Багровый – цвет мостовых

– Если вы найдете мне «Новую Элоизу», я буду вам благодарен.

Гаэль посмотрел под ноги, думая, что недавно видел что-то подобное, и подобрал книгу. Леон одобрительно кивнул и вычеркнул строку из списка.

– И выкиньте ее в окно, – добавил молодой человек серьезным голосом.

– Вам она настолько противна? – поразился собеседник, разглядывая обложку.

– Терпеть не могу.

– Вот как? Я не читал, но слышал только положительные комментарии к сей работе Руссо.

– Язык его аффектированный, мертвый, герои постоянно в обморочном состоянии и городят нелепую чушь, – проворчал Леон. – Что здесь может притягивать? Он впихнул туда все! Философия, критика, политика – это мне еще понятно, но Руссо сводит их к любви! Это уж притянуто за уши, в этом и есть недостаток художественной литературы, за это я ее и недолюбливаю.

– Неужели? – горячо подхватил Гаэль. – Я не знаток литературы, но, мне кажется, она просветляет. Никакой трактат не научит вас милосердию, даже если вы выучите его наизусть; возьмите в руки роман – и вы станете другим человеком. Именно в художественной литературе мы видим модели поведения, образы, и с помощью воображения они становятся осязаемыми. Так читатель быстрее запоминает, как можно поступать…

– А как нельзя? – перебил его новый знакомый. – Интересно, какое общество вы хотите видеть? Баранов, следующих указателям? Разные ситуации жизни порождают либо множество выходов, либо один, вероятно, опаснейший. Что же будут делать бедные барашки, видя пред собой не «можно-нельзя», а мозголомку, к которой им придется подбирать решение?

Не сдержавшись, Гаэль улыбнулся, чем вызвал недоумение у собеседника.

– Как же рьяно вы философствуете, – изрек гость примирительно. – Напи́шите что-нибудь про барашков? – не удостоив его ответа, Леон лишь хмыкнул и черкнул карандашом. – Я возьму почитать «Новую Элоизу»?

– Можете не возвращать. Вам нравится Лейбниц?

– Не помню, читал ли я такого автора, – протянул Гаэль. – Вы хотели спросить о каком-то произведении?

– Нет, в целом об авторе, – он наклонился и взял с пола том в темно-синем переплете. – Если захотите прочесть кое-что глубокомысленное, выбросьте то, что у вас в руках, – с этими словами студент легким движением руки вышвырнул «Новую Элоизу» в прихожую. – И возьмите это. Политические и юридические сочинения Лейбница.

Вернувшись к списку, Леон долго вчитывался в каждую строчку, а после победоносно сложил его в четверо.

– Готово. Осталось прибраться, но вы можете идти, я не держу вас.

Гаэль отказался уходить, решив помочь с уборкой. Книги складывались в коробки и отправлялись под кровать, все из-за тесноты комнаты. Пока пол освобождался от гнета бумаги, новые знакомые заинтересовано переговаривались на темы политики и философии, порой с жаром перебивая друг друга, порой опровергая мнения, порой – в нетерпении выразить тотальное согласие.

Тем временем в зале, сидя на диване, Франц и Жозеф склонились над газетой «Вор». Восклицания иногда срывались с их уст, и друзья переглядывались, бросая пару слов о прочитанном. Маленький Тома оставался единственным, кто не роняя ни слова, увлекся чтением «Новой Элоизы», ранее прилетевшей прямо к его ногам.

Неожиданно Франц встрепенулся, оторвавшись от газеты.

– Сколько времени? – вырвалось у него.

– Уже одиннадцать, – ответил Жозеф, ему были виднее часы у входа.

– Мне пора идти, – юноша подошел к зеркалу и поправил одежду.

В непонимании сведя брови, Жозеф поинтересовался:

– Куда?

