Кошка, которая улетела из Кабула

У Игрека была своя логика: для него, бедного грешника, чувства к иностранке были вопиющим бесчинством, а нарушение поста – так, мелкая шалость.

С тех пор мы стали обедать втроём, чувствуя себя немного заговорщиками. Лёд был сломан, и стали мы жить-поживать и добра наживать.

***

Кабул тогда был настоящей шкатулкой с секретами и таил в себе много удивительного для тех, кто знал, куда смотреть и где искать. Иностранный капитал, полившийся в страну в 2001-м, часто не доходил до цели, оседая в карманах местных чиновников, но, как ни крути, часть его всё ж таки тратилась на благоустройство65, а 21-й век кое-где сменял 14-й (по солнечной хиджре)66.

В принципе, даже при беглом взгляде с любого холма становилось ясно, что Кабул далёк от стереотипов вроде «да там только пустыня, разруха и ослы». Отнюдь не только. Это был быстро растущий шумный мегаполис, где жило около пяти миллионов человек (может, и больше, но со статистикой в Афганистане всегда было так себе, а самая поздняя на тот момент перепись проводилась в 1979 году)67. В центре строились многоэтажные плазы, бизнес-центры и шопинг-моллы с зеркальными окнами. Деревья, которые в 90-х спилили на дрова, выросли заново. Из кабульского международного аэропорта чуть ли не каждый час вылетали самолёты. На бетонных заборах красовались граффити на социальные темы (права женщин, всеобщее образование, недопустимость домашнего насилия и тэ дэ). Всё это выглядело довольно многообещающе, даже несмотря на частые теракты и близость нескончаемых военных действий, на постоянные отключения электричества и на явную, какую-то прямо-таки средневековую нищету столичных окраин.

Если рассматривать город не с высоты птичьего полёта, а с земли, то выглядел он ещё интереснее, а контрасты проступали ещё ярче. В Кабуле были спортзалы (для женщин в том числе), художественные мастерские, школы ремёсел и музыкальные школы, боулинг и бильярд, пара кинотеатров, модельное агентство, тату-салон и огромное количество салонов красоты, студия йоги, репетиционные базы, где собирались местные рок-группы, школа катания на скейтборде – иными словами, там было плюс-минус то, что и в Москве, но в меньшем количестве и гораздо менее досягаемое. Если хорошенько поискать, находились даже подпольные казино, где золотая молодёжь, бывало, проигрывала по десять тысяч долларов за ночь.

В Шахре-Нау имелись кафе Slice, где за каких-нибудь 150 афгани68 можно было выпить большой капучино69 и съесть кусок чизкейка (на выбор из пяти-шести сортов) или попробовать новую разновидность печенья (их было гораздо больше).

Помню, как однажды зашла туда, заказала кофе и добавила, показав на витрину:

– Мне всех по одному, пожалуйста.

– Килограмму? – уточнил юноша на кассе.

– Штуке! – удивилась я.

«Все по одному» заполнили объёмистую коробку, и запасов печенья мне хватило на неделю.

Slice был чертовски популярен у кабульской интеллектуальной молодёжи: там можно было встретить хипстера в вязаной шапке и очках, как у Гарри Поттера, бойко щёлкавшего по кнопкам ноутбука, студентку, снявшую с головы платок70 и ждущую подругу с чашкой кофе и «Анной Карениной» на английском языке, компанию начинающих репортёров, играющих в шахматы, и просто тех, кто приходил на людей посмотреть и себя показать в относительно спокойной обстановке. Кстати, деления на мужской и женский залы в кафе отсутствовало – случай для Кабула революционный (владелец рассказал мне, что хотел создать пространство, где у всех было равное право на комфорт и безопасность). Интерьер был начисто лишён восточного колорита и подхода «дорохо-бохато»: минимализм, светлое дерево и абажуры, как будто прилетевшие прямиком из IKEA.

– Ты точно в Кабуле? – с подозрением спрашивали друзья и родня, получив моё очередное селфи. – Что-то как-то там слишком хорошо.

Сточная канава прямо напротив входа, разбитый тротуар и уличные мальчишки, прижимавшие носы к стеклу в ожидании милостыни, несколько снижали градус слишкомхорошести, но они в кадр не попадали.

Кстати, несмотря на то, что Slice не прятался за бетонным забором, а из охраны был один бородатый дедушка с автоматом, крупных неприятностей с кафе не случалось (не считая тех дней, когда от близкого взрыва вылетали окна или рядом падала ракета). То ли у владельца была хорошая карма, то ли связи в нужных кругах.

