Кошка, которая улетела из Кабула

Что делать после того, как диссертация будет защищена, я не знала, да и вообще мои тогдашние фантазии не имели с реальностью примерно ничего общего, но коллеги отнеслись к ним вполне серьёзно (занятия по этнографии сыграли в этом не последнюю роль – свадебные обряды, о которых нам рассказала Генрико Сергеевна, были весьма живописны).

– Саш, – говорили мне, – я так и вижу, как ты на своей свадьбе прыгаешь по перевёрнутым тазам, давишь ногами грецкие орехи, а у ног твоих режут барана. Ясно вижу! Быть посему!

Всё это великолепие чуть было не случилось несколькими годами позднее.

Часть вторая

Сдайся мечте невозможной,

Сбудется, что суждено.

Александр Блок, «Роза и крест»

За шесть с половиной лет до встречи с кошкой

Героическое снова напомнило о себе в конце второго курса. «Такого-то мая во столько-то часов в такой-то аудитории состоится встреча с сотрудниками Международного Красного Креста», – гласило объявление в фойе, и я сразу же решила – пойду. Ничего, что такое-то время наступит после пяти пар, когда я буду голодной и злой – пойду всё равно, оно того стоит. План был такой: сначала сотрудники рассказывают о своей работе, потом отвечают на вопросы, а потом вносят в какие-то свои списки тех, кто хотел бы в ближайшем будущем у них поработать. Всё это было заманчиво.

В такой-то аудитории собралось этак двадцать студентов, в основном арабистов и африканистов23, что, в общем, было неудивительно – и на арабском Востоке, и в Африке гуманитарных миссий великое множество и свежая кровь им требуется всегда. Правда, есть нюансы: по слухам, Красный Крест не берёт в переводчики тех, кто младше двадцати пяти – это раз, два – очень желательно, чтобы у претендентов не было семьи и детей (в крайнем случае, нужно было быть готовым на годик-другой уехать в командировку без них, поскольку часто место будущей службы идёт с пометкой NFDS24, да и здравый смысл намекает, что брать ребёнка в Могадишо, Бенгази или Кабул – не лучшая затея).

Что ещё мы тогда слышали? Что переводчики получают какие-то невероятные зарплаты, летают на выходные в Дубай, Доху или Стамбул, пьют шампанское и веселятся у себя в компаундах, рискуют собой на благо человечества, как было сказано выше, и быстро растут по службе, а ещё зарабатывают себе бессонницу, депрессию и раннюю седину. Словом, образ складывался романтический, драматический, и моим представлениям о прекрасном он всецело отвечал.

Сотрудников, которые пришли с нами побеседовать, было трое: две переводчицы, работавшие в Африке (помнится мне, в Южном Судане, Эфиопии и Сомали) и пожилой сэр, который начинал свою карьеру в Афганистане, а потом получил повышение и пошёл по административной части. Он работал уже лет тридцать, и его жена работала с ним в одном офисе (вот вам пожалуйста, ещё одна малочисленная каста, где принято жениться на коллегах – а на ком же ещё, собственно говоря, если отпуск у тебя всего двадцать дней в год?). Все трое говорили о грустном: о тюрьмах, больницах, лагерях беженцев, вечной усталости, опасности, к которой быстро привыкаешь, пыли и жажде, – и у всех троих горели глаза. Нет, по-другому они уже не смогли бы.

– Что самое сложное в вашей работе? – спросил кто-то с галёрки.

– Необходимость выбирать, – сказал пожилой сэр. – Там, где ты работаешь, местные смотрят на тебя, как на бога. Но ты не бог. Твои ресурсы ограничены. Из ста человек помощь в итоге получат двадцать. Еды и воды на всех никогда не хватает, как и медикаментов. Среди больных или раненых выбирают тех, у кого выше шанс поправиться. Мы не можем спасти всех и часто кем-то жертвуем. Это страшно тяжело.

