Примирение с женщиной

Сегодня же он пренебрегал той манерой, которая всегда страховала его, как манера уходить быстро, закрывая двери, даже если этого не получалось самому, то он вызывал ветер, который вырывал мешающееся препятствие надежды и захлопывал её. Этот ветер был импульс. Импульс гордого человека. Правда иногда слишком использующего гордыню чтобы за ней понять что-то ещё кроме того, что он должен поступить так потому как то, что перед ним возникло ему совершенно перестало нравиться, и чтобы прекратить то, что ему не нравится, что претит его самоощущению смелости, довлеющей пониманием происходящего, требовался импульс. Тот самый, порыв который он мог в себе вызывать, принимая решения, не имеющие обратного хода. Тот самый момент, наступал примерно тогда же, когда его начинали почитать за кролика, способного ублажать, не требуя ответных чувств. И надо сказать, что он умел шокировать, он умел сделать так, чтобы его помнили долго. Очень долго. Да так, чтобы больше не оставалось вопросов стоит ли снова пытаться открывать ту дверь с той стороны, после сокрушительного щелчка перед носом дразнившего его самолюбие субъекта. Но сегодня он сам был для себя препятствием. Поскольку сам обозначил границы для понимания ей его причин общения с ней. Смыслы, которыми он пытался вызвать в ней всего лишь конструктивный взгляд на сам смысл происходящего с самого начала между ними, рассказав, что будет в конце, уже несколько раз. Так он благополучно устранял ненужные толки и мысли того, во что не верил сам, как того, с чем имеет дело, то, как виртуально, по каталогу, выбирать себе спутницу в деле. Импульс был тут не нужен, потому как он чувствовал силу контроля ситуации. В том смысле, даже если кому-то казалось, что он поддался в этой игре, то это всего лишь иллюзия, поскольку, с самого начала, сам пытался разделить ответственность в происходящим с ней. Ветер перемен, уже свистевший в ушах, ускорялся и пропадал, а он, герой нашего рассуждения, не хотел теперь никого наказывать за свои ошибки, не только ради собственного утешения, не делать больно кому-либо, но и потому, что знал о величии такого фальшивого сострадания. Он хотел побыть, уже даже не для себя, он хотел побыть для неё: не особо-то красивой, не особо-то привлекательной, не особо-то умной. Просто потому, что осознавал теперь ясно, что перед ним не особо-то не та особа. И всё же. Этот человек, чем-то в начале понравился ему. Пусть даже и на основе развёрнутой им же иллюзорности собственных устремлений, как свойства удерживать внимание на вещах, которые в глубине относились к низкому определению цели в общем-то, но с большим размахом с словом ответственности, а значит уже нравственности. – Ты меня прости, но всё же, как это возможно? Ведь ты говоришь о нравственности, говоря о низком. Как вообще такое укладывается в одно? – Дело в том, что сегодняшнее так называемое настоящее бытие, проявлено в характере протеста против всего и вся, но надеющегося на снисхождение, и в то же время радикально настроенного в отношении с благодетелью субъекта. И есть, с позволения сказать, концепт-идея свободы противобога де-факто являющейся для субъекта идеей для существования. Страдающего от того, что остаётся за гранью его собственных возможностей знать и видеть взглядом действительное причинное, но при этом примеряющего на себе всё, будучи находящимся вне личности, будучи являющимся в повседневности тем, кто опровергает всё что есть мораль. Тем самым, сегодняшний субъект, считающий себя властителем сегодняшнего квази-мира, не способен удерживать вскрываемое человеком, рождающееся, и обнаруживаемое на едине, там и остающееся, как абсурд личного существа собственной моралью. И только удерживаемое моралью, в идее стыда, быть опозоренным собственной глупостью и недалёкостью, остаётся в недрах того ума и сознаний оных словно квадратов их квартир, кабинок общественных туалетов, надёжно укрытое стенками их черепных коробок от умов и взглядов посторонних. Значит всё то, что расскажет больше, чем остальное о себе самих. То самое, что должно всегда оставаться там, где оно в первые проявилось или появилось, даже если стало выходить наружу. Субъектом же сегодня наоборот все это открыто декламируется, бессознательно определяя некий нарратив характерности некой свободы современного общества, но только некоего квази-общества субъекта. Таким образом, создалось новое общественное существо. Как