Земля – Венера – Земля

На обратном пути в отель имело место небольшое и неприятное событие.

Поезд бесшумно мчался по прямому как стрела тоннелю на перегоне между кратером Гилберта и морем Смита. Я сидел спиной к движению, откинувшись в кресле, и поглядывал временами на окно. Там нечётко отражались дремлющий пассажир в кресле напротив и краешки следующих далее кресел. Непосредственный осмотр интерьера давал схожие результаты, отличавшиеся количественно и ясностью. Я испытывал эмоциональный подъём, оставленный увиденной игрой. Я не был рьяным болельщиком. Не боготворил какую бы то ни было спортивную команду, или клуб, или игрока, или спортсмена. Спортсменку, случалось. Болел за игру, за результат. За седьмую игру плей-офф, и так, чтобы с овертаймом… За пятый сет в турнирах Большого шлема, и так, чтобы в пятом заключительном счёт был 10:8, 11:9… За зетафиниш… За обретаемую на завершающем снаряде тысячными долями балов по сумме многоборья победу… За дополнительный чёрный в решающем фрейме… И так, чтобы предыдущий фрейм был выигран с максимальным брейком…

Ворвался яркий свет. Мгновенно. Беззвучно. Спящий напротив пассажир сдержано вздрогнул и на секунду, не открывая глаз, зажмурился. Поезд вышел из тоннеля и словно летел над ярко освещённой солнцем пропастью. Стена окаймляющей её монолитной скалы быстро удалялась. Вскоре чуточку волнистый почти ровный гребень её можно было рассматривать не задирая головы. Над ним голубым почти полным диском быстро восходила Земля. Вспомнился прощальный разговор с Джордан. Состоявшийся уже более полутора лет назад. Что-то о неподеливших трэк неумелых автогонщиках.7Снизу к горлу подкатил сухой комок. Сами собой закрылись глаза.

А когда я открыл их вновь, Земля уже садилась над ушедшем вдаль горизонтом. Таким чистым, просторным, загадочным. Таким далеким от всех моих невзгод и разочарований.8Родная планета повернулась Североамериканским континентом. Различались Кордильеры, Аппалачи, Гвианское плоскогорье. Озёра – Гурон, Верхнее, Манитоба, Виннипег, Атабаска… Тоненький шнурочек Миссисипи, распустившийся кисточкой у берега Мексиканского залива.9Я любовался всем этим, пока бело-сине-жёлто-зелёный диск не превратился в яркую ослепительную вспышку. На мгновенье мне почудилось, что я действительно ослеп. Но через секунду я уже наблюдал скопления звёзд на месте этого диска. И мириады звёзд. Тех, что видимость яркостью своей этот исчезнувший диск подавлял. В следующую секунду поезд подбросило и он, слетев с рельса и не теряя скорости движения вперёд, плавно устремился в бездну. “Я не отомщу. Даже не смогу”, – всё о чём я думал. В ожидание удара стиснулись зубы. Сощурились глаза. Слиплись веки. “А, если и выживу сейчас, Луна всё одно летит к Солнцу”.

Меня разбудил чей-то смех. Пассажир напротив уже не спал. “Почти приехали”, – сообщил он весело. Универсально по-английски. Он выполнил характерные движения пальцами по видимой лишь ему слойтуре. На столике появились высокий фужер тонкого стекла с цитрусовым коктейлем и прямоугольное блюдце, на котором лежал яблочный штрудель. C выложенными ёлочкой полосочками подрумяневшегося теста над янтарной начинкой.

Я глянул в окно. Краешек Земли с северо-восточной частью Евразии виднелся над горизонтом. Рассмотреть какие-то детали типа Байкала или Хуанхэ возможности не представлялось. Поезд шёл ровно. В совокупности монорельс на магнитной подушке, малый радиус Луны и слабая гравитация создавали ощущение близкое к невесомости. В окне напротив мотыльком промелькнул встречный поезд. Сдавливаемое зубами соседа слоёное тесто нежно похрустывало и крошилось. Золотистые бесформенные осколки медленно падали и тут же на лету дематериализовывались. Короткая шипяще-булькающая какофония, сыгранная остатками допиваемой через соломинку жижи цитрусовых, предварила исчезновение отставленного в сторону фужера.

А, может, тот штрудель, всё-таки, был начинён не яблочным, а кленовым джемом? Тогда почему он был без пеканов? Мне самому бы тогда не мешало заказать кленовый с пеканами. И не штрудель, а даниш. Только, вот, после сна, пусть и краткого, в плане еды ничего не хотелось. Даже сладкого.

