Примирение с женщиной

Саша Зори

Примирение с женщиной

У этой книги нету глав

Задачей данного философского эссе ставится показать выход из зависимости от желаний привычек, являющихся нормой в перевернутой системе определений ценностей, как мораль заимствующего удовольствия, подменяющего счастье. Раскрыть и показать систему отношений в которую была втянута женщина в след за мужчиной, где женщина заняла завершающую её строение позицию в отношениях с опытом мужчины. По окончании, рассмотренного опыта, её сборка в опыте будет завершена и можно будет переходить к выработке общей нравственности. На этой основе полных опытов строится система взаимоотношений индивидов трактующуюся как социум. Эссе показывает момент выходящей структуры морали творческой системы создания мира на основе философии чистого творчества.

Предисловие:

А кто есть ты – Выбирать тебе!

С вершителем своей судьбы говорит его совесть, совесть задаёт ему вопросы, на которые он должен будет ответить. Совесть есть живой инструмент добра. Женщина ткётся совестью мужчины. По ходу лежащего перед твоими глазами описания, дорогой друг и читатель, герой переживает реальные терзания искушением, наложенные на него совестью, и образом существа через желаемое как женщина, отражённые в этом описании. Т.е. это не просто текст – это реальное, укутанное в некое подобие художественного повествования происходящее прямо сегодня в этом году 2023-м. Из которого и писался этот текст и в котором я пока нахожусь, завершая эти строки. Материал изложен через некое подобие собирательного образа встреченных героем и автором текста, в одном лице, за короткий промежуток времени, ровно описанный в этом тексте – женщин: их реальные ответы, их реальные мысли, их реальные образы и действия, ощущения, открытые через соприкосновения с ними под действием новой временной идеи свободы. Т.е. то, о чем говорит герой и повествователь, как его Альтер эго, при участии во времени самого Эго и подсознание преобразовано в вид диалогов, не придумывается, а формируется в текст автором изложения, пережившим всё это лично вместе с теми, кого встретил в реальной жизни сам автор, а значит речь пойдёт о реальной жизни с женщиной сегодня. И насколько он извратит свой образ своей правдой о нравственности в глазах женщины, настолько ужасными будут последствия в выражениях ненависти, негодования и грусти такого выражения, отражённое в реальности его бытии. Сможет ли он воссоздать чистоту в таких отношениях, чистоту и уважение, при этом отдавая себе отчёт ничего не обещать, чтобы не строить никаких планов, оставаясь собой в своих истинных намерениях и истинных мыслях, в моменты притяжения. Об этом, я думаю, ты сделаешь свои личные выводы, мой друг и читатель. Увидев также, удалось ли ему создать образ женщины, подтвердив его, а потом удержать его, таким, каким он был для него совсем недавно, когда он ещё не собирался совершать подобного. Ты сможешь сам увидеть, всё что происходило с ним, а ещё её саму. Сможешь увидеть, ту, новую женщину, и посмотреть сможет ли она искренне дарить ему свою радость, так как он хотел её, показывая всё свою заинтересованность являясь ей своей правдой в истине.

«Боги сперва нас обманно влекут к полу другому, как две половины в единство.

Но каждый восполниться должен сам, дорастая, как месяц ущербный до полнолунья.

И к полноте бытия приведёт лишь одиноко прочерченный путь

Через бессонный простор».