характера неудержимого в рамках степени позора сознание субъекта, искажённое пониманием сути идеи свободы. Такое сознание сегодня превратило мир в ужасающую картину, ставшую деаноном собственной неокрепшей натуры сегодняшнего существа общества. И с таким оком сознания создаются всё новые и новые создания, переворачивающие с ног на голову всё и вся своей вседозволенностью в значении непонимания своей степени свободы ограничивающейся собственной моралью истины. Такие создания свою слабость, немощь и зависимость от жалости к себе использую как манипуляцию ущемлением, апеллируя к благодетелям созданного для них равенства понятием толерантность. Понятия, позволяющего не только разрешить внутреннее устройство, а точнее неустройство, других транслировать на показ, но и позволяющее влезать в общественное устройство, и обвинять его в недостатке принятия «человека», таким каким он является в своём невежестве по отношению к морали о нравственности. Так явив воплощение самого очевидного и в тоже время несуразного в том, что мог вылепить противобог из субъекта (некий приквел человека): вывернув наизнанку всё то, что человек, вначале всегда будучи в приквеле субъектом, на уровне развивающейся личности, а по сути, значит являясь взрослым индивидом, просто обязан, в отличии от ребёнка, которым всегда руководит в своей наивности и нелепости, а также безрассудности ощущение безответственности и безнаказанности, но уже будучи не ребёнком в сознательном обществе, должен стремиться к тому чтобы скрывать всё то, что принадлежит только ему, как ценность откровения того, с чем придётся работать всю или большую часть своей жизни, прорабатывая внутри свои страхи, немощи, обиды всё то, что вызывает злость и обиду и желание восстать, тем самым уничтожая в недрах своего бытия всё извращённое и извращаемое умом противобога. Стараясь как можно меньше выпускать и демонстрировать возникающее внутри как антиматерия наружу. Но сегодня это не так. Вот такое новое общественное сознание формирует бытие субъекта, и ни при каких раскладах, сие в собственном соку толерантности не является человеком. Поскольку несёт в себе идеи разрушения нравственности, выводя безнравственное на уровень всеобщего обсуждения, как нового смысла существа. Поэтому субъект – это всегда ещё не человек. А теперь – это ещё и искусственно созданное существо на базе субъекта противобогом. Но не человек, как многие считают из тех, кто ходят рядом по улице, являясь объектом, несущим разрушение, тем самым, не являясь человеком в смысле морали свойственной значению человека. Но субъект невинен, как и дитя. Пока не занял чью-то сторону. Пока не взялся сделать что-то против окружающих себя невежд, запрещающих делать всё, что захочется, неспособных понять желания такого твоего проявления, ввергаясь в ещё большее невежество своими протестными решениями тем самым аннигилируя себя в супостата. Поэтому говорить о нравственности пугающе сегодня и даже грешно. Но смысл значения нравственности не меняется, смысл, определенный вектором нравственного развития личности, абсолютно соответствует вектору восхождения по спирали восхождения. Есть смысл всего разумного, заложенный творцом истинны, и он верен для любого уровня. Но оперировать этим понятием можно и нужно в первую очередь наедине с собой, видя кто ты есть на самом деле, тогда только это и есть выражение нравственности. И задача нравственности в её существе – это способность повлиять внутренне на решения, в проявлении своего я во внешнем пространстве. Т.е. именно признаки следования нравственности отвечает за нарратив красоты и проявление истины, как труда человека в самой сути его значения, являясь внешним обликом мира. А также наоборот, отсутствие решение нравственных задач, есть суть моральной и этической деградации, есть разрушение. И ели описать буквально создание протонима по двум предыдущим пунктам, то я бы сделал это так: чем выше осознание конкретики созидания и творения как таковое, тем меньше становится раздражителей и тем меньше заметна сущность в желании как-то проявиться в жизни там, где сущность есть то, против чего, по сути, протестует, тем самым продолжая порождать то, против чего протестует, просто завуалировав своё нетерпение формой нового триггера. Так создавая всё новые и новые предметы настройки агрессии, это важный аспект, и чем меньше, как сказано, таких проявлений во внешней среде, как суть решения внутренней проблемы