– Я обещал Рене, что проведу день с ней. Право, мы столь мало общаемся! – взяв гребешок, Франц причесал волосы. – Хотя, несмотря на все трудности… Как я ценю ее внимание и заботу! Она мой вернейший друг!

Газета незаметно опустилась, и глаза Жозефа внимательно изучили друга; тот говорил абсолютно искренне, без тайных смыслов и треволнений. Франц распрощался с друзьями и поспешил на встречу.

– Сколько времени, Полетт? – сдавленно спросила Рене.

– Одиннадцать часов, мадемуазель, – завязывая шелковый бант на талии госпожи, ответила служанка. – Прошу, повернитесь.

Молодая барышня исполнила просьбу и обернулась к ней. Девушка выглядела очаровательно в длинном платье с мягкими складками; узкие у плеча рукава, невесомые словно пух, опускались до самых кистей. Персиковый плиссированный воротник был наглухо закрыт по просьбе госпожи.

– Вы неотобразимо прекрасны! – воскликнула Полетт и сцепила руки словно в мольбе, не в силах налюбоваться юной красавицей.

Дернув уголком губ, Рене подняла голову к потолку, чтоб не проронить слезы. Когда глаза снова стали сухими, девушка вздохнула и мило улыбнулась преданному другу.

– Я обожаю тебя, дорогая Полетт, – тепло произнесла она.

Служанка накинула ей на плечи бежевую шаль.

– Вам очень идут оттенки оранжевого, мадемуазель, – сказала она. – Быть может, нужно подрумянить щеки?

– Нет, не нужно, – отстранилась Рене. – Ничего не нужно.

Барон

Нестор д'Арно провел практически всю свою жизнь за пределами Франции. Юность его прошла в Италии, Греции и Англии, в клубке мимолетных знакомств, зыбкой влюбленности, путешествиях и безрассудствах. К тридцати семи годам барон взял себя в руки и словно стал иным человеком. Ребяческое сумасбродство осело на дно его существа. Он вернулся в Париж и занял почетную должность, приносящую стабильный доход. Преобразовался из шалопая в размеренного остепенившегося человека. Через месяц пребывания в Париже он познакомился с месье Эрвье, дедом Рене, тот позвал его на ужин, на котором барон без памяти влюбился в юную девушку. Однако Рене никогда не смягчала своего колкого нрава, с гостем она была исключительно холодна. Неожиданно ее семья заговорила о свадьбе, и барон был идеальной парой: из знатного рода, с титулом, с достатком и, о удача, любящий! Официальных бумаг пока не было, все ждали действий со стороны барона и надеялись на свадьбу. Все, кроме Рене.

В полдень у ворот дома на улице Ла Файет остановилась карета, запряженная тройкой белых резвых жеребцов. Лакей отворил дверцу, и из кареты вышел мужчина в темно-синем фраке с золотыми пуговицами, с цилиндром, пышным шейным платком, в узких черных брюках по британской моде. Слуги в доме заторопились сообщить господам о прибытии гостя; вскоре он был принят со всеми почестями, встречаемый не только дворецким, но и самим хозяином дома.

На обед подали супы, запеченное сладкое мясо, испанский паштет и десерты. Увлекшись разговорами об экономике с бароном, месье Эрвье уговорил его остаться до ужина.

За трапезой последовала беседа, поначалу непринужденная. Рене не принимала в ней никакого участия, находясь поодаль от всех и лишь изредка отвечая на вопросы краткими «да» или «нет». Она сидела в кресле и делала вид, что полностью заинтересована чтением романа, принесенного ей ранее служанкой. Однако мысли ее уносились далеко, не принадлежа ни родным, ни дому, ни книге, да и не ей самой; они взволнованно вились рядом со златокудрым юношей с Латинского квартала. Глаза девушки впивались в буквы, растворяющиеся, словно в тумане, разговор давно не тревожил ее ушей. Совершенно неожиданно она услышала по правую сторону от себя голос.

