bannerbanner
Гвианские робинзоны
Гвианские робинзоны

Полная версия

Гвианские робинзоны

Язык: Русский
Год издания: 1881
Добавлена:
Серия «Мир приключений. Большие книги»
Настройки чтения
Размер шрифта
Высота строк
Поля
На страницу:
10 из 15

Ангоссо, который немного говорил по-креольски, объяснил вполуха слушавшему его Робену, что выше по течению реки находятся куда более опасные пороги, среди которых высокий Синга-Тете, расположенный чуть ниже места слияния рек Лава и Тапанаони, образующих Марони. Спуск по нему поистине ужасен. Водный поток, зажатый между скал, с ревом устремляется в слишком тесное русло, крутится в пене, низвергается шумными водопадами и попадает в другие теснины, с адским грохотом вырываясь из них бесчисленными водоворотами.

Стремнина Синга-Тете, что в переводе с языка негров бони означает «мертвый человек», необыкновенно губительна. Гребцы здесь бросают весла. Лодкой управляют двое, один впереди, другой сзади. Каждый из них берет длинный крепкий шест, называемый такари, упирая его одним концом в грудь.

Пирога, влекомая как перышко, несется по гребню волны, острому как бритва. Завеса водяной пыли, сверкающая как бриллианты, рассеиваясь над бурунами, ослепляет пассажиров, которые вжались в дно лодки, вцепившись в ее борта. Неукротимое течение сейчас разобьет утлое суденышко о торчащую из воды скалу, этого не миновать. Но человек, стоящий на носу пироги, нагибается, упирает дальний конец своего такари в скалу и, не дрогнув, получает сильнейший удар в грудь, которая отзывается гулко, как тамтам. Опасность миновала, но лишь на минуту. Этот прием повторяется снова и снова, то одним смельчаком, то другим и, как правило, с одинаковым успехом. Наконец, после пяти-шести бесконечных минут смертельного ужаса, пассажиры, насквозь промокшие, оглушенные, на пределе после невероятного напряжения, могут отдышаться в спокойных водах – и на всю жизнь сохранить воспоминание об этой головокружительной гонке, ежеминутно сопровождаемой гулкими ударами такари в грудные клетки их проводников.

Но сейчас от Ангоссо не требовалось демонстрировать подобные акробатические таланты, здесь вполне можно было обойтись веслом. Зоркий глаз сына природы беспрестанно вглядывался в бурные воды реки, и время от времени славный парень замечал великолепную кумару, резвящуюся в быстрине, и говорил себе, что эта прекрасная рыба, с нежной и сочной плотью, ароматным жиром, стала бы отличной добычей. Он с вожделением посматривал на свой большой лук из буквенного дерева, двух метров в длину, из которого он так метко стрелял огромными стрелами с тройным наконечником, никогда не давая промаха.

– Ой-ой, как жалко, что белый муше, и мадам, и ваши детки так рады, что убежать, и теперь шибко спеши, и Ангоссо не можно поймай кумару!

Солнце жарило немилосердно. В довершение всех несчастий горшок с печеным ямсом и бататом перевернулся, когда Робен высаживался на островок, и, спеша убраться оттуда, путешественники не успели погрузить в пирогу ни крошки съестного.

Красноречие Николя как ветром сдуло. В его животе урчало от голода. Дети, сбившись вместе на дне лодки, задыхались от жары и жалобно стонали. Бедные малютки не ели уже довольно давно. А на борту не было совсем ничего… лишь немного теплой воды, зачерпнутой из реки, которая скорее усиливала жажду, чем утоляла ее.

Мучения становились нестерпимыми. Нужно было пристать к берегу, тем более что пороги были уже далеко, а стражники давным-давно отправились восвояси.

Гвианские робинзоны могли больше не опасаться людей, но теперь они оказались лицом к лицу с голодом, не менее грозным врагом.

Наконец, не в силах больше терпеть, совершенно разбитые, задыхаясь и мучаясь от жары в этом адском пекле, с пустыми животами, дети заплакали, и с пересохших губ младшего слетел ужасный жалобный стон:

– Папа… я хочу есть…

Эта тяжкая мольба заставила Робена задрожать всем телом. Мать, измотанная моральным потрясением и нуждой, смотрела на него с тревогой.

Нужно было немедленно что-то предпринять под страхом неминуемой смерти от голода.