Райнер Мария Рильке

Растворяя веки, ничего не подозревая, как обычно в первые минуты пробуждения, о том, что может происходить вокруг, поскольку я не был разбужен или как-то потревожен, даже наоборот, некоторое время назад, снова очутившись словно где-то ощутив границы своего тела, сам стал себя теребить в уме, убеждая в том, что слишком продолжительный утренний сон не так уж полезен для полноценного ночного отдыха, которым и стал, в общем-то, глубокий ночной сон теперь перешедший в день. А значит, если срочно не начать просыпаться последствия могут обернуться ночной бессонницей. А мне бы этого не хотелось. Тем более, повод кажется настал, способный поторопить меня, мобилизовать все накопленные этим коротким и сладостным остатком поздно утреннего ложе силы. Приближалась длинная станция, и состав поезда во главе с затейником-красавцем локомотивом уже оставил все мыслимые и немыслимые усилия мчаться дальше, подчинившись всеобщему ожиданию, теперь замедляя скорость кадра в рамке окна моего купе. Медленно, словно во сне, перебирая полуутренние картинки пейзажа. Снова мной восторженно ощущаемые из окна моего купе второго этажа двухэтажного вагона, уже действительно идущего состава, замедляющегося и двигающегося не больше скорости обычного пешехода, а ещё несколько минут назад несшего меня в самый центр моей родины с немыслимой скоростью. Теперь же, словно поддался спокойному и равномерному желанию всех пробудившихся его затеей пройтись по пирону или оставить же полки его вагонов до следующего раза. Покинуть временные места собирались и две дамы, как говорят сейчас, две женщины. Ещё до активной фазы их возни, связанной с приближающейся станцией, некоторое время я наблюдал за ними сверху, находясь ещё выше уровня второго этажа, где я растянулся во весь рост, лёжа на спине занимая свою верхнюю полку в том же купе. Предрёк же данный исход в соседство именно этих двух дам, кои представляют из себя мать и дочь ещё советской постройки, мой друг, сопровождавший меня в Санкт-Петербурге и там проводивший меня перед моим отправлением до самого вагона. Когда он в пылу шутливого разговора, проглядывая через окна уже моего вагона свой взгляд с перрона, как будто ища моё место, словно зная где оно будет, напророчил мне в соседки, вычурно и в деталях преподнося во всех недостатках некрасиво некрашеную женщину, стоявшую у того же вагона с ещё одной, но как будто, не так уж и заинтересованных попасть именно в этот вагон, указал на них, сопровождая не злобным сарказмом в своём исполнении. На перроне было много людей, они менялись, происходила некая ротация пассажиров моего вагона, и поскольку я не спешил попасть в свой вагон первым, а постояв и завершив со своим товарищем все немыслимые предположения на сей кто же будет моими соседями. Так посмеявшись и расставшись, перед пятиминутной готовностью отправиться дальше моего поезда, из точки моего отправления, войдя в купе я уже застал именно их, кушающими ещё под отзвуки металлического, но по-доброму призывающего послушать его голоса диспетчера, объявившего отправление. Они приступили к трапезе, не дожидаясь хоть малейшего движения за окном, ведь так интереснее, знакомо чувство еды у телевизора, но нет, ещё находясь в пункте своего отправления, заранее отваренные куриные яйца, а также и то, в жаренном виде, что эти яйца снесло, естественно, огурчики, помидорчики, запахи уже были в купе, когда я вошёл. И, по-видимому, много всего интересного меня должно было поджидать с такими соседями впереди. Тем более, можете только представить сами, какой внешностью должно обладать описываемое яркими линиями небрежного бальзаковского макияжа в воображении существо с кусочком лапки курочки во рту? Может всё это и не так уж и противно, но для передачи момента оставил. Хотя, курица с яйцом действительно были. А яйцо уже давно превратилось в жёсткую курицу. И они как будто даже общались. И так, мне достались в соседи, точнее в соседки, престарелая мать, в полудеменции и дочь, возраста и внешности, да и фасона, женщины времён советского общепита. Глядя теперь на них с верхней полки, первый раз после ночного сна и позднего утреннего пробуждения, совершенно точно зная где они выходят, поскольку слушал их сборы уже какое-то время, дремля и не подавая вида что не сплю. Так вот, уже сейчас я застал их сидящими у