– Мадемуазель Эрвье, – терпеливо и негромко позвали ее еще раз. – Что вы читаете?

Узнав барона, она даже не подняла взгляда, но осознала, что дедушка покинул зал, и они остались одни.

– Какое вам дело? – Рене перевернула страницу.

– Литература поистине мне интересна! – заверил Нестор д'Арно. – В Греции я пробовал себя в писательстве. Как вы относитесь к комедии?

– Равнодушна.

– Идентично, – тут же выпалил барон. – Предпочитаю трагедию.

– Ненавижу трагедию.

Сконфузившийся гость умолк, недоумевая, чем он мог вызвать злобу девушки.

– Я уважаю ваш вкус, мадемуазель, – робея, проговорил он с осторожностью. – Видимо, вы не желаете говорить о литературе. Могу ли я узнать ваши музыкальные предпочтения?

– Я не увлекаюсь музыкой, – хладно изрекла Рене.

– Как же? – всерьез изумился барон. – Совсем? Мне думалось, что этот рояль принадлежит вам, – он бросил взгляд на огромный черный инструмент, украшающий торжественную комнату. – Тешил себя надеждами услышать вашу прекрасную игру.

– Прошу прощения за растоптанные надежды, – без капли сожаления сказала барышня. – Вы можете послушать игру моей матери. Я не умею играть.

Она врала не краснея. Музыка появилась в ее жизни в четыре года; Рене превосходно играла на рояле и обожала практиковаться в лютне и гитаре, столь непопулярными в светском обществе.

– Если уж вы не умеете, я мог бы вас научить, мадемуазель!

Барон д'Арно протянул ей руку, однако Рене качнула головой.

– Спасибо, не стоит себя утруждать.

– Право, мне не сложно!

– Я ужасно глупа, меня невозможно чему-либо научить.

– Я терпелив.

Девушка лишь опустила взор на желтые книжные страницы.

– Как изволите, – вздохнул раздосадованный Нестор.

Он отошел от кресла и посмотрел в окно. Темнело. Рене посмотрела на него исподлобья; жалость украдкой кольнула ее, но безразличие сию секунду залечило укол.

Люстра хорошо освещала страницы книги, наскучившие девушке. Ее тоскливый взгляд приковался к веткам деревца за стеклом, а воображение уводило прочь, на другой берег Сены.

«Несносно!» – пронеслось у нее в голове.

Гонимая ветром, с ветки сорвалась стайка воробьев. Свобода распахнула объятия для своих маленьких любимцев.

Тихий вздох вырвался у Рене. Но тут же блеклая надежда обратила к ней свое лицо и вселила идею. Чего же она ждет, когда следует бежать!

Девушка захлопнула книгу и стремительно поднялась. Заслышав шорох, барон обернулся.

– Прошу меня простить, – обратилась к нему юная барышня. – Уже поздно. Я предпочитаю ложиться спать рано.

– Но как же ужин? – удивился гость.

– Я не ужинаю.

– Мы не увидимся более сегодня? – едва слышимо проговорил Нестор д'Арно.

– Вы правы, – присев в реверансе подтвердила она. – Прощайте.

Барон унылыми глазами дога проводил Рене, с уверенностью прошедшую к двери около лестницы. Секунда – ее поглотил мрак узкого коридора.

– До свидания, – проронил Нестор, и его слова врезались в закрывшуюся дверцу.

Девушка, очевидно, не намеревалась идти спать. Коридор, в котором она очутилась, вел в семь крошечных комнат, и все они принадлежали слугам. Рене тенью скользнула к одной из дверей и осторожно постучала. Ей отворил дворецкий, недавно простудившийся и на время отставленный от обязанностей.

– Мадемуазель Эрвье? – сорвалось с его уст.

Рене предупредительно шикнула и вошла в комнату.

– Любезный Валентин, – умоляюще начала госпожа, вцепившись в сухие ладони старика. – Позвольте мне пробраться в сад через ваше окно.

