Гвианские робинзоны

– О, лишения меня не пугают. У меня достаточно сил, чтобы вынести все. У моих детей больше нет родины, они обретут новую рядом со своим отцом. Уж лучше жить здесь, в этой нищей стране, чем во Франции, которая преследует нас и которую я была вынуждена покинуть, хоть и со слезами на глазах.

– Помимо прочих необходимых предосторожностей, – добавил капитан несколько смущенно, явно взволнованный вопреки его холодной сдержанности, – я просил бы вас, мадам, прибегнуть к одной уловке, чтобы обвести вокруг пальца ваших соотечественников, исключительно на тот случай, если нам придется пристать к французскому берегу.

– Скажите, что я должна делать? Говорите же, я готова!

– Если вас увидят одну, то есть с детьми, но без мужа, в таком месте, это немедленно и вполне резонно повлечет за собой ненужные вопросы… Вы бы не стали возражать, если бы я сыграл роль их отца… на какое-то время?.. Кстати, вы говорите по-английски?

– Как на родном языке.

– Великолепно. Не произносите ни слова по-французски. Если кто-то заговорит с вами или вдруг спросит о чем-то, отвечайте только по-английски. Теперь дети… ваш старший сын тоже владеет английским?

– Вполне.

– Хорошо, постараемся сделать так, чтобы остальных мальчиков вовсе никто не увидел. Мое судно сделает остановку в Альбине, возле фактории, основанной голландским купцом. Под предлогом семейной увеселительной прогулки, предположим к порогам Эрмина, я препоручу вас людям из моего экипажа, двум чернокожим, в которых я полностью уверен. Они высадят вас на небольшом островке в трех четвертях часа пути от перекатов, снабдят всем необходимым и останутся в вашем распоряжении. Я не двинусь с места до тех пор, пока они не вернутся с письменным подтверждением вашей благополучной встречи с мужем.

– Хорошо, месье. Я безусловно согласна на все. Что бы ни случилось, я выстою. Я давно уже попрощалась с цивилизованной жизнью. Цивилизация лишила меня счастья. Может быть, первобытная жизнь принесет нам облегчение, успокоит нашу боль и восполнит наши утраты. В любом случае, месье, прошу наших неизвестных благодетелей в вашем лице принять мои уверения в самой глубокой и неизменной признательности. Где бы вы ни были, какую бы судьбу нам всем ни уготовило будущее, тот, кто страдает и ждет, будет благословлять вас, и эти маленькие бедные изгнанники всегда будут благодарить вас вместе с ним.

Лишенные родины пассажиры и вправду, как сказал таинственный капитан, принесли удачу «Тропической птице». На памяти гвианских матросов подобное плавание никогда еще не совершалось так быстро. Тендер шел с такой скоростью, что через тридцать шесть часов после того, как он вышел из устья реки Суринам, вахтенный увидел остров Клодильды, расположенный близ мыса Галиби, формирующего левый берег устья Марони.

Ширина реки здесь такова, что французский берег едва различим. Судно с поднятым на корме флагом вошло в фарватер, благополучно преодолело отмель и, держась поближе к голландскому берегу, бросило якорь у поста Альбина, миновав причал французской исправительной колонии.

Избежав этой опасности, капитан тут же занялся поисками туземной лодки. Найдя подходящую, он немедленно нанял ее, велел соорудить над средней частью навес из пальмовых листьев, чтобы защитить пассажиров от палящего солнца, и щедро нагрузил ее припасами. К счастью, в поселке оказался негр бони, который собирался вернуться в свою деревню, расположенную в двух неделях плавания на веслах вверх по течению Марони. За несколько безделушек он согласился присоединиться к паре матросов. Такое подспорье в лице человека с опытом речных путешествий стало еще одной неожиданной удачей. С таким везением до порогов Эрмина можно будет добраться за двенадцать часов вместо двадцати.

Для пущей безопасности было решено отправиться ночью, и путешествие прошло так же гладко, как и предыдущее плавание.

Мадам Робен с детьми, все еще оглушенные фантастической чередой событий, уже несколько часов находились на крошечном островке более или менее округлой формы диаметром от силы сто метров. Это был настоящий букет зелени с собственным маленьким пляжем из мелкого песка и гранитной скалой.

