Николай Михайлович Пржевальский. Путешествие длиною в жизнь

После отъезда путешественника в следующую экспедицию Иван переехал к Владимиру Пржевальскому в Москву. Иван Марков умер в 1879 г. от укуса бешеной собаки, которую подобрал на улице и принес в дом. Смерть наступила спустя несколько месяцев. «Никому, даже доктору, не приходило в голову, что это было бешенство от укушения бешеной собаки. Все думали, что тиф или болезнь сердца от водки»[81].

Прежний дядька братьев Игнатий Шелепов (Игнуша) из Смоленска очень хотел получить работу в доме Владимира Михайловича, но «взять его я не могу, – писал Владимир Николаю, – потому что слишком запивает».

«Слишком запивали» не только бывшие дворовые, но и дядя Павел Алексеевич Каретников, на похоронах которого, по словам его сестры, «было выпито всеми, приходящими поминать, 4 ведра водки в один день». Может быть, насмотревшись на повальное пьянство, Николай Михайлович стал столь нетерпимым к «закладывавшим за воротник».

Детство Николая и Владимира прошло в постоянном контакте с дворовыми. Братья наслаждались свободой, испытывали радость от простых вещей, например от лежания на сене. И так созвучны были эти чувства описанному в «Барчуках»:

«Вот славно! Прелесть как спать на соломе! – говорил в восхищении Саша.

Высокая черная фигура старика-караульщика, Евсея, глядела на нас сверху, добродушно улыбаясь, будто удивляясь нашему удовольствию.

– Проказники! – ласково бормотал он, с какою-то любовью разглядывая нас, смирно улегшихся рядком… – Ишь, гнездушки себе поделали!.. А ведь узнает маменька, небось высекет; ай нет?»

Братья Пржевальские легко находили общий язык с простыми людьми и хорошо обращались с теми, кто служил в их доме или имении. Особенно высоко они ценили человека с охотничьими способностями.

Николай Михайлович платил пенсию не только матери и дяде, но и мамке Марье (по 12 руб. в год) и няне Макарьевне (25 руб. в год пенсион и по 5 руб. в месяц жалованье) (Дубровин, 1890, с. 276).

Перед отъездом в последнее путешествие он наказал управляющему «обставить Макарьевну так, чтобы она не скучала. Я на все согласен, лишь бы моя любимая старуха могла жить покойно» (Дубровин, 1890, с. 448). Макарьевна скончалась от воспаления почек вскоре после отъезда путешественника из имения Слобода. Эта весть застала Николая Михайловича в Москве. «Ведь я любил Макарьевну, как мать родную. Тем дороже для меня была старуха, что и она любила меня искренно» (Дубровин, 1890, с. 454). Он распорядился похоронить ее возле церкви в Слободе, на следующий год поставить ей памятник, посадить цветы и обнести могилу забором[82]. Положенные ей жалованье и пенсион за 1888 г. в сумме 65 руб. велел отдать ее родственникам.

Николай Михайлович не предполагал, что переживет любимую няню только на полгода.

Учеба в гимназии. Военная служба

Смоленская гимназия (1849–1855)

«В 1849 году отвезли меня в Смоленск, где определили в гимназию, прямо во второй класс. Здесь, в городе, для меня и брата нанят был флигелек за два с полтиною в месяц, а в гимназию платили тогда за ученье пять рублей в год» (Пржевальский, 1888а, с. 529).

Гимназия в период отрочества Николая Пржевальского была уже старейшим учебным заведением Смоленска. Она пережила к тому времени ряд учебных реформ[83], но по-прежнему продолжала ютиться в старом обветшалом помещении, которое находилось недалеко от нынешнего Сельскохозяйственного института (Большая Советская ул.,10/2).

Здание часто ремонтировали, и случалось, что ремонт затягивался до ноября. Это очень радовало Николая и его брата Владимира. Они подолгу оставались в Отрадном и с удовольствием охотились в родных местах. Охотничьим забавам братья предавались и в окрестностях Смоленска. По словам их товарища по гимназии Я. А. Сердечного, Николай «употреблял все средства и разные предлоги, чтобы убежать в окрестности Смоленска и побродить по лесам и полям». Но такие вольности были возможны только в старших классах.