Но существовали места и позагадочнее – например, ресторан (а может, клуб?) The Venue, адрес которого обычно произносили так: «Таймани, шестая улица, зелёная дверь».

Разумеется, зелёных дверей на шестой улице было сильно больше одной, поэтому найти нужную мог только тот, кто уже знал, что ищет. Хозяин, пуштун из провинции Хост с небесно-голубыми глазами, строго следил за тем, чтобы кто попало его заведение не находил, а в особых случаях его охранники, число которых иногда доходило до шести, устраивали прибывшим строгий фейс-контроль и тщательно обыскивали. Изредка гостей просили оставить телефон на входе или хотя бы воздержаться от съёмки на мероприятии, потому что ранг присутствовавших был довольно высок. Ну как кто-нибудь щёлкнет политика на айфон, выложит в Твиттер и нанесёт репутации урон? Признаюсь, мне было довольно странно видеть тех, чьи имена я встречала в афганских новостях, со стаканом виски в руке или танцующими аттан в хороводе.

The Venue тоже был обставлен со вкусом и без излишеств, впечатление довершал проигрыватель с грампластинками в углу и абстрактная живопись вперемешку с плакатами Led Zeppelin и Deep Purple на стенах. Гамбургер на тарелке, поданный по всем правилам искусства, заставлял усомниться в реальности происходящего ещё больше, чем кофе и чизкейк из Slice. Здесь говорили уже не об экзаменах и книгах, а о многомиллионных контрактах, новых проектах ООН и ЮНИСЕФ, политических сделках и сенсационных статьях, которые должны были выйти со дня на день. Сюда приходили на переговоры, на интервью, и, о ужас, на свидания. Впрочем, двор выглядел самым что ни на есть афганским: гранатовые деревья, розы, тутовник и над всем этим – небо небывалой синевы. Ресторан был порталом в какую-то параллельную реальность, где кончилась война, прекратились взрывы, а Кабул взял всё лучшее от Запада и ловко интегрировал в свою повседневную жизнь.

Именно там одним недобрым вечером, предгрозовым и жарким, мне довелось увидеть одного из самых необычных в моей жизни людей. Позже, когда я буду в университете рассказывать, что есть, мол, в Кабуле товарищ, который живёт вот так (перечень поступков), а выглядит вооот так (вот вам фото, полюбуйтесь), меня будут спрашивать:

– И он ещё жив?!

На момент нашего знакомства этот персонаж обладал весьма спорной репутацией, хотя был довольно знаменит и входил, скажем так, в пятёрку самых знаменитых афганских военных корреспондентов (хотя, в принципе, все афганские журналисты были в каком-то смысле военкорами, даже если писали для журнала «Сад и огород». Такова была реальность – люди жили в войне, как саламандры в огне).

Я потом видела в сети его фото: на военной базе в Гильменде, в кузове армейского джипа, на аэродроме в Шинданде, на заставе в Бадахшане. И знаете, что? Человек был явно счастлив, освещая эти локальные бои, и всем своим видом как будто отрицал близость опасности и смерти. Я до сих пор храню в телефоне фотографию, где он улыбается на фоне вертолёта с афганским триколором на борту.

А тогда, в июне 2017-го года удивительный человек в рваных джинсах и футболке с Че Геварой устроился на диване поудобнее, закурил, и в клубах табачного дыма начал одну из военкорских баек:

– Я вошёл в Кундуз вместе с американскими коммандос. Они тогда как раз взяли город…

– Который раз взяли? – пискнул автор этих строк, хорошо помнивший, что Кундуз недавно переходил к талибам71 как минимум дважды.

В глазах афганского Че засветилось любопытство.

– А ты умная, да? – он улыбнулся и подмигнул.

В тот момент меня осенило: вот оно. Вот такую жизнь мне хотелось бы прожить. Прости, Красный Крест, но вдруг я всё-таки не твой переводчик? Я хочу фото из Гильменда, чтобы на шее у меня был фотоаппарат, а за спиной – вертолёт, и чтобы я улыбалась вот так, а жизнь была полна до краёв. Говорят, я неплохо пишу, так что, может быть… Иншалла…

Правда, мне понадобится ещё пара лет, чтобы набраться храбрости. Потом уже будут впечатлившие меня Хэмингуэй72, Роберт Капа и Герда Таро73, Артём Боровик74, Славин из «ТАСС уполномочен заявить…»75 и Фаулер из «Тихого американца»76. Я буду спать в Бейруте, накрывшись ковром в холодном номере отеля, любоваться на празднование годовщины Исламской революции в Тегеране и фотографировать митинги в Бишкеке.