чемоданов в уличной одежде ожидающими остановки поезда и выхода на улицу. Мысли о том, что нужно начать вставать, чтобы как-то начинать вливаться в происходящее, с целью участия в параде гуляющих и освежающихся на перроне, а также с целью участия в проводах и подносе багажа двум этим весьма несчастным и уже физически и морально состарившимся женщинам у меня пока не возникало. Но по мере осмысления всего действия: так мысленно представив попытку объявить своё желание помочь им вынести их вещи в тамбур вагона, а затем и из вагона, сейчас ожидая лишь момента их собственного и окончательного подрыва, гляжу на них словно сонное облако, в низ, как они сидят, словно замерившие бегуньи в ожидании щелчка стартового пистолета. И вот, я приставляю словно эротический сон, как только поезд совсем понизит ход до замедленного движения и начнёт резко снижать её до статичного состояния, я уже беру их вещи, затем сразу и на перрон, как только он это сделает. Как только состав ударяет жёсткой сцепкой и фиксируется на станции, отдавая приказ всем желающим выйти, все мысли, в тот же миг, связанные с данной и возможной необходимостью для них, поскольку вещей они взяли не соизмеримо больше чем могло бы быть для комфортного перемещения с багажом двух не особо сильных существ, хотя русская женщина, да влетах, это ещё да, тем самым как-то успев отрекомендоваться по этикету на прощание были отозваны и даже прогнаны из моей головы. Я был неумолим, и сон не приятен. Поскольку, небезосновательно, хотя и чисто на сугубо личных началах. Всё то недолгое время нашего пребывания в одном купе, я искушался рассуждениями, переворошившими всё их нутро. Постепенно одну за другой отвергнув все их попытки сделать, или по крайнее мере почувствовать меня несчастнее. Я отрицал всю суть их присутствия рядом. Позволив воспринимать обеих не больше и не меньше, как безысходное дополнение к билету второго класса. Теперь, когда бы я не посмотрел на них в моменты их бодрствования, я всегда находил их спокойно сидящими рядом друг с другом, на одной из двух принадлежащих им нижней полке. Сейчас же торжественно понимал, что у меня есть ещё некоторое время сохранять вид спящего до того момента пока они выйдут, и решил находиться на своём укрытии до их собственного выхода из вагона. И значит оставалось ещё время подумать над тем, почему я всё же так уверен, что не хочу им помогать, точнее, не хочу даже намекать себе на то, что хотел бы что-то сделать сейчас для них в данный момент. И чтобы могло мне помочь в этом, ну, а им же не остаться в том следствии моего будущего, но уже настоящего решения? Станция, началось шевеление, я как хищник, затаившийся в кроне дерева, понимая, что меня не видят, вывешиваю голову откуда-то высоко нависая над всем, что есть внизу, и тихо наблюдаю за тем, как эти две, с позволения сказать, дамы, спорят какие сумки и кому достанутся первыми, а кому чемоданы на колёсиках. Оказалось, багажа у них не так уж много, что, кстати, меня несколько удивило и обрадовало за них, в конечном итоге, хотя и не настолько, насколько их собственная поклажа, для перемещения с которой, всё же, какая-то помощь им необходимая в транспортировке их вещей. И всё же это оправдало мои догадки, как помню, что свои вещи, а именно одну сумку, в виде небольшого дорожного рюкзака, мне с трудом получилось разместить под сидениями, в том единственном запланированном месте под багаж в таком купе. Там уже тогда повсюду были чьи-то вещи. После размещения своего рюкзака, я попал в эту идиллию, и тогда и сейчас, они выглядели так, как будто ничего вокруг них не существует, а моя протянутая рука, могла бы им показаться, их собственной, но очень сильной рукой, просто берущей чемодан и уносящей на перрон, по одному лишь мановению мысли и взгляда, вздоха; словно они едут одни, а им всё помогает. Но я вижу у груды поклажи сейчас спорящих о свободных руках дамах. И тут у меня на глазах, заботливая дочь, отвергла любые конвульсивные попытки щедрой матери, жёстко пресекая все её редкие попытки хватающейся за всё подряд, лишь бы что-то начать тащить, словно при удушении, судорожно пытаясь хоть что-то сделать, как будто времени чтобы выйти уже не оставалось, хотя поезд вроде только останавливался. Наконец, купе начинает освобождается, я приоткрываю глаза, чтобы убедиться, что всё сейчас стихнет, а