В первые годы учебы в гимназии за братьями строго присматривал дворовый человек Игнат Шелепов (Н. М. Пржевальский и его путешествие…, 1881, с. 166). Он отводил и приводил их в гимназию, выдавал завтраки, сопровождал на прогулках при играх с одноклассниками. Одних Николая и Владимира никуда не пускали. Мальчики были очень активными, и дядька Игнат часто жаловался их матери, что с «паничами сладу нет, что они шалят». Самую большую «шалость» Николай устроил, когда был в шестом классе: он выбросил в Днепр гимназический журнал с отметками учеников.

Журнал с оценками ученика 5-го класса Николая Пржевальского

Судя по отметкам 13-летнего Николая, ученика пятого класса, учеба шла неровно: средний балл (по совокупности предметов) был три и четыре с минусом; по математике, физике и статистике случались и двойки. Наверное, сказывалось страстное увлечение охотой, потому что в зимние месяцы средний балл был четыре.

Спустя многие годы Николай Михайлович вспоминал о случае с журналом так: «Как-то раз учитель не угодил чем-то воспитанникам шестого класса, и решено было общим советом уничтожить список, в котором ставились отметки. Бросили жребий; исполнение этого „подвига“ выпало на мою долю.

Я тотчас же стащил список и бросил в Днепр, за что меня и моих товарищей посадили в карцер, где держали дня четыре, пока не признается виновный.

После нескольких дней сидения в карцере я пошел к начальству и признался в своей вине; за это постановлено было исключить меня из гимназии. Узнала об этом моя матушка; немедленно приехала в гимназию и просила не исключать ее сына, а хорошенько высечь за сделанную шалость. Меня вздули и оставили в гимназии» (Пржевальский, 1888а, с. 530, 531).

Одигитриевская церковь в начале склона Козловской горы. Смоленск

Николай и Владимир Пржевальские были вольноприходящими учениками и жили в Смоленске. Мать снимала им флигель в доме Шаршавицкого, который находился напротив церкви иконы Божией Матери Одигитрии[84].

При братьях Пржевальских, кроме дядьки Игната, состояла кухарка Анна, сестра няни Макарьевны. Стол и одежда Николая и Владимира были самые скромные и улучшались только тогда, когда приезжала мать, привозившая сыновьям запасы деревенской провизии.

Николай Михайлович писал в воспоминаниях: «В Смоленске мы, два брата, никого не знали, и шагу не пускали нас без дядьки». По мнению его биографа Дубровина, Николай, «имея твердый характер и сосредоточенный в себе самом, неохотно сближался с товарищами и не имел близких друзей, но пользовался всеобщим уважением. Никто, кроме Николая, не заступался за новичков, когда к ним приставали, и никто им не покровительствовал, кроме него. Пржевальский был вожаком своего класса и всегда стоял во главе его» (Дубровин, 1890, с. 12).

Сам путешественник весьма нелестно отзывался о гимназии. «Подбор учителей, за немногими исключениями, был невозможный: они пьяные приходили в класс, бранились с учениками, позволяли себе таскать их за волосы. Вообще, вся тогдашняя система воспитания состояла в запугивании и зубрении от такого-то до такого-то слова». Николай Михайлович писал: «Хотя я и отлично кончил курс в Смоленской гимназии, но скажу по истине, слишком мало вынес оттуда. Значительное число предметов и дурной метод преподавания делали решительно невозможным, даже и при сильном желании, изучить что-либо положительно»[85].

Его брат, Владимир Михайлович, считал, что умственное развитие его и Николая началось после окончания гимназии, подтверждая тем самым мнение брата. Николай Михайлович сохранил добрую память о директоре гимназии Лыкошине[86], помещике Вяземского уезда, как о человеке очень мягком, но мало занимавшемся гимназией (Дубровин, 1890, с. 14); хорошо вспоминал о бывшем директоре П. Д. Шестакове, ставшем позднее (1881) попечителем Казанского учебного округа.