Вконец обескураженный слуга не успел вымолвить и слова, как гибкая фигура девушки взобралась на подоконник и через мгновение очутилась на улице.

– Никому не говорите! – попросила она и бегом устремилась к выходу.

В легком платье и домашних туфлях Рене остановила двуколку и покинула Ла Файет.

Genius3

Лошадь остановилась на площади Пантеон, и, чуть не забыв расплатится с кучером, девушка выпорхнула и осмотрелась. Глупая надежда, что Франц еще ждет ее, вела ее вглубь погруженной в предночную темноту улице. В голове, занятой одним лишь обожанием, нет места страху. В ту минуту ей могли бы позавидовать немногие, ведь поздние прогулки в одиночестве не сулят добра.

Поиски друга не оправдали себя. Сокрушаясь, Рене поспешила догнать его или наведаться в гости и извиниться. Ее мысли перебивали одна другую, девушка пыталась придумать, что же ей сказать Францу, как оправдаться? И, понимая неважность всех слов, она с теплотой мечтала о скорой встрече.

Однако спустя десять минут блужданий, Рене пришлось сознаться себе. Она потерялась. Как дойти до квартиры друга от Пантеона она не имела понятия. Постоянно прислушиваясь и вглядываясь в черноту, девушка не могла найти ни единого транспорта, ни единой души, способной ей помочь.

Завернув за очередной угол, беглянка все же почувствовала тревогу. Держась ближе к стенам зданий и практически сливаясь с мраком, Рене продолжала путь. Оглядывалась она часто. Но даже тогда в ее глазах не потухали искры решимости. В них мелькнул страх только единожды: когда до ее ушей долетели шаги. Шаркающие, неверные.

Путница зашагала быстрее. Звуки стихли. Подумав, что ей послышалось, она позволила себе вздохнуть с облегчением.

Узкая дорога направляла девушку вперед, в гущу липких сетей бедных улиц.

Рене остановилась и осмотрелась. Вдали, как ей показалось, мерцал желтый свет. Юная барышня устремилась к нему, точно заплутавший мотылек. Осознание, что это место ей знакомо, грело ее душу и возвращало спокойствие. Она была права, угол улицы освещался висящим под окном второго этажа фонарем.

Шорохи шагов возобновились, однако столь поздно бедная Рене заметила их! Грубая рука холодом пронзила ее предплечье. Подпрыгнув, словно на пружинах, девушка вскрикнула и обернулась.

Все это время ее сопровождал оборванец, совсем еще мальчишка. С лицом, усеянным ссадинами и синяками, выступающими скулами и цепкими неподвижными зрачками, глядящими строго на жертву. Парень хоть и был на пол головы ниже дамы, но широта плеч и сухость натруженных работой рук говорили об исключительной силе и внушали ужас.

– Кто вы такой? – угрожающе рявкнула Рене, пятясь назад и с трудом подавляя страх.

Фраза незнакомки развеселила мальчика, и он хмыкнул, неумолимо приближаясь.

– А разве нужно кем-то быть?

Разбойник попытался схватить девушку за руку, но та с прытью белки выскользнула, желая добраться до ореола света. Вцепившись ей в плечо железной хваткой, босяк одним рывком остановил ее от такого невыгодного ему поступка.

– Герцог Орлеанский, если уж угодно, – шепнул он в ухо обомлевшей Рене, обдав ее противным запахом.

Она что есть силы закричала. Шершавая рука отвесила девушке тяжелую пощечину и зажала рот. В прилившем гневе Рене укусила эту руку и ногтями впилась в лицо бандита. Тот заверепел, точно облитый водою кот; девушка почувствовала кровь и вырванные волосы на кончиках своих пальцев. Однако и ее саму тоже пронзила боль в шее. Жертва снова постаралась сбежать, и еще жестче ей досталось за такие попытки. Запястья ныли от жуткой боли, напряженные ноги грозили предательски подогнуться.