Вернувшись в свой гостиничный номер, я переписал очередную насимулированную главу. Затем поставил с прошлого раза с недосмотренного места “Крутого Рассольникова”. И он повторно спас меня после приснившегося кошмара. Приснившегося впервые в транспорте.

Заснув (на этот раз скорее всего на сцене с косяком в тёплой ванне), проснувшись, ощутив себя вполне выспавшимся, я отправился на пляж. Прожил там заключительный кусочек счастья, оставшийся от этой лунной пересадки.

Плескалась вода в огромном бассейне, защитный купол отражал редкие метеориты, пахло цветущими акациями, нависали пальмы, и моё сердце поддалось радости бытия.10Я вспоминал болельщиков на трибунах. Их безграничный энтузиазм. Пересматривал голограммы моего будущего жилья с окрестностями. Посматривал на загорающих. На в воду входящих и из воды выходящих. На ту лёгкость с какой давались движения их телам. Стройным, динамичным, обременённым совершенством. И я понимал, что мой вынужденный побег ещё не проигрыш, что слабость ещё не поражение. И, сладко пришёптывая: “Всё ещё впереди”, переплыл бассейн, осмотрел с нависшего края сквозь толщу бронированного стекла дно моря Смита, вернулся на пляж, позагорал совсем немного и отправился в номер, собираться в космопорт.11

Примечания.

1Сложное в литературе доступнее простого. – Сергей Довлатов “Записные Книжки (Соло на IBM)”.

2“Итак, господа, я пригласил вас, чтобы сообщить пренеприятное известие… (Улыбнулся.) Черт возьми, отличная фраза для начала пьесы… Надо будет кому-нибудь предложить…” – Григорий Горин “Тот самый Мюнхгаузен”.

3Тут все соединилось – Рая, газетная поденщина, нелепая лыжная шапочка, и даже любовные успехи моего брата. – Сергей Довлатов “Чемодан – Зимняя шапка”.

4Оказывается, вы пишете для себя. Для хорошо знакомого и очень близкого человека. Для этого монстра, с отвращением наблюдающего, как вы причесываетесь у зеркала… – Сергей Довлатов “Ремесло”.

5Мультипликационный фильм “Падал прошлогодний снег” (1983).

6Подразумевается город Париж в Канаде в провинции Онтарио на реке Гранд Ривер.

7Джордан Бейкер – персонаж романа “Великий Гэтсби”. Фрагменты из её прощального диалога перед расставанием с Ником в переводе Евгении Давыдовны Калашниковой: “Помните, у нас однажды был разговор насчет автомобильной езды? Вы тогда сказали, что неумелый водитель до тех пор в безопасности, пока ему не попадется навстречу другой неумелый водитель. Ну так вот, именно это со мной и случилось. Сама не знаю, как я могла так ошибиться. Мне казалось, вы человек прямой и честный. Мне казалось, в этом ваша тайная гордость”. В оригинале: "Oh, and do you remember. A conversation we had once about driving a car? You said a bad driver was only safe until she met another bad driver? Well, I met another bad driver, didn't I? I mean it was careless of me to make such a wrong guess. I thought you were rather an honest, straightforward person. I thought it was your secret pride.."

8Короче, я упал. Увидел небо, такое огромное, бледное, загадочное. Такое далекое от всех моих невзгод и разочарований. Такое чистое. Я любовался им, пока меня не ударили ботинком в глаз. И все померкло… – Сергей Довлатов “Чемодан – Зимняя шапка”.

9А вот глобус мне понравился. Хотя почему-то он был развернут к зрителям американской стороной. Скульптор добросовестно вылепил миниатюрные Кордильеры, Аппалачи, Гвианское нагорье. Не забыл про озера и реки – Гурон, Атабаска, Манитоба… Сергей Довлатов “Чемодан – Номенклатурные полуботинки”.

10Пахло теплымъ дождикомъ, бухли почки каштановъ, и сердце мое поддалось радости бытія. Илья Эренбургъ. “Необычайныя похожденія ХУЛІО ХУРЕНИТО и его учениковъ”. Цитаты скопированы из самого первого издания книги 1922 года издательства Геликон.