Н. М. Пржевальский с любовью рассказывал о законоучителе священнике Доронине, человеке разумном и добром, о нервном, очень строгом учителе истории Домбровском, способном увлечь учеников своим предметом. Но дал весьма нелицеприятные характеристики Федотову и Соколову, с которыми, по всей видимости, он сталкивался в младших классах. «Федотов, как говорили, бывший вольноотпущенный, который, не взирая на вероисповедания учеников, всех обращал в православие. Во время его класса постоянно человек пятнадцать были на коленях. Но особенно мы боялись инспектора Соколова, усиленно секшего воспитанников „для собственного удовольствия“» (Пржевальский, 1888а, с. 529, 530).

По высказываниям братьев Пржевальских, они «ничем были не обязаны учителю естественной истории». Это был человек взбалмошный и мало знающий. Учителя Федотов, Дьяконов, Домбровский, священник Доронин, инспектор Соколов были хорошо знакомы однокласснику Пржевальских П. Н. Якоби[87], который через много лет, вспоминая вместе Николаем Михайловичем гимназических учителей, полностью согласился с его характеристиками (Якоби, 1889, с. 482).

Но в том, что «науки было мало, а свободы много», Николай Михайлович видел положительные стороны: «Гимназисты не выглядели такими стариками, как нынешние, не ходили в пенсне или в очках и долго оставались детьми, часто шумными и драчливыми». Он считал хорошим делом наказание розгами в гимназии и впоследствии не одобрял их отмены. «Что было бы со мной, если бы меня не отодрали, а исключили из гимназии? – говорил Николай Михайлович в товарищеских беседах. – Наверное, вышел бы из меня повеса из повес».

Учеба братьям Пржевальским давалась легко. Владимир имел отличную, а Николай – феноменальную память[88]. Будучи хорошо подготовленными семинаристом Дмитрием Прохоровичем Зезюлинским[89], который три-четыре года прожил в семье Пржевальских, братья поступили сразу во второй класс гимназии и стали самыми младшими учениками в этом классе.

Гимназический курс, согласно Уставу 1849 г., с четвертого класса делился на общий и специальный. В свою очередь, специальное обучение состояло из двух отделений: для тех, кто готовился к поступлению в университет, и к государственной службе[90].

Недавно благодаря архивной работе Игоря Владимировича Шкурлова мы смогли увидеть гимназический аттестат Николая Пржевальского и ознакомиться с решениями педагогического совета Смоленской гимназии.

Выпускниками смоленской гимназии 1855 г. были 20 человек. Из них воспитанниками пансиона являлись: Герасимов Петр 18 лет, Сербин Петр 20 лет, Скрыдло Александр 17 лет, Сорнев Арсений 19 лет, Станюкович Иван 18 лет, Тулубьев Петр 17 лет, Чаславский Михаил 17 лет, Чеплевский Петр 18 лет, Янской Александр 17 лет; приходящими: Згоржельский Павел 20 лет, Котович Казимир 20 лет, Кусаков Владимир 18 лет, Пржевальский Николай, 1 апреля 1839 г. 16 лет[91], Пржевальский Владимир 15 лет (в тексте значится 14 лет), Станкевич Иван, обер-офицерский сын, 19 лет, Шуф Александр 18 лет, Щепилло Антон 21 год, Цакунов Александр 18 лет, Якубович Сергей 17 лет, Федотов Дмитрий из мещан, 21 год.

Все выпускники, кроме двух, были «из дворян», и все были старше братьев Пржевальских. Для Владимира, достигшего на момент окончания гимназии почти 15 лет, требовалось дополнительное решение совета гимназии[92].

30 мая 1855 г. на заседании по сличению экзаменационных и годовых оценок совет гимназии постановил: Герасимова, Сербина, Сорнева, Згоржельского, Николая Пржевальского, Станкевича, Щепиллу, получивших по окончательном испытании не менее 4 баллов по всем предметам и отличные познания в законоведении, удостоить выдачи аттестатов с правом на чин 14 класса при определении в гражданскую службу.

Александра Шуфа и Арсения Сорнева наградить золотой медалью.

Заметим, что А. Сорнев получил аттестат с правом на чин и золотую медаль. Таким образом, получение чина не приравнивалось к медали, как написал Н. Ф. Дубровин, полагая, что будущий путешественник окончил гимназию с медалью (Дубровин, 1890, с. 20).

Владимир Пржевальский, получивший на окончательном испытании более 4,5 балла, был удостоен аттестата с правом поступления в университет без вторичного испытания.