Маленькие робинзоны, совершенно счастливые, оглашали окрестности радостными воплями. Николя, оправившийся от морской болезни, решил, что жизнь прекрасна. Лагерь разбили сразу же по прибытии. Бони успел изловить великолепную аймару, которая теперь жарилась над костром. Вся компания собралась было устроить здесь первый обед, как вдруг вдали, на французском берегу, примерно в двух километрах от островка, появилось легкое облачко дыма, за которым после долгого интервала послышался слабый звук выстрела. Черное пятнышко, не что иное, как лодка, отделилось от берега и быстро достигло середины реки. Послышался второй выстрел, и другая лодка пустилась в погоню за первой, отставая от нее не больше чем на триста-четыреста метров.

В этих местах любое происшествие становится событием. А нечто подобное немедленно приобретает ранг сенсации. В первой лодке, очевидно, находились беглецы, которых нужно было задержать любой ценой, раз преследователи без колебаний открыли по ним огонь.

Первая лодка приближалась. Она опережала вторую, но ненамного, идя по диагонали к голландскому берегу. Вскоре стало видно, что в ней находятся двое мужчин, гребущих без остановки. В другой было четверо, двое из них вооружены ружьями.

Беглецы явно стремились скрыться за островком от тех, кто в них стрелял. Это было единственно возможное решение.

Мадам Робен почувствовала, как сжалось ее сердце. Что за трагедия происходит на ее глазах в этой проклятой каторжной стране? А ведь они прибыли лишь несколько часов назад…

Дети испуганно молчали. Николя довольно неловко пытался зарядить двуствольное ружье, подарок голландского капитана.

Преследователи, разгадав замысел беглецов, пытались перерезать им путь и стреляли без остановки. Очевидно, их ружья обладали отличной дальнобойностью, поскольку потрясенные зрители этой дикой сцены несколько раз увидели фонтанчики от пуль совсем рядом с пирогой беглецов.

Она была уже не более чем в ста метрах от острова. И тут прицельный выстрел начисто срезал рукоятку весла первого гребца. Он тут же схватил другое и принялся грести еще быстрее.

Несмотря на то что он повернулся лишь на секунду, можно было разглядеть, что это белый человек. Позади него греб негр с непокрытой головой.

Все поплыло перед глазами мадам Робен. Ей показалось, что небеса, раскаленные до предела, раскололись и рухнули под своей тяжестью.

Шатаясь, она сделала несколько шагов по направлению к лодке, ее глаза блуждали, рот приоткрылся, пальцы мучительно сжались… Страшный, сдавленный, безумный крик вырвался из ее груди:

– Это он!.. Это в него стреляют!..

И она как подкошенная рухнула на песок.

Глава VI

Пейзажи тропического пояса. – Возвращение «Надежды». – Безрезультатные выстрелы. – Ловкий маневр. – Вместе! – Через пороги. – Водопад Эрмина. – Искусство гребцов Марони. – Папа, я хочу есть!.. – Молочное дерево. – Смятение уроженца Сент-Уэна. – Растительный желток. – Мертвецки пьяные рыбы. – Робиния нику, или опьяняющее дерево. – Чудесная рыбалка. – Электрический угорь. – Робинзоны становятся буканьерами. – Кому они обязаны счастьем? – Приключения тигра, съевшего острый перец. – У повелителя джунглей разыгрались колики.

Буквально погребенные под непроницаемой толщей зелени, изгнанник и старый негр долго томились в ожидании освобождения.

Мысль о погребении, навевающая образ шахтеров, навеки исчезнувших в сумрачных галереях угольных шахт, может поначалу показаться абсурдной, особенно когда речь идет о пребывании в лесу. Но ни в подобном сравнении, ни в самом слове нет ни малейшего преувеличения.

Все потому, что самые чрезмерные досужие гиперболы, самые смелые метафоры, самые энергичные эпитеты едва ли способны выразить гнетущее впечатление беспредельного одиночества и полной изоляции, которое возникает в некоторых закоулках этой глуши.

