Земля – Венера – Земля

– Смотри, Савелий! Чтобы это слово – “Макдональдс”, я слышал от тебя в последний раз. Неси контейнеры и собирай в них со стола всё, что тут есть. Унесут или не унесут они их с собой, это – не наше дело, – проговорив так, высокий лысый красавец поправил галстук бабочку и добавил, – действуй!

Вокруг здания уже расположились пять полицейских легковых автомашин с выключенными мигалками, один тёмно синий микроавтобус и машина скорой помощи. Газон вокруг общественного туалета обтянули жёлтой лентой, и, неторопливо ступая в невысокой траве, двое в белых халатах, нагибаясь, чтобы пройти под лентой, не без усилий удерживали носилки, накрытые белой простынёй. Крайняя полицейская машина, включив мигалку, развернулась и куда-то увезла Спиридона Алексеевича. Нарядно одетые люди выходили из банкетных залов и рассредотачивались в разных направлениях, жестикулируя и что-то возбуждённо обсуждая. В общем, вечер был испорчен, и только невозмутимая сестра Нитшина уносила в небольшой сумке-переноске для кошек обещанного ей котёнка.

Примечания.

1Традиция “обмывать” офицерские звёзды описана в романе Виктора Суворова «Аквариум».

2“– Вот он! Взгляните на него!” – замдиректора пальцем в меня тычет, – “Взгляните, до каких помощников опустились наши горе-ученые, так любившие выдавать себя за представителей чистой науки. Чистая наука чистыми руками делается, господа менделисты-морганисты!” – Юз Алешковский, “Николай Николаевич”.

3„Добро“, говорите? А вотъ поглядите на это дѣвочку. Она сегодня не обѣдала. Понимаете? вродѣ васъ. Ѣсть хочется, сосетъ подъ ложечкой, а спросить нельзя. Надо пить сладкій ликеръ, тягучій. Тошнитъ. И отъ испанца тоже тошнитъ, руки у него холодныя, мокренькiя и ползаютъ, шарятъ. Мальчонокъ у нея – бабѣ отдала, сто въ мѣсяцъ платить надо. Сегодня открытку получила – боленъ, докторъ, лекарство, все прочее. Прирабатывай. А еще веселенькой будь, на балъ, пожалуйста, да не дѣвица Марго, а карфагенка Саламбо, и испанца цѣлуй въ губы, улитки эти скользкія, быстро, отрывисто, будто сама съ ума сходишь отъ страсти. Можетъ еще двадцать су накинетъ. Словомъ, бытъ, ерунда, хроника. – Илья Эренбургъ. “Необычайныя похожденія ХУЛІО ХУРЕНИТО и его учениковъ”. Цитаты скопированы из самого первого издания книги 1922 года издательства Геликон.

4Основано на реальных событиях.

5Братец поднялся и крейсером выдвинул левую руку. Я чуть не застонал, когда железные тиски сжали мою ладонь. – Сергей Довлатов “Заповедник”.

6До революции Агния Францевна Мау была придворным венерологом. Прошло шестьдесят лет. Навсегда сохранила Агния Францевна горделивый дворцовый апломб и прямоту клинициста. – Сергей Довлатов “Ремесло”.

Глава 10 – Выгорание, как и было сказано (чтение).

Когда в приемное отделение Балашихинского экспериментального медвытрезвителя, недавно вновь открытого в этом подмосковном городе, вошел человек с густой окладистой бородой и облаченный в синий медицинский костюм, была половина седьмого вечера. Двое полицейских – судя по знакам отличия на погонах, двое младших сержантов – косо посматривали на Спиридона Алексеевича, лежащего боком на кушетке лицом к стене и вяло постанывающего. Тут же находился и несколько обескураженный Всенепременов.

– Много выпил? – с сомнением сквозь зубы спросил вошедший (в его практике так рано в вытрезвитель ещё никого не привозили).

