Слепящий нож

Первая из его целей казалась достаточно простой, однако ему никак не удавалось ее выполнить: рассказать Каррис всю правду. Когда город сдался Цветному Владыке, Гэвин почти было потерял надежду исполнить вторую – спасти население Гарристона, столь много претерпевшее по его вине. Теперь до их спасения было уже рукой подать. Некоторых других своих целей он достиг – научился передвигаться быстрее любого из ныне живущих людей, подорвал влияние определенных Цветов Спектра, то есть люкслордов в составе правящего совета Хромерии. Над несколькими другими он все еще работал. Все эти цели – кроме признания перед Каррис – в конечном счете вели к одной, к одному великому замыслу, о котором Гэвин едва осмеливался даже думать, чтобы мысли каким-то образом не сделали его еще более невыполнимым, чем он был изначально. Словно, думая об этом, он мог выпустить свой секрет наружу, и тот навсегда ускользнул бы из-под его контроля.

Он должен был постараться, приложить все силы. Ради своего мертвого младшего брата Севастиана. Ради своей матери. Ради Гэвина.

И даже сейчас, мысленно говоря «Гэвин», он не был уверен, кого имел в виду: себя или своего брата.

Каррис во сне прижалась к нему, однако само это движение, по-видимому, вытолкнуло ее сознание на поверхность, и она тут же вздрогнула. Гэвин задышал ровно, притворяясь спящим. Она отодвинулась – быстро, но осторожно, чтобы его не разбудить. Возможно, она действительно его ненавидела (и вполне заслуженно), но это не мешало ей быть мягкой с ним. Это была одна из черт, которые Гэвин в ней любил.

Прошлой ночью он обнимал ее, пока она оплакивала своего брата; держал в объятиях, пока она не заснула, а потом встал и заступил на стражу. Он завидовал ее слезам, даже несмотря на то, что они заставляли его грудь вздыматься, а сердце болеть. Он завидовал ее чистой скорби о мертвом брате, в противовес его собственному ужасу и чувству вины в отношении брата живого. Ничего удивительного, что Дазен ему приснился, когда настала его очередь спать. Но как бы там ни было, прошедшая ночь ничего между ними не изменила. Сегодня он ожидал услышать от Каррис отрывистое «спасибо», не больше; а потом все вернется в обычное русло.

Другое дело, что этот распорядок не продержится долго. Каррис ведь не дура, очень скоро она заметит, что он не может извлекать синий. А она и без того уже задает очень неудобные вопросы.

Дело в том, что все его цели были сосредоточены в одном направлении, за исключением признания перед Каррис, которое вело в прямо противоположную сторону. Каррис являла собой самую большую угрозу для его планов. На нее не действовали ни лесть, ни давление. Единственное, к чему она прислушивалась, – это к собственному чувству справедливости. И если она решит, что в данных обстоятельствах правильнее всего будет разрушить его карьеру и жизнь, она сделает это, чего бы это ей ни стоило.

Умный человек сказал бы, что с ней следует поступить как с любым другим препятствием – а именно удалить с дороги. Не в смысле убить, нет. Он мог бы завезти ее на один из внешних островов, куда даже купцы заплывают раз в году, и попросту оставить там. Тогда, что бы с ним ни произошло, она не сможет вмешаться. Но украсть год жизни у человека, которому, очень может быть, и осталось-то всего лет пять… это дело нешуточное.

Гэвин сел.

«Нет, все это никуда не годится!»

Подошла Каррис – она ходила в лес до ветру.

– Как там, чесун-трава есть? – спросил Гэвин.

Она порозовела, вспомнив былое происшествие.

– Теперь я немного больше смотрю по сторонам.

– Однажды укушенный вдвойне осторожен, да? – спросил Гэвин, вставая и потягиваясь. Пожалуй, он и сам был не прочь облегчиться.

– Иногда. – Глаза Каррис странно поблескивали.

Он отошел в лес и принялся мочиться. Пятнадцать лет назад он чувствовал неловкость, справляя нужду в двух шагах от посторонних людей. Однако после того, как к нему приставили Черных гвардейцев, чтобы его охранять, ему пришлось быстро расстаться с этим предубеждением. Особенно когда они путешествовали по дикой местности: в таких случаях гвардейцы вообще не выпускали его из поля зрения.

