Земля – Венера – Земля

Инна Францевна Стрекозовская, в девичестве Фужере, и Инна Ричардовна Жимолостинская, в девичестве Холидей, познакомились будучи ещё счастливыми супружницами, года за три до того, как первую из них муж покинул деликатно: его шестисотый мерседес подорвали с помощью адской машины прикреплённой какими-то злоумышленниками ко дну автомобиля, в то время, как поведение мужа второй, успевшего перевести накопленные денежные средства заграницу, попросту напоминало бегство,2 сопровождаемое эпитетами, что его миссия в стране дикарей закончена и он уезжает жить в Тулузу, которую он с того поворотного момента иначе, как родимой, не именовал.3Обе женщины, обретя независимый статус, какое-то время пробовали существовать – посещать совместные с другими новоиспечёнными “русскими” сборища, ездить к друг дружке в гости, однако, проваландавшись так года с два, неожиданно исчезли. Ходили слухи, что недвижимость у них просто отжали, – якобы кто-то видел одну из них проживающей в глухой деревне Нижегородской области, а другую сидящей на скамейке у входа в подъезд пятиэтажки в затерявшемся посёлке городского типа области Таганрогской – но и мнение, что они просто решили свои дома сдавать, имело право на существование, ибо по словам многочисленных знакомых те их часто встречали вместе на Бали, на одном из пальмовых пляжей.

Как бы то ни было, дома простояли пустыми и без прислуги только неделю, а затем в них вселились, соответственно: владелец ювелирной компании, название которой было, кажется, “Безызъянный бриллиант”, и хозяин сети городских аптек – с утраченным названием.

И вот семь лет тому назад начались в домах необъяснимые происшествия: из этих домов люди начали исчезать совсем бесследно.

Однажды в выходной день явилась в дом к хозяину сети городских аптек (название которой утратилось) вооружённая группа лиц в масках, бронежилетах и камуфляже, командир которой вежливо сказал, что удачливого бизнесмена просят на минутку съездить с ними куда-то и в чём-то расписаться, и что займёт это полчаса максимум. Хозяин сети ушёл вместе с замаскированной группой и её корректным командиром, но не вернулся он не только через полчаса, а вообще никогда не вернулся. Удивительнее всего то, что, очевидно, с ним вместе исчезла и вся группа, включая командира, а после поочерёдно ушёл и не пришёл обратно весь обслуживающий контингент – уборщица, персональный врач, садовник и повар.

В следующий же вечер неприхода повара, последнего из пропавших представителей обслуги хозяина сети городских аптек (название которой утратилось), по внутренним каналам закрытых социальных сообществ прошла информация, что, сидя в ресторане на Бали, за ужином прямолинейная, а откровеннее сказать – суеверная, Инна Францевна так напрямик и заявила очень расстроенной Инне Ричардовне, что это недоделёж и что она прекрасно знает, кто утащил и жильца с прислугой и группу захвата, только в помещении, где есть стены, не хочет говорить. Ну, а недодележу, как известно, стоит только начаться, а там уж его ничем не остановишь.

Жилец дома, в котором ранее обитала Инна Ричардовна, исчез, помнится, в воскресенье, а в четверг как сквозь землю провалился владелец “Безызъянного бриллианта”, занимавший дом, в котором до него проживала Инна Францевна, но, правда, при других обстоятельствах. Утром за ним заехал, как обычно, его личный шофёр, на машине марки Ауди модель А4. Запарковав её в метрах пяти от ворот, он пересел в стоявшую под козырьком у бокового выхода из дома машину марки Майбах модель Экселеро, чтобы отвезти своего босса в офис, что расположен в международном деловом центре “Москва-Сити”, и отвёз, но назад никого не привёз и сам больше не вернулся, а машина марки Ауди модель А4 простояла у ворот дома недели две, пока сама по себе не исчезла в одно пасмурное утро.

