bannerbanner
Век серебра и стали
Век серебра и стали

Полная версия

Абонемент 399.00 ₽
Купить
Электронная книга 350.00 ₽
Купить
Аудиокнига 299.00 ₽
Купить

Век серебра и стали

Язык: Русский
Год издания: 2022
Добавлена:
Настройки чтения
Размер шрифта
Высота строк
Поля
На страницу:
5 из 6

Но я возвращусь к предмету рассказа. Буря зверствовала, пока мы спасались в палатках, голодными глазами смотря на жестяные банки сардин. Как говорил один мой знакомый археолог: сначала мы едим сардины, потом – банки из-под них. Большой скупец…

Буря утихла. Ведомые господином Шампольоном, его другом-англичанином со стеклянным глазом (кажется, Пенбери? Или Пендлбери? [16]) и одним старым арабом, мы шли через пески Сакка́ры, недалеко от древнего города Мемфиса: коварное, признаюсь, место. Ночь – как арктический лед, день – как жерло вулкана.

Еще мне постоянно сдувало ветром шляпу.

Погода, мягко говоря, нам не благоволила. Мы шагали среди уже найденных ма́стаб [17], как стадо диких животных в поисках воды. Для чего, читатель? Не знаю. Никто не знает. Точнее, даже не так: не хочу вводить в заблуждение. Мы знали, что ищем новые захоронения, желательно неразграбленные. Но не знали, какие конкретно. Не знали, почему в этот раз с нами сам господин Шампольон.

Нет, мы не знали. Только догадывались и чувствовали – на кончиках пальцев, как композиторы, ощущающие ритм новой мелодии. Надеюсь, сравнение мое покажется понятным.

В тот день мы долго шли. Потом разбили лагерь и копали – казалось, вечность. Когда наступил вечер, разошлись по палаткам, сменив друг друга. Решили копать и ночью – хотя бы до тех пор, пока не станет невыносимо холодно, а усталость не собьет с ног. Господин Шампольон с другом, эти благородные добрые господа, предлагали ограничиться дневной работой – мы не согласились. Даже не помню почему – наверное, хотели выглядеть героями в их глазах.

Ночью проснулся весь лагерь, потому что…

Мы наткнулись на мумию ибиса. А потом – на вход в катакомбы…


2

Вначале была тетушка

Мудрость благостного Тота


Месяц щурился на небе, разреза́л черноту – словно серп, смазанный сияющей золотой кровью свежескошенной августовской пшеницы. Сплошная иллюзия лета: до августа далеко, еще успеют вернуться резкие заморозки, и нежно-синяя ночь зазвенит колокольчиками инея.

Месяц заливал Санкт-Петербург призрачно-желтым. Блестели серебряные шпили зданий, мерцали купола собора Вечного Осириса, и вода в каналах, колыхаясь, бередила фантазию отражениями – искаженными, впитавшими черноту и желтизну. Центр города не смолкал: ночью, когда ладья Солнечного Бога проходила через двенадцать часов тьмы врат Дуа́та, жизнь не замирала – просто показывала миру второе, чуть изуродованное лицо с горящими глазами. Шумели кабаки, притоны, бордели, совершались сделки.

Только вокруг этого особняка жизнь застывала терпким воском. Даже вода будто переставала отражать не только здание, но и небо. Здесь не обитали призраки, зато сюда часто являлись влиятельные люди – особенно в такие, словно замирающие специально для них ночи.

Велимир уже минуты три внимательно рассматривал кольца на пальцах Саргона. Самого его украшения никогда не интересовали, перстни он считал пережитком прошлого, даже фамильные и обережные, но кольца Саргона… Они напоминали сферы с отверстиями с обеих сторон. Сферы эти были исполосованы тонкими обручами с клинописными символами – золотисто-лазуритовыми, будто крутящимися вокруг одной из тех далёких планет, названия которых Велимир постоянно забывал. Кольца эти – по два на каждой руке – походили на древние модели небесных сфер, астролябии, вдруг ставшие объемными. Велимир знал, что золотистые обручи поворачиваются, меняя узор и открывая новые символы, – много раз видел, как Саргон проделывает этот фокус.

При свете ламп – хоть тут, радовался Велимир, они общались не в темноте! – одеяние Саргона приобретало божеский вид: балахон оказывался не бездонно-черным, а отдающим глубинным фиолетовым, с тонкими золотистыми узорами созвездий.

Маска, конечно, никуда не девалась.