– Гэвин! – позвала Каррис. – Спасибо тебе.

Гэвин молча продолжал свое дело, понимая, что лучше ничего не говорить и уж тем более не смеяться над тем, как точно он предсказал ее реакцию на вчерашнее.

– Как ты думаешь, этот Третий Глаз пожалует к нам сегодня? – кашлянув, спросил он наконец.

– Уверена, – отозвалась Каррис неожиданно напряженным голосом.

Он услышал звук взводимого курка.

Глава 22

– Вы можете этого еще не знать, но этот урок станет самым важным из всех, которые вам предстоят, – сообщила магистр Хена.

Она была невероятно высока и невероятно худа, с неправильной осанкой и плохими зубами. На ней были толстые нецветные корректирующие очки, из-за которых ее глаза казались разной величины.

– Для большинства присутствующих здесь мальчиков это будет единственный раз, когда вы сможете ощутить величие создания настоящих конструкций из люксина, так что вам надлежит отнестись к происходящему с вниманием, чтобы в дальнейшем понимать, что делают женщины, с которыми вы будете работать. Разумеется, если у вас будет хорошо получаться, вам могут поручить производить расчеты, но большей части этого курса придется смириться с, несомненно, банальной задачей обучения работе со счетными досками и навыкам рисования. Умение проектировать – это знание; умение строить – искусство.

Один из мальчиков, хмурясь, поднял руку.

– Магистр Хена, почему мы не можем тоже строить?

– Потому что строить при помощи люксина позволено только суперхроматам. У вас, мальчиков, зрение недостаточно тонкое. В некоторых случаях вы можете восполнить свои ошибки в цветоизвлечении, приложив достаточно воли и залив все вокруг люксином, чтобы скрыть проблемное место. Но только не в здании, которому люди должны будут доверять. Строить позволено только женщинам – и только женщинам-суперхроматам! Доверие к мужчинам не стоит того, чтобы рисковать жизнями людей.

– Но почему, магистр Хена? Почему мы не можем извлекать так же, как они?

Голос мальчика звучал капризно – даже для Кипа, который тоже считал это несправедливым.

– Меня это не интересует, – отозвалась магистр Хена. – Спроси какого-нибудь люксиата или одного из ваших учителей теологии. Моя задача на сегодня – выделить среди вас суперхроматов. Да, я знаю, что вы уже проходили этот тест, но механик ничему не верит, механик проверяет. Если что-то невозможно продемонстрировать, этого не существует. Итак, на грифельной доске перед каждым из вас лежат семь брусков люксина. И лишь в одном месте на каждом из этих брусков люксин выполнен идеально. Отметьте эти места на доске мелком. Я подойду к вам и проверю, и после этого суперхроматы выйдут в переднюю часть класса.

Кип поглядел на люксиновые бруски и взял мелок. Он понимал, что обречен независимо от того, выполнит ли он требуемое. Он мальчик, и он суперхромат – одним словом, извращенец. Да, он окажется в группе, но это ничем ему не поможет, ведь никто из других мальчиков в нее не попадет. Они будут ненавидеть его за то, что он оказался с девочками, а те тоже вряд ли отнесутся к нему как к своему. Как ни крути – он опять особенный.

И поскольку магистр Хена наверняка видела результаты его прошлого теста, если Кип провалит это испытание, она заподозрит, что он сделал это намеренно. Судя по ее повадкам, едва ли она сочтет приемлемым ответ: «Просто я стесняюсь быть мальчиком-суперхроматом».

Кип проставил отметки – в этом не было ничего сложного. По всему классу мальчики и девочки щурились, пытаясь поглядеть на бруски под разными углами, поднося их к свету. Внезапно Кип ощутил жалость к девочкам, которым не удастся пройти тест. Одно дело если ты мальчик; от них никто и не ожидает успеха. Но из девочек-то проходит половина! Это достаточно большое количество, чтобы провал был поводом для стыда. Провалиться – значило оказаться такой же, как мальчики. Извлекателем второго сорта. Кип видел, какие мучения в них вызывает эта мысль.

– Этот тест не из тех, которые можно пройти за счет старания, – сказала магистр Хена. – Либо вы видите различие цветов, либо нет. В такой неудаче нет ничего личного; никакие усилия не помогут вам добиться успеха. Либо вы были благословлены от рождения, либо нет. Давайте, ставьте свои метки!