Только вообразите себе ярусы густой листвы, вздымающиеся один за другим до бесконечности, словно зеленые горы; шеренги гигантских стволов, которые удваиваются, удесятеряются и продолжают множиться стократ, превращаясь в сплошную стену; лианы, соединяющие стволы и служащие карнизами для бесконечных зеленых занавесей, и вы не сможете не подумать о неизмеримой бездне, о кромешной тьме бездонных шахт, о сырых подземельях. Лишь они могут сравниться с антуражем чудовищно могучей экваториальной природы, имя которой девственные леса.

Вам, должно быть, знакомы темные закоулки старого Парижа с изъеденными плесенью домами, со склизкими мостовыми и атмосферой затхлости, вроде улицы Мобюэ, улицы Венеции или улицы де Брантома? Солнце никогда не осушало бегущих по ним грязных ручейков, здесь никогда не услышишь стука колес кареты, даже ночные фонари здесь едва теплятся, будто вот-вот погаснут от сырости.

Вы когда-нибудь смотрели с крыши в эти узкие дворы, мрачные, как колодцы, на дне которых копошатся смутно различимые существа, бесформенные и практически одинаковые на вид?

Притом что в двух шагах от этих клоак нет ни малейшего недостатка в свежем воздухе и ярком свете и вся роскошь большого города выставлена напоказ во всем своем великолепии.

Таковы леса Гвианы, где наряду с восхитительными чудесами тропиков встречаются подобные медвежьи углы, не менее темные и безнадежные, но куда более мрачные.

Все дело в том, что здесь соединяются две созидательные силы невероятной мощи. С одной стороны, это экваториальное солнце, чьи неумолимые лучи сверх всякой меры нагревают эти знойные края, названные так неспроста; с другой – жирная и влажная почва, сформированная вековыми органическими отложениями и до предела насыщенная питательными веществами.

Крошечное семечко, скромный зародыш древесного гиганта, мгновенно и буйно прорастает в этой питательной среде. Побег вытягивается прямо на глазах, как в огромной теплице, и через несколько месяцев превращается в дерево. Его крона стремится вверх, а тонкий ствол твердеет, и кажется, будто солнце высасывает земные соки через большую соломинку для питья.

Молодому дереву требуется воздух. Ему нужен свет. Его бледные листья, чахлые, как у всех растений, что прозябают во тьме, нуждаются в хлорофилле, их главном красителе, как человеческая кровь – в гемоглобине. И только солнце может его дать. Поэтому единственной заботой юного растения становится постоянный рост в стремлении к его горячим поцелуям. Ни одна сила в мире не способна укротить этот порыв. Рано или поздно молодые деревья пронзают плотный лиственный свод и добавляют новые капли к зеленому океану.

Это буйство тропической растительности производит невероятное, поразительное впечатление. Чтобы составить о нем представление, лучше всего самому оказаться под переплетением огромных ветвей, сливающихся воедино где-то там, под самыми облаками, прикоснуться к чудовищным корням, под которыми беспрерывно происходит таинственное зарождение новой жизни.

О, как жалко выглядит человек, с трудом пробирающийся в этой неодолимой чащобе! Как медленно он идет среди гигантских деревьев! И все же он движется вперед, с компасом в одной руке и с мачете в другой, похожий на сапера, занятого подкопом, или на муравья, роющего нору у подножия горы.

В таких растительных катакомбах и пришлось жить нашим героям после постигшего их двойного несчастья. Они не имели почти никакого представления о времени, им не хватало света и воздуха. Птичье пение никогда не нарушало здешней могильной тишины. Пернатые обитатели джунглей избегают залетать в этот бурелом, опасный даже для хищных зверей. Здесь почти не растет трава, еще меньше цветов, только скользкий, зеленоватый, как губка распухший от воды мох на корнях, напоминающих постаменты колонн готического собора. А подо мхами кишмя кишит целый мир змей, ящериц, жаб, сколопендр, пауков-крабов и скорпионов.

Друзья уже почти месяц пытались выжить в этом рассаднике лихорадки, где жизнь в принципе казалась невозможной, даже их костру не хватало кислорода, чтобы как следует разгореться в разреженной атмосфере подлеска.

Их существование можно было бы сравнить с жаровней с тлеющими углями, которые никак не сгорят дотла.

Каждые два дня Робен ходил на поляну Казимира и приносил оттуда еду: ямс, бататы, маис и бананы. Этого скудного пропитания, по правде говоря, хватало лишь на то, чтобы заглушить болезненное чувство голода, не дать ему задушить их костлявыми пальцами. К счастью, человеческое существо порой обнаруживает удивительную стойкость.