уже индивидом (в будущем человеком), тем сильнее её, сущности, влияние на суть происходящего вокруг. Так открывается путь к свободе истиной. Где отсутствие тревоги, есть первая, простая и прямая, а также единственная зависимость в корреляции по ощущаемому сущностью от желаемого в достижении счастья от жизни. Свобода и успех, свобода и слава, свобода и богатство, свобода и власть, свобода и одиночество, свобода и зависимость от свободы, свобода от свободы – все это формулы бредового и воспалённого состояния двоечника непонимающего суть формул, дающихся уроками. Поскольку быть свободным значит лишить себя всего, кроме одного знания в нахождении смыслов слов, стоящих рядом со словом, свобода. Ведь свобода – это не продукт комфорта или возможности, идущих от материальных благ, создаваемых личностью для себя, свобода – это невозможность отвлекаться на любую прихоть. Свобода – это как титул заслуги сотворения нравственности, приходящий в битвах за права не иметь вообще ничего, перед ложной свободой в желании иметь всё и сразу. Такие обычно начинают рассуждать о свободе, как о счастье, говоря так: «чтобы мне быть счастливым, мне нужно-то всего лишь, всего-то, то и это или, на крайний случай, только то». Но никто почему-то не задумывается в серьёз, почему, например, у него этого нет. Даже если он попытался достичь чего-то повторяя чей-то путь. Не понимая, насколько ближе к истине находится сам, нежели тот, кто всё имеет из как бы не хватающего тебе. И хвала тому, кто знает цену того, что имеет, даже если кому-то кажется, что он не имеет ничего или тому, кто имеет возможность иметь всё, но пользуется только необходимым. По сути, это сублимации одного и того же состояния в проявлении разных уровней. И только понимание, повторюсь, того, что есть, следствие закона всепричинности, даёт твёрдое ощущение, как уверенность в необходимом и существующем сейчас. Всегда выражаясь полным воплощением того, что уже сотворено тобою, а значит для тебя. И это именно то, с чем ты сюда пришёл, раскрывает смысл и уровень твоего существа. Тем самым – освобождает любого нравственного человека (так индивид и становится человеком), от бремени гаданий и вопросов. Отсутствие такого понимания означает находится в том же положении несвободного, мечтающего о счастье субъекта, находящегося в сути загибания пальцев. Всегда рассуждающим о нехватке блага, ровно личных качеств, в самом, для достижения им или ей, а по факту в субъекте, состояния человека. Быть свободным, значит быть, а не казаться. А быть можно лишь находясь в вере, что всё что есть у тебя, это ты сам по жизни, а остальное, по необходимости всегда будет, и всегда в соответствии с тем, что может лишить тебя возможности быть свободным. Главное достижение свободой, её квинтэссенцией, позволить себе просто жить и не испытывать трудности от нехватки счастья, всегда находясь в ощущении глубины истины познаваемого, дающегося нам для прозрения, лишь с целью, дать выйти из этой игры с меньшим числом обвиняемых в своей неудаче. Свобода – есть чёткое определение сущностью, как состоянием ума здорового индивида, ум находится в созданном и зримом покое по отношению к вещам материальным или статусным. Но безусловно имеющих ценность вне зависимости от их контекста, ибо само состояние свободы есть выход за рамки материального с полным пониманием обратного влияния такой зависимости. Т.е. если кратко, то свобода, как ощущение себя – это понимание всех процессов, влияющих на твоё ощущение несвободы. Нравственность же тут есть инструмент достижения состояние ощущения свободы в принятии истины о невозможности быть полностью свободным. Тем самым применяя смысл в том, чтобы быть максимально независимым от внешних факторов, если только они не ключевые, судьбоносные так определяя целое в понимании самодостаточности (т.е. границы личного лишь суть личного творческого пространства, увеличены до максимума, как интерес к окружающему, но минимальны и сходятся в точке рефлексии и там имеют очень чёткие и строгие грани, не позволяющие внешним факторам молниеносно влиять на суть находящегося в границе твоего осознания. Невозможность поддаться ложными доктринами, есть истина о тебе самом в правде прозрения. И есть самодостаточность). Следовательно, непонимание таких зависимостей, как в отклонении от образа божьего, почитающим свободу без нравственности и есть коррелят состояния безнравственности, а значит несвободы.

