебаний бросилась вперед и удачно оказалась на стволе дерева, словно умелый гимнаст. Половина дела сделана, теперь нужно лишь рассчитать следующий прыжок так, чтобы навалиться сверху на ничего не подозревающего муравьеда и не оказаться в гуще копошащейся орды, из которой он устроил себе ужин.

Но тот заметил вражеский маневр и, следя одним глазом за движениями ягуара, не переставал работать языком и быстро набивал рот насекомыми, словно чувствуя, что конец трапезы близок.

Казимир захохотал своим особенным раскатистым негритянским смехом, Николя вытаращил глаза, Робен не сводил глаз со сцены. Эта битва диких зверей обещала быть драматичным зрелищем. У хищника крепкие острые когти, а челюсти усажены громадными клыками. У любителя муравьев есть только когти, но какие! Это настоящие крюки по десять сантиметров в длину, столь же твердые, как лучшая закаленная сталь!

Ягуар, решив, что момент настал, снова прыгнул, ощерив огромную пасть, вытянув когти и выпрямив хвост. Он описал головокружительную параболу и обрушился… прямо на то место, где секунду назад обедал невозмутимый едок.

Муравьед, сохраняя хладнокровие, просто немного отступил в сторону и теперь находился напротив своего жестокого врага, стоя на задних лапах и подняв передние на уровень головы, в позе боксера.

Этот прием пришелся ягуару не по вкусу, он тяжело задышал и перешел на свирепый рык. Исходя из известного принципа дуэлянтов и драчунов, который заключается в том, что в драке важно нанести удар первым, он сделал быстрое обманное движение и попытался нанести удар в нижнюю часть тела муравьеда, которая выглядела наименее защищенной.

Но храбрец тут же ответил ему чудовищной оплеухой, так мастерски проведенной, что с левой стороны кошачьей морды вся шкура была содрана одним ударом. Раненый зверь издал вопль ярости и боли, хладнокровие окончательно покинуло его, он утратил всякую сдержанность. Кровь из раны ослепляла его и ручьем лилась на траву. Он очертя голову ринулся на противника, который без сопротивления повалился навзничь, подобрав голову и выставив вверх все четыре лапы.

В одно мгновение ягуар оказался в захвате, как говорят борцы. Когти муравьеда как вилки вонзились в его тело, трещавшее в мощных объятиях. Огромная кошка напрасно пыталась вырваться. Два сплетенных тела, извиваясь, покатились по земле. Трое свидетелей этой сцены уже не различали, где ягуар, а где муравьед. Бой длился еще две бесконечные минуты. Затем раздался треск ломающихся костей и предсмертный хрип. Муравьед ослабил свою хватку, но более не двигался, распростершись со сломанным позвоночником рядом с ягуаром, испускавшим дух в последних конвульсиях с распоротым брюхом.

Робен, Казимир и Николя, под впечатлением от исхода схватки, осторожно подошли к еще трепещущим телам.

– Все хорошо, что хорошо кончается, – многозначительно изрек Николя, – этот замечательный муравьед, как вы его называете, патрон, оказался здесь очень кстати. Подумайте только, что ягуару могло бы взбрести в голову наброситься на нас!

Изгнанник улыбнулся и взмахнул мачете.

– Что же, он был бы не первым, – спокойно сказал он. – А теперь у нас тут два молодца, которых неплохо бы раздеть. Из их шкур выйдет два великолепных ковра для хижины. Поспешим, иначе муравьи оставят от них только кости.

– Смотрите-ка, – перебил его парижанин, показывая на зверька величиной с кролика, который испуганно жался между аркабами, – а это что еще такое?

– Это детка таманду (муравьеда), – сказал Казимир.

– Не может быть! О, бедный малыш, какой у него несчастный вид. Патрон, у меня идея. Раз он теперь сирота, можно я возьму его в хижину, для мальчиков… что скажете?

– С удовольствием, мой дорогой! Мы его приручим, и он станет им отличным товарищем.