Офицеры дружно и вопросительно перевели взгляды на Всенепременова.

– Два стакана «Русского стандарта», залпом и без закуски, – ответил тот и, картинно вздохнув, добавил, – доктор астрофизических наук.

– Ну, это не доза даже для гнилого интеллигента. И тут же в вытрезвиловку тащить?

– По общему поведению сложилось впечатление, что это белая горячка.

– Он что, ловил тараканов, крыс, чертиков или шмыгающих собак?

– Нет, – вздрогнув, ответил Всенепременов, – только какого-то лаборанта и агента ЦРУ.

– Оригинально! А что в костюме? С симпозиума сняли?

– С банкета по случаю успешной защиты.

– Так это он только сегодня защитился?! Это же обычное выгорание. Ну, нахрюкался, и что? Его к психологу надо. Мы-то тут с какого боку?

– По регламенту, – устало объяснил один из младших сержантов, – он подозревается в убийстве, оказал сопротивление при задержании, брал заложника и пытался сбежать в страну-члена Северо-атлантического блока. Пока не очухается, должен в вытрезвителе отлежаться, а дальше мы его в КПЗ переведём.

– Фьиу! – присвистнул в синем халате, – ни … себе – астрофизик!!!

– Бе-ездарь, Са-ашка! – простонал в стену Нитшин.

– И голос знакомый. И шевелюра. Спиря, ты ли это друг нетрезвый? – продолжал удивляться работник вытрезвителя, – и кого же это он по подозрению завалил и как?

– Цоя Юлиана Робертовича, его научного руководителя, застрелил кто-то, – не глядя на разводящих руки и пытавшихся его остановить младших сержантов, пробубнил Всенепременов, – а теперь на него валят.

– Знаю такого. Он завалил меня на экзамене по квантовой физике, затем на пересдаче, – бородач ушёл в воспоминания, – потом всем, не сдавшим переэкзаменовку, устроил сдачу по частям. На три части курс разбил. Почти всех после второй отпустил. А я четыре раза к нему ходил. А после он одному мне и говорит: “А теперь приходите сдавать всё вместе, как и положено на настоящем экзамене!” А со Спиридоном я год в ИКИ проработал. Потом ушёл оттуда. Мне семью надо было кормить, а не наукой заниматься. А он мне теперь, понимаешь ли, бездарь.

Сержанты с сочувствием закивали головами. Всенепременов задумчиво поддержал:

– Я уж было думал, это он меня бездарем обозвал – злобный гений.

– Обо-о-и-х, – простонал пьяный астрофизик.

– Рюхин. Александр, – представился бывший научный сотрудник и протянул Всенепременову ладонь для рукопожатия.

– Тёзка. Всенепременов, – и, скривив рот и двинув округлой скулой в сторону кушетки, добавил, – учился с ним в Универе в одной группе.

Оба Александра мрачно и торжественно пожали друг другу руки. После чего Рюхин открыл дверь, ведущую в коридор, освещенный синими ночными лампами, и закричал:

– Каталку мне! – и обращаясь уже к Всенепременову, – так и не женат он?

– Холост, – равнодушно ответил тот.

– Хорошо, что не член профсоюза, хотя, кто его знает… – процедил сквозь зубы Рюхин, а потом, повернувшись к полицейским, угрюмо выдавил из себя, – идём, протокол о сдаче-приёме заполним.

Меньше чем через полминуты пара коренастых сотрудников вытрезвителя перекладывала на кушетку-каталку мямлившего: “Бандиты! Заточили все-таки…”, – но быстро отключившегося и захрапевшего Нитшина; в сопровождении сержантов Рюхин шёл в свой кабинет; Всенепременов находу, подбираясь к запаркованному в тесноте у ворот вытрезвителя BMW Z9, звонил кому-то по Vertu Constellation и через беспроводную гарнитуру молил: “Валюша, солнышко! Приготовь мне пожалуйста парочку филейчиков-миньончиков. Тех, что ты купила сегодня в Глобус Гурмэ… И капустки брюссельской потуши на гарнирчик. Да, какой там, в ресторане ужинал!.. Я дома всё объясню…” А ещё через пять минут, миновав боковые улицы, его отсвечивающее глянцем авто уплотняло пробки на шоссе Энтузиастов, чтобы с него выйти на Третье транспортное кольцо, а с кольца на проспект Мира.