«Либо благословлены, либо нет… Ну спасибо! Теперь мне намного легче».

Магистр Хена прошлась по комнате, отмечая учеников:

– Пройди вперед… вперед… а ты останься… ты тоже останься… Останься, останься, останься… – Она подошла к Кипу. – Остань… гм…

Она снова взглянула на его грифельную доску, потом на доски его соседей – Кип предположил, что тестов было ограниченное количество, и она проверяла, не мог ли он подглядеть результат у настоящего суперхромата, чтобы дать верный ответ. Очевидно, она все же о нем еще не слышала.

«Ну отлично».

– Этот мальчик рядом с тобой – возьми его тест, – велела магистр Хена.

Кип внутренне поморщился, чувствуя на себе взгляды всего класса. Взяв мелок, он быстро отметил нужные места на грифельной доске своего соседа – тот, разумеется, сделал все неправильно.

– Хм-м… мальчик-суперхромат! Сколько лет такого не видели, – прокомментировала магистр Хена. – Ну хорошо. Иди вперед.

Закончив разделение класса, она сама вышла вперед, чтобы обратиться к тем, кто прошел испытание:

– Очень хорошо. Девочки… и мальчик… вы оказались впереди, поскольку на вас лежит благословение Орхолама. Вы способны оценить красоты Орхоламова творения в такой степени, какая недоступна остальной части вашего курса, равно как и большинству людей в мире. Однако же это значит, что от вас будут большего и ожидать. Вот почему я попросила вас выйти вперед – не потому, что мне есть дело до случайности рождения, благодаря которой ваше зрение оказалось более острым, чем у других. Вы действительно обладаете более острым зрением, чем остальные, – и поэтому несете особую ответственность перед Орхоламом – и передо мной! Вы должны правильно воспользоваться своим даром. Это понятно?

– Да, магистр, – нестройно отозвались девочки.

Магистр подняла брови и воззрилась на них поверх своих выпуклых очков. Девочки повторили то же самое громче. Кип присоединился к ним, чтобы не выделяться хотя бы здесь.

– Хорошо. Приступим к работе со счетными досками. Здесь есть кто-нибудь из Тиреи? Нет?… Ах да, мальчик, разумеется, – поправилась она, заметив Кипову вытянутую руку. – Тирея, несмотря на все свидетельства противного, некогда была великой империей, задолго до прихода Люцидония. Возможно, она уже разрушалась, когда он пришел, а может быть, он ускорил ее падение – об этом вам расскажут на другом уроке. Тирейская империя оставила нам несколько даров и несколько проклятий. Единственное, что интересует меня на нашем занятии, – это их двенадцатиричная счетная система. Именно из-за Тиреи наш день разделен на двенадцатичасовые половины, а в часе мы имеем шестьдесят минут. Возможно, здесь есть аборнейцы или тирейцы, которых учили пользоваться двенадцатиричной системой в подсчетах и арифметике. Если так, вам окажется гораздо, гораздо труднее усвоить материал сегодняшнего урока, поскольку эта система нечестивая, и отныне вы больше не будете ею пользоваться. «Нечестивая?» – спросите вы. Да! Богохульная. Как может система счисления быть богохульной? А как система счисления может быть основана на числе двенадцать? На каком числе основана наша счетная система, кто-нибудь знает?

– На десяти, – ответила девочка в переднем ряду.

– Именно! А почему именно десять?

Никто не ответил.

– По числу пальцев, – не удержался Кип, вечный всезнайка.

– Ты, конечно, думаешь, что удачно пошутил. Однако даже дураки порой попадают в точку.

Кип насупился.

– Ответ верный. У нас по десять пальцев на руках и ногах. Итак, если даже дикарям и идиотам, – она бросила взгляд на Кипа, – проще всего считать по пальцам, в особенности пока у них не появился пергамент или бумага, то откуда в обществе мог появиться счет, основанный на числе двенадцать?

Кип насупился еще сильнее.

Девочка на задней парте подняла руку.

– У тирейских богов по шесть пальцев на руках и ногах.

– Именно. Вот почему порой рассказывают о том, что дети, рожденные с шестью пальцами, пользуются особым почтением в некоторых суеверных уголках нашего мира. Ты ведь слышал о подобных вещах, а, мальчик?