За окном быстро темнело. Мы сидели тихо, забыв о том, что отучились пять пар, о пирожках, которые мечтали цапнуть и съесть по пути к метро, о контрольной, которую завтра будем писать с утра пораньше. Мы чувствовали, как горячий ветер несёт нам в лицо песок. Пушту и Красный Крест. Красный Крест и пушту. Сказал же пожилой сэр, что знатоков пушту мало!

Это судьба.

Или, как говорят у нас на востоке, мактуб.

За четыре с половиной года до встречи с кошкой

В жизни каждого востоковеда наступает момент, когда он хочет увидеть изучаемый регион своими глазами и узнать, как там оно на самом-то деле. Китаисты, японисты и индологи едут на стажировки (им, счастливцам, всегда есть куда поехать), арабисты тоже как-то выкручиваются, благо арабских стран в мире хватает. Со специальностью «История Ирана и Афганистана» живётся сложнее.

Шёл 2017-й, и я думала как с толком провести оставшиеся месяцы академического отпуска, уйти в который пришлось почти сразу после того памятного вечера25. Кое-что из пушту я уже успела освоить самоучкой, некоторое количество дари в памяти тоже имелось (или фарси – тогда ещё трудно было сказать наверняка) – а не пора бы, решила я, провести разведку боем? Мечты мечтами, мактуб мактубом, но пора бы уже посмотреть, что я там такое изучаю. И смогу ли я вообще работать в этом самом Афганистане? Понятно, что он очаровательный и мне вскружил голову даже заочно… но вот понравлюсь ли я ему?

В ту пору поговаривали, что туристическую визу в страну моих грёз получить практически невозможно. Особенно если ты девица или дама. Особенно если едешь туда одна. Но в афганское посольство я всё равно пошла – нет, ну а вдруг? С чего-то же надо начать, а там разберёмся.

В подвале, где располагался консульский отдел, решали свои дела пара дюжин афганцев. Когда я перешагнула порог, они, как по команде, подняли головы от бумаг, и под их пристальными взглядами я на подгибавшихся ногах прошагала к окошечку узнать, что да как. Юноша в галстуке по ту сторону стекла рассеянно выслушал мои объяснения и протянул бланк визовой анкеты и ручку – заполняйте, мол, потом унёс исписанный листок куда-то в недра посольства и с удивительной для афганца быстротой вернулся.

– Господин консул хочет с вами побеседовать.

«Ну вот, а говорили – невозможно», – обрадовалась наивная я, но радоваться было ой как рано.

Консул оказался видным пуштуном лет сорока, чем-то здорово смахивавшим на Ретта Батлера в исполнении Кларка Гейбла. Английский у него был вполне соответствующий.

– Здравствуйте, рад знакомству, – под тёмными усами блестела обаятельная разбойничья улыбка. – Располагайтесь. Чаю? Зелёный, чёрный? Чувствуйте себя как дома, не стесняйтесь. Могу я спросить, почему вы решили посетить нашу страну? Ах вон оно что. Изучаете? Прекрасно! О, так вы говорите на пушту? Чудесно! Цомра ша! Ценга ей?26

– Хэ йема, манэна, – блеснула я. – Тасо ценга йаст?

Консул поморщился, как от зубной боли. Он был родом с юга, из провинции Фарах, и мой восточный акцент ему, как и многим южанам, слушать было невмоготу. Но желторотые студенты не знают таких тонкостей – откуда бы им?

Разговор снова свернул на английский.

Забегая вперёд, скажу, что 95% кабульских друзей стремились свести мою языковую практику к минимуму. Выглядело это так:

– Ты говоришь по-нашему? – спрашивали они на пушту/дари.

– Да, говорю, – отвечала я на том же языке.

– Как дела?

– Спасибо, хорошо.

– Оооо, ты и правда говоришь! Как здорово! – и, воздав должное талантам бледнолицей, они с чистой совестью продолжали на языке Шекспира. Вернуть их обратно к пушту и дари было крайне трудно. Почему – доподлинно известно одному Аллаху.