Горе и ужас мадам “Безызъянный бриллиант” не поддаются описанию. Но, увы, и то и другое было непродолжительно. Следом за Ауди А4 с частотой по одному в неделю поредела вся преданная челядь, а после и сама жена незадачливого ювелира укатила на подъехавшем к дому такси в неотслеженном направлении. Само собой разумеется, вместе с ней исчезла и её любимая собачка – белый мини-мопс по кличке “Хорунжий”.

Об исчезнувших и о проклятых домах долго на Рублёвке рассказывали всякие легенды, вроде того, например, что этот сухонький и на вид добропорядочный хозяин “Безызъянного бриллианта” будто бы держал где-то на запасном пути станции Москва-Товарная пломбированный пульман с двадцатью пятью центнерами выкраденных с приисков крупных необработанных алмазов, которые он отправлял на обработку в Израиль на маленькой конспиративной яхте. Что будто бы работники сети городских аптек с утраченным названием по указке своего респектабельного, кристально честного владельца, освоив какие-то прорывные репринтовские технологии, скупали за бесценок просроченные лекарства, меняли на упаковке дату изготовления на более позднюю и перепродавали. Что якобы на Бали от Инны Францевны и Инны Ричардовны и след простыл, а сами они давно разъехались по разным странам, воспользовавшись программой защиты свидетелей, но с одним условием, чтобы духу их не было в Москве, да и воообще в России. Что одна из уборщиц получила повышение в звании и теперь убирает за самим … И прочее в этом же роде. Ну, чего не знаем, за то не ручаемся.

Как бы то ни было, дома простояли пустыми и под замком только месяц, а затем в них соответственно вселились – покойный Цой с подругой и этот самый Стёпа тоже с подругой. Совершенно естественно, что, как только они попали в окаянную Рублёвку, и у них началось чёрт знает что. Именно, в течение одного месяца обе подруги стали супругами, а счастливчик Стёпа со временем даже обзавёлся потомством.

Итак, Стёпа вышел из ванной. Облачившись в белоснежную поплиновую сорочку и тёмно-серые шевиотовые брюки от костюма и не забыв, к тому же, о креповых носках яркой гороховой расцветки, он хотел позвать домработницу Фросю и потребовать у нее, чтобы она оценила, как он чисто выбрит, но всё-таки сумел сообразить, что это глупости… Что никаких способностей к оценке выбритости у Фроси, конечно, нету. Пытался пригласить на помощь Цоя, позвонил ему со своего стационарного телефона на его стационарный, дважды прошептал в трубку: “Юлик… Юлик…", но, как сами понимаете, ответа не получил. В трубке телефона были слышны только длинные гудки. Занервничав, Стёпа начал ходить взад и вперёд по комнате. Это был широкоплечий, статный человек, на вид почти супермен. Даже стандартная, повседневная официальная одежда не могла его по-настоящему исковеркать. Покрытое ровным загаром лицо, худые мощные ключицы под распахнутой сорочкой, упругий, чёткий шаг.4

Как бы исподволь Стёпа посмотрел в окно и взглянул на дом через дорогу напротив, на тот самый в котором жил Цой, и тут, как говорится, остолбенел. У высокого забора, заслоняющего от любопытных глаз весь дом, кроме покрашенной в тяжёлый бордовый цвет металлической кровли и маленькой мансарды на самом верху крыши, рядом с воротами стояла небольшая полицейская машина. «Здравствуйте!» – пискнул кто-то в голове у Степы: «Этого ещё недоставало!» То есть кому хотите сказать, что Цой что-то натворил, – не поверит, ей-ей, не поверит! Однако машина, вот она! А…

И тут закопошились в мозгу у Стёпы какие-то неприятнейшие мыслишки об откате, львиную долю которого, как назло, недавно он откачал с клиента за выполненный у Юлиана Робертовича проект для атомного реактора. И проект, между нами говоря, был дурацкий! И никчемный, и откат-то маленький…