– Меня зовут Кип. И нет, я никогда не слышал ничего подобного.

– Что ж, возможно, твои родители были особо просвещенными людьми для Тиреи. Или слишком невежественными, чтобы знать о своем невежестве, что более вероятно.

Кип раскрыл было рот, но смолчал. «Не стоит, Кип. Это не имеет значения».

Внезапно он почувствовал, что хочет есть.

Следующий час был посвящен искусству считать на счетах. Четыре косточки в нижнем ряду назывались земными, а единственная косточка наверху – небесной. Вначале они просто считали: вычитали и прибавляли по одной косточке, двигаясь снизу доверху и затем сверху донизу. Потом начали прибавлять и вычитать по две, потом по пяти.

Некоторые из студентов откровенно скучали: они знали все это уже давным-давно. Другие, как Кип, с трудом поспевали, пытаясь усвоить хотя бы основные арифметические действия. Хуже всего приходилось тем немногим, которые уже умели считать на счетах, пользуясь двенадцатиричной системой – они были ошеломлены: все, что они знали, оказалось бесполезным!

Следующая лекция была более интересной. Предмет назывался «Свойства люксина», а преподавал его сухощавый, похожий на хорька илитиец, опиравшийся на трость каждый раз, когда заканчивал фразу. Кип с удивлением обнаружил, что половина слушателей не была извлекателями, причем все эти неизвлекатели казались вполне сообразительными и целеустремленными. Это были будущие архитекторы и строители Семи Сатрапий, за обучение которых, так же как и за обучение будущих цветомагов, платили сатрапы их провинций. Некоторые из них обладали связями – вторые и третьи сыновья дворян, которым надо было найти способ поддерживать свое существование. Тем не менее даже им приходилось, чтобы быть принятыми, проходить испытания на соответствие.

Кип с одного взгляда мог сказать, что этим ребятам нет нужды обучаться работе со счетами.

Впрочем, сегодня ничего особенно сложного им не давали. Перед ними на стойках расположили квадратные листы синего люксина со стороной в стопу и в палец толщиной, после чего стали класть в центр грузы до тех пор, пока люксин не начал трескаться. Затем то же самое проделали с зеленым люксином и, наконец, с извлеченным суперхроматами желтым.

После этого магистр Атагамо предложил тем из студентов, кто мог извлекать, создать собственные листы синего люксина. Он проверил их все по очереди – ни один не выдержал даже гораздо меньшего веса, в особенности те, что были извлечены мальчиками.

– Позднее вам нужно будет выучить, каков теоретический нижний предел прочности синего люксина, при котором он еще способен оставаться твердым, чтобы вы имели представление о полном диапазоне. На сегодня запомните только, что мы всегда устанавливаем максимальную прочность; люксин, с которым мы работаем, извлечен суперхроматами. Ваш собственный люксин будет значительно слабее – мальчики, скорее всего, к вам это будет относиться в первую очередь.

Затем магистр Атагамо велел своим ассистентам поставить на весы емкость объемом в куб – он продемонстрировал, что она имеет длину в одну стопу по всем трем измерениям, – выровнял весы, после чего наполнил емкость водой. Кип заметил, что другие студенты записывают все происходящее в тетради.

Вес воды в емкости равнялся одному семерику – основной единице измерения веса. Разумеется, такой вес был слишком большим, чтобы быть удобным для измерения множества вещей, поэтому его разбивали на семерушки – седьмые доли семерика. Например, Кип весил двадцать девять семерушек, или же четыре семерика и одну семерушку; обычно в таких случаях говорили просто «семь-четыре и одна».

Но на этом ассистенты еще не закончили. Они вылили из емкости воду, после чего трое цветомагов заполнили ее сверхфиолетовым люксином. Тут Кип понял, что влип: они делали измерения на каждом этапе процесса! Когда люксин распечатали и он растворился, превратившись в тончайшую, почти невидимую пыль, ассистенты смели эту пыль в специальную чашечку и принялись измерять. Оценивалось все, что могло быть подвергнуто оценке.