Когда Рене показалось, что она теряет сознание, возле нее раздался суровый голос.

– А ну прочь!

Чувствуя возможность сделать вдох, девушка мутными глазами покосилась в сторону. Рядом с ней, будто спустившийся ангел в простолюдинской одежде, стоял мужчина и держал револьвер у лба застывшего оборванца. Когти выпустили Рене. К ней вернулись силы, и она с яростью ударила обидчика; теперь в близком свете фонаря она видела его исцарапанные щеки и надорванную бровь.

– Прочь, – ровно повторил мужчина, не отводя оружия.

Мальчишка поспешил скрыться. Страх смерти заставлял его ежесекундно озираться. После того как бродяга исчез за поворотом, спаситель перевел взгляд на девушку.

– Разве ты не знаешь, что это место не самое лучшее для прогулок? – пряча револьвер, как можно вежливее спросил он. – Ладно. Тебе нужна помощь, а не нравоучения. У тебя кровь на шее.

Рене дотронулась до ранее болевшего места и опять ощутила боль.

– Мне нужно было… – она пролепетала сквозь дрожащие губы. – Я хотела найти одного человека.

– Надеюсь, это был не он? – иронично произнес незнакомец, однако девушка не оценила шутки и всхлипнула. – Ну ладно, пойдем. К счастью, я услышал твой крик, и все хорошо. Вот, рядом мое кафе, я найду бинты и лед, идем, – он с жалостью посмотрел на путницу и добавил: – И ты расскажешь мне, кого же ты искала.

Безропотно доверяя ему, Рене последовала за своим спасителем. Он добродушно и ненавязчиво предложил ей руку.

Вдвоем они вошли в переполненное посетителями кафе. Рене устремила уставшие и потухшие глаза в пол, осознавая прошедшие минуты, когда сама смерть в лице хулигана дышала ей в лицо. Проходя между столиков за своим провожатым, она услышала дорогой голос.

– Мар!.. Рене!

Барышня мгновенно нашла взглядом говорившего и застыла. Франц проталкивался к ним; со всех сторон к нему летели возгласы недовольства потревоженных гостей.

– Бог мой… – приблизившись, он нежно обхватил ладонями голову подруги и тревожно забормотал: – Рене! Что произошло? У тебя кровь! Где ты была?..

Не успел он закончить фразу, как с бесслезными рыданиями девушка его обняла.

– Друг мой, свет мой, – прошептал юноша. – Скажи хоть слово.

Не менее ошарашенный Мар рассудил объяснить все сам и шепотом пересказал Францу, что видел и слышал. Брови молодого человека поползли вверх, и он еще крепче прижал к себе дорогого друга.

– Рене, слышишь? Прости, прости меня, умоляю! Я ушел два часа назад, а должен был ждать до последнего, до восхода… Рене, извини!..

– Ей нужно приложить лед, – отнимая руки Франца, сказал Мар.

– Я пойду с ней! – он выпалил. – Идем, Рене.

Три фигуры, держась близко друг к другу, пересекли зал и нырнули в тусклую каморку, в углу которой взвивалась крутая лестница. Мар плотно затворил дверь, в то время как молодые люди осторожно взошли на второй этаж.

– Интересное строение, – проронил Франц, придерживая локоть подруги.

– К тому же удобное, – подтвердил хозяин, приноровившись к их медленной поступи. – Одно мгновение ты дома, а второе – уже на работе.

– Ступени, однако, старые.

– Конечно старые! Они поживучей некоторых монархов будут.

Поднявшись, они очутились в комнате с выцветшими, что было заметно даже во тьме, обоями в худую полоску. Угрюмым одиночкой в углу выделялось кресло; заметив его, молодой человек повел Рене в ту сторону, рассеянно перебирая успокаивающие слова.