Из шести кресел за столом пустовало только одно. Велимир взглянул на большие часы с маятником, давно отбившие полночь, демонстративно вздохнул и побарабанил пальцами по овальному столу.

– Ну и долго мы еще будем ждать? С опоздавшими никакой каши не сваришь…

– Терпе-ение, Велимир, – протянул Саргон. – Терпение.

– Слушайте, на правах гранд-губернатора я могу всех опоздавших отстранять от своих должностей…

– Вам придется придумать очень вескую причину для этого! Чтобы не повредить всему… мероприятию, – раздался голос одного из гостей.

– О! Придумывать причины, можно сказать, мой конек.

Дверь в зал хлопнула. Запыхавшийся человек дошел до кресла и громко туда плюхнулся.

– Ну наконец-то, – хмыкнул Велимир. – Засим объявляю наше собрание открытым, и прочая, и прочая. Боги, как хорошо, что мы не держим секретаря и не устраиваем остальной цирк…

– Через два дня, – раздался голос из одного кресла.

– Да, – подтвердил Саргон, выпрямившись. – Через два.

Лица собравшихся вовсе не были важны – куда важнее то, что висело у них на шеях, металлически переливаясь в свете ламп.

– Велимир, у вас все готово? – осведомился тот же голос. Человек покрутил в руках серебряный амулет в форме мощного молота на серебряной же цепочке.

– Насколько это возможно сейчас. – Велимир потянулся за хрустальным бокалом. Сегодня он потрудился принести пряное красное вино – очень кстати, иначе с ума можно было бы сойти, дожидаясь опоздавшего. – Давайте лучше послушаем Саргона. По-моему, у него есть что сказать, да?

– Спасибо, Велимир, – по голосу, словно одеревеневшему, и не догадаться было, издевается он или действительно благодарит. – Должен сразу предупредить, что к нам присоединяется… еще один участник.

– Еще один?! – возмутился седой мужчина с подвеской в форме не то лица, не то черепа с высунутым языком.

– Мы, стало быть, о ком-то забыли? – повел бровью другой, методично покручивая в руках свою подвеску – с солнцем, в которое был вписан странный угловатый символ.

– О нет, забыть мы ни о ком не могли, – усмехнулся Саргон. – Просто, как оказалось, еще кое-кто частично разделяет наши интересы – и упрощает нашу жизнь.

– И почему же его нет с нами, хм-хм? – проговорил, еле шевеля губами, последний человек. Его подвеска с мордой усатого дракона мерцала тускло, словно поглощая свет.

– Ему и не нужно быть здесь, достаточно знать и выполнять свою часть… плана, если позволите мне назвать это так. Я вижу людей насквозь – и этот кажется полезным, нет в нем нюансов особо тонких. Почему бы не воспользоваться подарком судьбы, чтобы побыстрее покончить с ужасной несправедливостью? Как там говорят: дают – бери, бьют – беги? В случае с судьбой это не просто правило, а мантра – второго шанса не будет. Она не любит щедрые подарки.

– Короче говоря, это анубисат-террорист, за последний день подорвавший целых два здания и заставивший мою голову изрядно потрещать, – встрял Велимир и, поймав непонимающий взгляд Саргона, пожал плечами. – Нет, ну а что? Ты слишком не любишь конкретику. А я вот счит…

– Сэр? – Парсонс, казалось, материализовался прямо из пустоты.

– О боги! – вздрогнул Велимир. – Парсонс, ты что, не видишь, сейчас не…

– Простите, сэр. Но лекарство, сэр. Надо готовиться к операции, сэр.

– Боги… давай сюда. – Не поворачиваясь, он схватил с подноса стакан, выпил залпом и тут же потянулся за вином, но даже спиной почувствовал строгий взгляд врача. И почему эти двое – что Саргон, что Парсонс – так любят пытливо, до мурашек, смотреть?

– Вы правда думаете, что у вас выйдет провернуть эту авантюру? – удивился человек с подвеской-черепом.

– Боги, в городе будет сердце Анубиса! Сердце настоящего бога! – Велимир закинул ногу на ногу. – Если мы все тут верим, что наши планы срастутся благодаря ему, то чего говорить об этом? Главное – успеть. Потому что… – Он помолчал, потом перешел на шепот: – Кости его – серебро, плоть – золото, волосы – подлинный лазурит…

– Не думал, что когда-нибудь скажу это, но Велимир прав. – Саргон хмыкнул. – Сердце Анубиса и… еще несколько нюансов. С частью которых нам поможет этот самый анубисат. Останется решить одну проблему: госпожа Грушницкая слишком проворно скупала древности. И приобрела одну нужную мне…

– Эта старая дура? – фыркнула единственная присутствующая женщина.