Живя в нравственном осмыслении себя, выражаясь в поступках и действиях, начинаешь отдавать себе отчёт в том, что есть ты для другого. Далёк или близок, доверчив или осторожен, любишь или не любишь всё это не имеет больше смысла. Имеет смысл только то отражение, которым ты можешь определить себя, наделив этим отражением другого, находясь в любой поведенческой парадигме. Так встретив свой след от своего присутствия. В этом и есть секрет нравственного определения пространства.

Поэтому, если вернуться к главному предмету данного текста, то всё же, он её хвалил, он был с ней достаточно обходителен, чтобы и ей было понятно, что его отношение не строятся только лишь на одном том, что может получить несчастный от женщины. И он радовался тому, чего достиг, каждый раз получая отказ на добродушие. Он радовался хоть и через ужаснейший дискомфорт, что может постичь что-то большее, забыв о гордости, плюнув на эго. Она невинна. Так уж? Думал он. Она несчастна, так как ищет снисхождения к себе в жалости. Этот недуг, распространился вместе с новым ветром свободы. И проявляется очень явно и повсеместно у нового поколения, выдумывающих себе одиночество. У кого-то проявляясь на безопасном уровне, а у кого-то переходит в манипулятивную стратегию поведения. Что снова характеризует субъекта. И быть может сам ещё до конца, не оправившись после собственного выздоровления от этого недуга, теперь боясь обидеть её, или как-то неправильно трактовать своё отношение к её несчастью быть жалкой, он всё же не совсем хотел подыгрывать ей в этой её слабости. Пытаясь помочь, но не жалея, а стараясь вместе с ней понять, почему она ему открывает что-то такое о себе чего сама пока не понимает. Сваливаясь, идя за ней туда, где она показывала себя ничтожной, молекулой, которую забыли спросить кто она. Но прекрасно осознающей ради чего она терпит себя уязвлённой, в эту минуту, не сидя за рулём своего любимого и дорогого ей автомобиля. Теперь позабыв о страхе лишившись покрова безобидности, красноречит эпитетами, сгущающими краски презрения к тому, что есть то место, откуда она черпает свой ресурс свободы для искусственного одиночества. Быть независимой лишь в значении направления движения своего авто. Лишиться этого, значит лишиться кажущейся личности. Живущей под той личной искусственного самоопределения ровно, как старина художник, немыслящий себя вне своего искусственного предмета, так и она без своей работы, из которой создавала свои вещи, видя мир лишь вечерами. Он понимал, что быть ничтожной, для неё значит быть настоящей, это не её игра. И не её желание поделиться слабостью, поиграть в слабую, точнее в жалкую. А если ещё точнее, то просто это пока ещё субъективная деструктирующая основа её бытия, завязанная на материальной основе, а значит искусственной основе самоидентификации, как одна из характеристик явления себя как «субъекта искусства». Вечный страх что-то потерять или что-то не успеть обрести, стремление удержать, присвоить даже украсть. А потом явить как своё. И это он видел. Это отличие. Отличие в их одиночестве, причины его. Поэтому жить человеком, значит быть пока хватит сил, не ради себя, не ради неё даже, а ради блага, нравственного блага тех, кого он сам считал настоящими мужчинами и женщинами, а значит ради того, кто всегда смогут подготовить тот прекрасный мир, в котором ей, ему и всем будет комфортно и уютно. И вот в такую минуту, он больше всего на свете хотел быть человеком, живя, стараясь брать только от тех, и только в сути примера достижения благого образом, кого он сам считал творцами, и только ради того, чтобы создавать истинно прекрасное. Всё прекрасное на этой земле, значит проявленное и созданное в сотворческом союзе, значит и с любовью

– есть момент истины:

Видимо и он переступил тот порог привлекательности, приведя всё в целое, выступая в отношении к женщине, когда его характер, склонности, умение поддержать или развить тему для общения, ведя беседу, так чтобы не скрывать ничего, как его участие в судьбе, желании быть ближе, стало помогать ему самому. Всё исходило уже не оттуда откуда раньше, в смысле самого желания. Желание осталось, но оно трансформировалось. Стало более ясным, более понятным и определившемся в том, что есть последствия, есть ответственность перед тем, кого или что, выраженное именно в предмете действия, ты ставишь во главе желания, выбрав как непосредственную цель, но вступая во вполне ясную конкретику взаимоотношений, хоть и для реализации лишь своих желаний. Искренность и открытость, словно доброжелательность и вежливость, некогда делали его уязвимым перед выбором, в глазах тех же, с кем общался сейчас, кого не обежал, а давал лишь повод принять за слабость сущее, как своё уважение к ним в общем-то. Но теперь открылись глаза у тех, кто потешался над ним в годы юности, взглянули страхом на ту халатность и безалаберность, брезгливость, жестокость, с которыми в неведении шагают в своей нелепой жизни к цели сегодня, надеясь и сами теперь вызвать доброту к себе, используя любые принципы открытости, лишь бы сыскать то уважение. Но уже оставив в бытии все вышеперечисленное, хотя и не для той, с кем выбрали себе быть (об этом очень важном критерии определения цели ещё поговорим дальше). Все маски, как предлог к участию, даже в смысле достижения наслаждений теперь стали не нужны. Поскольку, как я уже сказал где-то выше и скажу ещё и ещё: «смысл значения приоритета от нахождения вместе с той, которую бы он выбрал спутницей жизни, находясь в этой точке прохождения жизни, в которой находится существующее перед твоими глазами описание, дорогой читатель, или даже не так, не так и не так, всё проще, это только в голове, она существует в его голове, и никогда, никогда пока не существовала в реальности». Но существует лишь как обещание, перед её красотой, данное, сейчас себе, что не притронется к ней если встретит, не в мысли не в жизни. Находясь сегодня в том понимании смысла жизни относительно неё, той существующей перед ним реально, используя как повод к достижению, как думать уже сегодня о ней как о цели в извращённом формате для него стало совершенно не приемлемо.

Глава 5

Тем самым переводя значение наслаждения в плоскость неведомую до ныне. Наслаждение, как некое сосуществование, рядом с своим произведением, или произведением себя, отождествляя и её как часть самого себя, делаясь её произведением. И этот нюанс в риторике, отождествлённой только что, мы должны обязательно обнаружить ещё раз и ещё раз. Но не сейчас. А сейчас настала пара созревания творца, застигнутого в попытках начать процесс творения пространства своим зеркалом – тем, что есть открытость к собственным свойствам, искажающим его собственное отражения. Так в юношестве любой, как у него, искрений доверчивый характер пугал и отвращал девушек, делая его посмешищем. Ведь все знают, что молодые девушки любят хулиганов. – Отчаянных парней? – Нет, именно хулиганов: тех, в существе которых живёт только шум, в последствии замыкаясь с ними, разлагаясь с ними уже в том, что есть тишина настоящей жизни. В таких, как выяснилось позже, в них, почти никогда нет смелости принять себя слабым, – но настоящим, нет смелости, нет гордости. Их напор и наглость, развязность и самоуверенность привлекает, пленит, и заставляет покоряться, как идолу первой звезды, попавшей в очарование, в отчаянном желании иметь что-то большее, как элемент, что-то доказывающий с помощью эго, отправляющее принести первую жертву бездарному ещё существу. Велит отдать самое ценное, что есть у девушки. Только так и покоряется молодая неопытная не знающая ложный блеск. Сегодня же, его открытость заставляет что-то думать каждую, с которой он общается. Увлекая её в надежду, избитую и истерзанную хулиганьём; что вот он – тот добрый человек. Способный на то, о чем она теперь мечтает. Но он не добрый человек, он тот, кто впервые смотрит на неё как смотрит тот, кто с пристрастием изучает её в уме, впитывая всё, что она производит: каждый жест, слово, взгляд; в своей естественности представляясь тем, кому ничего от неё уже давно не нужно. Так фокусируя её внимание на том, что производил сам, привлекая её взгляд к себе. Другие, находящееся вне контекста моего желания посчитают такое поведение флиртом, или примут за форму некой игривой предрасположенности настроением, так ненавистную тем, кого это не касается в делах двоих, ну и чёрт с ними. О них и говорить не буду. А я буду там, со своим изложением, там, где то, среднее, что-то