Девушка покорно следовала за провожатым. Обстановка квартиры ее не смущала, не трогала. Мысли покинули голову; пусть временно, но даже так, опустошенность – одно из ужаснейших чувств. Изредка, словно из другого, неведомого ей мира, она слышала голос друга и повиновалась ему слепо, ведь глаза с трудом привыкали к мраку.

– Присаживайся, – мягко велел ей шепот, и Рене опустилась в кресло, подобно марионетке с внезапно оборвавшимися нитями.

Замерцал огонек керосиновой лампы, играя с густыми тенями. Хозяин быстрым шагом вышел и скрылся в коридоре.

Франц присел на корточки возле подлокотника, не выпуская из рук ладонь бедной путницы. Онемев, он всматривался в ссадины и слегка запекшуюся кровь на коже Рене, на чуть надорванный воротник нежного оттенка с багровыми вкраплениями. Уста отказывались шевелиться, а разум – находить верные слова среди тех, что ласточками роились в уме. Как же молодой человек корил себя за безмолвие! Столь сильно он желал высказать свое негодование и сожаление, столь мил, утешителен был бы для него звук ее голоса.

И Рене не роняла ни звука. Она лишь сидела сгорбившись, вперив взгляд в незримую точку и чувствуя тепло кончиков пальцев Франца на своем запястье.

Вместе с ветром, вздыбившим штору, в комнату вошел Мар. Из тканевой сумки, принесенной им, он извлек вату. Рене заметила также принесенную рюмку, и в ее взоре мелькнул вопрос.

– Ничего не поделаешь, – перехватив ее взгляд, изрек Мар. – Уверен, польская водка не хуже врачебных штучек справляется с инфекцией.

Девушка не издала ни звука; происходящее едва задевало ее сознание.

– Всего несколько царапин, – говорил хозяин, окуная кусочек ваты в рюмку. – Глубоких, правда, – Одной рукой подставив лампу поближе, дабы свет падал на гостью, мужчина продолжал: – Ты устроила ему знатную выволочку, увечья с ним надолго! – он склонился над путницей и приложил мокрую вату к ее шее. – Смел…

Рене вздернула голову и сквозь стиснутые зубы зашипела. Наморщенный лоб покрылся испариной. Вырвав ладонь из рук Франца, бедняжка впилась ногтями в обивку кресла.

Сильные боли не сопровождали ее долго. С мастерской аккуратностью Мар перебинтовал раны девушки за считанные минуты, время от времени пытаясь ее приободрить. Франц же в конец растерял все необходимые слова и безмолвно, но не безмучительно, наблюдал за ней.

– У тебя прекрасные духи! – искренне заявил хозяин, завязывая последний бинт на предплечье Рене. – Не будь в обиде, я лишь разнообразил палитру запаха. Что? Я читаю в твоих глазах недовольство. Неужели тебе не нравится? Брось, это восхитительно.

Мар выпрямился, взяв опустошенную рюмку; его теплая улыбка ясно виднелась во мраке.

– Готово.

Он вышел в коридор и очень скоро вернулся, не дав злобным мыслям пробраться в думы гостей. Мар принес две новые рюмки и протянул молодым людям.

– Прочь тревога, прочь тоска! Посмотрите на них. Вы заставляете приведений завидовать, но напрасно, у меня из бледных только вы. Вернитесь к жизни, напуганные воробьи.

Голова девушки приподнялась; Рене без раздумий приняла напиток хозяина кафе и поморщилась. Юноша последовал ее примеру.

– Коньяк? – кашлянул Франц.

Часы в коридоре пробили двенадцать ударов. Первые из них застали гостей покидающими скромную квартиру, а последние вознеслись над пустотой. Мар убедился, что в кафе без него ничего не произошло и решил проводить молодых людей до угла улицы Пуатвен. Они отблагодарили его за помощь и попрощались, однако зоркие глаза смотрели вслед уходящим, пока их фигуры не смешались с ночью.