Отшельники тщетно томились в ежеминутном ожидании сигнала, но однажды утром Робен, в пятнадцатый раз проходя по илистому руслу ручейка, вдруг подскочил, словно увидел змею. Прямо перед ним на воде болталась легкая лодка с четырьмя веслами, привязанная к толстому корню. Сомнений быть не могло. Это была она, та самая пирога, которую выдолбили и выстругали они с Казимиром, назвав ее «Надеждой», и которая так загадочно исчезла.

По какому невероятному стечению обстоятельств она могла оказаться здесь в нужную минуту и в полной готовности? В центре пироги лежала большая связка спелых бананов. Кроме того, здесь было несколько запеченных в золе бататов и клубней ямса и, что самое удивительное, дюжина сухарей и бутылка джина. Лодку, вероятно, затопили вскоре после ее пропажи, поскольку борта были совершенно мокрыми и грязными и местами даже покрылись мелкими водными растениями.

Несмотря на всю необычность чудесного возвращения пироги, инженер ни на секунду не стал об этом задумываться. Он мечтал лишь о том, чтобы поскорее вырваться из этой сырой темницы, и решил позже поразмыслить над этой загадкой.

Он бегом поспешил к месту их стоянки.

– Казимир, мы уходим!

– Куда мы идти, компе?

– Наша пирога вернулась. Не знаю как, но она здесь, совсем рядом. Это значит, что приток свободен, можно в этом не сомневаться. Наконец-то мы можем убраться из этого проклятого места и отправиться на Марони.

– Так хорошо, моя идти с вами.

Было бы излишне приводить здесь весь поток восклицаний и удивленных вопросов доброго старика. При этом он делал ничуть не меньше, чем говорил. Казалось, что его нога, раздутая от слоновой болезни, весит столько же, сколько и другая, здоровая. Бедный кокобе передвигался чуть ли не рысью и управился со сборами так быстро, что занял место в лодке одновременно со своим компаньоном.

Жестоко изуродованное болезнью черное лицо озарилось детской радостью, когда Казимир почувствовал в своих скрюченных пальцах рукоятку весла. Челнок, ведомый парой гребцов, тихо проскользнул по ручейку, едва задев береговые заросли трав, и вышел в более широкую протоку.

Кругом было спокойно, ничто не мешало их бесшумному движению. Они снова увидели дневной свет. Внимательно глядя по сторонам, прислушиваясь к малейшему шороху, напрягая мускулы, друзья плыли вперед. Весла бесшумно, без единого всплеска входили в воду, при этом надо было стараться не стукнуть веслом о борт пироги.

Так они без происшествий прошли мимо лесоразработки, с виду совершенно безлюдной. Пирога ловко обогнула несколько громадных бревен, привязанных к пустым бочкам вместо поплавков, которые дрейфовали по воле течения по направлению к Марони. Все было как нельзя лучше. Через несколько минут они пройдут опасный участок, Спаруин расширился к своему устью, и беглецы заметили простор большой реки.

Они на минуту остановились, внимательно осмотрели оба берега, пристально изучили малейшие неровности на поверхности земли, все древесные стволы и корни. Ничто не показалось им подозрительным.

– А теперь вперед, и как можно быстрее, – негромко сказал Робен.

Легкая лодка понеслась стрелой по водам Марони. До едва различимого противоположного берега предстояло проплыть около трех километров.

Друзья наконец почувствовали себя в безопасности. От враждебного берега их отделяло почти четыреста метров, как вдруг позади послышались крики ярости и взрывы проклятий.

Прогремел выстрел. Стрелок, очевидно, неважно прицелился – пуля взметнула воду метрах в двадцати от пироги.

– Вперед, Казимир!.. Вперед… – прохрипел Робен, навалившись на весло, выгнувшееся от напора.

Крики преследователей, отраженные поверхностью воды, ясно донеслись до ушей беглецов:

– Стой, стрелять буду! Стой!

Новый выстрел, а за ним еще один подтвердили этот свирепый окрик.

Изгнанник повернул голову и увидел, как ялик с двумя парами уключинных весел отвалил от берега и пустился за ними в погоню.