– Казимир, – сказал он прокаженному, – нам надо немедленно пристать к берегу. Дальше идти не стоит. Дети просят еды. Скажи, что нам делать? Я готов на все. Усталость ничего не значит. Я сделаю все возможное.

– Надо идти туда, – ответил старик, перемолвившись несколькими словами с Ангоссо.

Пирога повернула налево и под небольшим углом направилась к берегу. Через полчаса беглецы добрались до небольшой заводи, затерянной среди огромных деревьев. Чтобы попасть сюда, им пришлось проплыть по едва заметной протоке шириной не больше метра.

– О, компе, так хорошо. Тут я давай детям чуток молоко и желтки.

Робен с тревогой посмотрел на своего спутника. Он решил, что тот внезапно сошел с ума. Что касается Николя, то он, не понимая по-креольски, уловил лишь два слова: молоко и желтки.

– Бедный старик заговаривается. Я не вижу здесь ни птичника, ни коз, ни буренок, если только эти деревья вдруг не превратятся в кур-несушек или в дойную корову, а пока я не понимаю, откуда все это возьмется.

Несколькими ударами мачете, достойными заправского рубаки, бони свалил на землю целую охапку листьев ваи и марипы. Воткнуть в песок пару жердей, соединить их поперечиной, опереть на нее самые длинные и густые пальмовые листья на манер навеса было для него делом привычным. Через три минуты мать и дети расположились в шалаше, который в Гвиане называется ажупа, на удобном матрасе из свежей зелени.

Робен изнывал от нетерпения, несмотря на быстроту, с которой действовал его чернокожий друг. Последний достал из пироги две плетеных чашки-куи, полностью водонепроницаемых благодаря внутреннему слою растительной смолы, известной как мани, которую добывают из дерева горная маниль, или moronoboea coccinea. Затем, приметив два великолепных дерева высотой более тридцати метров, с гладкими красноватыми стволами, он сделал на них два глубоких косых надреза в нескольких сантиметрах от земли.

И тут произошло чудо, к полному изумлению бравого Николя: в надрезах выступили крупные и густые белые капли, которые слились в струйки и потекли прямо в подставленные под них чашки.

– Но это молоко!.. Настоящее молоко… Кто бы мог представить себе нечто подобное?! – воскликнул он, взяв в руки одну из чашек. – Вот, малыш Шарль, держи, попей молочка, только что от коровы.

Ребенок жадно поднес сосуд к губам и большими глотками выпил живительную влагу.

– Вкусно, правда же, мой дорогой?

– Еще как, – подтвердил мальчик с убежденным видом.

– А теперь дай попить маме, а потом еще Эдмону, Эжену и Анри.

Вторая чашка уже наполнилась до краев. Ее тоже пустили по кругу, и когда все утолили жажду и немного подкрепились, Николя последним припал к ней с таким комичным выражением счастья, что все, не исключая Робена, не смогли удержаться и рассмеялись от всей души.

Это случилось впервые за много месяцев!

– Вот что я вам скажу, патрон, я никогда в жизни не пробовал ничего подобного! Древесное молоко, ну и ну! В Париже о таком и не слыхали, там делают молоко из мозгов животных, крахмала, медонского мела, смешивая их с водой, не всегда чистой. Клянусь, между нами, я готов поверить в то, что они и яйца здесь отыщут. А вот это дерево хорошо бы запомнить. Для начала хотя бы узнать, как оно называется. В начальной школе с ботаникой у нас, честно говоря, было неважно.

– Это балата, – сказал Казимир.

– Как, – воскликнул Робен, – это балата, молочное дерево, mimusops balata? Я много раз проходил мимо подобных, понятия не имея, что это оно. Как видишь, Николя, недостаточно черпать знания только из книг.

– Да, это правда. Тут нужна практика. Дело в том, что на практике…

На этих словах он осекся, и не без причины. С дерева, под которым он стоял, прямо ему на голову, прикрытую плетеной панамой, свалился небольшой круглый предмет, величиной со сливу ренклод.

Он поднял голову и увидел Ангоссо. Тот сидел на большой ветке и смеялся над только что разыгранной им шуткой.

– Яичный желток! – радостно воскликнул Николя, поднимая этот предмет, круглый как шар, твердый и окрашенный в красивый оранжевый цвет.

– Хорошо есть, – сказал Казимир. – Вкусно-вкусно.

– Не стану отказываться. Тем более что их там полно, на всех хватит. Во всяком случае, тут можно быть уверенным, что он не из-под курицы.

