Слепящий нож

– Ужас и одновременно восторг. Есть нечто очень привлекательное в понимании, что ты своими руками поставил свою жизнь на край. Это похоже на безумие.

– Я посмотрела на своего мужа – и не поверила собственным глазам. Все остальные не сводили глаз с молодого Варигари, а мой муж в это время разглядывал их самих. В этот момент я поняла одновременно несколько вещей…

Белая закашлялась, поднеся к губам платок, потом поглядела на результат.

– Все боюсь, что рано или поздно начну кашлять кровью. Слава Орхоламу, это время еще не пришло.

Она улыбнулась, чтобы развеять его беспокойство, и продолжала:

– Во-первых, относительно этого юноши: сумма, которую он проиграл, действительно была для него целым состоянием, и поставленный им на кон маленький замок, вероятнее всего, был последним, что оставалось у его семьи. Для него это не был урок – это было разорение! Во-вторых, на самом деле мой муж не был посредственным игроком. У него на руках была выигрышная комбинация, и у него было достаточно денег, чтобы рискнуть ее разыграть. Он был профессионалом – но профессионалом, задавшимся целью выигрывать пореже, поскольку он обнаружил кое-что, оказавшееся для него более ценным, чем выигрывать круглые суммы и заслужить репутацию знаменитого игрока в «девять королей». На самом деле, играя, он каждый раз тщательно оценивал своих партнеров, замечая не только характерные особенности их игры, но и то, как они реагируют на повороты судьбы. Насколько жаден этот сатрап? Позволит ли себе этот люкслорд настолько увлечься одним оппонентом, чтобы забыть о настоящей угрозе? Не таится ли за этой личиной проницательный ум, о котором никто не подозревает?

«Страшно подумать, что Белая когда-то была спутницей человека, настолько же умного, как она сама».

Она замолчала.

– И что? – не выдержал Железный Кулак.

– Что – что?

– Вы рассказали это не просто так. Здесь должна быть какая-то мораль.

– В самом деле? – спросила она рассеянно, но в ее глазах плясали искорки. – Я уже такая старая…

– Я слишком хорошо вас знаю, чтобы поверить, будто вы позволили себе отвлечься.

Она улыбнулась.

– Когда на кону большие ставки, командующий, неплохо бы знать, какая роль отведена вам в этой маленькой драме.

Вот в чем проблема, когда ты окружен блестящими людьми: они всегда считают, что твой ум настолько же подвижен, как и у них. Железный Кулак никак не мог сообразить, что она имела в виду. Рано или поздно до него дойдет, – как и всегда доходило, – но для этого нужно будет какое-то время помозговать.

– Если позволите, госпожа, у меня вопрос.

– Прошу вас.

– Доводилось ли лорду Раткору когда-либо играть против люкслорда Андросса Гайла?

Белая усмехнулась:

– Смотря о чем вы спрашиваете. В «девять королей»? Никогда. Он прекрасно понимал, что нет смысла выступать против того, кому ты можешь только проиграть. Я видела, как играет Андросс: он использует свои стопки золотых монет, словно дубинки! Ему невозможно проиграть немного денег и сохранить лицо – с Андроссом можно только выиграть по-крупному или проиграть еще более по-крупному. Для моего мужа такая игра означала бы потерю состояния, или же потерю главного смысла, ради которого он садился за игорный стол, поскольку ему бы пришлось обнаружить, насколько он в действительности хороший игрок.

– Допустим, что я спрашивал не про «девять королей».

На самом деле он не имел в виду ничего большего, но было очевидно, что у Белой на уме что-то еще.

Она улыбнулась, и он почувствовал радость, что служит ей. Быть командующим Черной гвардии значит быть готовым умереть за тех, кого ты защищаешь, вне зависимости от твоих чувств к ним. Однако ради этой женщины, какой бы она ни была немощной и как бы мало ей ни оставалось, Железный Кулак с радостью отдал бы жизнь.

– Все, что я могу сказать, это что Андроссу Гайлу не удалось стать Белым, и ему это до сих пор не дает покоя, – проговорила она.

Но… Белых же выбирает весь совет! Сам Орхолам изъявляет через них свою волю! Впрочем, если Андросс Гайл считал место Белого своим достоянием, лежащим в пределах его возможностей – может быть, это в действительности так и было? Но, несомненно, мысль о том, чтобы нечистыми средствами повлиять на избрание Белого, могла прийти в голову только еретику. Хуже того – атеисту! У командующего она попросту не укладывалась в голове.