11Думая объ этомъ, я всю ночь томился, пока подъ утро не понялъ, что слабость еще не смерть, что весьма непохвальная ночь Петра у костра не помѣшала его достойной кончинѣ, и, сладко пришептывая „отрекаюсь, но только временно“, я уснулъ. – Илья Эренбургъ. “Необычайныя похожденія ХУЛІО ХУРЕНИТО и его учениковъ”.

Глава 12 – Метеороид (мемуары).

"Милос-4"поразил моё отставшее от космической жизни воображение. Размерами, перво-наперво. Набором двигателей разных мощностей. Высотой и диаметром основных сопел. Каждое из которых размерами могло поспорить со всякой сталинской высоткой или с любым манхэттенским небоскрёбом. Впечатляла противометеороидная защита нового поколения. Системы: жизнеобеспечения (для спящих и неспящих), эвакуации, выброса и переработки отходов. Удобства и всяческие устройства для перемещения по планетолёту в состоянии невесомости не могли оставить равнодушным даже такого опытного космолётчика, как я. Однако сильнее всего меня потрясла служба безопасности. В обоих переносных смыслах этого глагола совершенной формы.

Венера считалась планетой свободной от Неизвестных Спасителей. Позднее выяснилось, что это – красивый блеф. Именно она-то и находилась под их самым что ни на есть непосредственным влиянием и пристальным вниманием. Не исключено, что я узнал об этом одним из первых. А пока обшмонали меня…

Не знаю, как передать этот атавистический глагол на французском и японском. Я просто вписал это слово в оба папируса на русском. Как есть. Учитывая, что в грамматике русского и французского есть чуточку общего, можно было бы придумать что-нибудь типа – àprochmonner, с объяснениями.

Обшмонали меня в предварительном тамбуре. На предмет не тайный ли я агент или просто сочувствующий. И по всем возможным параметрам. Чемодан, одежду, содержимое СмартАппа, целлюлозно-бумажный томик Бунина в твёрдом переплёте. Его чуть было не отобрали, чтобы поместить на время полёта в отдельное хранилище для опасных предметов. Лишь оставили в покое насчёт нейроклеточного сканирования. Процедура на час примерно. Убедившись с помощью банального УЗИ, что паспорт мой не врёт, что биочипов во мне нет и сканировать нечего, пустили на борт космического судна.

Лететь на такой махине до Венеры предстояло 11 дней. Анабиозить я не собирался, даже если бы пришлось провести в невесомости в три раза больше времени. Можно было интенсивно продолжать тренировать себя на писателя. Можно было найти другие способы развлечения, коих на корабле было немало. Хотя бы посмотреть параллельный полуфинал между Лас-Вегасом и Эдмонтоном. В общем зале в большой голограмме. И в НАХЛе сезон только начался.1Ещё интересней. Но я отправился в свою каюту, забрался в спальный мешок и открыл оставленного в мои полномочия Бунина. Момент начала основного разгона "Милоса Четвёртого"совпал с прочтением первых строчек: “У нас нет чувства своего начала и конца”.

Тут корабль чуточку качнуло. Послышалось что-то напоминающее удар щётки о двадцатидюймовый райд. Непрерывные прижимающие ощущения, формируемые поступательным ускорением, быстро сменились неожидаемыми, разноплановыми, отцентрастремительными.

Мои приключения даже и не думали заканчиваться. Они вовсю продолжались. На этот раз в компании из примерно семидесяти девяти тысяч пассажиров, из которых бодрствовало около трёхсот. И сорока семи членов экипажа, в распоряжение которого я временно поступил. Или в состав которого ненадолго влился. Суть не менялась.

Заподозрив неладное, выбравшись из каюты, вспоминая навыки быстрого передвижения по интерьерам в невесомости и осваивая уже упомянутые новые устройства, вычисляя походу местоположение капитанской рубки, я добрался туда. И, как выяснилось, тревожные предчувствия меня не обманули. Становилось очевидным уже по пути. Наличие у меня лицензии бортпроводника позволяло попасть в зоны, запрещённые обычным пассажирам при любых обстоятельствах. Но для таких как я туда всё же открывался доступ во внештатной ситуации.

В рубке было суетно. Внимания на меня не обращали, вопросов не задавали. Капитан в стороне давал негромко какие-то напутственные инструкции трём бортпроводникам. Один из них заместо униформенного комбинезона был облачён в нечто праздное, яркое, с золотыми вплетениями и драгоценными камнями. Приглядевшись, я узнал в нём того самого “Гагарина” или Серджио. Капитан обращался как раз к нему.