– Она моложе тебя, – поспешил уколоть Велимир.

– Так или иначе, – Саргон проигнорировал посторонние разговоры, – завтра я научу анубисата Фалакова паре тайных слов, чтобы обращаться… с зеркалами.

– С зеркалами?

– О да. – Саргон хмыкнул; все, как обычно, увидели это даже сквозь маску.

Он кинул взгляд на зеркала в зале – ажурные, в резных дубовых рамах. Нахмурился, блеснул малахитовыми глазами, опять же совершенно не пряча эмоций.

– Итак, – продолжил он, – еще день, и все решится. Надеюсь, все готовы сделать что должно? Все готовы ко встрече с настоящими богами?

Все присутствующие, кроме Велимира, схватились за подвески.

– Со своими богами, – повторил Саргон.

– А как ты думаешь, Саргон? – вновь раздался низкий женский голос. – Мы были там двадцать лет назад. Мы пытались докричаться – и что они с нами сделали? Мы ошметки того сопротивления. Мы единственные – дождались.

Велимир вздрогнул. Он прекрасно помнил, как двадцать лет назад, в лучезарные дни после явления богов Египта, творилось… страшное. Бунты, волнения, столкновения, да и вещи куда хуже. Он помнил, как шел по улице в страшное воскресенье, когда Его Императорское Величество – тогда правил еще Николай – приказал открыть огонь на поражение. Велимир был там – не в самой толпе, рядом – и помнил, как споткнулся, упал и его чуть не задавила напуганная толпа. Тогда он проклинал весь мир. А улицы становились красными, под стать старинным парадным одеяниям аристократов; только вот город одевался не в пурпур, а в кровавое месиво. И самое страшное, что Велимир не мог винить Его Императорское Величество.

Страшнее последствий были только причины.

Несогласные выходили на улицы: сначала просто кричали, затем в ход шли кулаки, потом – зажигательные смеси и самодельные бомбы. Тогда Велимир понял, что история – лишь замкнутый заколдованный круг. Так ведь уже было и будет всегда – после каждой радикальной перемены, очередной встряски мира, меняющей ориентиры: разве только стороны света остаются на своих местах, все остальное – шиворот-навыворот. Несогласные будут всегда, даже если им пообещают и продемонстрируют неподдельное вечное блаженство.

Такое творилось по всему миру, везде с проблемами справлялись по-своему, но везде – в основном силой. Потом все стихло, не без чуткого участия жандармерии – она следила за любыми проявлениями инакомыслия. Никаких преследований за простое непринятие новых богов – век всё же просвещенный. Но не дай боги оправдается один из многочисленных доносов в Третье отделение, тогда еще не распущенное, и не дай боги задумать и предпринять нечто радикальное, вроде покушения на предыдущего петербургского архиепископа. Разбираться будут, но недолго. Правительство говорило: если вы так глупы, чтобы не верить в богов, все еще доказывающих свое существование и дающих так многое, живите с этим – молитесь истлевшим идолам, немым болванкам. Но только попробуйте возроптать.

Бунты поутихли, и верившие в единого бога – христиане, мусульмане – разделились: одни говорили, что учение велит им сохранять веру мирно, другие – что поняли свои ошибки и приняли новых богов, а третьи, самые радикальные, боролись до последнего. Когда на смену одному приходит множество – и дает о себе знать, неся чудеса, постепенно становящиеся повседневностью, – нет смысла цепляться за старую догму, стирая руки и колени в кровь. Многие христиане думали иначе, позабыв заповеди своего бога, – доказывали правоту порохом, сталью, возненавидели ближнего своего.

Мир, заболевший мифологией, открывал утерянные тайны прошлого. Но еще до прихода богов Старого Египта многие ученые мужи и аристократы скрашивали долгие скучные вечера без балов и празднеств, читая чужие мифы: о деяниях суровых северных асов или о спорах гордых олимпийцев. Одни лишь изучали легенды, в красках рассказывая друг другу о прочитанном; другие, вдохновленные идеями Шеллинга, Гёрреса и Крейцера, пытались найти корни всех мифологий мира. Погружаясь всё глубже и глубже в пыльные талмуды, они постепенно забывали о так обожаемых когда-то светских приемах и отказывались от мира реального, уходя в витиеватую красоту страниц, которую – ах как здорово, думали они! – так хотелось сделать явью.