– Вы читаете новости? – спросил консул.

– Конечно!

– Тогда вы наверняка знаете, что в нашей стране уже сорок лет идёт война.

– Знаю, сэр. Меня это не пугает. Я люблю вашу страну, я буду работать в Афганистане, когда получу диплом. Я должна знать, к чему нужно быть готовой, и я…

– Работать? Где?

– Я мечтаю быть переводчиком в Красном Кресте.

– Очень благородно, – сказал консул, не отрываясь от ноутбука. – Я сам проработал в Красном Кресте не один год. Вообще-то я врач. До того, как стать дипломатом, был врачом. Чего только в жизни не бывает! Вообще-то, знаете, я люблю людей и всегда стараюсь им помочь. Даже на нынешнем посту.

– Спасибо, сэр! Я знала, что вы поймёте!

– …но вам я визу не дам.

Консул выдержал театральную паузу, явно ожидая вопросов. Их не было: я изо всех сил старалась не потерять лицо и не захлюпать носом прямо тут, перед улыбающимся с портрета президентом Ашрафом Гани.

– Как человек я отлично вас понимаю. Но я не только человек, я должностное лицо. У меня есть обязанности. Инструкции.

– Но ведь из каждого правила возможны исключения.

Ретт Батлер опять не торопился с ответом: пригладил отлично лежавшие волосы, поправил галстук, смахнул с щегольского пиджака невидимые пылинки.

– Вы правы, есть. Знаете, что? Принесите мне бумагу, подтверждающую цель вашего визита в Афганистан.

– Какую, сэр?

– Да какую хотите. Или получите одобрение афганского МИДа на вашу поездку.

– Но как?!

– Этого я не знаю, мисс. Но желаю вам успеха.

Я пришла в себя во дворе посольства. Было холодно, падал мокрый снег, календарь показывал 9 февраля. От визы меня отделяли каких-то два с половиной месяца. Сущий пустяк. Ничто по сравнению с вечностью.

***

Задачка, которую мне задал консул, была «немногим проще, чем отыскать кокос в сосновой роще» (с).

Получить одобрение афганского МИДа на поездку было по умолчанию невозможно – как, в принципе, и одобрение любого другого МИДа в подобных обстоятельствах. Уже осенью 2018-го пакистанские дипломаты посоветовали мне то же самое, и я ради эксперимента отправила имейл. Что бы вы думали? Жду ответа по сей день.

Оставалась «какая-нибудь бумага», подтверждающая цель визита в Афганистан, но и тут выбор был невелик.

Знакомый профессор из Кабульского университета, который мог бы пригласить меня на стажировку, ответил загадочным молчанием. Собравшись с духом – востоковед я или как? – я попросилась в переводчики к дальнему знакомому, который собирался что-то решать в Кабуле с афганскими партнёрами. Бумага при таком раскладе не светила, но деловую визу получить проще, чем туристическую. И пусть консул видит, что я человек серьёзный и пользу приношу.

Но телефонный разговор окончился ничем.

– Можно вас взять, пожалуй, – сказали мне сначала, – но, во-первых, я еду всего на неделю, а во-вторых, жить мы будем на американской военной базе. Пообещайте, что вы не попытаетесь выйти с территории и от меня ни на шаг не отойдёте. А на переговорах будете просто сидеть в уголке и молчать.

Тысяча чертей, да это же именно то, что мне нужно – молчать и смотреть на американцев! Я же именно за этим собиралась в Кабул, точно, ну! Аж целая неделя? Идеально! Вот это подфартило так подфартило! Впрочем, вслух я ничего этого не сказала и уныло согласилась. База так база, бог с ней.

Но тут мой собеседник, кажется, в полной мере понял, о чём я его прошу, и запаниковал.