И честный парень впился в плод всеми зубами, рассчитывая, несомненно, разделаться с ним одним укусом.

– Ай, – воскликнул он, скорчив рожу, – там внутри цыпленок!

– Как – цыпленок!?

– Это я образно. Птенец этой тридцатиметровой наседки – косточка, и претвердая, доложу я вам. Я уж было подумал, что останусь без зубов. Смотрите, как интересно: у этой косточки разная поверхность. С одной стороны она гладкая, как слоновая кость, и вся блестит, а с другой – шершавая, вся в рытвинах, будто бы ее обработали вручную.

– Но мякоть хотя бы съедобна?

– Не хуже, чем давешнее молоко. Слегка суховато, рассыпчато, но все же вкусно. Честное слово, если это и не настоящий яичный желток, мой желудок воспринял его спокойно. А впрочем, вы можете сами попробовать, – закончил он, спасаясь из-под града плодов, сброшенных бони с дерева.

Яичный желток (именно так называют этот плод в Гвиане) был объявлен превосходным всеми членами маленькой колонии, которые вскоре уснули – мы, конечно, говорим о детях – безмятежным сном.

Робен, почти восстановивший силы этой необыкновенной трапезой, с тревогой думал о завтрашнем дне. Он хорошо знал, что такая пища была хороша, чтобы утолить первое чувство голода, но вскоре ее будет недостаточно. Дети и их мать нуждаются в основательном питании, особенно в этих широтах, где анемия не щадит никого.

Ангоссо, добрый гений этого дня, вывел его из раздумий.

– Я буду делай ручей пьяный, – сказал он без обиняков.

– Как ты сказал? – спросил инженер, думая, что не расслышал.

– Делай ручей пьяный, потом бери рыба. Делай пьяный с нику, она тут много везде.

– Оно так, – подхватил Казимир. – Рыба любить нику. Пей его и давай пьяный, как индеец.

– А что потом?

– Бери рыба, давай копти и кушай все вместе.

– Я не понимаю, что ты хочешь сказать, но действуй, друг мой, опьяняй ручей, ты знаешь, как лучше. Я могу чем-то помочь?

– Нет, будь тут, с мадам и детки, бони идти искай нику.



Лесного негра не было почти час, Робену казалось, что время тянется слишком долго, но вот Ангоссо вернулся, нагруженный, как мул контрабандиста.

Но, в отличие от весьма покладистого непарнокопытного, которого несправедливо считают упрямым и которое носит свою поклажу на спине, двуногий обитатель тропиков нес громадную связку свежесрезанных лиан на голове.

Вязанка весила не меньше сорока килограммов и состояла из коричневатого цвета лианы с побегами, нарезанной на полуметровые отрезки, собранные пучками вроде тех, какие делают из лозы французские виноградари. В другой руке бони держал букетик из желтых цветов и листьев. Робен, как искушенный ботаник, тут же его узнал.

– Вот пьяный дерево, – сказал Ангоссо, сбросив наконец свою ношу с глубоким выдохом облегчения.

– Нику, – уточнил радостно Казимир.

В этот момент старший из мальчиков проснулся и с любопытством выглянул из шалаша. Отец подозвал его:

– Гляди, Анри, вот дважды подходящий случай, чтобы начать изучать ботанику. Нам, несомненно, придется провести здесь много дней, возможно даже долгие годы. И все это время наше существование будет зависеть только от природы. Поэтому в самое ближайшее время нам нужно будет познать ее как можно глубже, чтобы мы могли в полной мере пользоваться ее плодами. Стремление жить усилит нашу тягу к знаниям. Ты понимаешь, о чем я говорю, сынок?

– Да, папа, – ответил тот, глядя ему прямо в глаза умным и ласковым взглядом.

– С помощью этого растения – его род и семейство мне известны, но о его свойствах до сегодняшнего дня я не имел никакого представления – наши товарищи намерены добыть нам очень много рыбы. Это очень ценное знание, и нам нужно научиться, чтобы пользоваться им в будущем. Эти цветы и листья, их надо хорошенько запомнить…

Мальчик взял букет из рук Ангоссо, внимательно посмотрел на него, как будто делая усилие, чтобы закрепить в памяти их вид и особенности.