среднее, находится между двумя крайностями, между полным отрицанием такого существа и полным погружением в него. – А есть ли оно это среднее? Дано ли оно нам? Можно ли наслаждаться одновременно и порывом, и полным отсутствием интереса к объекту? – Я думаю это то, что и есть удовлетворение в том, что есть пульсации симпатии несовершенного, но расположенного к общению предмета. Единственное, есть но, сделано это всё мной и инициировано мной, для той, у которой я встречаю не поддельный интерес к тому, что происходит. Как с не самой. Да и не важно на чьей стороне интерес и какова его форма. Важно тут только одно: научиться понимать смысл отождествляемого самим предметом, научиться отождествлять всю её собой через предмет женщины не хотеть сделать ей плохо, как и в данном случае, что можно принять за доброту. По её реакции, так быстро сможешь понять своё отождествлённое качество. С которым ты волен или не волен соглашаться. Хотя, как нельзя согласиться с тем, в присутствии чего ты находишься, приняв сам факт своего присутствия, сидя перед зеркалом. – Страшно разочаровываться? Не переживай. Сиди смирно. Пожиная теперь отвращение и страх, умиление собой за решимость в свершении, боль от несовершенства достигнутого, увлекаемый силой чувств, удерживаемых в том осознании, на уровне развития которого находятся твои творческие способности. В частности, в отношении одушевлённых объектов, как сути образа проникновения в недра истины своего существования. Поражайся переменчивостью ощущений, настигающих попеременно то отсутствием красоты или присутствием чего-то особенного в ней, находясь в деталях, в мелочах, начинающих пронизывать тебя словно ретивого художника, нанося глубокие раны обиды критикой его совершенного, сточки его самого, произведения. Так проникая критикой собственного существа в него же, как в неотвратимое и самого честное чтиво, теперь приглашая за собой на парад правды всех читающих со мной этот текст, как вас в ваши же миры. Украдкой замирая, остановившись как на строке, перечитываешь, впившись взглядом в любые приятные детали и мелочи лица напротив, изучая движение рук и тела, сложенных совершенно, течение слов, лихорадочно почти потея, выискиваешь то, с чем мог бы с гордостью сочетать себя, но находя всё меньше соответствий по мнению эго. Так оставаясь на границе откровенных признаний, того, что не вписывается в круг твоего значения о самом себе прекрасном, как образ той красавицы, с которой ты мечтаешь быть, или мечтал бы быть. Но вот реальность: ты и она существуешь теперь реально, в том облике её, с которой вовлечён в живую и откровенную, по-дружески, манерную беседу. Снаружи не выдававшую ничего особенного в этих двух. Тут-то и может содержаться то самое страшное лицемерие, самая страшная лож: идти до конца, не взирая на изъяны, той, которая уже отвергнута, но потом, не сейчас, а сейчас, поскорее, получить дозу проникновения в чужое? Заставить поверить её в искренность! – Поверить? – Вот именно! Женщина не будет открыта, если не поверит. – А заставить поверить – значит красиво соврать? Не так ли? – Совсем не так, дело в том, какое место отведёшь этой в иерархии женщин, тешащих твоё самолюбие тем, что ты отыскал в них как красивое, принадлежащее тебе? Не нужно врать ей, так всё равно соврёшь только себе. Лучше полюбить себя таким, какова она есть сейчас, во всей доступной ей и мне её красе. И просто идти своей дорогой, пусть даже и познавая новою боль, каждый раз приходящей с ней в попытке понять почему ты так недостаточно красив для той, придуманной умом. Так укрепить себя для необходимого проявления уважения для каждой, с которой пожинаешь плоды собственных отражений. Так уже находясь в новом времени открытых для сообщества социума, свободных женщин и свободных мужчин. Стоящих рядом, целомудренных, трезвых и мудрых. Оберегающих друг друга в чести и достоинстве, вне зависимости от необходимого каждому. Ибо приходящее есть смысл олицетворения нас самих в невежестве ли, в совести ли, в совершенстве ли. Все встречаемое нами, и есть то творчество, которым мы олицетворяем себя в приходящем и уходящем – вызываемое из пространства. Находясь со всем терпением там, даже будучи отвергнутыми, непостижимой красотой того или той, кто всё равно