– Да ведь вы совсем не знаете, что это за страна! Там же война и вообще опасно! В прошлом году мы с товарищем дали нищему в Мазари-Шарифе десять долларов – остальные на нас кааак кинулись, мы едва успели до машины добежать. Чуть на куски не разорвали.

Я попыталась возразить, что с этой точки зрения много мест, где опасно – если дать десять долларов нищему, скажем, в Дели, тоже до машины не добежишь. Но голос в телефоне не стал спокойнее:

– А девушка, которую убили в центре Кабула два года назад? Линчевали среди бела дня?27 Я видел то место. Ужас! Нет уж, Афганистан не место для женщин. Вы молоденькая, красивая, вам жить и жить… И вообще, там никому верить нельзя. Не просите. Грех на душу брать не хочу.

Я положила трубку и глубоко задумалась.

То, что я сейчас за десять минут описываю в Microsoft Word, в реальности заняло больше месяца: письмо – ожидание – молчание, просьба – надежда – отказ. Передо мной была глухая стена, в которой я пыталась найти лазейку, и в этих поисках не было ничего поэтического. Я стала хуже спать и злилась по пустякам, и, подозреваю, в мире найдётся не так уж много людей, страдавших оттого, что их поездка в Афганистан медленно, но верно накрывалась медным тазом.

Конечно, были более уступчивые афганские посольства, где консульский отдел был не так бдителен и особого значения бумагам не предавал. Одно из них находилось в Дубае, второе в Баку, а третье в Душанбе. Там же, под боком, был город Хорог, где за $100 визу вроде как давали всем желающим, из документов требуя только фото и ксерокопию паспорта. Не скажу, что мне хотелось лезть на Памир и проверять правдивость слухов, но адрес хорогского консульства в моей записной книжке всё же был.

– Алекс, я спрашивала – у нас тут тоже дают визы без проблем, – написала подруга из Джакарты.

«Круто, что сказать», – подумала я и проверила цену на билеты Москва-Джакарта-Кабул. Просто на всякий случай, разумеется. Цена кусалась.

Я написала афганцу, с которым мы уже год дружили по переписке. Звали его Ахмад28, он был образован и весел и уже год обсуждал со мной мировую политику и ввод ОКСВ29 в Афганистан (отец его, кстати, был моджахедом – по иронии судьбы, отцы почти всех моих кабульских друзей в своё время воевали против русских). Я помнила, что товарищ Ахмад работает в каком-то министерстве и подозревала, что нужные связи у него имеются.

– Собираюсь к вам в Кабул и у меня некоторые сложности с визой. Что посоветуешь, Ахмад-джан? – обычно словом «джан» («дорогая») злоупотреблял он, но в любви, на войне и в погоне за афганской визой все средства хороши.

– Запасайся терпением, – был ответ. – Ваши дипломаты в Кабуле вообще вон всем отказывают. Так что удачи тебе, милый друг. Буду рад увидеться живьём в Кабуле… когда-нибудь. Иншалла.

В Афганистане, как и на востоке в целом, не в ходу некрасивое слово «нет», но моего небогатого опыта хватило понять, что Ахмад, так его и сяк, джан не пойдёт ни в какой МИД договариваться и приглашение мне не отправит. «Ладно-ладно, – злобно и печально подумала я, – доберусь до Кабула – припомню тебе, душманский сын».

И угадайте-ка, чем объяснит этот душманский сын свой отказ?

– Алекс-джан, незачем помогать тому, кому помощь явно не нужна, – скажет он, когда мы будем на закате сидеть на холме Вазир-Акбар-Хан. – Я знал тебя достаточно хорошо, чтобы понять – битву с дипломатами выиграешь ты, а не они. И я знал, что рано или поздно ты окажешься в Кабуле. Нужно было просто немного подождать.

***

Его превосходительство посол Афганистана в России смотрит на меня поверх чайной чашки.

– Я слышал, вы интересуетесь пуштунской культурой и языком. Знаете, лучший способ выучить пушту – найти себе мужа-пуштуна! – мне хочется думать, что его превосходительство не имеет в виду себя.