Мы сравнили аттестаты и экзаменационные списки братьев Пржевальских. Владимир имел средний балл 4,9. У него была одна четверка – по математике. Николай имел средний балл 4,6. У него было четыре четверки: по российской словесности, российской грамматике, математике, общая по рисованию, черчению и чистописанию.

Аттестат № 756 Николая Пржевальского. Выдан 18 августа 1855 г. (без печати, не подписан)

Аттестат № 158 Владимира Пржевальского (без печати, не подписан)

Аттестат № 158 Владимира Пржевальского с печатью Смоленской гимназии и подписями исправляющего должность директора гимназии П. Д. Шестакова и др.

Владимир изучал латинский язык, но не учил законоведение. Николай, наоборот, не учил латинский, но изучал законоведение. Николай на торжественном акте получил четыре награды, состоящие из книг и похвальных листов, за отличные знания по законоведению, естествознанию и истории. Владимир – четыре награды, состоящие из книг и похвальных листов.

Представленный выше аттестат Николая, очевидно, являлся предварительным (черновым), так как на нем отсутствуют печать и подписи членов совета смоленской гимназии. Чтобы окончательно убедиться в этом, сравним два аттестата Владимира, хранящиеся в Смоленском архиве[93] (обнаружен И. В. Шкурловым) и в архиве юридического факультета Московского университета[94].

Заметим, что аттестат Владимира был выдан в феврале 1856 г., а не в августе 1855 г., как Николаю. Возможно, это была повторная выдача. Нахождение черновиков аттестатов в архиве гимназии было совершенно естественным, так как подлинники братья Пржевальские представили по месту службы и учебы.

Пятнадцатилетнего Владимира в 1855 г. не приняли в университет «по причине несовершеннолетия», и он стал «сторонним слушателем юридического факультета». Через год он подал на имя ректора Императорского Московского университета прошение с просьбой принять его своекоштным студентом на юридический факультет[95].

Шестнадцатилетний Николай вступил в военную службу рядовым (унтер-офицером в сводно-запасном Рязанском пехотном полку 18-й сводной дивизии – 11 сентября 1855 г.). Полк был расквартирован в Москве. Почему Николай выбрал военную службу, а не университет, как его брат Владимир?

Почему Николай поступил в военную службу?

В шестом классе Пржевальский прочел книгу неизвестного автора «Воин без страха». По словам Николая Михайловича, сказанным 2 февраля 1881 г., когда он «имел удовольствие провести в первый раз вечер у Михаила Ивановича Семевского», эта книга «оставила меня в убеждении, что, только следуя данному образцу, можно сделаться добродетельным», и «содействовала решимости поступить на военную службу» (Пржевальский, 1888а, с. 531).

Однако через несколько дней, 28 февраля 1881 г., Николай Михайлович в интервью корреспондентам журнала «Всемирная иллюстрация» (Н. М. Пржевальский и его путешествие…, 1881, с. 166) свой выбор военной службы объяснял влиянием на него другой книги: «В гимназии еще я воспитал страстное желание поступить в военную службу под влиянием чтения „Истории консульства и империи“ Тьера. Увлекательный язык, поэтические описания сражений Наполеона и его маршалов произвели обаятельное на меня впечатление».

И все же какая книга произвела «обаятельное впечатление» и возбудила «страстное желание»? Может быть, влияние книги на романтичного гимназиста – всего лишь художественный прием?

Если Пржевальский в гимназические годы читал труды по истории Французской революции, то как его могла увлечь дешевая книжонка? Если, конечно, именно книга повлияла на его выбор.

Юноше с независимым характером, любящему природу, свободу и одиночество, не слишком подходила армейская жизнь с беспрекословным подчинением и частым пребыванием в нетрезвом коллективе. «Всех нас человек 60, – писал Николай матери, – но большая часть из них негодяи, пьяницы, картежники. Впрочем, есть и хорошие, но число их весьма ограничено»[96].