Немедленно вслед за воспоминанием о проекте прилетело воспоминание о каком-то сомнительном знакомстве, происходившем, как помнится, двадцать четвертого июня вечером в ресторане «Белый Кролик», когда Стёпа ужинал в компании с Юлианом Робертовичем и представителями каких-то западных фирм. То есть, конечно, в полном смысле слова знакомство это сомнительным назвать нельзя (не пошёл бы Степа на такое знакомство с далёкой перспективой), но это было знакомство с каким-то ненужным подтекстом. Совершенно свободно можно было бы, господа, его и не затевать. До появления полицейской машины у ворот дома, нет сомнений, знакомство это могло считаться совершеннейшим пустяком, но вот с появлением машины…

«Ах, Цой, Цой!» – вскипало в голове у Стёпы: «Ведь это в голову не лезет!»

Но горевать долго не приходилось, и Стёпа, приподняв упругий воротник сорочки, отработанным до автоматизма движением повязал на изящной шее небрежным «косым бизнесом» галстук «Armani» в ультрамариновых обнадёживающих полутонах, на запястье левой руки его засверкал огромный золотой хронограф «Brietling for Bentley», к брюкам добавился двубортный пиджак торговой марки «Zegna», причём из коллекции явно не прошлогодней, а значит, цена такому костюму в Милане была не меньше, чем полторы тысячи евро. Стёпа поднял портфель аргентинской фирмы «Casa Lopez» и стал спускаться по ступенькам красного дерева, чтобы, сойдя с третьего этажа на первый, пересечь по диагонали салон и оказаться в прихожей, где его поджидали ботинки ручной работы «Berlutti», что в том же самом Милане без особенной уценки стоили где-нибудь в районе трёх тысяч.5

Таким, уже обувшись, он увидел себя в трюмо, висевшем в прихожей, а за собой в зеркалах трюмо, по два раза в день протираемых прилежной Фросей, отчетливо увидел Стёпа каких-то трёх странных субъектов в футболках Гарвардского университета – двух развязных лохматых близнецов, напомнивших ему героев какого-то детского, связанного с электроникой приключенческого фильма, который в дошкольные годы упорно ставили ему на видеомагнитофоне родители и который Стёпе быстро надоел, главным образом из-за песни про «прекрасное жестоко», и необычно красивого юношу, с ясными голубыми глазами, золотистыми кудрями, изящным рисунком алого рта, чем-то необычным в лице, сразу внушавшим доверие, в лице, в котором чувствовалась искренность и чистота юности, ее целомудренная пылкость (ах, если бы здесь был Спиридон Алексеевич! Он узнал бы этого субъекта сразу!). А те отразились и тотчас съехали вниз. Он попытался не терять присутствия духа и деловито и уверенным, твёрдым меццо-сопрано сквозь спину спросил:

– Фрося! Какие подростки тут у нас шляются? Откуда они? И кто-то такой юный и красивый ещё с ними??

Не получив ответа, Стёпа тревожно оглянулся и обнаружил, что эти трое уже дружно сидят, положив ногу на ногу, на длинном диване в салоне и внимательно, но как-то безучастно смотрят то на Стёпу, то по сторонам. Все трое, в дополнение к одинаковым футболкам, в одинаковых светло-синих левайсовских джинсах, и у ног каждого из них маленький клаймбинговый рюкзак с вертикальной вереницей петелек для карабинов, только у одного из них с надписью “Black Dimond”, а у двоих, близнецов, “Petzl”, и кроссовки у красавца-юноши беговые фиолетовые найковские, а у двойни белые, зальные, йониксовские, с подошвой, что не оставляет при проскальзывании на синтетическом кортовом покрытии цветных следов.

Молчание немедля нарушили близнецы, произнеся хором ласково, но с еле уловимой издёвкой, приятными голосами и с иностранным акцентом:

– Доброе утречко, симпатичнейший Степан Филимонович!

Сразу же, не оставляя ни мгновения на паузу, уверено, не производя малейшего усилия, Стёпа проговорил:

– Что вам угодно? – и одновременно порадовался за самого себя, услышав словно со стороны свой голос. Слово «что» он произнес певучим баритоном, «вам» – слащавым баском, а «угодно» у него вышло лучше всего – непринуждённо и повелительно.