Посол одет с иголочки, серебряные волосы и бородка уложены волосок к волоску. Ноблесс оближ: посол принадлежит к высшей афганской аристократии – приходится президенту Гани дядей по отцовской линии (в своё время президент Карзай послал в Москву своего, и традиция прижилась). На ветвистом дереве афганских терминов родства для такого дяди есть слово «какА» – чуть позже я узнаю, что в Кабуле господина посла зовут именно так. («Ааа, какА. Ну и как он поживает? Всё такой же модник? Да, мы его знаем. Во дворце пересекались»).

Посол и консул делят сферы влияния: царство консула – полуподвал, посол царит на втором этаже.

Путь на второй этаж был тернист.

На дворе середина мая 2017-го года, и я уже два месяца пытаюсь получить визу, но бумаг, подтверждающих цель визита, у меня по-прежнему нет, и помогать по-прежнему никто не спешит. Я начинаю малодушно думать, что пора бы уже отказаться от провальной затеи, как вдруг теория шести рукопожатий срабатывает во мгимовских коридорах, передав мне руками тамошнего выпускника (афганца, разумеется) телефон атташе по культуре, господина А. Он был первым, кому я засвидетельствовала своё почтение, и именно в его кабинете три часа я дожидалась посла – его превосходительство захотел лично посмотреть, что за странная птица залетела к ним на Поварскую, но в назначенный день отлучился по государственным делам.

Потом случится чайная церемония, где я получу ценную рекомендацию по изучению пушту, а потом с высочайшим повелением выдать мне визу я спущусь в полуподвал, где будет ждать уже знакомый вам консул. И он мне совсем не обрадуется.

– А вы упрямая, как я погляжу. Добились своего, да?

– Да, сэр.

– Будь моя воля – никуда бы я вас не пускал. У меня, знаете ли, дочери чуть младше вас… Ладно, бог с вами. Вот бумага, пишите: «Я полностью осознаю возможные последствия поездки в Афганистан и беру на себя ответственность за свою дальнейшую судьбу». Дата, подпись. Давайте сюда.

«В смерти моей прошу никого не винить», – подумала я, но вслух ничего не сказала.

– Что это вы так притихли? Испугались?

– Нет, сэр. Думаю, на какое число купить билет.

– Ну разумеется. Приходите в пятницу за паспортом. Весело вам съездить! – сарказма он даже не скрывал.

В пятницу я расцеловала паспорт со своей первой афганской визой, а в понедельник полетела в Кабул… где меня никто не ждал.

Ну почти.

***

Я жду начала посадки у гейта в Дубае и дрожу.

И причина не только в том, что путешествие длится уже 15 часов, а из кондиционеров в терминале дует ледяной ветер. Причина в том, что тут, в Дубае, я начинаю понимать, в какое приключение ввязалась – окружающие смотрят так, будто провожают в последний путь (так на меня будут смотреть ещё не раз, и я привыкну, но пока…).

– Куда вы летите, мадам? – спрашивает на стойке регистрации девушка, закутанная в чёрное. Судя по всему, «в Кабул» для неё звучит как «в ад».

Мои будущие попутчики бросаются в глаза. Все они, словно сговорившись, оделись в традиционные шаровары и длинные рубахи с жилетками, водрузили на головы тюрбаны и паколи, отрастили бороды, взяли в руки чётки.

Афганцы смотрят на меня.

Я на них.

Трудно сказать, кто больше ошарашен.

Нет, я не боюсь. Уже четыре года я изучаю по книгам страну, в которую лечу, и до сих пор толком не знаю, чего от неё ожидать. Мне скорее любопытно, чем страшно, а трясёт меня, разумеется, только из-за недосыпа, а вовсе не потому, что я до сих пор понятия не имею, кто заберёт меня через три часа из аэропорта имени Хамида Карзая.