Вечерело, но свет зажёгшихся над шоссе рефлекторных фонарей был ещё не нужен и неприятен. Личному шоферу Всенепременова думалось, что тот злится на то, что пропал вечер, хочет оказаться поскорее дома, пытаясь ему угодить, лавировал в пробках что есть сил, и машину кренило в стороны на перестройках.

Вот и Терлецкий и Измайловский парки отвалились, остались где-то сзади, и съезд на не достроенную до Ярославского шоссе, а значит бесполезную пока, Северо-Восточную хорду ушёл в сторону, навстречу сыпалась разная разность: сплошные бетонные заборы с колючей проволокой над ними и прячущиеся за ними промышленные гиганты, обречённые на слом и застройку их территории модерновыми жилыми высотками, продолжительные мосты, а под ними многочисленные железнодорожные линии, серебрящиеся отшлифованными рельсами, заштрихованными паутиной контактной сети, сталинские многоэтажки с большими окнами, – словом, чувствовалось, что вот-вот он, съезд на Третье Транспортное, тут же, вон за светофором, и сейчас навалится и охватит Лефортовским тоннелем.

Всенепременнова клонило то вперёд, то назад, то в стороны и вдруг стало укачивать. Факт этот особенно поразил его тем, что случилось это с ним впервые в жизни. Он устало промычал: “Да ну тебя к черту, Егор! Что ты, в самом деле, как дурак вертишься?.. Я никуда не опаздываю!”

Расположение духа у едущего в роскошном средстве передвижения было ужасно. Становилось ясным, что посещение дома освобождения от последствий чрезмерного употребления алкоголя оставило в нём глубочайший след. Всенепренменов старался понять, что его терзает. Коридор с синими лампами, прилипший к памяти? Мысль о том, что на всём белом свете хуже несчастья, чем тяжёлая алкогольная, да и вообще любая наркотическая зависимость, может быть разве что лишение разума или просто неизлечимая болезнь? Да, да, конечно, и это. Но это – так ведь, обобщая мысль. А вот есть что-то еще. Что же это? Обида, вот что. Да, да, обидные слова, исподволь брошенные Нитшиным. И горе не в том, что они обидные, а в том, что в них правды было – ни на грош.

“Какой вздор! Сам он бездарь. Во всей этой астрофизике я разбирался лучше него ещё студентом. Он же за славой гонится, вот и смотрит целыми ночами в телескопы. Ну, пришла бы ко мне давно эта слава. Так её в банк на счёт не положишь, и ничего на неё не купишь. А ты, Спиридон, глупость, глупость сказал! – безжалостно обращался к не слышащему его Нитшину Всенепременов, – и прав этот Рюхин, семью надо кормить, а не наукой заниматься!..”

Очутившись в Лефортовском тоннеле вице-президент задремал и проснулся только когда поток машин неторопливо двигался по проспекту Мира там, где по правую руку, прикрываясь уютным зелёным сквером с круглой клумбой, расположилось довольно необычное многоэтажное здание с балюстрадой на крыше и двумя выдающимися из него по бокам отдельными крылами, похожими на сторожевые башни с бойницами.