– Смелей, старина, вперед! Им нас не догнать… Ах, бандиты! Мы вам не по зубам, в любом случае живым я не дамся!

– Оно так. Идти вперед, эта злой люди нас не поймай.

– Правь к острову, видишь, прямо перед нами… пусть подумают, что мы хотим там причалить.

– Так хорошо, верно говорить.

– Когда мы будем рядом с ним, то повернем и обогнем остров. Так мы спрячемся от пуль, по крайней мере на время.

Расстояние между пирогой и островком стремительно сокращалось. Погоня не отставала, там тоже гребли яростно и изо всех сил. Выстрелы раздавались один за другим, впрочем без особого успеха, пока один из них не перебил весло Робена.

Тот гневно вскрикнул, схватил запасное весло и поднял голову. На звук его голоса отозвался отчаянный крик его жены, мгновенно узнавшей мужа.

Он увидел фигуру в черном, рухнувшую на песок, детей, растерянно бегающих по берегу, жестикуляцию негров. Какой-то мужчина в европейском платье бросился на помощь…

Это не могли быть враги. В этом душераздирающем крике не было угрозы.

Но эта женщина… дети… в таком месте?

Боже милосердный!

«Надежда» уже была в каких-то восьмидесяти метрах от островка. Робен, прямой как стальная балка, с напряженными до оцепенения мускулами, совершал одно из тех невероятных физических усилий, при которых человек может сломаться, если наткнется на непреодолимое препятствие. Пирога неслась по волнам как на крыльях. И вот нос лодки пропахал берег, глубоко вонзившись в песок. Робен выпрыгнул из лодки одним махом, словно тигр, и, приподняв неподвижное тело жены, уставился расширенными от ужаса глазами на онемевших, перепуганных детей.

Враги быстро приближались. Беглец узнал Николя, увидел негра бони, опирающегося на ружье, большую лодку с навесом из листьев.

– Месье Робен, – заорал рабочий.

– Николя, ко мне!.. Скорее в лодку! А вы держитесь, останьтесь здесь, – крикнул Робен голландским матросам.

С этими словами, обхватив левой рукой все еще бесчувственное тело жены, правой он схватил за одежонку младшего сына, бросился к другой лодке и уложил их там, в то время как Николя привел остальных детей в сопровождении старого Казимира.

– Все на борт! – скомандовал Робен.

Бони повиновался без слов, вместе со всеми.

– Весла!

Один из голландских матросов выполнил приказ. Казимир занял место на носу, Робен посередине, бони наизготове уселся на задней скамье.

– Толкай!..

И пирога рванулась вперед. Суринамские негры остались на островке с завязшей в песке «Надеждой», все еще ошеломленные этой странной сценой.

Бони понял, в чем состоял замысел француза. Он вырулил пирогу так, чтобы обогнуть остров. Преследователей не было видно. К счастью, Робену удалось выгадать немного времени до того момента, как тюремная стража поймет, что на островке никого нет, кроме матросов с «Тропической птицы».

Погоня вскоре возобновилась, правда без особой надежды на успех. Хотя большая пирога весила больше и была тяжелее нагружена, чем легкая «Надежда» беглецов, но помощь негра бони оказалась неоценимой. Он один стоил целой команды гребцов.

Увы, но они все еще оставались в пределах досягаемости ружейного выстрела, и Робен, при всей его стойкости и презрении к опасности, дрожал при мысли о близких, которых он только что снова обрел столь чудесным образом. Налегая на весло, полностью сосредоточенный на маневре, ведущем ко всеобщему спасению, бедный отец едва успел украдкой бросить нежный взгляд на мальчиков, дрожавших от страха.

Их мать понемногу приходила в себя благодаря тому, что Николя усердно, но неумело брызгал ей в лицо холодной водой.

– Спасен… он спасен, – выговорила она наконец.

– Отец!.. Отец, они снова будут стрелять! – крикнул Анри, старший из детей.

И в ту же секунду, не успел он договорить, пуля чиркнула о борт лодки и подняла фонтанчик брызг над поверхностью воды.