Коварный Ахмад пожелал мне счастливого полёта и исчез, как сон златой.

– Ты не мог бы меня встретить? – спросила я, мысленно добавив «…я же ни одной живой души в стране не знаю, кроме тебя!».

– Не, извини, никак. Надо родственника в больницу отвезти. Да не переживай, Алекс, всё наладится.

Таких друзей за шкирку и в музей, но вопрос со встречей и жильём надо было как-то решать.

Цены на кабульские отели, найденные в сети, поражали воображение. Даже после 100$, отданных за невозможную визу. Даже после дорогущего билета в один конец. К тому же тогда на эти отели периодически кто-то нападал, а иностранцев периодически похищали (не только из отелей, кстати).

Нехитрая арифметика показывала, что денег мне хватит на неделю, а здравый смысл нашёптывал, что с сайтом Couchsurfing лучше не рисковать. Тут вам не шуточки, Кабул, чай, не Европа, и если человек, у которого ты в гостях, начнёт вытворять что-то странное, от него так просто не уйдёшь (да и куда?). А искать жильё уже на месте казалось мне немного чересчур.

Выручила та самая подруга из Джакарты, побывавшая в Афганистане за полгода до меня: мол, приютивший её в Кабуле юноша был хорош со всех сторон, в его семье гостью любили как родную, а вот и номер того чудо-афганца. Напиши ему, Алекс.

Я вздохнула с облегчением – если одной сумасбродке повезло, повезёт и другой! – и написала.

– Ой, здорово, у нас общие друзья! – обрадовался потенциальный хост. – Круто, что ты приезжаешь в Афганистан! Рад буду познакомиться, если в Герат заедешь.

– В Герат?…

– Да, я же в Кабуле больше не живу.

Вот это фокус. До самолёта меньше суток, а лететь приходилось в никуда. Буквально.

– Ладно, – сказал он, немного поразмыслив. – Будешь жить с моей двоюродной сестрой. Я договорюсь. Она с подругой снимает квартиру, ты там тоже поместишься.

Час от часу не легче. Афганки, живущие без присмотра родни? Это какие-то неправильные пчёлы, Пятачок! Но думать об этом было некогда, а выбирать не из чего.

– Фотографию свою пришли, – написал чудо-афганец. – Я покажу её другу, чтобы он тебя в аэропорту узнал. Он встретит тебя и отвезёт, куда надо.

– А мне его фото покажешь?

Куда там. Чудо-афганец уже был оффлайн.

Резюмирую: в кабульском аэропорту имени Хамида Карзая ко мне должен был подойти человек, которого я в глаза не видела. Оставалось полагаться на его сообразительность… и волю небес.

***

Я просыпаюсь и не сразу понимаю, где я. Комната почти пуста: на полу красный потёртый ковёр, в углу телевизор. Тонкий матрас, на котором я лежу. Больше в комнате ничего нет. Жарко. Сквозь шторы на окнах пробивается ослепительное солнце.

Это Кабул, 14 мая 2017 года. Ах да, ведь вчера на закате моя мечта сбылась.

Пилот сообщает, что мы вошли в воздушное пространство Исламской Республики Афганистан, но я по-прежнему подозрительно спокойна. Я роняю голову на откидной столик и притворяюсь спящей – я устала от взглядов бородатых мужчин в паколях и тюрбанах, от шума двигателей, духоты, непривычно звучащей речи. Я устала от всего. Мне кажется, что мы летим не два часа, а двадцать. Когда самолёт ложится на крыло, разворачиваясь где-то над Кандагаром, турбулентность усиливается – тряска такая, будто мы задеваем горные пики, но мне снова всё равно. Впрочем, что я знаю о турбулентности? Я ещё не опробовала маршрут Кабул-Душанбе.