– Не переживай, я провожу тебя до дома, – мягко сказал Франц.

Сие заявление оживило девушку.

– Нет-нет! – запротестовала она. – Только не это. Неужели мои поиски были напрасны? И этот побег… Ради возвращения?

– Хорошо, что ты предлагаешь? – недоумевающе спросил друг, заботливо придерживая ее плечо.

Рене помедлила с ответом. Она ясно осознавала неверность в направлении на Ла Файет. Заявить прямо о своих намерениях ей стоило огромного труда.

– Можно я пойду к тебе?

– Ко мне? – брови Франца подпрыгнули от удивления; осмыслив ее слова, он хмыкнул: – Точно желаешь посетить уголок бедности? Уверен, наши дома разные, тебе будет некомфортно.

Девушка убежденно мотнула головой.

– Не веришь мне, – продолжал студент. – А я тебе скажу: там жутко тесно!

– Я могу спать на полу, – легко отозвалась Рене.

– Такие жертвы? Однако нет, я бы не допустил такого, – молодой человек некоторое время помолчал, а затем вздохнул: – Прости, мне ведь завтра на работу. Как я тебя провожу до дома завтра, если уж ты хочешь ночевать у меня?

– Не иди на работу!

Смешок вырвался у Франца, и он с беззлобной иронией покосился на подругу.

– Я не могу так, извини.

– Можешь, – упорно протестовала девушка. – Я принесу тебе сколько хочешь денег.

– Не стоит, Рене, я справлюсь!

Безмолвие окутало их уста, как чернота – крыши зданий. Звезды не сияли. Их перекрыли густые тучи, прогоняемые упрямым ветром.

Две фигуры замерли на перекрестке. В этот миг они были похожи на затерявшихся птенцов, однако их наполненные мыслями взгляды являлись слишком тяжелыми для свободных птиц.

Девушка с тоской повернулась к юноше.

– Останься со мной, – лишь молвила она, и руки ее сами собой опустились.

Легкий холодный порыв, словно морской бриз, пробудил дрожь.

– Хорошо, – сдаваясь, расплылся в улыбке Франц.

Силуэты продолжили путь в умиротворенной тишине, столь приятной тишине согласия и счастья.

Быстротечность

радости

Свет встретил обитель студентов весьма хмуро. Ночь незаметно для сновидений перетекла в пасмурное утро, закутавшееся в облака, словно замерзшая дама в заячий тулуп. Размытая точка блеклого солнца восходила над горизонтом.

Лежа на диване ржавого цвета с одинокой подушкой, Франц глядел в потолок туманно-голубыми глазами. Он давно не спал, вернее, совсем не спал. Бессонница сжимала его в безжалостных тисках до восхода. Юноша устало воззрился на часы.

«Семь. Пора бы на работу».

Осознав полноту тоскливости и драмы его мыслей, сон снизошел до молодого человека. Повернувшись спиной к окну, Франц задремал.

Остальных жильцов квартиры не трогали волнения. Леон, полусидя, покоился на прижатой к стене подушке; голова его была забавно откинута, и мерное сопение едва тревожило покой комнаты. На коленях студента лежала случайно закрывшаяся книга. Серые лучи падали на обложку и проясняли надпись «Жан-Поль Марат», более крупные, почти стершиеся буквы составляли название «О человеке».

В другой комнате крепко спала Рене, руками обхватив подушку, как самое ценное в ее жизни. Девушка лежала в том же легком домашнем платье. Из-под небрежно накинутого одеяла виднелись плечи, покрытые мелкими ссадинами.

Раскат нежданного грома вторгся в ее сновидения, и она приподняла черноволосую голову. Едва уловимые грезы баюкали ее; сонливость брала свое, заставляя девушку то пробуждаться, то засыпать. Тихий стук вконец рассеял дрему.