Незнакомцы посмотрели на него равнодушно и, в тоже время, дружелюбно, а красивый юноша вынул из-за спины айпад-про, явно контрафактный, как намётанным глазом определил Стёпа, с открытым на нём приложением, показывающим крупными символами текущее время, и сказал:

– Без десяти одиннадцать! И ровно час, как мы прождали вашего появления в офисе и двадцать минут вашего выхода из спальни здесь, ибо вы назначили нам быть у вас в девять. Вот и мы!

– Чтобы в девять утра – маловато вероятно, маловато, – ответил Стёпа, используя свою любимую косноязычную формулировку, – но, может быть, в девять вечера. Скажите, пожалуйста, ваши имена и фамилии?

Говорить ему вдруг стало трудно. При каждом слове словно кто-то отбирал его волю распоряжаться собой, вбивая в мозг какую-то странную и ужасную тоску.

– Как? Вы и имена и фамилии наши забыли? – тут неизвестный юноша улыбнулся.

Стёпа нащупал в кармане айфон, открыл напоминалку и, тараща глаза, при этом стараясь подавить закравшееся в душу совершенно ненужное смущение, изготовившееся развиться до степени болезненной, шепнул:

– Арнольд Эльфштейн и братья Сыроежкины?

– Дорогой Степан Филимонович, – заговорили посетители-близнецы, проницательно улыбаясь, очевидно, и являясь теми самыми братьями Сыроежкиными, – никакой апдейт айфона вам не поможет. Следуйте старому мудрому правилу, – устранять подобное подобным. Единственно, что вернет вам память и уверенность во вчерашнем дне, это Макбук, хранящийся в вашем портфеле.

Стёпа был, если не послушным, то хотя бы прислушивающимся человеком и, как не был поражён, сообразил, что раз уж его застали врасплох, нужно следовать рекомендациям. Он развязал шнурки на своих берлути, аккуратно, берясь рукой за подошву ботинок, чтобы отделить их задники от пяток, разулся, вскользь погрузил тонкие ступни в лоно байковых домашних тапочек, с которыми, как ему казалось, он уже расстался до вечера, вернулся в салонную комнату, которую он беспечно пересекал две минуты ранее, и сел в кресло точно напротив дивана, занятого званными, по их утверждению, гостями. Далее он извлёк из портфеля упомянутый макбук, водрузил его на свои шевиотовые колени, открыл и принялся то водить пальцем по тачпаду, периодически ударяя тем же пальцем по его поверхности то один раз, то скоротечно дважды, то быстро набирать что-то с клавиатуры. Затем Стёпа взял в руку отложенный было в сторону мобильный телефон, набрал какой-то номер, поглядывая то в айфон, то в макбук, и отрывисто с паузами принялся проговаривать отчётливые слова:

– Оператор. Да. Перевод. Трансакция ноль, двадцать четыре, семьсот восемь. Сумма три миллиона, семьсот тысяч. Любительская ассоциация настольного тенниса. Подтверждаю.

Стёпа нажал отбой и посмотрел в глаза Арнольду Эльфштейну. А тот вдруг не к месту молвил:

– А Фроси нет, мы отправили её в Ватутинки, на родину, так как она жаловалась, что вы давно уже не даёте ей отпуска. И вам тоже стоит отдохнуть, а то всё то вы в делах да в трудах аки пчела.

Стёпа вновь углубился в макбук, произведя хаотичные манипуляции с его кнопками, закрыл и вернул в портфель. Подумав о чём-то секунды с полторы, он снял пиджак и галстук, положил их на спинку кресла, молча отправился в прихожую, обулся, на этот раз в однотонные бежевые кроссовки, и, не удостоверившись, что эта загадочная троица покинула его скромную обитель, вышел на асфальтовую дорожку перед домом, где его поджидал новенький Mercedes AMG белого цвета, приветливо пискнувший, радостно мигнувший жёлтыми габаритными огоньками и приятно клацнувший тумблерами блокировки дверей.