Робен продолжал:

– Это растение из семейства бобовых, к нему же принадлежит и акация. По странному совпадению, растение, которое поможет нам прокормиться, носит наше имя – robinia nikou, в честь нашего однофамильца Робена, садовника Генриха IV, давшего свое имя семейству робиниевых. Туземное слово «нику», мне кажется, добавил Обле, чтобы обозначить разновидность, которую ты видишь сейчас. Ты все понял и запомнил?

– Да, папа, я теперь везде узнаю робинию нику.

– Муше, давай ходи сюда, – вмешался Ангоссо. Пока отец с сыном разговаривали, он успел перегородить течение ручья легкой плетенкой из веток с листьями.

Затем он положил в каноэ свои вязанки лиан, усадил туда отца с матерью, четверых детей и Николя с Казимиром, схватил весло, быстро пересек заводь, сформированную устьем ручья, которую тот пересекает, как Рона – Женевское озеро, и причалил к противоположному берегу потока, исчезавшего в лесных дебрях.

Через несколько минут здесь был готов новый шалаш из ветвей и листьев, необходимый элемент любой остановки в этих лесах. Теперь Ангоссо мог заняться опьянением ручья. Один из берегов представлял собой каменную россыпь. Такие камни красноватого цвета, изъеденные, как губка, здесь называют «ноздреватыми». Он присел на корточки над одним из них, взял пучок нику, обмакнул его в воду, положил на другой и принялся колотить по нему как одержимый толстой короткой дубинкой, зажатой в правой руке. В одно мгновение побеги лианы превратились в кашу.

Сок растения брызгал во все стороны и стекал в ручей, окрашивая воду в красивый опаловый цвет.

– И это все? – спросил Робен.

– Да, муше, – ответил бони, снова принимаясь за работу.

– В таком случае я могу тебе помочь, не думаю, что это слишком сложно.

И, подкрепив слова действием, бывший заключенный поспешил повторить то, что делал его полудикий учитель. Так они измельчили весь запас лианы, принесенный Ангоссо. Молочно-белые воды ручья, завихряясь, постепенно вливались в маленькую заводь, и ее поверхность тоже стала отливать перламутром.

– Ай, вот так хорошо. Теперь надо чуток ждать.

Бони, с проницательностью, свойственной людям его расы, превосходно выбрал место для рыбалки. В заводь, перегороженную плетенкой, могла попасть не только рыба из ручья, но и та, что обитает в затопленных саваннах, в реке Марони, и даже некоторые морские рыбы, занесенные приливом в эти места, откуда до океана по меньшей мере сто десять километров, – другими словами, все разновидности гвианской рыбы.

Ждать пришлось недолго. Беспокойные и внимательные глаза Ангоссо вскоре увидели, что на поверхности воды в центре заводи появились какие-то слабые точки и легкое волнение.

– Вот так. Теперь давай ходи к плетенка.

Робен собирался отправиться туда один, оставив жену и детей под присмотром Казимира и Николя, но те настаивали с таким жаром, что пришлось взять с собой всех. О том, чтобы пройти через лес, нечего было и думать, так что им пришлось снова воспользоваться пирогой.

Внезапно их глазам предстало необыкновенное зрелище. Озерцо словно внезапно вскипело. Впереди, позади, справа и слева от пироги рыбы всех цветов и форм, самой разной величины, поднимались на поверхность воды, исчезали на мгновение, тут же всплывали кверху брюхом и так и замирали, как мертвые. Но они всего лишь были одурманены, опьянены соком нику, не способны уплыть, спрятаться или защищаться.

Их здесь были тысячи, они разевали рты, топорщили жабры, били по воде непослушными плавниками, все это напоминало неуклюжую жестикуляцию пьяницы. Некоторые были не больше десяти сантиметров в длину, другие достигали полутора метров.

Лодка направилась к изгороди, куда всю рыбу неумолимо сносило течением. Ангоссо, не теряя ни минуты, по пути оглушил ударами мачете несколько непокорных аймар и акул-молотов, злобных существ, которых стоило особенно опасаться.

Чем ближе лодка приближалась к плетню, тем гуще становилась поверхность запруды.

Дети в полном восторге били в ладоши, оглашая водную гладь криками радости. Пирога едва могла плыть, упираясь носом во внезапно образовавшуюся живую отмель, так что Ангоссо пришлось расчистить проход ударами весла. Это было чудо, мираж, настоящая волшебная рыбалка!

Перед тем как они причалили, Робен настрого запретил детям прикасаться к рыбам: многие из них опасны, укус некоторых видов – смертелен.