Пока Робен споро свежевал ягуара, юноша привязал к дереву детеныша муравьеда, который, впрочем, совсем не сопротивлялся, продемонстрировав необыкновенно покладистый и мягкий нрав.

– Какое странное животное, – заявил Николя, внимательно осмотрев мертвого муравьеда. – Что у него за голова такая? Где его рот?

– Что значит – где его рот?

– То есть я хочу сказать, что вижу на кончике его морды только маленькое отверстие, из которого еще высовывается кончик его языка… Это что, и есть его рот?

– Другого у него нет. К тому же муравьеду он и не требуется, если принять в расчет, чем тот питается. Его челюсти срослись вместе, образовав нечто вроде трубки, где помещается, как вы только что видели, длинный липкий язык, который он запускает в кучу муравьев, а затем втягивает и снова выпускает.

– И такой еды ему хватает?

– Более чем. Именно поэтому натуралисты дали ему название myrmecophaga, что в переводе с греческого означает «поедатель муравьев». Его также называют тамануар.

– Это правда удивительно, как такое огромное животное может нормально существовать на подобной диете.

– Меня это тоже удивляет. Если его строение в точности соответствует тому, что мне приходилось читать про муравьедов прежде, то по части размеров он превосходит те, которые ему принято приписывать. Этот экземпляр от морды до кончика хвоста будет не меньше двух метров двадцати сантиметров. Хотя, возможно, перед нами один из гигантов своего рода. Что ты об этом скажешь, Казимир?

– Моя видай много таманду больше эта[12].

– Его голова, тонкая, узкая, изогнутая, вытянутая, закругленная и лишенная шерсти, больше напоминает птичий клюв, чем морду млекопитающего. Что до его хвоста с густой, грубой и жесткой шерстью, это настоящее волосяное буйство. Длинная треугольная лента, черная с белой каймой, которая тянется наискосок от грудины до позвоночника, тоже очень любопытна.

– А когти, патрон, поговорим о его когтях. Черт возьми, неудивительно, что он просто распорол ягуара по швам. Боже, какие они острые! Конечно, он не смог бы втягивать их, как кошка, они же не меньше восьми или девяти сантиметров в длину.

– А все потому, что муравьед о них очень заботится. При ходьбе он не опирается ими о землю, а подворачивает внутрь, под ступню.

– О, прекрасно, я понял, это как клинок складного ножа.

– Вы заметили, что на передних лапах у него только четыре когтя, в то время как на задних – по пять. Впрочем, последние довольно тупые, потому что от них нет никакой пользы ни в смысле защиты, ни для того, чтобы разорять муравейники.

– Кстати, о муравейниках и о муравьиной армии! В последние полчаса мы были так заняты, что совсем забыли о них.

– Муравьи уйти совсем далеко, – сказал Казимир.

– И правда, путь свободен. Идем же домой, да не забудьте шкуры и нашего нового постояльца.

Но нашим друзьям не удалось вернуться в хижину без новых приключений. Едва они успели пройти несколько шагов, как в зарослях густой травы послышалось жалобное мяуканье, и грациозное животное размером не больше домашней кошки уткнулось в ноги Николя с наивной детской доверчивостью.

Парижанин занес мачете, но Робен остановил его.

– Еще один сирота, который нуждается в родителях, – пошутил он. – Этого я возьму себе и займусь его воспитанием. Со временем я сделаю из него товарища по охоте, его умения нам очень пригодятся.

– Это котенок ягуара? – спросил Николя.

– Все верно. Он еще совсем маленький, надеюсь, у меня получится его приручить. Но поскольку он может по неосторожности случайно оцарапать детей, придется поначалу подрезать ему когти. Увидите, каким он станет другом.

Взрывы смеха и радостные крики встретили путешественников. Им пришлось рассказать до мельчайших подробностей о драматических событиях, в результате которых в колонии появилось два новых члена. Маленькие сироты не выглядели слишком несчастными. Едва их освободили, как они принялись играть вместе и носиться повсюду со счастливым видом, который свидетельствовал об их полном неведении касательно взаимной ненависти их родителей и катастрофы, за ней последовавшей.