Какое-то время Кип просто записывал цифры вместе со всеми, не зная, зачем они нужны. Потом их попросили сложить вместе веса всех цветов. Те из студентов, кто уже умел хорошо пользоваться счетами, справились быстро. Кип едва успел закончить складывать первые два, когда они уже закончили.

– А теперь, – сказал магистр Атагамо, – вычтите из полученного целого вес куба зеленого люксина и прибавьте к полученной цифре вес небольшой женщины – скажем, одиннадцать семерушек.

Четверо из девушек – ни одна из них не была извлекателем – получили искомое практически в тот же момент, когда магистр закончил говорить. Кип был в ужасе.

– Превосходно! – продолжал магистр. – А теперь возьмем практический пример. Допустим, вы извлекаете синий и вам поручено оперировать противовесами в лифте одной из башен. Один из противовесов ломается пополам. Он железный, весит семь-тридцать и шесть. Сколько синего люксина вам будет необходимо извлечь, чтобы заменить сломавшийся противовес? Если вес созданного вами противовеса вкупе с весом поднимающейся делегации окажется больше чем на три семерика тяжелее оригинала, шкив сломается и все люди погибнут. Когда получите ответ, подойдите и покажите его мне. Допустим ради примера, что эта делегация прибыла из вашей родной сатрапии, и если к моменту ее прибытия вы не почините лифт, то опозоритесь и потеряете своего спонсора. Так что у вас есть тридцать минут на принятие решения. Если сумеете получить ответ быстрее, я вас отпущу и до обеда вы будете свободны. Если не успеете вовремя, на сегодня я поставлю отметку против вашего имени. Начинайте!

Другие студенты немедленно принялись за работу. Кип понял, что легкого ответа тут не будет. Просто сделать противовес из синего люксина в натуральную величину было нельзя, он оказался бы слишком тяжелым. Здесь следовало прибегнуть к арифметике: вычислить точный объем синего люксина, который понадобится, чтобы сделать новый противовес.

Лучшие из учеников уже вовсю щелкали костяшками счетов, а Кип пока еще не освоился со счетами как следует; ему было никак не успеть ко времени. К тому же он не знал, как вычислять дроби. Даже если он будет считать все тридцать минут не покладая рук, он все равно… Ага!

«Терять вроде как нечего, верно, пузанчик?»

Кип накарябал что-то на своем листке, встал и прошел к столу магистра. Тот терпеливо поглядел на него, очевидно считая, что студент просто не понял вопроса и собирается попросить разъяснений. Кип протянул ему листок. Там был небрежно нарисован синий люксиновый кожух, который охватывал сломанный противовес, удерживая его половины вместе.

– Ты ведь внебрачный отпрыск Гайла, верно?

– Да, магистр.

– Уж конечно, кто же еще. Те парни тоже великолепно умели жульничать.

Кип сглотнул. При слове «жульничать» весь класс перестал работать и замер.

– Вы… вы их обучали, сэр?

Магистр Атагамо пожевал губами.

– Ты же понимаешь, – произнес он, игнорируя вопрос, – что рано или поздно тебе все равно придется научиться считать на счетах?

– Да, сэр.

Старик хмыкнул.

– Что же, малыш Гайл, ты свободен.

– То есть… я справился?

– Высший балл на сегодняшний день. И никогда не пытайся это повторить.

Глава 23

– Оставьте нас одних, – распорядилась Белая.

Железный Кулак стоял в покоях Белой, на вершине Башни Призмы в самом центре Хромерии. Колеса ее кресла были достаточно высокими, чтобы она могла их толкать и передвигаться по комнате самостоятельно – и она настаивала на этом, несмотря на хрупкость своих запястий.

– Мое одеяло, пожалуйста, – велела она.

Он принес ей одеяло. Белая связала его собственными руками уже несколько десятилетий назад. Подобно многим, кто живет за счет своего ума, она чрезвычайно гордилась теми немногочисленными вещами, которые создала вручную. Это было, наверное, единственное, за что командующий мог бы считать ее глупой старухой.

Железный Кулак подоткнул одеяло вокруг ее ног, поразившись тому, насколько они исхудали.

– Видите? – сказала она. – Вы же понимаете, не правда ли, командующий?

«Глупая старуха», ага… Она сделала это специально! Ее ум все еще оставался острее, чем у него. Это было хорошим напоминанием – сразу о двух вещах. Слаба физически, но не умственно. Ни в малейшей степени.