С тем военным репортёром, одним из самых необычных людей в моей жизни, меня свяжет одна из самых необычных в моей жизни дружб, но это уже совсем другая история.

***

Наша жизнь в те дни чем-то напоминала «весёлое безумие» восточного факультета – тот же вечный смех, иногда до слёз, изрядная доля абсурда и дуракаваляния, только там мы играли в Афганистан, а здесь всё было всерьёз. Опасность таилась где-то за углом, но её присутствие делало жизнь ярче (и именно эта яркость держала в Кабуле годами тех экспатов, если они, конечно, в ужасе не сбегали после первой командировки со словами «Больше никогда!»). Дни были заполнены дурными новостями и безудержными шутками – чем дурнее были первые, тем безудержнее вторые, и, надо сказать, некоторые шутки тоже могли закончиться так себе. Для Ахмада, Икса и Игрека я была, как мне казалось, кем-то младшим – не то братом, не то сестрой – кого можно было безнаказанно впутывать в свои проделки (иногда довольно каверзные). В каждом афганце, даже если ему под девяносто, сидит проказливый мальчишка, а уж в двадцать пять и подавно.

Однажды, когда моя одежда сохла после стирки, Икс любезно предложил один из своих костюмов (как вы помните, он был довольно тощ, а потому его наряды более или менее мне подходили). Ахмад, заглянувший к нам тем вечером на ифтар, пришёл в восторг, а когда мы собрались на уже традиционное чаепитие на холме, сказал:

– Не переодевайся, поехали так.

– Платок сюда не пойдёт, – засомневалась я.

– Поехали без платка, пусть все думают, что ты парень!

– Точно, давай, – подскочил Икс. – Волосы у тебя короткие, а если надеть жилетку, то точно никто ничего не заметит.

Игрек был в командировке, к здравому смыслу никто не воззвал, и вскоре мы уже расположились на арендованном ковре, прихлёбывая зелёный чай с кардамоном, жуя ширпиру77 и любуясь на городские огни. Надо сказать, по вечерам на холме прогуливались исключительно мужчины всех возрастов (женщины благопристойно сидели дома), и мне стало слегка не по себе, когда группа пожилых бородатых джентльменов, проходя мимо нас, остановилась, а один из них, ткнув пальцем в мою сторону, спросил:

– А это кто?!

– Это мой кузен, – не растерялся Ахмад. – Сегодня из деревни приехал, всего боится. Не смущайте его, уважаемые.

Джентльмены пару секунд помедлили, будто пытаясь в темноте (на холме было мало фонарей) рассмотреть подозрительного кузена, но всё же пошли прочь. Вообще вопросов в Афганистане не задают почти никогда, так что, надо думать, мой вид их глубоко поразил. Несколько лет спустя, уже в Джелалабаде, мой гостеприимный хозяин захочет сыграть ту же шутку: когда к нему будут приходить за советом деревенские старейшины, он попросит меня сидеть в углу, нарядившись в мужской костюм, и будет от души веселиться каждый раз, когда очередной дедушка поймёт – а парень-то вовсе никакой не парень. А что я сказала про внутреннего каверзного мальчишку?

В другой раз (дело было в пятницу) Ахмад и Икс на полном серьёзе уговаривали меня сходить с ними в мечеть на общую молитву:

– Видишь, в тот раз удалось, и в этот тоже получится. Пошли!

– В мечети что, тоже темно?

– Ты не понимаешь, Алекс, там люди делом заняты. Они молятся. Им не до тебя совсем.

– Серьёзно?

– Ну и не ходи. Такую возможность упускаешь…

Внутренний востоковед, конечно, очень любопытствовал посмотреть, как там оно на мужской половине мечети, но убегать от разъярённой толпы по незнакомым кабульским улицам не хотелось, поэтому Ахмад и Икс, поуговаривав меня какое-то время, всё-таки ушли вдвоём. Вскоре появился Игрек и, выслушав мою историю, вздохнул:

– Идиоты.