– Простите, Де Карпинтьеро, метеорит не знал, что у вас сейчас вневахтенное время и вы не успеете переодеться.2Под скафандром великолепные инкрустации вашего комбинезона в репортажах с места событий всё равно никто не разглядит. Можете не волноваться. Ни одна из ваших здешних дам не заподозрит, что вы всего лишь член экипажа.

В английском капитана преобладал шотландский акцент. Серджио Де Карпинтьеро чуть заметно подрагивал, подхватываемый волной вскипающей ярости.

– А вы, Сидху, – капитан уже переадресовывал свой монолог его товарищу, – из каких дальних отсеков корабля столь продолжительно добирались? Из грузовой части, не иначе? Регулярная практика Камасутры вам поможет вернуться в лоно брахманов. Не сомневаюсь. Но пока вы работаете здесь. Так что, извольте не задерживаться!

Сидху был изящного телосложения, с тонкими и правильными чертами лица, большими карими глазами. На левой щеке его красовались четыре свежие глубокие длинные параллельные царапины. Вид у него был счастливый и хамский. Казалось, даже капитан завидовал ему.3

– Ванг… – последнее, что вымолвил капитан, обращаясь к третьему бортпроводнику.

Их взгляды встретились. Это был широкоплечий мужчина. Безукоризненно одетый. Неизменно подтянутый, что трудно в невесомости. С благородным и красивым лицом, немного встревоженным. Глядя строго перед собой, он молча покинул рубку. В этом было что-то от индейцев Аляски из рассказов Джека Лондона. Шевелясь подобно рыбам в аквариуме, его два товарища двинулись вслед за ним.

Я смотрел то в лобовую обзорку, то на мониторы. По изменяющемуся виду в лобовом обзорном стекле можно было предположить, что космический корабль движется по орбите небольшого радиуса. На мониторах иллюстрировалось объяснение происходящего. С разных обзорных точек. Даже с Луны с большого расстояния. У основного двигателя одно из сопел было чуточку повреждено. К тому же из него и только из него шла реактивная тяга. Повреждённое сопло было крайним. У кромки его конуса зияла дыра, в которую вылетало пламя. Боковые двигатели предварительного разгона, как могли, компенсировали вращение.

– Форэ, – капитан беседовал уже со мной, – Если не удастся заглушить реактор, ваша смена через полчаса. На корабле всего три скафандра с максимальной защитой от радиации.

Капитан заговорил быстро. В манере ньюфи.4О, эти таинственные слова, собранные во что-то отдалённо напоминающее предложения… Однако в целом угадывалась суть произошедшего. Корабль догнал с приличной скоростью небольшой камушек. Мы успели разогнаться на боковых движках до 31.7 километров в секунду, убрали защиту на выходах из раструбов основного двигателя, только только запустили его и, вот, на тебе! Этот кусок … летел со скоростью 41.3 километра в секунду, как показали постфактумные расчёты. И прямиком в сопло. Прилети он на секунду позже, там бы и сгорел. Почему-то теперь заклинило его реактор. И не понятно, получится ли его заглушить. Если ничего не выйдет, через два часа начнётся эвакуация пассажиров. Капитан уже благодарил меня за возможное участие в ликвидации последствий аварии.

– Табарнак!!! – прервал он свою речь резким окриком .5

За всё время своего монолога капитан ни разу не оторвал глаз от мониторов. Я тоже. Ремонтный робот, очевидно под воздействием радиации, вышел из строя, перестал контролировать своё местоположение и попал под струю вырывающейся плазмы из пробитой метеоритом дыры. Всё произошло, судя по всему, очень быстро. А может, приоритет задач в экстремальных условиях сбился. Иначе робота успели бы телепортировать. Вместо этого он взорвался. Один из осколков попал в одного из трёх космонавтов. Они уже добрались до входных люков в секцию реакторов у основания вышедшего из под контроля сопла. Подробности инцидента тут же стали известны всем, кто был в рубке. Как выяснилось, удар достался Вангу. Его скафандр перешёл в автоматический режим и повёл его обратно, к выходам в космос из зоны рубки.

– Ванг! Ванг! Лао! – закричали все в голос. Капитан громче всех.

Полминуты спустя Ванг был уже внутри корабля. В госпитальном отсеке. Живой, но без сознания. Скафандр с него был незамедлительно снят и передан мне.