затем закрываю глаза снова словно спящий, но парящий над ними взглядом воображаемого только, что. И в этот момент, начинаю чувствовать попытку со мной попрощаться той самой дочери, снова открываю лаза и произношу что-то прощаясь. Чуть позже, когда практически все желающие прогуляться пассажиры покинули вагон, оказавшись сам на перроне, ничего не загадывая заранее, но как по заказу устроилось всё так, словно чтобы было похоже, как будто я нарочно ждал их выхода, прежде чем захочу встать, а затем след в след за ними вышел, лишь бы не участвовать в церемонии раздачи преференций слабому полу и отдачи чести этикету. Где и пересёкся ещё раз, разнузданно улыбаясь просто от хорошего настроения, а не почему-то поводу, даже уже как будто и не ожидая встретиться, со взглядом обеих. Совершенно точно осознавая выглядевшее положение в уме, того стороннего наблюдателя, усердно вглядывающегося в сложившуюся предметность всё ещё находясь в облаках поглядывая сверху из туманчика облачности. И тут же словно исчез на мгновение занавес неправды извечных любезностей незнакомцев, открывший вопрос, теперь уже вставшей над матерью дочери: но так и оставшейся только на её лице и в отблеске глаз, в которых я смог прочитать усердие повелителя, уже не способного внушить повеление лишь желанием, или чем-то еще, бывший тиран, теперь стоя рядом со слабой некрасивой женщиной, делающей всё тоже со своей матерью в отношении с брезгливостью, стреляющей в меня своим вострым взглядом, но нуждавшейся в примере исправной заботы, таким был взгляд её матери. Так впилась в меня своими вострыми глазками сделавшись теперь дочерью, принимающая всё как будто совершенно точно знает мою уловку – мать. Что принесла в мир её она – своей дочери, разочарование, как и я, сейчас не встав в позу жертвой этикета, по их выражению будучи чем-то обязанным? Так, уйдя от приличий, шмыгая мимо обхаркивающих перрон курящих мужчин и женщин с детьми, на мгновение подумалось вот что: как прекрасен своим холодом, тотальной справедливостью, а также точен должно быть тот самый мир, в котором отсутствует такой вот момент этического лицемерия, где любой поступок есть не шуточное определение самого себя перед обществом и его желанием реагировать на достоинство. В котором правда истины и есть видимое и причинное отношение, иногда выражающееся в здравом и мыслимом обхождении. Мир, в котором все действия и поступки есть не только выбор кем казаться или же с кем быть в тот или иной момент, чтобы показаться, а есть само доказательство сопутствия себе же личными качествами. В том числе выступая и с искреннем желанием помочь или что-то сделать для кого-то, кто обладает истинной красотой, возбуждая такое желание. Разве я делаю что-то лишь для того, чтобы быть приятнее себе, или чтобы кому-то что-то доказать или для удовольствия побыть рядом с кем-то? А всего хуже для того, чтобы извлечь выгоду из дальнейших намерений? Нет конечно. А? Если так, то красив ли я сам? А – если нет? Тогда какой выбор есть для отсутствующего в красоте? Не отсутствие красоты в ком-то, а отсутствующего в красоте, – «прошу заметить и отметить сей замечательный момент», я думаю мы к нему будем возвращаться, он будет и остаётся ключевым. Поскольку именно красота во всеобъемлющем её проявлении, существует как часть чего-то определяющего в цель любого творчества. Творчества, возможно и не совсем красивого человека, в нашем понимании, с точки зрения познания нами поверхностного её выражения. Но, красота, она как призрак, даже если очаровательная вначале, так всегда затаившись в ком-то, живёт – неспеша проявляясь, даёт возможность, в том числе и удовольствие проявлять себя рядом с нею, чтобы тоже быть или казаться красивым. Поскольку, приобрести красоту, о которой мы начинаем говорить сейчас, всё же можно, не будучи даже в соответствии с каким-либо образцом или принадлежащем ему в качествах, уходящей эпохи эталона красоты. Следуя лишь чертам своего собственного характера в понимании быть красивым творчески. Потому как, именно тот самый момент, момент сотворчесва в творчестве, он главный и на малом расстоянии становится ключевым в конечном определении красоты. А вот, безусловно, что есть поистине некрасиво: так это неряшливость, душевная леность и не проявленное участие к окружающему миру красотой свершённых поступков. Но