Еще одно объяснение «пламенного желания» поступить в военную службу Николай дал в своих «Воспоминаниях охотника»: «Геройские подвиги защитников Севастополя постоянно разгорячали воображение 16-летнего мальчика, каким я был тогда. Не имея ни малейшего понятия о действительной обстановке этой службы, читая постоянно увлекательные рассказы о подвигах разных героев, я не иначе представлял себе каждого военного, как Баярдом» (Пржевальский, 1862, с.110). Пьер дю Террайль де Баярд – самый знаменитый «рыцарь без страха и упрека» – Le Chevalier sans peur et sans reproche – в истории.

Может быть, причина ухода в армию была более жесткой и прозаической: у Елены Алексеевны не было средств, чтобы оплачивать учебу обоих сыновей в университете. И старший, будучи «препорядочным сорванцом», скорее сумел бы приспособиться к армейской жизни. Да и «бывшие в гостях деревенские соседи обыкновенно советовали матери отправить Николая со временем на Кавказ, на службу» (Пржевальский, 1888а, с. 530). «Мы живем скромно, ты это сам видишь, – писала мать Николаю 16 февраля 1874 г., – часто мы оставались без гроша денег, жить надобно, доходу никакого, то поневоле продашь лес»[97].

В книгах советского периода о Н. М. Пржевальском писали, что «он был сам во всем виноват, что так добровольно пошел на военную службу и попал в отвратительную среду офицеров царской армии. Ведь по окончании гимназии он мог поступить в университет, и жизнь его тогда пошла бы совершенно иначе. Но для университета нужны были деньги, а их у Пржевальского не было» (Путешествия Пржевальского…, 1941, с. 9).

В «своих университетах» Николай Михайлович учился всю жизнь: много занимался самообразованием, окончил Николаевскую военную академию Генерального штаба, встречался с профессорами Варшавского, Петербургского и Московского университетов. Можно сказать, что Николай Михайлович получил индивидуальное университетское образование, в котором преподавателями были ученые с мировым именем, а ученик, «потаскавшись в караул и по всевозможным гауптвахтам, и на стрельбу со взводом», ясно осознал, что нужно найти такое поле деятельности, «где бы можно было тратить труд и время для разумной цели»[98].

Военная служба[99] (1855–1861)

Осенью 1855 г. Николай Пржевальский вступил рядовым в Рязанский полк, который в то время находился в Москве. Через две недели полк выступил из Москвы на Калугу, и далее Пржевальский двигался по маршруту: Калуга-Белев-Козлов-Белый-Кременец.

В городе Белый Смоленской губернии Николай пробыл три года. Из Рязанского полка его перевели в Полоцкий и дали чин прапорщика (ноябрь 1856 г.). Какое-то время Полоцкий полк стоял в Царстве Польском[100]. Потом Пржевальский был «заброшен кочевой жизнью военного человека в один из дальних уголков России, в небольшой городок Кременец на Волыни и провел в нем около года».

Город был беден и грязен, но окрестности его поражали своей красотой. Под впечатлением от красоты природы и охоты Николай написал первое литературное произведение «Воспоминания охотника», опубликованное позднее (1862) в петербургском журнале.

За два года до первой публикации Пржевальский, находясь в Кременце, написал статью (доклад), черновик которой сохранился в архиве РГО[101]. Эта работа не была напечатана при жизни автора, она увидела свет в 1967 г. в «Докладах Восточной комиссии ГО СССР» (Вальская, 1967), ее обсуждали еще два автора – Д. Рейфилд и А. И. Андреев.

По мнению Б. А. Вальской, Николай Михайлович выступил сторонником эволюционной теории Ч. Дарвина, а сама заметка, возможно, была написана им в связи с выходом в свет в 1859 г. знаменитого труда «Происхождение видов…» английского натуралиста Ч. Дарвина. А. И. Андреев в этом докладе увидел, главным образом благодаря работе А. Н. Фатеева о Пржевальском (1945), «синтетический взгляд Пржевальского на природу – восхищенный и „сочувственный“, взгляд истого природолюба», «страстного немврода (героя, воителя, охотника и царя)», «природой очарованного странника» (Андреев, 2016).

Дональд Рейфилд, английский биограф Н. М. Пржевальского, обнаруживший в архиве РГО рукопись доклада «Сущность жизни», сделал вывод, что текст, «наивный и средненький, является полным отпечатком характера Пржевальского: материалистического и мистического, эрудированного и оригинального, застенчивого и решительного». Английский биограф много рассуждал о материализме, идеализме и дарвинизме (относительно Пржевальского) и фразе «Смерть – есть регенерация новой жизни», взятой Пржевальским эпиграфом к своему докладу (Rayfield, 1976, с. 10–11).