любит нас, вот что мы не можем принять никогда, уважает нас, но как друга, как брата. А по-другому, видя в нас лишь своё некогда несчастное прошлое. – Такое утверждение в отвержении, как игривая и добрая насмешка в обмен на четные и серьёзные усердия, в намерении что-то сказать ему ей или её ему, признаться в любви, должна успокаивать всех нас? Особенно тех, кто норовит сам, как и я, встать рядом с такой красотой, но будучи находясь на том уровне развития своего понимания создания красоты, с которой смотрит сейчас настоящая она на меня? – Ты умнеешь, так как, не потом и не в будущем, не представляемая, а реальная, та или тот, настоящая или настоящий, совершенный или совершенная, созданная нами и согласная принять слова твои теперь или сейчас находится рядом. И только это имеет значение. Ведь только так сможете вы быть красивы находясь вместе, находясь в той гармонии соединив себя истиной понимания недостатков для создания совершенства, создание которой доступна каждому, в достижении новых высот красоты понимания в отношении с друг другом. – Это и есть любовь? – Вот этот новый взгляд на красоту, он и открывал, сам определяя его как путь для творца истины. Сопрягаясь по-настоящему осознанно, как ему казалось тогда, с самым страшным, прекрасным и коварным, позволяющем и запрещающем, одухотворяющем и уничижающим, той музой, и обузой, которая и опустошала его отсутствием и наполняла его посредством негласного, но дружеского начала, обращённым на него вниманием. Открывая сейчас ему то, что, будучи всегда ускользающим от него и скрытым его собственным неведением, к чему обращался лишь с обращением в невежестве, теперь было рядом, было открыто: не убегало, не пряталось, не насмехалось над ним, а слушало и слушалось его, пусть играючи, пусть так же слегка притворно, но играя в его игру, по его правилам. Так он постигал своим умозрительным творческим опытом, своё нынешнее положение в значении красоты. Не забывая, о том, что это пока всего лишь игра. Умышленно выстраивая правила безопасности, правила открытого диалога, не перескакивающим самое главное в том, что было нужно обоим. Правила – и есть то, что допускает открытое общение, но только лишь на том уровне, всегда на том уровне, на котором было дозволено ему ею его правилами и эта черта главная. Рождающая открытость и отсутствие какого-либо страха, или стыда, за что-то, поскольку никто не врал, боясь что-то потерять, понимая правила и принимая их для обоюдной игры. Правила, которые позволяют знать всё заранее из немногого, что нужно знать о друг друге в этот момент, необходимые для свободы двух знающих и о своих желаниях в намерении и о своих рисках зайти слишком далеко. Поэтому такая игра всегда приносит мучение, и страдания. Но только на первых этапах, когда ещё только не хватает той твёрдой решимости признаний самому себе, в качествах принятий условий уважения. Качество, которое не так уж и требовательно в сознании характера, но сопрягаемо с вечностью, с твёрдостью, требуемой в таком мероприятии. Такое качество требует соблюдения самому тех правил, которые сам вложил в руки оппонентке. Которыми она незамедлительно начала пользоваться. Испытывая его. Заставляя пробуждаться самым низким и детским ощущениям ребёнка – чувствам обид и досад. Который чем-то обделяем, не понимая почему. В той только сравнительной разнице, что он не хотел быть ребёнком, а хочет быть мужчиной. Стоя, непоколебимо, оставаясь наблюдающим, в том, что есть игра женщины, освобожденной от его обид и давления. Стремящийся к новым ощущениям от связи, к ощущениям лежащих за гранью телесного. За гранью пошлого и извращенного, эксплуатирующего отношения потреблением, представляя женщину или мужчину лишь в отношении её самой и его самого, только, как возможность для получения удовольствия. Где сейчас совершенно не важно понимает ли она, всё то, что чувствует он. Смысл собственной задачи для него в этот час состоял как раз-таки в том, чтобы она не могла разгадать внутреннюю борьбу эго, гордости, и несуразности обмана ради подлой уловки, позволяющей овладеть ей ради страсти, ради собственного достижения, уже обменяв всего себя на то, что ей так нравилось в нём сейчас. Так продолжая великое творение себя, и её вместе с собой.