и таким образом одно и тоже действие может быть красивым, но и совершенно ужасным, не красивым. Совершённое мною, как раз находящимся вне рамок красоты, значит вне критерия здравого смысла… Так вам показалось в начале? Сбегая от тотальности пожирания таких правд, в одну секунду, перешёл пролегающие по соседству пути, прогуливаясь вдоль железнодорожного полотна, поезд остановился, не доехав моим вагоном до станции пару себе подобных. А я, конечно, гуляю теперь, в неположенном месте, предварительно тщательно оглядевшись, лишь бы не заступить чуть дальше за собственные обстоятельства способного понимать старание других в попытке быть красивее, в тот момент, когда кто-то неожиданно появляется на их пути с прожекторами и гудками. Я же не хочу тормозить состав грудью. Уже достаточно тому времени назад решил уровнять все принципы, относящиеся к тому, что есть приоритеты, отказавшись обменивать всего себя на дурацкий этикет, или же на смысл фаворить – именно перед кем-то, лишь бы не дискредитировать себя в качествах хорошего человека. – Как мило. – Да и какого чёрта, поклажи нужно брать столько сколько сможешь унести. И мысль щекочет нерв. Не глуп ли я сейчас? А если глуп, то, в чём моя глупость? В чём глупость? Глупость во всём вообще отношении нас самих, находящаяся в ожидании чего-то от других? А даже ещё большая глупость, это то, что заставляет тебя думать, что ты кому-то что-то должен в обмен на их мнение о тебе самом. Разве это не есть глупость? Разве в этом состоит главный акцент взаимодействия друг-с-другом? Тогда что же такое бескорыстность? Это же не феномен цепной реакции взрыва, запущенной, например, предложенным испить с кем-то его кофе вышедший как акт желанием наградить кого-то за что-то, или чтобы побыть с этим кем-то вместе, таким образом? Бескорыстность, именно и есть самое искреннее желание. Желание без помыслов. Закреплённое персонально за тем, с кем ты пьёшь его кофе, предложенное не в обмен, а бескорыстно, или всё же за что-то находящееся в тебе? Особенно узнаваемое по чёткому толку мыслей, ощущаемому под конец подобного акта некоего вхождения в некое знакомство. Так что же именно вызывает то или иное желание в нас, сделать то или это, предложив что-то сделать для другого или взять у кого-то предложенное себе? А может это я слишком глуп, позволяя рассуждать себе таким образом? Ну а уж если и рассуждаю о таких вещах, то хотел бы это выяснить! Это смелое желание, говорю я себе, чего доброго, ещё и окажется, что я попросту не добрый человек. Глупые люди опасны! А Доброта? – Излишняя, показная, не естественная, идущая от слабости и неспособности сопротивляться тем или иным обстоятельствам малодушного и мягкого сегодня называется добротой? – Всего-то! Но добро – это не только поступок. Но и понимание своих действий. Интересное качество пришло на ум. Нужно подумать и над тем: а не глупы ли они сами, раз тащили свои сумки, через весь вагон, пока я преспокойненько лежал там, на верхней полке, стараясь особо-то не шевелиться, и когда практически одним глазом наблюдал за их выходом из купе. Но теперь мне стоило бы собраться и отставить шуточки, поскольку в эту самую секунду есть более важный вопрос: меня стал беспокоить свистящий по параллельным путям подходящий из далека и уходящий в даль товарный поезд, длинною в бесконечную нить. И особенно то в нём меня интересовало больше всего сейчас, успеет ли он утащиться дальше, предварительно заслонив меня, перерезая мой путь к моему вагону, да что там, целиком к моему составу, моему временно прибежищу, так же, как и сможет ли убраться от той части перрона, где находится мой вагон, до того, как тронется мой состав, чем отсутствующий факт какого бы то ни было раскаяния во мне за невозможность возбудить в себе желание в попытку хоть что-то сделать из возможного и немногого того, что можно было предложить более простой беседы за их кофе, как дружелюбное содействие в их пути на данном, коротком отрезке времени. Так оставшись благодарным за приглашения попить с ними их растворимый кофе с конфетками. От чего, как уже намекал, не стал отказываться, поскольку именно этого и ждал, после провалившейся попытки самостоятельно добыть чаю или кофе, не оставшегося ни у одного проводника в моём составе. Поэтому, не раздумывая и даже с воодушевлённой радостью согласился и принял их