На эстакаде у метро ВДНХ движение было отвратительно медленным и, проезжая мимо облицованного титановыми панелями обелиска, изображающего шлейф ракеты и саму ракету в аварийной ситуации на вершине шлейфа, Всенепременов осмотрел его неторопливо сверху вниз и остановил свой взгляд у его подножия, где благодарные потомки установили выполненный из белого камня памятник сидящему на стуле старцу, отдалённо напоминающего микеланджеловского Моисея, и какие-то странные мысли хлынули в голову несостоявшемуся астроному. “Вот пример по-настоящему загубленной на корню жизни”, – Всенепременов разлёгся на заднем диване, подложив под голову одну руку и вяло вытянув другую в направлении монумента, нападая зачем-то на никого не трогающего мраморного человека, – “какая-то грошовая работёнка, мизерная пенсия, несчастные жена и дети, и всё ради химерического космического лифта, который он придумал и который никогда не построят. Надо же, чтобы так не повезло! Не повезло! Нереализуемое изобретение! А ракетные поезда, о которых он мечтал? Ну, построили многоступенчатые ракеты, ну долетели до Луны. А дальше что? Я, кажется, русским языком спрашиваю, дальше что?!”

Пробка сдвинулась и практически рассеялась при въезде в тоннель, что проложили между гигантской скульптурой, состоящей из мужчины и женщины, прижавшихся к друг дружке и воздевших смежные руки к небу, в которые кто-то для ещё большей убедительности взаимности их союза вложил серп и молот, и двадцати пяти этажным плоским зданием на бетонных сваях с тремя стеклянными входами под ним. Выспавшийся в дороге и непроизвольно посвежевший вице-президент не более чем через десять минут входил в двери своей прекрасной квартиры.

Всенепременов, обремененный сумкой с макбуком, был встречен его женой очень приветливо и тотчас избавлен от утомительного оборудования. Всенепременов, получил неописуемое удовольствие, рассказывая о том, как всё было в ресторанном комплексе и вытрезвителе, и украшая этот рассказ выдуманными подробностями. Но, как и положено человеку занимающему высокую руководящую должность, он был немало наблюдателен и остро вгляделся в лицо Валентины и понял, что та хоть и задает вопросы о Нитшине и даже восклицает “Ай-яй-яй! Бедный Спиридон Алексеич!”, но, по сути дела, совершенно равнодушна к судьбе Нитшина и ничуть его не жалеет. “И молодец! И правильно! Врут злые языки, что у неё что-то есть с этим нищебродом”, – с душевной и всеобъемлющей добротой подумал Всенепременов и, оборвав рассказ о белой горячке, попросил:

– Валечка, я бы ванну принял… А ты пока накрой на стол.

Жена сделала сочувствующее лицо, шепнула:

– Понимаю… сию минуту… – и отправилась на кухню.

Через три четверти часа, в столовой комнате, Всенепременов, в полном одиночестве, скрашиваемым бормотаниями, музыкальными аккомпанировками и прочими звуками, несущимися из телевизора в спальне, сидел, выпрямившись гордо над мясцом, резал острым ножом ломтик за ломтиком, пил маленькими глотками дюбонне из высокого фужера, понимая и признавая, что улучшить в его жизни уже ничего нельзя, а можно только ухудшить, что нежелательно крайне. А после, бухнув большой столовой ложкой на продольный срез французского багета горку осетровой зернистой икры, потягивая из пузатой рюмки экстра старый мартелевский коньяк, покусывая созданный им бутерброд и слизывая с губ чёрные икринки, он размышлял, что несчастия для него большего, чем выгорание, выдумать невозможно. Боли в спине, бытовое пьянство, взрывы неврастении, лёгкое помешательство – ничто по сравнению с выгоранием.

Подошедшая из спальни жена Валя взяла со стола опустевшие тарелку и фужер, сопутствующие нож и вилку и скрылась на кухне, где, судя по постукиваниям, позвякиваниям и финальному щелчку отправила их в посудомоечную машину. У персидского кота Васьки, взапрыгнувшего и усевшегося на короткий диван напротив стола, был задумчивый вид. Дело неудержимо шло к ночи.