Вообще быстро сложилось так, что больше всего времени в моём обществе проводил именно Игрек. Икс скоро закрутил роман с красивой хазарейкой, Ахмад был занят делами своей большой загадочной семьи, но Игрек в свободное от службы время был сама доброта. Он приносил мне еду по вечерам и следил, чтобы что-то осталось на завтрак, приводил домой интересных собеседников или вёз меня туда, где их можно было найти, он шёл со мной пешком до ближайшего ресторана, хотя совершенно не понимал, зачем нужно лишний раз утомляться («Движения тебе не хватает, говоришь? Бегай вокруг столика в гостиной, когда нас нет») и с интересом меня слушал. Однажды, прервав мой пересказ «Портрета Дориана Грея», спросил:

– Это сказка? – а потом признался, что ни одной книги в жизни не прочитал.

Я объясняла это дружелюбие исключительно афганским гостеприимством, уровень которого в базовых настройках Игрека был, видимо, выше среднего. Как же я была неправа.

В один прекрасный вечер, который мы коротали за шахматной доской, Игрек вдруг спросил:

– Зачем ты подстриглась?

– Чтобы быть менее привлекательной, – честно ляпнула я.

– Тебе это не помогло, ты всё равно очень красивая. Я тебя люблю. Выходи за меня замуж.

Пока я соображала, куда поставить пешку (в жизни меня так сильно не удивляли!), Игрек успел рассказать следующее: я появилась в его жизни в первую ночь Рамадана, а значит, я – подарок Аллаха; он очень боялся, что я съеду, но и говорить вслух о своих чувствах боялся тоже; он всегда хотел жениться по любви, а в меня влюбился с первого взгляда и вообще я его идеал; я такая хорошая, что он попробует уговорить родных, и хотя я не афганка, они, возможно, не будут возра…

– Погоди, – сказала я, – а где мы будем жить?

– Ты – с моей семьёй, в Кандагаре.

– А ты?

– А я в Кабуле, у меня же работа. Но я буду часто к тебе приезжать.

– Часто?

– Раз в месяц точно.

Я не дала сбить себя с толку рассказами про слуг, сад и павлинов во дворе. Два курса не прошли даром, и на что похожа жизнь в богатом афганском доме, мне уже было в общих чертах известно, но детали надо было уточнить.

– Мне можно будет выходить из дома?

– Нет. Если что-то понадобится – скажешь моей матери, она принесёт.

– А если одежду выбрать?

– Она выберет.

– А в мечеть можно ходить?

– Нет, это не принято. Вообще женщины ходят только на свадьбы или похороны. Но, как ты понимаешь, люди не умирают и не женятся каждый день.

– А это… Афганские мужья, они же, ну… Ты бы хорошо со мной обращался?

– Я? Конечно. Но мои старшие братья бьют своих жён, а ты была бы младшей невесткой, так что…

– Понятно.

– Ты выйдешь за меня замуж?

– Я подумаю.

Думала я довольно долго.

За это время мы успели пару раз встретиться в Индии, помечтать о том, как будем жить в Москве или Торонто, куда мечтал переехать Игрек, тысячу раз разругаться в пух и прах и столько же раз помириться, обсудить будущих детей (он на полном серьёзе считал, что их должно быть одиннадцать, я соглашалась максимум на трёх), и понять, что порознь мы будем счастливее, чем вместе. За это время я поняла, что есть более простые и менее болезненные способы выучить пушту, чем брак с носителем, а романтизм свадьбы с троном и тортом несколько померк. Бывало по-разному: мне доводилось слышать, что я страшное недоразумение и наверняка опозорю будущего мужа, но и доводилось видеть, как будущий муж, ленивый сибарит и князь дивана, берёт оружие и уходит в ночной Кабул искать мне лекарства. Воспоминания остались противоречивые, но со временем померкли и они78.

Разница культур подчас давала о себе знать самым неожиданным образом. Больше, чем ревность («А ты точно у врача? Ну-ка пришли селфи с ним!») меня удивил следующий эпизод. После очередного звонка в родной Кандагар Игрек поделился новостями:

– Мои там собаку завели, чтобы кошек гонять.

– Что?!

– Ну, кошки у нас во дворе живут, но они дикие. Еду из кухни воруют.

За четыре с половиной года до встречи с кошкой. А как же кошки, собственно говоря? Справка №1

Ислам считает кошку существом богоугодным.