Перед изгородью скопилось не менее полутонны мертвецки пьяной рыбы. Но как вытащить ее на берег? С этим вопросом Робен обратился к бони, поскольку и речи не было о том, чтобы залезть в воду, рискуя наступить на ядовитый шип или попасть в зубы пираньи.

Ангоссо довольно ухмыльнулся и без лишних слов развернул свой большой гамак с большими ячейками, сплетенный из прочной хлопковой веревки индейцами из племени рукуйенов. Обе стороны гамака завершались крепкими длинными петлями из той же веревки. Он положил в него камень для тяжести, забросил его в ручей и подал одну из петель Робену, оставив другую у себя. Тот сразу же понял его замысел, и, объединив усилия, они вытянули из заводи битком набитый всеми представителями водной фауны Гвианы гамак, превращенный в сеть.

Самых крупных рыбин методично оглушали ударами мачете в тот момент, когда они покидали родную стихию, переходя из одурманенного состояния к небытию, как члены секты Старца Горы после слишком усердного употребления гашиша. Едва опорожнив, сеть из гамака забрасывали снова, и вскоре на берегу выросла целая гора рыбы, несмотря на протесты Робена, твердившего, что пора остановиться.

Здесь скользили, извивались, трепыхались рыбы круглые и плоские, с чешуей и без нее, с пастями, усеянными зубами, и гладкими челюстями, с ядовитыми шипами и длинные, как змеи.

Парасси (mugil alba), гуасы, робалы, кефаль и даже ботусы, поднявшиеся вверх по реке, так же как и великолепный желтый машуаран (silurus mystus) с золотым отливом, весом в десять килограммов; аймары с громадными головами, превосходные в пиментаде, кумару с их ароматным жиром, прожорливые пираньи, пресноводные скаты с тремя или даже четырьмя парами глаз кирпичного цвета и опасным шипом на хвосте; кунани, массороны, белые карпы, кулиматы, рыбы-луны, оккароны, барбарош, настоящая присоска, которая цепляется к скалам, жуткая на вид, но очень вкусная, все они перемешались с еще бог знает каким количеством других видов, которых нет ни в одной книге по ихтиологии и которых нужно указывать под их туземными названиями.

Таковы, например: кулан; рыба-агути с крупной пустотелой головой и почти без хвостового плавника, желто-рыжего цвета, как шерсть агути, которого она напоминает еще и формой тела; рыба-мадам, маленькая и пятнистая, словно форель; рыба-жаба с отталкивающей головой амфибии и буроватой бородавчатой кожей, очень вкусная, несмотря на ужасную внешность; мертвый язык, патагай, горре, папу, прапра; аяйя, обитательница болот; крупия; рыба-приманка, которую так называют лесные негры, потому что ее используют в качестве приманки для более крупной рыбы, похожая на нашу корюшку, и так далее.

Среди известных и хорошо описанных видов стоит упомянуть большеглазок (cottus gobio), живородящих рыбок двенадцати – двадцати сантиметров в длину, без чешуи, но с огромными, словно налитыми кровью глазами, которые обладают удивительной ловкостью. Они способны выпрыгивать из воды и преодолевать десятком последовательных прыжков расстояние в тридцать и даже сорок метров. Эта рыба предпочитает мелководье и в некоторых местах водится в таком изобилии, что если выстрелить там в воду из ружья, заряженного дробью, то можно поразить две или три дюжины рыбешек. Это бесподобная еда, так же как атипа и горре, закованные в панцири, вроде тех, что носят броненосцы, из которых их можно извлечь только после приготовления. И наконец, в завершение этого длинного и все же неполного списка, обратим внимание на самую странную рыбу из всех, из семейства сомовых, под названием пемеку.

Бони только что снес голову одной из них, настоящей громадине. К удивлению Робена, из ее жабр с гипертрофированными створками, образующими что-то вроде валика вокруг тела, вырвалась целая компания маленьких пемеку, размером не больше сигареты.

Видя, что белый друг по-настоящему изумлен, Казимир рассказал ему о повадках этой любопытной рыбы. Во время нереста самец-пемеку собирает икру и держит ее в промежутках, похожих на те, что составляют зубья расчески, которые находятся в его жабрах. После того как из икринок появляются мальки, они не покидают это спасительное убежище в течение нескольких первых дней. По мере того как малыши подрастают, они покидают жабры, но держатся рядом с отцом, который также заботится об их пропитании. При малейшей опасности самец раскрывает жабры, как наседка – крылья над цыплятами, и перепуганные мальки всей гурьбой устремляются туда.