Глава 11 – Лунная пересадка (мемуары).

Все мои перепланировки, остановки, задержки на пути в космопорт и выбор челнока без очереди у входного люка сыграли свою роль. И почти роковую. Не теряй я времени, добрался бы до "Милоса-4"в один заход. А заместо того попал на Луну. Что тоже было не так плохо. Пара лишних суток хоть какой-то гравитации. В упоминаемый здесь отрезок времени я был крайне щепетилен в этом плане.

И, кроме того, как следствие лишней остановки, я стал догадываться, почему литературный симулятор заныкал точный ответ на мой первоначальный запрос. Он решительно отдавал предпочтение алгоритмам распознавания образов. А анализ текстовых данных отодвинул на второй план. Начало двадцать первого века, я перепроверил свои догадки, ознаменовалось широким внедрением цифровой фотографии. Фотоснимков накопилась с той поры масса. Текстов же на русском языке в предшествующий ему век выпало не так много. А с оттенком постмодернизма – ничтожно мало. Симулятор попытался отвертеться от моих непосильных запросов. Чем-то он меня тогда так манил, этот постмодерн, как его ещё сокращённо называли. Само слово звучало притягательно, что ли…

Описания интерьеров и природы у симулятора выходили явно громоздкими. Может, его алгоритмы обработки изображений думали, что постмодернизм должен быть именно таким? Работали по принципу – сложное в литературе доступнее простого.1Упрощали себе жизнь, усложняя её читателю. Переписывателю – в моём случае. ИИ, идущий по линии наименьшего сопротивления. Логично. С его стороны.

Почему-то я слишком часто упоминанию этот текст… Мой СмартАпп утрачен, но есть шанс, что не безвозвратно. И хотя бы разыщется его бэкап. И кто-то заинтересуется, над чем трудился бывший планетолётчик и будущий звездолётчик Зэнд Форэ, гоняясь за Нобелевской премией по литературе. Чьими-то усилиями обнаружится и сам текст и моя его вольная переинтерпретация. Увы, частичная. Сам же я не успел даже прочесть до конца это мимолётное творение неестественного разума. Не то, чтобы переписать и доработать. Немного, но о том жалею. Даже о пропущенной мной евангельской теме. А кому-то, возможно, и повезёт. Кто-то, в случае находки, прочитав, даже испытает некоторое наслаждение. Читателя давно не интересует, кто автор и какой у него интеллект. Биосинтетический, естественный, искусственный, комбинированный – лишь бы читалось.

Казалось бы, зачем я об этом пишу. Даже этот маловажный факт отмечен в Википедии. Да и многие другие вырисовываемые моими напыщенными усилиями факты. С претензией на эстетичность. О Сельме. О её не менее легендарном отце. Но гомо сапиенсы Википедию уже 200 лет как не читают. Не лжёт жестокая статистика. 149 человеческих запросов за прошлый год. 371 за позапрошлый. Почти 7% c Марса и 93% со спутников так называемых газовых гигантов и прочих объектов, типа Меркурия. С Венеры меньше процента – ни одного в прошлом году и два запроса в позапрошлом. Причём, один из этих двух и единственный из всех за эти два года был именно на меня. Интригует. Но вернёмся к повествованию.

Где-то за минуту до выхода на орбиту челнок стало пошатывать. Причём, гора от него не отставала. Что наблюдалось в иллюминаторы. Казалось, вот-вот, и мы вмажемся в стену вакуумной трубы. Одновременно пошёл резкий сброс уже набранной скорости. Изнутри лобную кость жалили сотни маленьких иголочек. С уст моей соседки сорвалось двуязычное короткое всеобъемлющее ругательство. В салоне занялась лёгкая паника. Ядро её составлял тот самый “Гагарин”.