И тут Робена, который даже не успел обнять свою храбрую жену, преодолевшую все невзгоды, своих милых малышей, по которым он так тосковал, охватила слепая ярость к тем, в чьих сердцах не было ни намека на человечность. Он простил Бенуа, своего палача. Он спас ему жизнь. Но тогда Робен рисковал лишь своей жизнью. А теперь преследователи угрожают его близким. Пуля может попасть в любого из них… у него на глазах!

Его глаза налились кровью, лицо, напротив, мертвенно побледнело. Рискуя замедлить ход лодки, он схватил длинное ружье лесного негра. Оно было заряжено дробью. Бони, разгадав его мысль, вынул изо рта две пули, которые он беспрестанно перекатывал от щеки к щеке, и мгновенно вогнал их в стволы.

– Мерзавцы, у вас нет ни души, ни сердца! – крикнул беглец. – Не приближайтесь, или я вас убью!

Охранники опустили оружие, впечатленные его решительным видом, не решаясь противостоять отчаянному человеку такого склада. Впрочем, им по-любому вскоре пришлось бы прекратить погоню, поскольку шум воды возвещал близость речных порогов.

Пирога приближалась к перекату Эрмина.

Только негр из племени бони по имени Ангоссо был способен преодолеть эту полосу острых, торчащих из-под воды камней, вокруг которых бешено крутилась и пенилась бурная речная волна. Двумя взмахами весла он развернул лодку, одновременно крутнувшись на месте, и оказался впереди.

Казимир и Робен тоже развернулись на своих скамьях, чтобы плыть лицом вперед, и счастливый отец наконец-то смог увидеть своих милых детей и их отважную мать.

Малыш Шарль, не сознавая грозящей опасности, радостно захлопал в ладоши.

Оставим же их на некоторое время, пусть насладятся счастьем долгожданной встречи, и в нескольких словах объясним, почему инженер и прокаженный оказались на перекате Эрмина, тогда как, по их расчетам, они должны были добраться до него только через четыре часа плавания после выхода из ручья в Марони.

Это произошло из-за путаницы в географических названиях. Слабое знание этих мест Робеном вполне извинительно. Что до каторжника Гонде, то он, сообщая беглецу, что это ручей Спаруин, был полностью уверен в своей правоте, и тем не менее он ошибался. Маленькая лесосека, где он работал в качестве лесного разведчика, находилась пятнадцатью километрами выше по течению, чем более крупная, расположенная в устье Спаруина. При этом начальники обеих вырубок почти не поддерживали контактов, и Гонде даже не знал о существовании другой. И поскольку маленькая вырубка тоже называлась Спаруин, то каторжник решил, что ее окрестили так по названию пересекавшего ее ручья, который в действительности называется Сакура.

Этим и объясняется ошибка в определении расстояния до переката. Островок под названием Суэнти-Казаба находится в пятнадцати километрах от устья Спаруина и скрывает от глаз устье другого притока Марони, протекающего по голландской территории. Этот приток был неизвестен в описанную нами пору. Только в 1879 году два француза, Казальс и Лабурдетт, разрабатывавшие золотоносные участки на левом берегу Марони, дали ему название Рюитер.

Отлив, который чувствовался даже здесь, на расстоянии девяноста пяти километров от берега океана, увлекал лодку беглецов к порогам Эрмина. Преследователям же нечего было и думать о том, чтобы преодолеть пороги на своей европейской лодке с килем и горизонтальным рулем. Они тотчас же сели на мель. Надсмотрщикам осталось лишь в бессильной злобе следить за тем, как легкая пирога, словно рыба, огибает опасные участки, да посылать вслед беглецам бесполезные проклятия.

Из всех порогов Марони перекат Эрмина самый безопасный. В самом деле, скальная гряда образует нечто вроде естественного шлюза длиной около восьми-девяти сотен метров с перепадом высот не более пяти метров. То есть наклон весьма незначителен. И тем не менее, чтобы преодолеть его без затруднений, требуются недюжинная ловкость и особая лодка, без киля и руля, с приподнятыми носом и кормой.

Бони Ангоссо, с юных лет знакомый с этим непростым искусством, огибал острые выступы темных скал, выбирал подходящий проход и никогда не направлял пирогу вперед, не убедившись, что путь безопасен. Время от времени бурная вода, к ужасу детей, болтала хрупкую лодчонку, словно щепку, грозя сбить ее с курса, но мощный удар весла возвращал ее в прежнее положение.