Сев за руль и включив зажигание, Стёпа поспешно переключил коробку передач, резко нажал педаль газа и под рёв мотора и визг прокручивающихся по асфальту шин выехал на дорогу. Подъезжая к Москве, вместо того, чтобы ехать дальше прямо по шоссе в офис, Стёпа выбрал съезд на МКАД для движения по ней по часовой стрелке, чтобы добраться как можно скорее в международный аэропорт Шереметьево. А когда приблизительно через четыре часа и тридцать пять минут ум его начал, как следует, проясняться, он увидел, что сидит за рулём уже не мерседеса, а Рено Сандеро, и что под извивающейся серпантином скоростной автомагистралью шумит голубое сверкающее море, а сзади – красивый город на горах.

Когда же на следующее утро Стёпа почти пришёл в себя и осознал, что наполненный любовной истомой и выжатый как лимон полулежит в шезлонге на открытой веранде так похожей на его собственную виллы, слышит из сада звонкие голоса своих детей, а в соседнем шезлонге, с риском его обрушить, развалилась отнюдь не худенькая собственная жена, потягивает из высокого стакана, заполненного главным образом кубиками льда, тёмную жидкость через соломинку и вожделенно улыбается, он отколол такую штуку: стал на колени перед женой, выставил, подобно автостоперу на обочине, вверх и вбок правую руку в сторону громоздящихся у берега моря строений и произнес:

– Умоляю, дорогая, скажи, какой это город?

– Однако! Когда ты успел с утра? Ведь ты всё это время был со мной, – сказала задушевно Стёпина жена, до сих пор не отошедшая от впечатлений, накопленных за ночь от внезапного появления свалившегося, как снег на голову, вчерашним вечером мужа, на которого она вопросительно смотрела сквозь стёкла больших очков в роговой оправе, сидящих плотно на большом курносом носу.

– Я не пьян, – хрипло ответил Стёпа, – я болен, со мной что-то случилось, я болен… Где я? Какой это город?..

– Ну, Ница…

Стёпа тихо вздохнул, повалился на бок, головою стукнулся о тёплый паркет веранды. Его жена попыталась выбраться из шезлонга, но его алюминиевые ножки беззвучно подогнулись, и она мягко приземлилась прямо напротив своего законного супруга. Она встала на ноги, подняла изуродованный шезлонг и отнесла его в угол веранды, который был загромождён аналогичными обломками со свисавшими клочьями пестрого брезента и изгибами тускло поблескивавшей арматуры.6

Примечания.

1Алексей Колышевский “Откатчики. Роман о «крысах»”

2В результате, Каждан, отравившись миногами, умер. Шарафутдинов под давлением обкома вернулся к больной некрасивой жене. А Мабис, будучи с гастролями во Франкфурте, добился там политического убежища. Короче, все они покинули Марусю. При этом лишь один Каждан ушел из ее жизни деликатно. Поведение остальных чем-то напоминало бегство. – Сергей Довлатов “Иностранка”.

3Въ Москвѣ Жоржъ получилъ отъ нея „сувениры безъ цѣны“, т. е. ларецъ съ фамильными брилліантами, счелъ свою миссію въ странѣ дикарей законченной и уѣхалъ въ родимую Тулузу. – Илья Эренбургъ. “Необычайныя похождения ХУЛІО ХУРЕНИТО и его учениковъ”.