“Тот самый Гагарин”. Хорошее название для пьесы. Надеюсь, кто-то позаимствует.2К тому же, с этим на тот момент начинающим исследователем космических пространств мне предстояло столкнуться в дальнейшем. И материалы о нём тоже есть в Википедии. Значит, есть живой прототип. Дерзайте, молодые прогрессивные авторы! 300 лет тому назад я бы ещё посулил перспективу на голографенизацию. Но… Киноиндустрии давно не существует. В отличие от Википедии.

Челнок вскоре совсем замедлился, завис на секунду и с малой скоростью пошёл вниз. Обратно в точку исхода. Многие стали снимать шлемы. Я последовал общему примеру. Моя соседка тоже. В трубу в таких случаях закачивали воздух. Возможная и крайне маловероятная разгерметизация опасности уже не представляла.

Мы обменялись многозначительными взглядами. Глаза цвета морской волны. Точь-в-точь такие же были у МакМёрфи. И черты лица какие-то общие. И так спокойно себя вести, как она, можно было только с биочипами или при наличии серьёзного опыта.

До сих пор мне не приходилось сталкиваться с сейсмической активностью при старте или во время набора высоты. И, вот, пожалуйста.

Неснявший шлем даже после полной остановки “Гагарин” рванул в хвост, к выходу. Я сидел двумя рядами за ним и успел детально разобрать его неповторимый внешний облик. Широкий лоб, тяжёлый мясистый нос, гранитный волевой подбородок, длинные монгольские глаза, сам смуглый как торф. Косая сажень. Казалось, он намерено переигрывал и жаждал разоблачения своего паникёрства. За ним из соседнего кресла нехотя поднялась очень даже миловидной наружности девица. Она шла следом и поговаривала с еле уловимым и к чему-то призывающим упрёком: “Серджио, Серджио…” Не дожидаясь сообщений о возможном перезапуске, похожая парочка проделала то же. Только молча и без спешки.

Тем временем я стал переписывать очередную главу сгенерированного симулятором текста. Хороший способ успокоиться. Ведь, просто так выходить мне никак не следовало. Мой вольный срок перед обязательным анабиозом заканчивался точно сегодня. За годы существования диктатуры Неизвестных Спасителей набралось немало историй закоренелых сибаритов, симулировавших скорый вылет и живших в космопортах месяцами. Одной очень сообразительной даме удалось растянуть удовольствие аж на полтора года. И, вот, за последнее время, как когда-то давно говорили, закрутили гаечки. И словить меня могли бы тут же. И наличие уже отправленного багажа расценить как хитрую уловку. Тут все соединилось – моё желание остаться подольше на Земле, нечастые рейсы с усиленным багажом, нелепые задержки по пути в космпопорт, и даже маленькое неожиданное землетрясение.3

Когда пришло объявление, что время повторного запуска не определено, моя соседка встала. “Буду рада возможному сотрудничеству”, – неожиданно произнесла она с англо-саксонским акцентом. Одновременно мой СмартАпп известил о предложении принять визитную карточку. Исполнительный редактор издательства Скрибнер. Никак, она следила за движениями моей пишущей руки. “Очень приятно!” – только я и успел ответить вслед и выслать свою карточку.

Примерно через час пришло уведомление о свободных местах на прямые скоростные рейсы на Луну. “Милос-4” не стал дожидаться последних челноков. Но мог подобрать недобравшихся до него пассажиров через двое суток, проходя вблизи единственного естественного спутника Земли.

Следующая часть отрезка моих воспоминаний о перипетиях, уже непосредственно имевших место на Луне, носит спортивный характер. Тема близкая современному читателю. Судя по некоторой популярности моего первого романа.

Теперь в Солнечной системе интенсивно и серьёзно вся молодёжь занимается хореографией и спортом. С детства и вплоть до обретения бессмертия. При этом, профессионального спорта не существует. Равно как и каких либо освещений нынешних спортивных событий. И зрители на трибунах – сами соревнующиеся. Без исключения.