Выйдя в почти открытый космос, под экраны противометеороидной защиты, я не стал спешить с перемещением в хвост "Милоса-4". Я отправился обходным путём. Через люк в средней части двигательного отсека. До сих не было обнаружено, что там именно застряло при выключении реактора повреждённого сопла. Формально поломка могла быть где угодно. Так, ради чего попадать под лишнюю радиацию? Ради возможного спасения своего багажа? Да, и мог ли я так сходу найти проблему? Её не выявила комплексная диагностика или хотя бы один из ремонтных роботов, которыми тут кишело буквально всё. Я наблюдал нескончаемые голограммы их отчётов в окружавшем меня пространстве.

В двигательном отсеке было тесно и бесшумно. Только ощущение вибрации при прикосновении к поверхности чего либо напоминало об в общем и в целом критическом положении. Я осматривал всё это хозяйство и лихорадочно думал, а каким же не попутным ветерком-то меня сюда занесло. “И как я не продал в тот же день все эти чёртовы драндулеты? Уж третьи сутки как прыгал бы по поверхности Марса. Под аккомпанементы по-детски неумолкающего собственного смеха. И играл бы сейчас с красивой и чертовски обаятельной девочкой в Дьябло!” – в подобном ключе несло мои мысли. В том мутном и бурном потоке переоценок и следовавших за ними выводов.

В левом верхнем углу визора скафандрового шлема высвечивались текущее время и сегодняшняя дата. Они напомнили, что по календарю сейчас как раз воскресенье… Обхватив первую попавшуюся под руку трубу, пробормотав серию междометий, смешанных с короткими ругательствами, на четырёх известных мне языках, как бы нечаянно, пнул я первый подвернувшийся под ногу ящик на реакторе. Теоретически мой удар достался блоку с каким-то контролирующим оборудованием. Носок скафандрового сапога отбросило. За ним ногу. Затем и всё моё тело перевернулось на 180. Относительно горизонтальной оси тазобедренной кости. Спина коснулась стены реактора. Я испытал на себе степень теплопроводности её покрытия. И уровень термоизоляции оболочки скафандра. Вибрация, которую я ощущал, не выпуская из руки трубы, уменьшилась. Почти пропала. Я услышал:

– Ремонтной бригаде вернуться в рубку.

Надписи на экране визора дублировали аудиокоманду.

Примечания.

1НАХЛя, она же, NAHOL – North Atlantic Hockey Outstanding League – Североатлантическая Хоккейная Лига. В неё войдут команды из Монктона, Галифакса, Сагеней, Квебек-Сити, Сент-Джонса, Шарлоттауна, Фредериктона, Портленда, Портсмута, Рейкьявика, Дублина, Белфаста, Ливерпуля, Глазго, Эдинбурга, Торсхавна, Бреста, Ла-Рошели, Кардиффа, Плимута, Бристоля, Дугласа, Порто, Лиссабона, Виго, Овьедо, Касабланки, Понта-Делгада и т.п. – преимущественно портовые города Северной Атлантики с наименьшей разницей во времени.

2”Есть дело”, – говорит Токарь: “Собирайтесь. Берите конвоира. Выводите бригаду из двух человек на отдельную точку. Хуриев вас проинструктирует”. “Что еще за дело?!” – говорю: “Сегодня праздник!” Токарь приподнялся, одернул гимнастерку и сказал: “Канализационная труба этого не знала, взяла и лопнула”, – он помолчал и добавил: “Я ей от души сочувствую, потому что и мое терпение лопается. Ясно? Действуйте…"– Сергей Довлатов “Старый петух, запеченный в глине”.

3“Прощайся с шалавой и едем на гауптвахту!” – кричал майор Анохин. Рябчук направлялся к военной машине, без шапки, с поцарапанным лицом. Вид у него был счастливый и хамский. Даже конвоиры завидовали ему. – Сергей Довлатов “Иная жизнь”.

4Ньюфи (Newfie) – некто родом из канадской провинции Ньюфаундленд.

5Tabarnak – грубое квебекское ругательство.

Глава 13 – Нехорошая Рублёвка (чтение).