Самолёт начинает снижаться так резко, будто проваливается в воздушную яму. Саму посадку я помню плохо: неожиданно под крылом возникают ленточки рек и островки зелени, а потом ровные, как по линейке, кварталы. Дороги. Ангары. Дома. Самолёт, вздрагивая и покачиваясь, проносится над ограждениями аэропорта. Катится по взлётной полосе. Замирает.

Что ещё я помню? Ковровую дорожку в «рукаве». Очередь на паспортный контроль, в которой все почему-то старались держаться от меня подальше. Багажную ленту, где я еле высмотрела одинокий рюкзак. Досмотр. Ещё досмотр. Аэропорт почти пуст: встречающие и провожающие не допускаются дальше последнего чек-пойнта на входе. Судя по всему, мне придётся в одиночку выйти в город, пользующийся очень дурной славой. Ну ладно, выйду, чего уж. А потом… а потом суп с котом.

От стены отделяется фигура в костюме и при галстуке.

– Это ты Алекс?

– Я.

– А багаж? Это всё, что ли?

– Всё.

– Тогда пошли.

И мы идём.

Первым впечатлением от Кабула, насколько я помню, было: «Да не так уж тут и страшно».

Нет, мне-то, будущему работнику Красного Креста, страшно никогда и не было. Не было и тем профессорам, которые видели Кабул ещё при короле. Но новостные сводки сообщали, что в городе К. что ни день, то теракт, а по стране идут локальные бои. Через пару лет я буду работать с афганскими новостями и узнаю, что в Афганистане тогда гибло около ста человек в день. Ста. В день. В среднем. Военных и гражданских. В дни больших терактов или крупных военных операций потери сильно возрастали. Всю дорогу из аэропорта я видела блокпосты и солдат, шлагбаумы и бронированные джипы, колючую проволоку и заграждения. Близость войны была очевидна.

Мой спутник спросил, нравится ли мне Кабул, и я пожала плечами. Да и нет. Каменная чаша гор, связка пляшущих воздушных шаров в руках у торговца, кусты роз вдоль шоссе. Вездесущая пыль, мусор, на бетонных заборах и стенах следы от пуль. И над всем этим – закат, заливающий город золотом. Нет, Кабул, ты не красив и не влюбляешь в себя с первого взгляда. Но то, что ты даёшь, больше и важнее красоты.

Мы долго ехали, стояли в пробках и снова ехали, и я не спрашивала, куда. Человек за рулём вроде бы не был похож на похитителя, а даже если бы и был, я всё равно сидела у него в машине. Странное спокойствие, которое снизошло на меня ещё на посадке в Дубае, никуда не девалось. Уже в полудрёме я увидела многоэтажный дом, возле которого мы остановились, и миниатюрную девушку в платке, которая бросилась меня обнимать.

Дальше была пустая комната с красным ковром и сон без сновидений.

Да простит меня читатель за столь подробное повествование. Я не опускаю детали, чтобы показать, как долог был путь от решения поехать ТУДА до сна в доме на западе Кабула. Почти три месяца понадобилось мне, чтобы получить афганскую визу, а само путешествие заняло месяц, и знай я заранее, какие коллизии меня ждут, я бы, может, так не рвалась бы и послушала консула.

Хотя кому я вру? Рвалась бы. Это же я.

За четыре с половиной года до встречи с кошкой. Неправильные пчёлы

– Что пошло не так в этой поездке? – спросите вы меня.

И я отвечу:

– Примерно всё.

Планы были, конечно, наполеоновские. Полететь в Кандагар! Полететь в Герат! Полететь в Мазари-Шариф! Полететь в Бамиан! И вообще полететь куда глаза мои любопытные глядят. А лучше поехать по земле, на машине там или прямо на автобусе, потому что самолёт – это для слабаков, и много из иллюминатора не увидишь30. В общем, в тот приезд мне хотелось посетить хотя бы половину провинций (а их, на минуточку, тридцать четыре), а иначе, считайте, зря это всё. А в идеале бы вообще найти работу или хоть волонтерство какое-нибудь и остаться на полгода. А лучше на год.