– Что я должен понять, госпожа?

– Тс-с, – проговорила она, слегка скосив взгляд. – Здесь тяжело выживать, особенно тем, кто не подготовлен.

«Я умираю, – вот что она имела в виду. – Подготовьтесь к этому, чтобы, когда меня не станет, вы не пали жертвой ваших врагов».

Было ужасно представлять себе мир, в котором место Белой не занимает Орея Пуллавр. Вместе с тем командующего очень согрела мысль, что она считает его своим другом.

– Расскажите мне еще раз про ваш визит в Гарристон и о приготовлениях к битве.

Железный Кулак послушно принялся повторять то, что уже сообщал раньше. На этот раз он пытался рассказывать по-другому, зная, что она взвешивает каждое его слово, отыскивая что-то нужное для себя. Он рассказал ей о передвижении войск, о том, сколько человек сражалось на каждой из сторон, сколько среди них было цветомагов, а также о присутствии там рутгарского гарнизона. В прошлый раз это ее интересовало. Теперь она видела в этом только цифры, которые уже занесла в память, уже проанализировала, что могло означать рутгарское присутствие в Тирее и кто кого мог подкупить. Теперь она искала что-то другое.

Командующий говорил два часа. Он рассказал о том, как генерал Данавис явился в Травертиновый дворец, один – и без усов – и как его самого после этого попросили удалиться. Как Гэвин передвинул повозку, заблокировавшую ворота, и как он заставил людей себе помогать, хотя мог бы справиться и в одиночку, тем самым каким-то образом сплотив их вокруг своей собственной цели.

Услышав это, Белая улыбнулась незаметной, понимающей улыбкой – возможно, это была улыбка лидера, признающего талантливую игру за своим соперником.

Железный Кулак, однако, по-прежнему не понимал, что она хочет услышать, и сомневался, что когда-либо это узнает.

– Вы ведь не играете в азартные игры, а, командующий? – вдруг спросила она.

– Нет, госпожа.

Откуда она могла знать? Конечно, подобные вещи всегда нетрудно выяснить – однако то, что Белая действительно взяла на себя труд это сделать, что это ее интересовало, что она об этом помнила, показывало ее с незнакомой и несколько пугающей стороны.

– Мне это всегда казалось странным. Вы производите впечатление человека как раз подходящего типа.

– Раньше играл, – признался Железный Кулак. – Из этого не вышло ничего хорошего.

Он старался сохранить бесстрастное лицо. Хладнокровие – высшее достоинство человека. Знание того, над чем ты имеешь контроль, а над чем нет. Нюкабе не место в его мыслях!

– Мой муж тоже когда-то играл в «девять королей». Он изображал из себя посредственного игрока, хотя редко уходил из-за стола с меньшей суммой, чем та, которую приносил. Тем не менее у него была репутация приятного собеседника, который угощает других игроков хорошим вином и превосходным табаком, поэтому ему доводилось играть с самыми разными людьми со всех концов Семи Сатрапий. Мы были женаты три года – и я только тогда начинала действительно любить его по-настоящему, – когда он позволил мне присутствовать на одной из таких партий. Если бы он знал, что предстоит, то едва ли выбрал бы эту ночь для моего знакомства с игрой.

К нам явился молодой лорд из семьи Варигари – его предки были рыбаками, пока не получили титул во время Кровных войн. И вот он входит, молодой и самоуверенный, и за одну ночь проигрывает чуть ли не целое состояние. Лорды, с которыми играл в ту ночь мой муж, были люди зажиточные, но достойные – не волки. Они понимали, что происходит. Молодому Варигари предложили закончить игру; он отказался. Время от времени он все же выигрывал, и этого было достаточно, чтобы поддерживать в нем надежду. Я видела выражения на их лицах: «если он потеряет небольшую сумму, возможно, это будет ему хорошим уроком, так что так тому и быть». К рассвету у него не оставалось уже ничего, и наконец пришел момент, когда он поставил на кон небольшой фамильный замок, чтобы остаться в игре. Черты его лица, его взгляд навсегда врезались в мою память. Вы, наверное, можете себе представить, что он чувствовал?

Да, Железный Кулак прекрасно знал это чувство – память о нем была такой острой, что он ощущал его даже сейчас.