предложение за отсутствием других возможностей. При этом помимо кофе, съел две конфеты, «Коровка» и «Белочка», четверть сдобного рулета с лимонным джемом. И вот вы скажете, – «странная неблагодарность», но ведь мы говорим не о благодетелях и их авторах, а человеческой красоте. Точнее о нахождении человека в красоте. О качествах способных вызвать спонтанную любовь, желание, непоколебимое ощущение интереса и любопытства в другом, но теперь не вызванное этими двумя страдалицами. Моё же поглощение их продуктов, по моему ощущению, и есть мой им комплимент. – Высокомерие? – Пока его нет. Поскольку лишь в процессе нашего совместного времяпрепровождения вскрылась неоспоримая суть невежества, отвратительного существа, соединённого судьбою в одно целое, состоящее из двух отдельных существ матери и дочери. И тут подумалось: «а не пригласив меня за стол, уверяю, сыскали бы большего доверия, вызвав симпатию чувством жалости своей немощью, скорее бы заставили меня шевелиться». Так вот, описанием существа, которым в вкратце, но не из лени, я сейчас попробую заняться, просто необходимо. Поскольку не раз встречал подобное, многим знакомое по ощущению отвратительного холода, от которого стынет тело и разум, заставляя неумышленно конфузится, словно испытывающим испанский стыд. А предложенный, нарочито с улыбочками и придыханиями, словно подношение, лимонный рулет и вовсе может не залезть в горло. Это будет то злое, о котором стоит помнить нам, каждому, как начатое той, что есть мать, той, которая теперь всё на что способна, в силу престарелого возраста, так это только моргать глазами и что-то несуразное бормотать в ответ на упрёки и тычки такой же, в попытке посмотреть на дочь тем же вызывающим и строгим, а может и высокомерным, обжигающим властью взором, как на дичь. Но нет, роли давно сменились и всё то, накопившееся, всё то, что душило ту маленькую тогда ещё девочку затем подростка, а теперь стареющую женщину – её дочь, стало невольно проявляться и проявляется с самого начала появившегося у неё оперения самостоятельности. Вдруг ставшей для матери той единственной, словно ей самой – матерью, теперь сидящей в этом купе, упрекающей её в присутствии постороннего человека, могущественной силой, без которой старухе не прожить и дня в сытости и некоем подобии заботы. Так она невольно, неумышленно, но возвращает сейчас всё то, что делала с ней эта теперь старуха ей обратно – унижение… Печальное зрелище, печаль и тоска в высшей степени, больно и грустно, а порой отвратительно наблюдать, как одинокая дочь, прилюдно ненавидит свою одинокую мать, все их отношения понятны и ясны как день, от начала и до конца, написаны словно на ладони. Так давай же прочту, что же написано на этой ладони: «она произошла словно от какой-то неудачи, а теперь представляет собой следствие некой ошибки желания. А вот и удача обиженного существа, так и не понявшего что с ним стряслось, состоит в желании, или вернее в мечте получить награду за то, что есть неудача, как несправедливость начатого бытием. И существует сейчас, как на ладони, как форма совершенного эгоизма, наполняющее существо отрицанием присутствия в каком ни было бы виде самостоятельности у сидящей рядом старухи её дочерью. Всецело обменяв внимание к ней, как некогда она сама, её мать, на попытки не выглядеть как-то иначе, как хотелось бы ей, в чьём-либо присутствии, так всецело демонстрируя сейчас брезгливость, поменяла внимание на её к совершенно чужого, постороннего им субъекта. Что сейчас и лишило её саму, дочь, возможности быть красивой, в своём естественном отношении с матерью, притягивающей взор своей вежливой заботой о пожилой женщине, как могло быть в таком случае. Пусть даже слегка бережно, но оберегаемой даже в моменты полного безрассудства и нескладной нелепости в попытке тоже во всём учувствовать и показать себя. Так проявляя внимание к матери лишь на уровне необходимого для обеспечения её базовых потребностей, считая любые другие проявления в желании что-то сказать или сделать невозможными, начиная всячески жёстко критиковать страстно и строго пресекать». И это, то самое, к великому сожалению, и стало исказителем красоты, и всё то, при попутчике, который всё видит и слышит, где и ему уже страшно прожить такую жизнь, не способного сдержать позывы внутренней брезгливости словно к самой жизни.