Велимир прекрасно помнил газетную историю, которую обсуждали в свете, щебеча и восклицая. Английский юрист, сэр Дарий Мада – тяжело забыть такое имя, – половину жизни утопал в книгах своей обширной домашней библиотеки, изучая греческие хаос и космос, потом – зороастрийское благое и неблагое, а после – причуды персидских богов-кудесников. Сэр Дарий читал в вольтеровском кожаном кресле, скупал все новые и новые книги, вырабатывал собственные теории, от случая к случаю выступал с докладами, купался в овациях и восклицаниях «ах как это свежо!». Только, в отличие от ученых или философов, он слишком сильно поверил в написанное. Все реже выбирался из библиотеки, ставшей, как писали всё в тех же газетах, для него вселенной в миниатюре; точкой, через которую проходит ось мира. А однажды, зайдя в тупик в своих теориях и рассуждениях, сэр Дарий, как помешанный, вдруг воскликнул, выбежав в обеденную залу после полуденного сна: «Я видел богов! Боги пришли ко мне!»

Так английские эссеисты, любители громких историй, и озаглавили газетные статьи.

Сэр Дарий бегал с горящими глазами, пугал жену и троих детей: один немой, второй родившийся неожиданно, а третий желанный, – и рассказывал о чистом, словно бы благоухающем свете Ахура-Мазды. Свет струился, казалось, из библиотечных шкафов, из журнальных столиков, из огромного кресла, и не было в те минуты ничего, кроме света. А потом к сэру Дарию спустились мертвые боги персов – точно такие, как он представлял. И в знак того, что они реальны, что исполнят все обещания и внемлют молитвам, обожгли его чистым светом.

Ожог на ладони и правда остался. Говорили, правда, что сэр Дарий так помешался, что не заметил, как в бреду схватил раскаленную кочергу.

Все глубже и глубже тонул он в недрах сознания, терялся в лабиринтах библиотечных полок. Старел чересчур быстро, седел, почти перестал есть, но не слышал мольбы жены, не замечал испуганных глаз детей.

Сэра Дария нашли одним ясным утром, в кресле, с раскрытой книгой в руках – библиотеку заливал яркий свет. Не божественный – солнечный. Стоял тошнотворный трупный запах. Сэр Дарий умер во сне, два дня – так писали – назад, наверняка в объятиях своих богов. Жена, когда он однажды не пришел на ужин, даже не стала беспокоить его – привыкла.

Об этом тоже написали в газетах. А через год вернулись боги Старого Египта.

Одни звали сэра Дария пророком, заклейменным жестоким временем грубых обывателей; другие – безумцем, ослепшим от собственного ума. Имя его появлялось в газетах по всему миру, каждый считал должным высказаться. Но многие подобные ему – обожавшие богов из древних сказаний и находившие их более реальными, чем кипящая вокруг жизнь, – поняли, что, возможно, их боги тоже могут снизойти на землю: с Олимпа ли, с небес или с радужного моста.

Явление богов Старого Египта лишь подкрепило их доводы. И тогда, двадцать лет назад, они тоже вышли на улицы, чтобы доказать свою правду.

Сам Велимир оказался очарован богами Старого Египта сразу, как те явили себя миру. Лучезарные и великолепные… Велимир увидел то же, что мальчишкой в приключенческих книжках, – пример для подражания. Но только воспринял его не так.

А теперь он, в той или иной мере верный богам Старого Египта, сидел за одним столом с теми, кто участвовал в событиях двадцатилетней давности. Кто думал иначе и отстаивал свои убеждения огнем, порохом и сталью.

С другой стороны, что им оставалось делать? Долгих двадцать лет они ждали – надежда тлела, как постепенно остывали раскаленные угли в камине этого особняка каждую холодную ночь. Они продолжали верить – давно приняли новый порядок, но только для виду. Все они, каждый из собравшихся, знали: рано или поздно боги, что не подавали знаков уже двадцать лет, явят себя вновь. Возможно, думали некоторые, они затаились, чтобы набраться сил… и любая минута может стать роковой.

Поэтому, когда эти люди узнали о плане Саргона – а он постарался, чтобы они узнали, поднял через Велимира справки старой жандармерии об участниках кровавых событий, – сразу примкнули к нему. Фанатики, давно ставшие тихими домашними собачонками, способными лишь раздраженно рычать… но сохранившие веру.

Наконец они оказались в шаге от того, чего так долго ждали. Думали, что всё организуют боги. Оказалось – человек. Саргон.