Б. А. Вальская и А. И. Андреев, цитировавший Вальскую, называли небольшую заметку Николая Пржевальского «О происхождении жизни на Земле» конспектом доклада, «прочитанного в кружке своих товарищей, младших офицеров, увлеченных, как и он, естество-знанием».

О чем же Пржевальский рассказал своим слушателям в январе 1860 г.? Приводим текст его доклада полностью, предоставляя возможность читателям сделать собственные выводы (расшифровка рукописи сделана авторами).

О сущности жизни

Черновик доклада прапорщика Н. М. Пржевальского

Полоцкий полк. 6 января 1860 г.

Смерть есть возрождение новой жизни.

«M.Г. [Милостивые господа]

В прошлый раз был возбужден вопрос, столь интересный и важный в своем приложении к нашей жизни и ее более или менее верному пониманию, что я решил представить вам на обсуждение свой собственный взгляд на этот предмет и высказать собственное убеждение, в доказательство которого постараюсь представить по возможности ясные факты.

Конечно, предмет этот чрезвычайно абстрактен и разнообразен, а невозможность доказать его наглядным математически точным образом делает его сомнительным в глазах многих, непостижимым, неразгаданным предметом, понимание которого стоит выше области наших знаний.

Но, вникнув поглубже в явления природы и органической жизни на Земле и изучив явления этой природы в разнообразнейших ее проявлениях: рождении, жизни и смерти растений и животных, можно путем логических умозаключений разгадать и понять, в чем состоит эта самая жизнь, и есть ли она причина известных условий или только эти условия есть причина жизни [здесь и далее выделено нами. – Авт.].

Но обращаюсь к самому предмету.

У всех решительно народов, несмотря на то, какую они исповедуют религию, на какой стоят степени гражданского и умственного развития, во все периоды истории, и может быть, и от первого появления человека, проявляется одна и та же идея – вера в загробную, духовную жизнь. Только у различных народов, смотря по степени их развития, она проявляется под различными формами.

Древние египтяне полагали, что душа человека по смерти его должна, смотря по числу грехов, совершать переход в различных животных, чистых и нечистых, чтобы достигнуть обители Озириса. А германские народы, и в особенности норманны, ценили свои заслуги перед богом числом геройских подвигов; по их понятиям, храбрый воин по смерти будет призван в Валгаллу и там станет вечно пировать с другими такими же праведниками.

Дикарь Центральной и Южной Америки говорит, что по смерти его он будет вечно охотиться за тенями животных, убитых на земле.

Христианские религии и европейские народы выразили эту идею уже под более изящной формою: они принимают в загробной жизни воздаяние за добро и зло и нравственное блаженство или мучение человека.

Я привел здесь исторические факты для того, чтобы показать, что у всех народов проявлялась и проявляется идея загробной жизни, потому что она лежит в самой природе человека.

Если надежда всегда утешала его во многих тяжелых обстоятельствах, то так же могуче должна действовать эта самая надежда на награду в лучшей, загробной жизни. Она поддерживает человека на трудном пути его жизни, дает ему новые силы в несчастье, обещая верную награду за понесенное горе. Отнимите эту надежду у человека необразованного, дайте ему религию без веры в будущую жизнь, и никакое государство, никакое благоустроенное общество не могли бы существовать. Люди вполне бы предались влечению своих страстей, всегда (сильно?) проявляющихся в человеке необразованном, неразвитом; расторглись бы узы, связывающие общество, и страшная анархия грозила бы человечеству. Следовательно, подобное убеждение должно и может быть только для человека образованного, которого нравственные качества основаны на уважении человеческого достоинства.

Рассмотрев причину повсеместного распространения идеи загробной жизни, я скажу, что трудно даже и образованному человеку расстаться с подобными понятиями, которые делают заманчивым и таинственным его жизнь и назначение, и только сильное убеждение, глубокая уверенность в непогрешимости собственных мнений дают ему возможность освободиться из-под гнета укоренившихся заблуждений.