– Он хороший папа, муше. Уходить, когда детки стать сильный.

Робен хотел схватить одного из них, чтобы рассмотреть повнимательнее, но прокаженный остановил его:

– Нет, компе, не можно трогай эта зверь. Шибко плохой, злой, кусай, как скат.

Между тем Ангоссо не собирался останавливаться, хотя на берегу было уже столько рыбы, что ее хватило бы, чтобы накормить полтораста человек. Но, опьянив ручей, честный малый желал заполучить всех его обитателей. Единственное, на что он согласился, – выбрасывать самую маленькую рыбешку обратно в воду. Эта гора потенциальной пищи распаляла его. Он намеревался есть без остановки несколько последующих дней, не важно, что часть добычи неминуемо испортится, а после ему, возможно, придется голодать целую неделю.

Какая разница? Лесным неграм, как и краснокожим, экономия несвойственна. Когда им случается добыть майпури (тапира), все племя, большое или маленькое, принимается за пять-шесть сотен килограммов мяса, и все от мала до велика, от детей до стариков, объедаются до колик.

Бони остановился на мгновение, заметив большого угря длиной не меньше полутора метров. Он извивался в траве – то ли не такой одурманенный, как другие речные жители, то ли уже «протрезвевший» после воздействия нику. Робен занес над ним мачете.

– Не можно, не бей его, муше, – вскрикнул Ангоссо.

Но было уже поздно. Клинок обрушился на голову рыбины из семейства мягкоперых. Но странное дело, тесак вдруг выпал из руки инженера, а сам он испустил крик удивления, граничащего с болью.

– Это угорь-трясучка, плохой, очень злой, – сказал Казимир.

– Папа, папа, тебе больно? – закричали дети.

– Нет, малыши, – ответил тот, улыбаясь. – Все в порядке, это пустяк.

– А что это, что сделало тебе больно?

– Электрический угорь.

– О, электрический, вот это да, совсем как наш телеграф! – в восхищении заявил Эжен.

– Нет, – мягко возразил ему Анри. – Я тебе расскажу, что это, я знаю, потому что читал об этом. Эта рыба вырабатывает электричество, как электрическая машина, где надо крутить стеклянную круглую пластину между двумя шерстяными прокладками. Ну вот, если дотронешься до этой пластины пальцем, то тебя сильно ударит током. А этот угорь тоже может ударить разрядом тока, как будто у него в голове электрическая машина. Скажи, папа, я же прав?

– В целом да, сынок. Твое объяснение и верно, и весьма уместно. Оно, правда, не совсем полное, но пока что этого достаточно. У нас еще будет возможность как следует изучить это необычное животное. Только помните, что трогать его очень опасно. Электрический разряд для угря – такое же средство защиты и нападения, как ядовитые зубы у змей. Поэтому будьте осторожны и никогда не прикасайтесь ни к животным, ни к насекомым, если меня нет рядом.

– Угорь-трясучка такой вкусный, когда копченая, – сказал в свою очередь Казимир.

– Да, так и есть. Я и забыл о том, что всю эту рыбу надо закоптить. К счастью, Ангоссо не тратит время на болтовню, а занят делом.

– Он готовит нам поесть, – вступила в разговор мадам Робен, – а мы даже не можем ему помочь. Как бесполезна наша цивилизованность по сравнению с их так называемой дикостью.

– Но мы встретились совсем недавно! А теперь нам известно, как опьянить ручей. Совсем скоро мы научимся коптить, и не только рыбу, но и любое другое животное, пригодное в пищу. Посмотрите, ловкость этого бони и впрямь удивительна. Он просто несравненный дровосек!

Ангоссо старался изо всех сил, буквально за четверых. Славный малый знал, что белые очень голодны, что рези в желудке, на некоторое время усмиренные «яичными желтками» и молоком балаты, вскоре возобновятся с удвоенной силой.

Сначала он вбил в землю четыре колышка с рогатинами на концах, возвышающиеся над землей примерно на пятьдесят сантиметров, и соединил их жердями, чтобы получился идеальный квадрат со стороной в четыре метра. Затем он уложил на жерди штук двадцать – двадцать пять прутьев одинаковой длины и получил гриль легкой конструкции – местные называют его «букане» – весьма впечатляющих размеров.

На страницу:
10 из 15