Той ночью они говорили долго. Обсуждали, прикидывали, пили вино и постоянно теребили медальоны в руках: худых и толстых, грубых и нежных, морщинистых и молодых, с короткими и проворными или длинными и неспешными, будто проржавевшими пальцами. Незадолго до того, как небо вдалеке стало наливаться рассветным сиянием, словно за горизонтом наконец-то созрел бесстыже-синий, отливающий голубым перламутром виноград, заговорщики разошлись, в прохладе ночи кутались в плащи, куртки, пальто, лица слегка раскраснелись от вина, но умы сохранили и трезвость, и уверенность в завтрашнем – или уже сегодняшнем? – дне.

Саргон, уходя, недобро посмотрел на зеркала. Заметил нечто обеспокоившее его, смутно знакомое. Замер, вгляделся в свое отражение, потом покрутил кольцо на пальце – узор обручей изменился, уступая место иным клинописным символам. Саргон собирался прошептать что-то, но остановился – только улыбнулся, снова сквозь маску, и неслышно, как нежный утренний ветер в березовой роще, протянул «ну-ну»; неосязаемым дыханием голос его растворился в просторном зале с исполинским сервантом, стройными канделябрами, пышной люстрой; в зале, будто созданном, чтобы хранить секреты – и несказанные слова.



Утро Аны началось с комка в горле – ей срочно понадобилось поговорить с Алексасом, но появляться у старой графини не стоило ради его же блага. Разъяренная тетушка, Ана знала наверняка, будет громче и опасней любой иерихонской трубы. Вчера Ана так измучилась на службе, что решила отложить разговор до утра, – а теперь жалела, проклиная себя на чём свет стоит.

Ану с детских лет учили молиться: сначала одному богу, потом – другим. А она хотела заниматься совершенно иными вещами, не теми, что сулило недалекое будущее, словно нитями судьбы сплетаемое гувернантками и учителями: эту нитку сюда, этот корсет затянуть потуже, этот поклон пониже. Чем старше Ана становилась, чем яснее видела мир, тем больше понимала: тогда, двадцать лет назад, шанса не было. Сейчас он появился – слабый, незаметный, как свет далекого маяка в туманную ночь. И Ана устремилась к нему. Молитвы, чернилами въевшиеся в сознание, словно в податливый папирус, дали о себе знать – Ана посчитала, что для начала можно побыть жрицей… Дальше – посмотрим. Пусть она и прекрасно знала, что, во-первых, дело это не женское – освистают, – а во-вторых, стремление ее априори невозможное. Женщин не берут в храмы. И вообще берут мало куда.

Ана опустила было руки, но потом встретила Алексаса – такого же непреклонного, бьющегося за свои решения и идеи до последней крови и от этой же крови падающего в обморок. Как было не полюбить его? Что это, если не божественный огонь, подаренный судьбой, чтобы невозможный Александрийский маяк за семью морями запылал ярче? Мир Аны заиграл новыми красками – всё показалось возможным.

Она прекрасно помнила эту встречу. Тот день почему-то был наполнен бесконечной грустью, словно тяготы всего мира разом свалились на ее, Аны, плечи – она, еще живая в полной мере, сидела на парапете у собора Вечного Осириса, свесив ноги. Грелась на июньском солнце, выглянувшем из-за туч, смотрела на мутную воду Невы и мечтала, как всегда, о несбыточном и невозможном. Знакомые, правда, одергивали: что еще более невозможного может произойти в и без того невозможном новом мире?

Голова пухла от тучных мыслей, и Ана не слышала ни истошного крика чаек, ни ругани извозчиков вдалеке, ни хра-мовых песнопений. Не услышала она и крик: «Осторожно! С дороги!» Когда повернулась, отвлеченная чересчур громким шумом, было поздно – тут же забарахталась в прохладной воде.

– Какого Сета! – выкрикнула Ана. Убрала намокшие волосы с лица и быстро протерла глаза.

– Да чем вы слушали?! – выкрикнул в ответ молодой человек, барахтавшийся рядом. Золотые волосы, тоже насквозь мокрые, казались солнечными бликами на воде. – Я же вас предупреждал!

– Ну уж извините, – фыркнула Ана. – Не каждый день я жду сумасшедших, решивших кинуться в воду и прихватить с собой кого-то еще!

– Как будто мне очень хотелось! Особенно все это выслушивать!

Они подплыли к набережной, выбрались из воды и сели, тяжело дыша, все так же свесив ноги. Ана выжимала подол платья – еще носила их. Сзади стоял, недовольно фыркая, словно призывая поторопиться, конь с пышной гривой.