Кошка, в отличие от собаки, чиста: дома её держать не возбраняется, прикасаться к ней можно безбоязненно. Воду, которую она пила, разрешено использовать для омовения перед намазом, а кошачья шерсть на одежде не мешает тому, чтобы молитва была принята Всевышним. Кстати, в мечети кошкам заходить тоже разрешено – одна из них, европейская короткошерстная по имени Гли, всю жизнь прожила в Айя-Софии и стала интернет-знаменитостью. За дурное обращение с кошкой отправляются в ад, а за её спасение – в рай (по крайней мере, такое случалось с некоторыми суфийскими шейхами).

Кошка Муизза79, по-видимому, просто выдумка, однако многие хадисы80 подтверждают, что Мухаммад относился к кошкам с нежностью. Если хадисов не хватает, в дело вступает мусульманский фольклор – он, например, передаёт историю о том, что пророк отрезал рукав своего халата для молитвы, лишь бы не беспокоить кошку, которая на нём спала, а та в свою очередь трижды поклонилась пророку после пробуждения. Другая история (тоже довольно сказочная, но от этого не менее трогательная) повествует о том, что Мухаммад приказал своим воинам обойти место, где лежали новорождённые котята, чтобы никто ненароком на них не наступил. А ещё посланник Аллаха якобы запретил продавать кошек или обменивать на что-нибудь, потому что кошки – свободные существа.

Кстати, один из первых передатчиков хадисов, сподвижник Мухаммада по имени Абдуррахман аль-Ямани, вошёл в историю под прозвищем Абу Хурайра, то есть Отец Котят, поскольку очень их любил (один из питомцев даже спас его от укуса змеи). По преданию, жена Мухаммада Аиша не погнушалась пищей, которую успела отведать кошка. Объяснила она свой поступок так: «Посланник Аллаха сказал: «Они не нечистые: они – ваши домочадцы»».

В конце концов, практичные мусульмане ценили кошек за их охотничьи качества. Ат-Табари81 в своей «Истории пророков и царей» рассказывает, что во время великого потопа крысы чуть не прогрызли днище ковчега. Всевышний надоумил Ноя не то стукнуть льва между глаз, не то заставить его чихнуть, и тут же из львиного носа выскочили кот и кошка и расправились с вредителями. Как их можно было не любить после таких-то заслуг?

В средние века и позднее кошки охраняли от мышей дома, библиотеки и зернохранилища, и путешественники с Запада диву давались, каким комфортом и заботой были окружены мурлыки. Бейярд Тейлор в своих мемуарах описывал поразивший его кошачий госпиталь в Алеппо, располагавшийся в старой мечети: «Больные кошки получают здесь лечение, старые находят приют, а одряхлевшие от старости спокойно домурлыкивают свои последние годы. Их несколько сотен, и полчища кошек в коридорах и на террасах – поистине незабываемое зрелище»82. Мечеть, кстати, была передана в вакф83, а зарплату смотрителей и ветеринаров и деньги на корм выделяла община.

Но одно дело – хадисы и давние времена, а другое – век двадцать первый.

Да, Стамбул по-прежнему умиляет всеми этими кошачьими домиками и мисочками, а турецкие режиссёры снимают об уличных кошках кино84. Да, в Тегеране имеется музей персидской кошки, а местные коты тоже выглядят вполне сытыми и довольными жизнью. Но в целом отношение к кошкам изменилось не к лучшему, и только Аллаху известно, почему. То ли сказались годы нестабильности и разрухи, когда домашний питомец виделся как ещё одна проблема, то ли расцвели суеверия, но суть в том, что теперь многие на мусульманском Востоке смотрят на кошек отнюдь не дружелюбно.

Афганистан не исключение. В принципе, то, о чём рассказал Игрек, – это общее положение дел: кошки живут во дворе в дом их пускают только в случае сильной непогоды или холодов, а если хозяева время от времени дают им остатки еды со своего стола и не бросают в них чем-нибудь тяжёлым, то им очень повезло. Жизнь уличных кошек гораздо грустнее: тощие, пугливые, грязные, они вряд ли доживают до старости из-за болезней, голода, драк и прочих тягот.

За четыре с половиной года до встречи с кошкой. Абсурдистан

– Хочешь куда-нибудь съездить? – спросил Игрек, придя с работы пораньше. Как безупречный джентльмен, он всегда изо всех сил старался, чтобы меня развлечь.

– Хочу в Париж.

– А поближе?

– Тогда в Джелалабад.

Игрек глянул на часы – была не то половина второго, не то два – и задумался.

– Давай попробуем. В крайнем случае, можно там переночевать.

Я взвизгнула от радости и метнулась за платком.