Для кого я перечисляю известные всем аспекты современной жизни? Получается – для самого себя. Для хорошо знакомого и очень близкого человека. Для этого всё растерявшего неудачника, с удивлением наблюдающего, как появляется седина в его разросшейся бороде…4Мне надо разобраться в моём отношении ко всему, что я узнал и увидел, вернувшись сюда. Перечисление голых фактов – опробованный метод. И рекомендованный древними психологами. Чуть было не начал первое предложение с такой фразы: ”Теперь на Земле…” Сравнивая прошлое с настоящим, подсознательно начинаю делать это именно так. И тут же осекаюсь на полуслове. Столько в этих словах единства и сочетания неправдоподобия и бессмысленности. А упоминание бессмертия… Условного мыслительного бессмертия. Так, пожалуй, буду его называть, сам ничего о нём толком пока не зная. Я постоянно думаю об этом предстоящем и мне “Навсегда!”. Стараюсь переосмыслить. Может, и не совсем навсегда. Но, по заверениям, пока Солнце не превратиться в красный гигант, если не найдут решения и этой проблемы. То есть, как минимум на 2 миллиарда лет. Как это много! Но всё равно: “Маловато! Маловато будет!”5Итак, попробую опять.

Все молодые люди до обретения бессмертия занимаются спортом. На самом высоком уровне. Самыми разнообразными образами. Далее, мои бессмертные современники, расставшись с подготовительной молодостью, занятия спортом полностью оставляют и насыщают свою жизнь творчеством и развлечениями. В том числе просмотрами записей вековых давностей различных соревнований. Спортивных и прочих. Смотрят их, в том числе, и на вирто-реальных стадионах. Куда они ходят наблюдать в записи то, что я и мои тогдашние современники смотрели в прямой трансляции. Может, здесь кроется секрет некоторой приобщённости теперешних читателей к моему первому роману? Однако об арене Мундаст Форум на Луне, на которой я побывал дважды, уверен, почти никто не знает. Во второй раз посетил я её совсем недавно. Чуть больше года назад. В полном одиночестве. При абсолютно пустых трибунах. Сидел в ложе ВИП. Пересмотрел в записи тот же самый хоккейный матч, что видел в прямой трансляции 300 лет назад. Когда оказался там в первый раз. В первый день описываемой мной остановки по пути с Земли на Венеру.

Тогда “Раструбы перигелия” определили меня во вполне пристойную по лунным меркам гостиницу. На берегу моря Смита. На невидимой с Земли стороне. Кроме того снабдили ваучером на развлечения. Совпало с полуфиналами Кубка Стэнли. В этот день проходила третья игра между Питсбургскими Пингвинами и Парижскими Мушкетёрами.6Первую Мушкетёры безнадёжно и крупно продули. И вторую тоже проиграли. Но, судя по счёту, уже упирались. Так ли это было интересно? Однако, провести двое суток безвылазно в отеле представлялось ещё менее интересным.

Единственная вирто-реальная арена на Луне, Мундаст Форум, находилась в Море Изобилия. То есть, недалеко. Наудачу нашлись свободные места. И на арене, и в следовавшем обратно оттуда поезде. Туда же я добрался, благодаря тому же ваучеру, на поспешно арендованном с 50% скидкой прыгуне и попал прямо к началу мачта. Мушкетёры победили во втором овертайме. Забили на предпоследней минуте.

Какое это было чудо техники! И остаётся таковым. Одно дело вычислить эквивалентную массу шайбы и рассчитать её траекторию на Венере или Марсе. Другое дело на Луне. Не говоря обо всём остальном. Сопротивление имитатора льда и лезвия конька. Эластичность и вес клюшки. Упругость материала штанг и перекладины ворот, бортов и заграждений, чтобы отскок совпадал. На роботов, копировавших живых игроков, ставили самые высокопроизводительные нанопроцессоры. Не жалели средств на спортивный интертеймент.