4Это был широкоплечий, статный человек. Даже рваная, грязная одежда не могла его по-настоящему изуродовать. Бурое лицо, худые мощные ключицы под распахнутой сорочкой, упругий, четкий шаг… – Сергей Довлатов “Заповедник”

5Оба предпочитали одну и ту же торговую марку «Zegna», причем коллекция была явно не прошлогодней, а значит, цена одному такому костюму в Милане была не меньше, чем полторы тысячи евро. На запястье левой руки одного сверкал огромный золотой хронограф «Brietling for Bentley», руку собеседника украшал столь же огромный «Panerai Submersible» в белом золоте… Поднявшиеся кверху брючины обнажали похожие как близнецы ботинки ручной работы «Berlutti», что в том же самом Милане без особенной уценки стоили где-нибудь в районе трех тысяч. Галстуки «Armani» были повязаны небрежным «косым бизнесом». На безымянных пальцах правой руки молодые люди имели по кольцу «Tiffany». У ног одного стоял портфель «Blue marine», другому принадлежал портфель аргентинской фирмы «Casa Lopez» – Алексей Колышевский, “Откатчики. Роман о «крысах»”.

6На этот раз пружины выдержали. Зато беззвучно подогнулись алюминиевые ножки. Дед мягко приземлился. Вскоре помещение было загромождено обломками чудо-кровати. Свисали клочья пестрого брезента. Изгибалась тускло поблескивавшая арматура. – Сергей Довлатов “Наши”.

Глава 14 – Поединок следователя и астронома (чтение).

Как раз в то время, когда сознание покинуло Стёпу в Нице, то есть по Москве около половины одиннадцатого дня, оно вернулось к Спиридону Алексеевичу Нитшину, проснувшемуся после глубокого и очень продолжительного сна, почти двухсуточного. Некоторое время он соображал, каким это образом он, раздетый до трусов, попал в неизвестную комнату с глухими белыми стенами, прочной стальной дверью, за которой, несомненно, скрывался длинный коридор, и камерой видео наблюдения PTZ на высоком потолке, нацеленной в изголовье ложа, на котором горе-астроном провёл, очевидно, довольно длительное время.

Спиридон тряхнул головой, убедился в том, что она не болит, и вспомнил, что он находится в вытрезвителе, куда двое полицейских привезли его, к тому же, не без участия Всенепременова, и давно забытый Рюхин тоже присутствовал и распоряжался. Эта мысль потянула за собою воспоминание о защите докторской диссертации, но сегодня оно не вызвало у Спиридона сильного чувства гордости. Выспавшись, Спиридон Алексеевич стал скромен и тих. Кроме того, в памяти засели кроны деревьев, над которыми он летал, и полёт этот сводил выводы диссертации на нет, но это скорее всего, были сны или пьяные галлюцинации. Полежав некоторое время неподвижно на относительно чистой, жёсткой и довольно узкой кушетке с бортом, предохраняющим от случайного падения на пол, Спиридон увидел на стене кнопку звонка над с собою. Осознав, что эта кнопка единственное, что может связать его с внешним миром, Спиридон нажал её. Он ожидал какого-то звона или шума шагов за дверью вслед за нажатием кнопки, но произошло совсем другое – камера бесшумно осмотрела комнату, сделав круговое движение объективом, меняя угол его наклона, фокус и диафрагму, и вернулась в прежнее положение.

Нитшин, стараясь вызывающе и сердито смотреть в направленную на него линзу с мутными радужными разводами на её поверхности и с сомкнутыми наполовину лепестками диафрагмы за ней, вновь поднял руку, чтобы дотянуться до кнопки звонка, но с фальшивым изнеможением руку опустил и повернулся на бок к стене, уперевшись в неё носом, и закрыл глаза. Он полагал, что в голове должен был гудеть тяжелый колокол, между глазными яблоками и закрытыми веками проплывать коричневые пятна с огненно-зеленым ободком, и стоило бы веки только слегка разомкнуть, как сверкнула бы молния и голову эту тут же разнесло бы на куски. Но ничего не было, и в довершение даже не тошнило, как ни самозапускались в подсознании Нитшина выкарабкавшиеся из задворок памяти звуки назойливого и связанного с тошнотой шлягера про прошлогодние глаза, который он не мог услышать ни при каких обстоятельствах.