– Все претензии – к нему, – молодой человек указал рукой за спину. – Не знаю, что с ним произошло. Я уже вторую неделю учусь, и только сейчас…

– Он просто почувствовал вашу ужасную невоспитанность. Хоть представились бы!

– А? Я? – молодой человек замялся. – Алексас Оссмий, к вашим услугам.

– Воздержусь от услуг сталкивания в воду. – Ана встала.

– Стойте! – следом вскочил Алексас. – Вы-то хотя бы представьтесь. А то как-то совсем неправильно выходит.

– А вот я еще подумаю, представляться таким, как вы, или нет.

– Не лишайте меня такого удовольствия.

– Как мы запели, – ухмыльнулась Ана. – Ладно, раз уж вы не хотите лишать себя удовольствия, представлюсь только ради этого. На фоне вашей неосторожности… Меня зовут Ана. Всего доброго.

– Если… если у вас есть родственники, – крикнул Алексас ей вслед, – то приводите их ко мне бриться! Обязательно, слышите?!

И он назвал адрес. Правда, – как признался потом, – думал, что Ана его всё же не услышала.

Но она услышала и пришла сама, без родственников – не бриться, а знакомиться, разговаривать и – что неизбежно после двух, трех, четырех таких встреч – целоваться. Уже потом, когда они, раздетые, лежали в обнимку теплыми летними ночами, Ана поняла, что это, как говорят французы, le coup de foudre [18]. И не раз признавалась, пока холодными вечерами они пили сладкое вино, любезно одолженное Алексасом у тетушки, что никогда не чувствовала себя такой счастливой, как тогда, шагая мокрой и босой по набережной – парчовые темно-зеленые туфли на низком каблуке пришлось снять и нести в руках. В те дни и ей, и всей семье – особенно матушке – думалось, что вот оно, истинно несбыточное, отголоски которого, будто редкую темно-синюю бабочку счастья, хочется поймать в ладони по весне. Как говорил Ане отец, с умным видом тряся любимой книгой из небольшой, но тщательно отобранной библиотеки: «Вот она, настоящая платоническая любовь!» Алексас, слыша это, только улыбался и шептал на ухо, так, что по спине бежали мурашки: «Платонического у нас только половина. Нельзя же подводить старика Эроса?»

Потом Ана умерла – и, хвала богам, в их отношениях ничего не изменилось.

А дальше… что же, против богов не смогли пойти даже самые большие скептики.

На самом-то деле, когда Ана вернулась – сама так и не поняла откуда, то ли из небытия, то ли из воспоминаний, то ли из Дуата, – думала, что все теперь будет иначе: ведь она уже не совсем человек. Но если не брать в расчет мелочи, жизнь осталась такой же. Узор линий судьбы, как любили говорить ора-кулы, не изменился, только пара закорючек прибавилась, пара – убавилась.

Распорядок дня тоже остался прежним, так что сперва Ана позавтракала – на удивление, есть ей хотелось и в новом состоянии. Сначала кусок не лез в горло от переживаний, но потом тарелка опустела практически моментально. Так же незаметно кончился крепкий, чуть вяжущий чай с медом – пришлось наливать вторую кружку.

Ана с трудом вернулась в день настоящий.

Зачем же я это услышала? Нет, действительно, зачем…

Она еще с ночи не могла взять себя в руки: под утро ворочалась, думала, думала, думала. В конце концов голова разболелась, и, как назло, в самом неудачном месте, будто глазницы наполнили сжатым воздухом. Наконец Ана решила для себя:

Очень важно, что я это услышала. Не услышь я – не услышал бы никто. А тогда…

Она и прежде позволяла себе маленькую шалость; не могла отказаться от нее, так же как некоторые дамы – от пирожных с жирным кремом. Ана любила прыгать по зеркалам особняков, загородных домов и дворцов вечерами и ночами – когда начинались балы и светские приемы – и подслушивать, узнавать сплетни, маленькие шалости. Алексас шутил, что пора ей наниматься к Булгарину, которому только и подавай, что доносы и самые неожиданные, острые, скандальные темы для газетных выпусков; не удастся с газетой – он обязательно найдет ее умениям применение, хотя бы ради шантажа. Ана только смеялась в ответ и все секреты оставляла при себе. Коллекционировала их, как собирают по осени листья, засушивают между книжных страниц и превращают в чудесные гербарии. Но этой ночью… да, об этом нельзя промолчать.

На страницу:
5 из 6