Если бы в следующее утро Стёпе Самонадееву сказали бы так: “Стёпа! Тебя всё равно расстреляют киллеры – изрешетят из автоматов твою машину на выезде из ворот твоего дома – так что незачем тебе сейчас бриться, причёсываться и орошать себя дорогим одеколоном!” – Степа ответил бы уверенным, громким голосом: “Наёмные убийцы давно уже никого в автомобилях из автоматического оружия не расстреливают, а так, пусть делают со мною, что хотят, но я всё равно выбрею до чистоты щёки и шею, причешусь, уложу волосы лосьоном, оболью себя своим самым что ни на есть любимым парфюмом и буду выглядеть и пахнуть хорошо – на зависть всем”. Хотя, сказать по правде, он вообще бы ничего не сказал и даже не промычал бы в ответ, обратись к нему кто-нибудь с чем-нибудь. Стёпин психолог дал ему жёсткую установку – не разговаривать с кем бы то ни было сразу после сна минимум час, а лучше два.

Объяснимся: Стёпа Самонадеев, хозяин небольшой фирмы по посредничеству, принимал душ утром в ванной комнате, прилегающей к спальне, у себя в том самом доме на Рублёвке, который он купил семь лет назад, и напротив которого стоял другой дом, принадлежавший покойному Цою, который тот получил в награду за достижения в области атомной энергетики и прочего использования ядерной физики. Сам Стёпа был откачиком от откатчиков,1иными словами, откачивал себе некую долю от полученных кем-то откатов, а такая работа всегда сопрягается с тяжёлой психологической нагрузкой. Иногда Стёпа сетовал про себя, что лучше бы работал он ассенизатором и откачивал обычные фекалии заместо процентных отчислений от откатов, которыми делились с ним заказчики, подрядчики, закупщики, растратчики и прочие профессионалы, причастные к обороту денежных средств, и со временем, поднаторев, открыл бы Стёпа свой ассенизаторский бизнес с наёмным персоналом, однако мысли подобного рода, быстро оставляли его – не сулил солидных барышей подобный род занятий.

Надо сказать, что оба дома – этот, которым владел Стёпа, и другой, напротив, в котором жил Цой – давно уже пользовались если не плохой, то, во всяком случае, странной репутацией. Еще двадцать два года тому назад владелицей Стёпиного дома была вдова нефтяного олигарха Стрекозовского, а жительницей дома Цоя – получившая его в форме отступных после развода бывшая жена медиамагната Жимолостинского.

Инна Францевна Стрекозовская, в девичестве Фужере, и Инна Ричардовна Жимолостинская, в девичестве Холидей, познакомились будучи ещё счастливыми супружницами, года за три до того, как первую из них муж покинул деликатно: его шестисотый мерседес подорвали с помощью адской машины прикреплённой какими-то злоумышленниками ко дну автомобиля, в то время, как поведение мужа второй попросту напоминало бегство, сопровождаемое эпитетами, что его миссия в стране дикарей закончена и он уезжает жить в Тулузу, которую он с того поворотного момента иначе, как родимой, не именовал. Обе женщины, обретя независимый статус, какое-то время пробовали существовать – посещать совместные с другими новоиспечёнными “русскими” сборища, ездить к друг дружке в гости, однако, проваландавшись так года с два, неожиданно исчезли. Ходили слухи, что недвижимость у них просто отжали, – якобы кто-то видел одну из них проживающей в глухой деревне Нижегородской области, а другую сидящей на скамейке у входа в подъезд пятиэтажки в затерявшемся посёлке городского типа области Таганрогской – но и мнение, что они просто решили свои дома сдавать, имело право на существование, ибо по словам многочисленных знакомых те их часто встречали вместе на Бали, на одном из пальмовых пляжей.

Как бы то ни было, дома простояли пустыми и без прислуги только неделю, а затем в них вселились, соответственно: владелец ювелирной компании, название которой было, кажется, “Безызъянный бриллиант”, и хозяин сети городских аптек – с утраченным названием.

И вот семь лет тому назад начались в домах необъяснимые происшествия: из этих домов люди начали исчезать совсем бесследно.

Однажды в выходной день явилась в дом к хозяину сети городских аптек (название которой утратилась) вооружённая группа лиц в масках, бронежилетах и камуфляже, командир которой вежливо сказал, что того просят на минутку съездить с ними куда-то и в чем-то расписаться, и что займёт это полчаса максимум. Хозяин сети ушёл вместе с замаскированной группой и её корректным командиром, но не вернулся он не только через полчаса, а вообще никогда не вернулся. Удивительнее всего то, что, очевидно, с ним вместе исчезла и вся группа, включая командира, а после поочерёдно ушёл и не пришёл обратно весь обслуживающий персонал – уборщица, медсестра, садовник и повар.