Минут через пять за дверью прозвучала мелодично-писклявая трель, какую издают отдельно взятые домофоны, когда к их электронному замку на наружней панели прикладывают ключ, или набирают пароль на кодонаборной клавиатуре, или нажимают кнопку у входной двери изнутри, чтобы выйти, или кнопку на трубке или на её держателе после ответа на звонок из вызываемой по селекторной связи квартиры, чтобы на три секунды выключить электромагнит, который держит прочную дверь и защищает обитателей дома от несанкционированного проникновения в жилое помещение посторонних, которым, как всем известно, вход воспрещён. Сквозь открывшийся дверной проём чинно вошли два санитара в халатах с цветовыми переливами, какие бывают у головок селезней, которых Спиридон Алексеевич каждую зиму мог видеть в парах с утками на незамерзающей реке Яуза, рядом с которой он проживал в старой панельной девятиэтажке в районе Свиблово, и в подъездах которой домофоны издавали абсолютно идентичные звуки тем, что он только что услышал. Нитшин даже решил, что это слуховые галлюцинации, и резко повернулся лицом к санитарам, которые никак не отреагировали и невозмутимо вкатили следом за собой вешалку на колёсиках с тремя пропорционально расположенными на перекладине тремпелями, на каждый из которых последовательно и аккуратно кто-то повесил одежду Нитшина – рубашку с галстуком, пиджак и брюки, предварительно вынув из последних ремень и положив его на перекладину вешалки, не забыв его при этом застегнуть на вторую дырочку – а на дно вешалки этот кто-то положил рокпортовские туфли, со следом грязи на носке одного из них, и серые тонкие хлопковые носки, вышитые ленивым жаккардом. Один из санитаров ушёл обратно в коридор, но немедленно вернулся, втолкнув в комнату, с достоинством официанта хорошего отеля, медицинский процедурный столик, на котором лежали ключи от дома, общегражданский паспорт, начатая пачка сигарет ЛМ, биковская простенькая зажигалка небольшого размера, большие очки, до пустоты выпотрошенный кошелёк, раскрытый и перевёрнутый ячейками вниз, подобно отложенной в сторону книге, и рядом в шахматном порядке всё его содержимое: банковская карта Райффайзен, карта Тройка, карты для получения скидок в магазинах Альпиндустрия, Пятёрочка и Спортмастер, безликая бело-серая карточка-пропуск на работу и 2457 рублей в банкнотах и мелочью. Айфон отсутствовал. Не выходивший из комнаты санитар тем временем, сотворив благодушное выражения лица, кивнул на вешалку и пригласил Нитшина начать одеваться, проговорив учтиво:

– Пожалуйте в брюки облачиться.

Спиридон Алексеевич, остановившись на элегантно-повседневной стадии дресс-кода, то есть, не добравшись в процессе одевания и обувания до пиджака и галстука, но всё же, вдев в брюки и застегнув ремень, завязав тройным прямым узлом шнурки на ботинках, попросился в туалет. Санитар провёл Нитшина по пустому и беззвучному коридору и подвёл к двери с большой буквой «М», за которой астроном обнаружил раковину, просторную кабинку с унитазом и приспособлениями, предназначенными создавать дополнительный комфорт лицам с ограниченными возможностями, и писсуар на стене, оправляясь перед которым, новоиспечённый доктор астрофизических наук вновь впал в смутные сомнения относительно целесообразности присвоения ему этого звания. Почему эти мысли ассоциировались с видом орошаемой тонкой струёй ярко-жёлтого цвета жидкости возлежащей на дне писсуара ароматической сетки и даже перешли в навязчивые в процессе омовения рук над раковиной и усилились особенно в момент, когда Нитшин обтирал ладони и пальцы бумажными полотенцами, вытянутыми из висевшего рядом распределителя, Алексей Спиридонович объяснить не мог, но связь эта была налицо. «Не заслуженным, а почётным. Именно. По чётным и нечётным. Портфолио.» Всё это вертелось у него в голове, а непонятно к чему приплетённое слово «портфолио» вызывало тоску, причём, стоило выйти обратно в коридор, как вся эта словесная каша из головы вышла, и сомнения в правильности защищённой диссертации тоже, а тоска осталась.