От Кабула до Джелалабада всего каких-то 150 км с хвостиком. Пффф, скажете вы, тут и ехать-то нечего. Да. Но есть пара но, и из-за них дорога, которая в теории должна бы занимать часа три, занимает все восемь, а то и больше.

Сразу за Кабулом шоссе NH08 идёт круто вверх, на перевал. Сверху шоссе кажется узкой лентой и, кстати, отлично просматривается – во время советского присутствия места эти могли бы быть идеальными позициями для снайпера (зуб даю, что не только могли, но и были). Вдоль дороги попадается несколько ржавых танков, причём один из них давно стал популярной локацией для селфи.

Бесконечные повороты-тоннели-повороты сводят с ума. Если верить знакам, ограничение скорости вроде как 60 км/ч, но широкая афганская душа не терпит ограничений. Аварии, по слухам, редки85, но если уж что-то случается, да ещё в тоннеле, то перевал встаёт намертво. Дорога двухполосная, и с одной стороны её ограничивает скала, а с другой – пропасть, на дне которой плещется река Кабул. От пропасти вас отделяет только низенькая оградка, которая в случае чего падение машины не задержит.

А теперь представьте: слева пропасть, справа стена, на спидометре 110, а вам навстречу летит, звякая всеми своими бубенчиками, расписной пакистанский грузовик. Причём летит прямо посреди дороги, по разделительной полосе.

– Осторожней!

– Это он нарушает! – парирует Игрек.

На том свете выясните, кто был прав, ага.

Ну и, наконец, был ещё вот такой тонкий момент: в ту пору шоссе полностью контролировалось правительственными силами только в светлое время суток. Когда солнце клонилось к закату, блокпосты снимались, республиканские солдаты запрыгивали в кузова и уезжали. На ночное дежурство заступали новые патрули, уже талибские86.

– А давай спустимся вон в ту деревню у озера? – предложила я Игреку.

– Нет.

– Недалеко же! – не сдавалась я, подозревая, что у жениха случился приступ лени.

– Там талибы87.

– Чтооо?

– А ты думаешь, они с неба падают или из-под земли вылезают? Днём они спят, вечером выходят.

В сумерках талибы88 любили обстрелять какой-нибудь запоздалый конвой местного политика, и чем больше машин было в конвое, чем выше была вероятность попасть в неприятности. Пару лет спустя, мчась к Джелалабаду в машине с правительственными номерами, я об этом вспомню, и мне будет слегка не по себе.

Местечко Сароби расположено на полпути между Кабулом и Джелалабадом. У местечка дурная слава. Рассказывают, что во время советского присутствия местный полевой командир творил с пленниками страшные вещи, да и потом тут происходило немало мрачного.

Но с виду не скажешь. Картина вполне мирная: сосновый лес, подвесной мост над бурной речкой, жаровни с кебабами и свежевыловленной рыбой и афганцы, ведущие разговоры на ярких коврах. Тут мы остановились выпить чаю и прогуляться к реке. Честно говоря, автора этих строк очень интриговал упомянутый выше мост, который автор видел на фото в интернете: страшно по нему ходить? Сильно ли качается?

Я вылезла из машины, и в воздухе повисло неловкое молчание. Сплетня осталась нерассказанной, смех оборвался, рука с чайником замерла в воздухе и, кажется, даже птицы в лесу притихли. Головы в тюрбанах повернулись в нашу сторону. В мою.

Игрек, демонстративно не торопясь, выкурил сигарету и буркнул:

– Поехали отсюда.

Мне почему-то не хотелось спорить, да и говорить тоже, но минут через пять меня озарило:

– Джелалабад же в другой стороне!

– А мы едем в Кабул.

– Почему?!

– Время видишь?

– Четыре тридцать.

– В шесть начнёт темнеть. Если машина сломается или ещё что-нибудь, никто не притормозит, чтобы нас подобрать. Все жить хотят.

– Но как же… Но мы же… Ты другое говорил!

– Я передумал.

Сказать, что мне было досадно – это ничего не сказать, но спорить я не стала. Некоторое время мы ехали молча, глядя через лобовое стекло, как предзакатное солнце окрашивает суровые скалы в нежно-розовый и как армейские джипы мчатся в сторону Кабула, обгоняя гражданские легковушки, и слушали песни на пушту (все они были на один мотив, но, скорее всего, так мне казалось от досады). На въезде в город полицейский-хазареец махнул рукой – тормозите, мол, и спросил Игрека: