Николай Михайлович Пржевальский. Путешествие длиною в жизнь

Ни одного неразрешенного факта нельзя встретить во всем руководстве его истории. Кто был самозванец, был ли действительно убит Дмитрий в Угличе – Шульгин все разрешает, ссылаясь где на грамоты и манифесты, где на мощи царские.

Да и что за милое руководство его истории.

Один сбор голых фактов, без всякой связи их между собой, одни по номенклатуре годов и собственных имен. Только кой-где рассказаны занимательные анекдоты о Петре Пустыннике и ‹нрзб.› ни одни великие факты, ни одна грандиозная картина истории не представлены здесь в ‹нрзб.› свете.

Возьмите, например, Реформацию или Французскую революцию – великие эпохи жизни человечества. Каждый из этих переворотов был подготовлен предшествующими событиями. Причина каждого из этих переворотов глубоко кроется в событиях предшествующих веков. Она была подготовлена этими событиями ‹нрзб.› прогрессию умственного движения человечества. Не Лютер и Кальвин, не Марат и Робеспьер, а 16 и 18 век ‹нрзб.› акты, запечатлевших собою великую драму средневековой жизни. Неисчислимы ‹нрзб.›

Реформация нанесла последний удар папской власти, [некогда] столь грозной и могучей. Разумная веротерпимость заступила место прежнего [изуверного фатума] и [кровавого действия инквизиции] и осталась только горьким воспоминанием прежних заблуждений человечества.

Фр[анцузская] революция принесла едва ли еще не большие плоды. Она свалила последние остатки феодализма, снесла всю дрянь кой-где торчавших обломков Средневековья и выработала новые социальные идеи, которые сначала явились смутно понятыми и ‹нрзб.› утопиями и несбыточными мечтами, но потом очищались и перерабатывались в горниле испытаний и гонений, с тем может быть ‹нрзб.› общественной жизни.

Прочитайте же теперь эти факты в истории Шульгина. Там вместо причин Реформации говорится о рождении Лютера в ‹нрзб.› о его родителях ‹нрзб.› наивные рассказы.

Французская революция тоже хорошо представлена, на что, прочитав ее, можно подумать, что это самый мерзкий факт во всей истории.

…И подобный учебник ‹нрзб.› для всех наших высших учебных заведений. Тысячи ‹нрзб.› и светлых голов принимают идеи, от которых так трудно освободиться впоследствии и которые остаются притом неразлучно на целую жизнь. Но, впрочем, я слишком удалился от прошлого предшествующего рассказа, т. е. нашего экзамена. Обращаюсь опять к нему.

Когда я пришел в ‹нрзб.› день в Академию, Шульгин уже с [приличной] важностью восседал в аудитории и только что начал экзамен. На первых же порах он озадачил экзаменующего офицера. Когда тот начал, Шульгин преважно ему заметил: „вставьте в рамку, обрисуйте-с“. Подобная аллегория, конечно, никому не была понятна. Но Иван Петров[ич] растолковал, что [для] удобного рассказа ‹нрзб.› сперва сказать годы ‹нрзб.› на период, т. е. вставить в рамку и обрисовать.

„Скажите имя супруги Филиппа II“, – предложил он вопрос этому же офицеру.

„Филипп был женат на Елизавете, дочери Генриха II и Марии Английской“, – отвечал офицер.

„Как-с?“ – с удивлением спросил Шульгин. Экзаменующийся повторил ответ.

„Что-с?“ – опять спросил Иван Петров. Экзаменующийся опять повторил то же самое.

„Повторите-с“, – опять произнес Шульгин. Экзаменующийся замолчал.

„Про коронованных особ, – начал Иван Петров, – не говорится был женат, а находился в супружестве“. Один этот факт уже достаточно говорил про Шульгина.

Кому-то из офицеров попал вопрос о Василии Шуйском. На беду в ‹нрзб.› было сказано, какие обязанности (?) исправлял (?) Василий. „Скажите мне, какие были обязанности у Василия?“ – спросил у него Шульгин. Тот рассказал все действия Шуйского, которые он употребил для успок[оения] России. Шульгин этим не удовольствовался: „Нет, не все, были еще более [разительные]“. Экзаменующийся молчал. „А мощи Дмитрия? Вы и позабыли“, – сказал с видимым упреком Иван Петров[ич]. Против такого убеждения, конечно, нечего было возразить.

Одному попал вопрос о Людовике XVI. Он начал рассказывать о неспособности этого монарха к управлению. „Так вы черните этого монарха“, – перебил его Шульгин. Экзаменующийся знал плохо историю и, желая угодить ему, быстро отвечал, что нет, Людовик XVI был прекрасный государь.

„Ну, так вы и скажите, – начал Ив[ан] Петр[ич], – что Людовик при прекрасном образовании и блестящих талантах мог бы быть украшением престола, но сделался плохим государем“.

И много других подобных анекдотов было на этом экзамене, но боюсь утомить внимание моего читателя [и] не привожу их здесь, тем более что все они высказывают уже давно известную идею ‹нрзб.› о ‹нрзб.› убеждениях Шульгина.

С каждым днем количество экзаменующихся все больше и больше уменьшалось, так что поступило в Академию только 90 человек. Остальные, получив обратные [прогоны], отправились восвояси.

Я остался в числе поступивших. Весь октябрь прошел у нас в черчении штрихов, которым мы занимались бог знает для какой цели. Пока же с ноября начались самые лекции, на которых я более или менее познакомился с нашими профессорами, с их образом мыслей и убеждениями, кроме того, я встретил здесь круг товарищей, совершенно отличный во всем от полкового общества, но все эти впечатления я оставлю до следующего рассказа».

Мы обратили внимание на высказывания Пржевальского о Французской революции, которая «снесла всю дрянь» и выработала новые социальные идеи. Молодой подпоручик Пржевальский был возмущен тем, что Шульгин представил Французскую революцию чуть ли не как «самый мерзкий факт во всей истории», и переживал, что он убедит в этом юные умы и им будет трудно освободиться от идей (единодержавие есть совершеннейший и лучший образ правления), внушенных профессором И. П. Шульгиным.

«В Петербурге жизнь моя, – вспоминал позднее путешественник, – шла довольно однообразно: я был почти всем чужой; обыкновенно профессора, окончив лекции, тотчас же уходили». «Сначала мне приходилось сильно бедствовать, а подчас и совсем обходиться без обеда. В свободное время много читал, но военными науками не занимался и, вообще, не чувствовал к ним ни малейшего расположения» (Пржевальский, 1888а, с. 534).

Поступивший в академию Пржевальский «обращал на себя внимание». По воспоминаниям его товарища Михаила Васильевича Лауница, «он был высокого роста, хорошо сложен, но худощав, симпатичен по наружности и несколько нервен. Прядь белых волос в верхней части виска при общей смуглости лица и черных волосах привлекала к себе невольное внимание» (Дубровин, 1890, с. 28).

Николай Пржевальский. Санкт-Петербург, 1861 или 1863 г.

Самая ранняя фотография Николая Пржевальского, сохранившаяся в нашей семье, сделана в петербургском фотоателье. В Петербург он приехал впервые осенью 1861 г., поэтому фотография не могла быть сделана раньше этого времени[114]. На этом фото у Николая не просматривается «прядь белых волос в верхней части виска», но есть эполеты и сабля. Возможно, он сфотографировался сразу по приезде в Петербург, будучи в чине подпоручика (с 25 мая 1861 г.), или на фото запечатлен 24-летний Николай, получивший чин поручика (5 июня). Курс обучения в академии был рассчитан на два года. На общем отделении главными предметами были тактика, стратегия, военная история, военная администрация, военная статистика, геодезия с картографией, съемкой и черчением, вспомогательными – русский язык, сведения по артиллерийской и инженерной части, политическая история, международное право и иностранные языки. В то время, когда в академии учился Николай Пржевальский, ее возглавлял генерал-лейтенант Александр Карлович Баумгартен (1857–1862), затем генерал-лейтенант Александр Николаевич Леонтьев (1862–1878). Преподавали военную историю и стратегию капитан Александр Иванович Беренс, военную тактику – штабс-капитан Генрих Антонович Леер и штабс-капитан Михаил Иванович Драгомиров. Профессором тактики был подполковник Петр Иванович Мезенцов, фортификации – полковник Александр Ильич Квист, русского языка – профессор, коллежский советник Алексей Дмитриевич Галахов, французского – надворный советник Кун (Императорская Николаевская… [Электронный ресурс]).

Политическую историю уже 30 лет (с 1832 по 1862 г.) преподавал коллежский советник, с 1856 г. тайный советник Иван Петрович Шульгин. Он много лет работал по военному ведомству: составил «План преподавания всеобщей и русской истории» и «Руководство ко всеобщей географии» (1-е изд. 1822; 2-е – 1842, 3-е – 1857–1860).

К началу 1860-х годов его преподавание истории перестало удовлетворять руководство академии, Ивану Петровичу предложили уйти с занимаемой должности. Поэтому после февраля 1862 г. шульгинские лекции Пржевальский и его однокурсники уже не слушали. Какой-то период в академии вообще не читали лекций по политической истории. Это было время начала военной реформы, которая коснулась и военного образования.

Летом обучающиеся в академии офицеры ездили на практику в Новгородскую губернию в Боровический уезд, где проводили геодезические работы. Теорию геодезии и картографии Николай знал отлично, но в практической работе оказался не на высоте. «Составленный мной планшет был грязный и выходил как-то вверх ногами, чему способствовало и то, что летом, во время съемки, я постоянно занимался охотой. За съемку мне поставили четыре (по 12-балльной системе) и чуть не выгнали из академии».

Так начинал свою геодезическую работу будущий великий путешественник, который позднее в своих экспедициях проводил съемку «с необыкновенной точностью». Это утверждал полковник А. А. Большев, редактор азиатских карт, через руки которого прошел весь картографический материал, доставленный Пржевальским.

Более того, Пржевальский, по его словам, «обладал редкой способностью необыкновенно точно описывать пройденные им местности». К примеру, полковник Большев сначала составил стоверстную карту Азии по письмам путешественника будущему императору Николаю II, а затем проложил маршрут на основании вычисленных астрономических координат, то есть данных, сообщенных ему Пржевальским, вернувшимся из экспедиции. «Разница между первоначальной работой и точною постановкой предметов по астрономическим пунктам оказалась самой ничтожной»[115].

Первая работа, мягко говоря, была неудачной потому, что Николай занимался главным образом охотой. Этому занятию он предавался и во время учебы в Петербурге.

А. С. Беневский. Подпись на обороте: «Николаю Михайловичу Пржевальскому от неизменно чтущего и искренне преданного А. Беневского». Киев (без даты)

Н. М. Пржевальский и учившийся на курс младше А. С. Беневский – друзья, «неразлучные в охотничьих похождениях», мечтали посвятить свою жизнь далеким путешествиям. По словам их общего знакомого П. Н. Якоби, «для приготовления себя к трудностям путешествия они в марте уезжали из Петербурга в леса Финляндии и проводили там недели три, охотясь на глухарей, не имея сношений с населением, ночуя на снегу, и все необходимое: запасы снарядов, съестные припасы и платья, переносили на себе» (Якоби, 1889, с. 482).

«Ваше присутствие, – писал позднее Аркадий Беневский Николаю Пржевальскому, – имеет что-то такое, что будит душу, требует оглядки. Вы были мне близки как человек, возле которого всегда глубже чувствовалось, шире думалось. Помню, как хорошо Вы умели делиться Вашей любовью к прекрасному „Божьему миру“»[116].

В начале второго курса учащиеся академии писали сочинения по темам одного из трех предметов: военной истории, военной администрации и военной статистики. Кому и по какой из этих дисциплин писать сочинение, решало руководство академии, но тему выбирал обучающийся офицер. Выполненную работу сначала исправлял и проверял профессор, затем, до выпускных экзаменов, проходила защита этой работы перед комиссией, возглавляемой начальником академии. Баллы, полученные за сочинение, сильно влияли на общую оценку.

Учащиеся с удовольствием занимались написанием сочинений, так как это позволяло проявить самостоятельность, освобождало один день в неделю от посещений академии, и не нужно было ходить на практические занятия по тому предмету, по которому писалось сочинение. Лучшие сочинения печатали в сборнике, издаваемом на средства академии. Были изданы «Сборники сочинений офицеров Николаевской академии Генерального штаба» под редакцией полковника Макшеева (1862) и подполковника Рехневского (1863).

Николай Пржевальский взял тему «Военно-статистическое обозрение Приамурского края»[117] по дисциплине «Военная статистика». Об этом он позднее вспоминал так:

«При переходе на второй курс я взял темой моего сочинения „Амурский край“; источников было много – тогда вышло в свет сочинение Маака и другие, и я мог окончить свою работу без особых затруднений. Это было тем более кстати, что жизнь моя по-прежнему была не особенно правильная; приходилось еще долг платить: я заплатил 100 р[ублей] процентов, а долг еще остался» (Пржевальский, 1888а, с.534).

Защитил ли перед комиссией свое сочинение Пржевальский, или работа была принята и напечатана в сборнике академии без предварительной защиты, неизвестно. Скорее всего, ее зачли без защиты, как и выпускные испытания – без экзаменов. Такую привилегию получили офицеры, пожелавшие отправиться на войну с польскими повстанцами. Это академическое сочинение доставило Николаю Михайловичу большую радость (за него Пржевальского избрали в 1864 г. в Императорское российское географическое общество) и принесло немалое огорчение, когда доктор Плаксин опубликовал его под своей фамилией в «Военном сборнике» (1869). Про историю с плагиатом расскажем позже, а здесь скажем несколько слов о вступлении Николая Пржевальского в действительные члены ИРГО.

Сочинение «Военно-статистическое обозрение Приамурского края» «имело такие достоинства и было настолько выдающимся в литературе того края, что обратило на себя внимание действительных членов Географического общества. Трое из них, В. П. Безобразов, А. Г. Баркман и А. Ф. Штакельберг, внесли предложение об избрании Пржевальского членом общества» (Дубровин, 1890, с. 34):

«Пржевальский Николай Михайлович, адъютант Полоцкого пехотного полка. Как человек, весьма много занимающийся и путешествующий по России, без сомнения, может быть очень полезен Обществу. Представил в Общество рукопись „Военно-статистическое обозрение Приамурского края“» (Журнал заседания…, 1864, с. 16–17). Было отмечено, что свою рукопись Пржевальский «представил в дар Обществу»; и что «представленная им рукопись, и уже прочитанная, может служить лучшей для него рекомендацией»[118].

Через месяц, 5 февраля 1864 г. Н. М. Пржевальский был избран в действительные члены ИРГО (Журнал общего собрания…, 1864, с. 17). «Из числа 56 человек, присутствовавших на заседании, Николай Михайлович получил 46 избирательных голосов» (Дубровин, 1890, с. 34). В то время поручик Николай Пржевальский уже восемь месяцев находился в Польше, где служил в должности адъютанта Полоцкого полка.

Николай был выпущен из академии по 2-му разряду весной 1863 г. Вместе с ним окончили академию без летней практики и без выпускных экзаменов 26 офицеров, остальные 32 офицера были выпущены осенью, «при обыкновенных условиях»[119]. В списках выпускников фамилии офицеров располагались в порядке старшинства (по убывающей). Пржевальский занял последнюю, 26-ю позицию среди весенних выпускников, что, однако, не помешало ему стать всемирно известным путешественником, внесшим большой вклад в научную деятельность Генерального штаба.

Спустя годы, когда Николаевская академия Генерального штаба отмечала свой 50-летний юбилей (28 ноября 1882 г.), к Николаю Михайловичу обратились с просьбой: «прочесть отрывок из Ваших путешествий», чтобы «доставить приезжим офицерам возможность ознакомиться с некоторыми более выдающимися видами деятельности Генерального штаба за последнее время»[120].

Но путешествия и слава придут через годы, а сейчас, в конце мая 1863 г., Николай Пржевальский сфотографировался на память с друзьями по академии и отбыл в Польшу.

Выпускники Николаевской академии Генерального штаба. Н. М. Пржевальский сидит крайний справа. Санкт-Петербург, 25 мая 1863 г.

Участие в Польской кампании (17 июня 1863 г. – 23 июля 1864 г.)

17 июня 1863 г. 24-летний поручик Пржевальский прибыл в пехотный Полоцкий полк (с 25 марта 1864 г. полк получил номер 28) и тотчас же явился к командиру полка полковнику Андрею Андреевичу Нильсону. Старые полковые товарищи радушно встретили Николая, командир полка сразу назначил его полковым адъютантом (с 18 июня 1863 г. – исправляющий дела; 9 января 1864 г. утвержден в должности). У Николая с полковым командиром сложились прекрасные отношения. Он постоянно обедал у Нильсона и часто проводил с ним вечера в беседах о путешествиях (Дубровин, 1890, с. 33).

Пржевальский, как писал его биограф Н. Ф. Дубровин, «при полной самостоятельности характера, устранении себя от всяких партийных интриг и при выдающихся способностях» стал во главе общества офицеров. К его мнению прислушивались, так как «видели в нем человека честного, искреннего и с теплым сердцем, всегда готовым на доброе дело». Как пример доброго дела Дубровин рассказал, что Пржевальский написал письмо-воззвание о защите офицера-квартирмейстера, растратившего по неосторожности казенные деньги. Офицеры полка по призыву Николая собрали нужную сумму и спасли товарища от суда и разжалования в солдаты.

Все свободное время Николай Пржевальский, по словам Н. Ф. Дубровина, читал, охотился, всего два раза играл в карты, о чем докладывал полковнику Нильсону. После прочтения книги Дубровина осталось неясным, в каких военных действиях против польских повстанцев участвовал Николай Пржевальский.

Обратимся к истории Польской кампании 1863–1864 гг. и роли в ней Полоцкого полка. Историки рассматривают и оценивают ее по-разному. Один взгляд: поляки – герои, они боролись за свободу, их поддерживало прогрессивное человечество. Другая точка зрения: поляки – мятежники, повстанцы, бандиты, инсургенты, которые хотели оторвать от России исторически ей принадлежавшие земли. Не вдаваясь в политику, рассмотрим ход этой кампании.

6 июля 1862 г. в ходе реализации военной реформы министра Д. А. Милютина на базе 1-й армии было образовано Управление войск в Царстве Польском в составе штаба, артиллерийского и интендантского управлений. 10 августа 1864 г. их преобразовали в штаб и управление Варшавского военного округа.

При объявлении военного положения в Царстве Польском были созданы военные отделы: Варшавский (генерал-лейтенант барон П. И. Корф), Плоцкий (генерал-лейтенант В. С. Семека), Люблинский (генерал-лейтенант А. П. Хрущов), Радомский (генерал-лейтенант А. К. Ушаков), Калишский (генерал-лейтенант А. О. Бруннер).

28-й пехотный Полоцкий полк входил в состав 7-й пехотной дивизии[121], которую возглавлял генерал-лейтенант А. К. Ушаков, одновременно командовавший войсками Радомского военного отдела. Штаб дивизии находился в Радоме, его возглавлял подполковник В. М. Добровольский.

Батальоны Полоцкого полка были разбросаны по всему Царству Польскому[122]: штаб полка находился в Петрокове (1862), затем в Коньске и Опочне (1863–1865).

Польша после раздела в 1772 г. постоянно бурлила и время от времени разрешалась взрывами национального негодования. С предыдущего восстания 1830–1831 гг. минуло 30 лет, и произошел очередной «выброс лавы». Ему предшествовали митинги, шествия, заговоры, террористические акты и другие выражения недовольства «красных» и «белых» поляков российской властью. К «красным» относились студенты, рабочие, мелкая шляхта, к «белым» – крупная шляхта. И те, и другие были уверены, что «заграница им поможет».

Непосредственным поводом стал рекрутский набор, объявленный на начало 1863 г. главой администрации в Царстве Польском Александром Велепольским. Восстание началось с нападения польских отдельных отрядов на русские гарнизоны в Плоцке, Кельцах, Лукове, Курове, Ломазах, Россоше и др. Нападение произошло одновременно в нескольких местах в полночь с 10(22) на 11 (23) января 1863 г.

Начальник 7-й дивизии генерал-лейтенант А. К. Ушаков

Генерал Ушаков, командующий войсками в Радомском военном отделе, «смотрел слишком легко на восстание»; Велепольский, начальник гражданской части, пытался уладить конфликт либеральными мерами. Такого же мирного урегулирования желал российский император Александр II и наместник Царства Польского великий князь Константин Николаевич, брат Александра II. Но «белые» поляки выставляли все бóльшие требования, а «красные» желали полного восстановления Польши в прежних границах.

Началось военное противостояние с восставшими, градус которого зависел от местности и настроений местного населения, фактически это была партизанская война. Радомская губерния[123] с ее лесами, горами, заводами (рабочие которых были источником отрядов повстанцев), с населением, состоявшим на 86 % из поляков-католиков, 14 % евреев и без православных, была хорошо приспособлена для партизанской войны. Все это, так сказать, общая картина, а где и с кем сражался Полоцкий полк под командованием полковников В. И. Островского, затем А. А. Нильсона?

Карта военных действий во время Польского восстания 1863–1864 гг.

В книге о первой фазе (с января по середину марта) Польской кампании[124] (Гескет, 1894) говорится, что 8 февраля 1863 г. полковник Островский, который ранее «в бытность Пржевальского в полку благоволил к нему», занял Олькуш. В апреле 1863 г. полковника Островского сменил полковник Нильсон. Это произошло до прибытия Пржевальского в Польшу (17 июня 1863 г.).

По официальным российским данным, Польское восстание было подавлено к 1 мая 1864 г. Но согласно другим источникам, в мае 1864 г. активность повстанцев заметно увеличилась – их общая численность доходила до 60 тыс. человек. Через три месяца в армии повстанцев осталось 3–4 тыс. бойцов, которые входили в мелкие отряды, кочевавшие по лесам и горной местности.

Другой, тоже официальной, датой окончания восстания и подавления мятежа считается 18 июня 1864 г. Хотя отряды (или по другой терминологии – банды) в июне-августе покрыли Царство Польское густой сетью. За эти три месяца в Радомской губернии произошло 30 стычек российских войск с повстанцами (в Люблинской губернии – 31, в Варшавской – 39, в Плоцкой и Августовской – по 24).

Мы так подробно, по месяцам, разбираем этот период, чтобы понять, где и когда произошел «случай на охоте», описанный Н. Ф. Дубровиным. В то время Николай Пржевальский, по словам Дубровина, был в отряде К. О. Ченгеры, который преследовал «шайку Тачановского». «Посланный с одним казаком разведать о противнике Николай Михайлович взял, конечно, с собой ружье и собаку, которая скоро наткнулась на след дичи. Он соскочил с лошади, бросился вслед за собакой и в пылу охоты не заметил появления повстанцев, собиравшихся уже захватить его в плен. К счастью, подоспел казак с лошадью, и Пржевальский едва успел ускакать от преследователей» (Дубровин, 1890, с.18). Этот «случай на охоте» ярко показывал охотничий пыл Пржевальского, но вряд ли положительно характеризовал его как военного разведчика. Может быть, он отличился в каких-то других действиях, когда был в отряде К. О. Ченгеры. Нам удалось найти сведения о блестящих успехах К. О. Ченгеры в начальный период Польской кампании, когда Н. М. Пржевальский еще обучался в Академии Генерального штаба. Однако в литературе ничего не сообщалось о действиях генерал-майора К. О. Ченгеры в более позднее время, когда он уже был назначен помощником начальника 7-й пехотной дивизии (23 июня 1863 г.).

В это время Пржевальский состоял и. д. старшего адъютанта штаба 7-й пехотной дивизии по строевой квартирмейстерской части (Приказ по 7-й пехотной дивизии за № 44 от 17 мая 1864 г.). По словам Н. Ф. Дубровина, на Пржевальского «обратил внимание начальник 7-й пехотной дивизии и, не спрашивая согласия ни его, ни командира полка (Дубровин, 1890, с.34), назначил поручика Пржевальского старшим адъютантом своего штаба. Тяжелый и капризный характер начальника дивизии был причиной того, что через два месяца после назначения Николай Михайлович подал прошение об увольнении в 4-месячный отпуск» (Дубровин, 1890, с.34).

По поводу этого сообщения у нас возникли вопросы: какие действия и качества Пржевальского привлекли внимание начальника 7-й пехотной дивизии и по совместительству командующего войсками в Радомском военном отделе генерал-лейтенанта А. К. Ушакова? Почему Пржевальский в новой должности пробыл только два месяца (17 мая – 23 июля 1864 г.) и «по случаю подачи прошения об увольнении в 4-месячный отпуск отчислен во фронт приказом по дивизии за № 71»?