Дальнейший ход рассуждений был еще хуже: получалось, что лорд Раткор каким-то образом добился избрания своей жены Ореи в обход Андросса Гайла! Если процедура избрания Белой могла быть осквернена людскими махинациями, не значит ли это, что она превратилась в пустую формальность? Как Орхолам мог потерпеть что-либо подобное?

И однако Белая – действительно хорошая женщина, святая женщина. Возможно, она не была в это замешана и ничего не знала, и вычислила, что произошло, только много лет спустя? И что ей было делать? Отрекаться только из-за того, что на процедуре твоего избрания оказалось какое-то пятно, которого больше никто не заметил и о котором даже ты сама долгое время не подозревала? Скорее всего, такой шаг принес бы Хромерии больше позора, чем если оставить все как есть.

Однако открывшееся ему понимание потрясло веру командующего. Что там такое сказал Гэвин на корабле? Он отпустил какую-то шутку насчет избранных Орхолама – шутку, которая имела смысл, только если не верить в то, что Орхолам действительно кого-то избирает.

Итак, лорд Раткор сумел не допустить, чтобы люкслорд Гайл стал Белым, но не смог помешать ему сделать своего сына Призмой… Железный Кулак чувствовал, как у него перехватывает дыхание, когда он думал о таких вещах как об обычной политике. Командующий не был наивен, он служил этим людям. Он знал, что даже у величайших из них есть свои слабости. Он знал, что все они имеют огромные амбиции. Но конечно же – конечно же! – хотя бы какие-то вещи должны оставаться священными?

Он снова вспомнил, как держал окровавленное тело своей матери, как вопил, посылая свои мольбы Орхоламу. Он молился так, что, казалось, его сердце и душа готовы были разорваться, – молился о том, чтобы Орхолам увидел его хотя бы сейчас, в этот единственный момент его жизни. Услышал его хотя бы раз.

Но его мать умерла.

– И кто выиграл? Той ночью – что там произошло? – спросил он наконец.

Белая ответила не сразу:

– Мой муж позволил тому юноше выиграть. Все это неважно.

Она махнула высохшей рукой, как бы отметая приведенный ею пример.

– Командующий, – тихо проговорила она, – я вас расстроила. Прошу вашего прощения. В качестве оправдания могу сказать лишь одно: как бы ни было для вас важно знать, какую роль вы играете в нашей драме, возможно, в данный момент вам важнее знать, какое место в ней занимаю я. Я – игрок, командующий, который только и ждет, когда око Орхолама поднимется над горизонтом, чтобы обнажить правду. Я – игрок; я поставила на кон свой фамильный замок и теперь жду, когда раскроются карты.

– Будет война, не так ли? – спросил Железный Кулак.

Белая вздохнула.

– Да. Хотя Спектр этого до сих пор не видит. Но я говорила не о войне.

Командующий прошел к двери и остановился на пороге.

– Так что случилось с тем молодым человеком?

– Позже он сел играть с кем-то другим и снова все спустил, как это и бывает с игроками.

Глава 24

– Мастерство, воля, источник и движение. Вот элементы, необходимые для сотворения люксина, – говорила магистр Кадах.

У этой женщины был дар. Огромный дар: она умела даже магию сделать скучным предметом.

Сегодня Кип сидел в конце аудитории. В желудке у него урчало, но он был исполнен железной решимости держать свой болтливый рот на замке. Адрастея расположилась на соседнем стуле, сосредоточенно слушая лекцию, а по другую руку от нее сидел Бен-хадад. Желтая линза его очков то и дело падала на глаз – почему-то ему никак не удавалось зафиксировать ее на месте.

Втроем они занимали одну небольшую деревянную парту. Сидя бок о бок, как настоящие друзья.

Конечно, они еще не были друзьями, для этого еще слишком рано. Они почти не знали Кипа. Они просто позволили ему сесть рядом; это было совсем не одно и то же. Но тем не менее Кип уже давно не встречал ничего, что настолько походило бы на дружеское отношение.

Кип поглядел на Тею. Она заметила его взгляд и тоже посмотрела на него, вопросительно приподняв брови. И как раз в этот момент магистр Кадах подняла глаза и увидела, что они переглядываются. Что за невезение!

– Кип! – резко произнесла она. – Ты хочешь чем-то поделиться с классом?

«Только не начинай, Кип. Не надо умничать».

Проблема была в том, что он не имел представления, о чем магистр говорила за момент до этого: его внимание ускользнуло.

– Я просто думал о нестабильности недостаточно точно извлеченного люксина, – соврал он. Кажется, магистр Кадах говорила что-то про мастерство, так что это вполне могло оказаться близко к теме.

– Хм-м… – протянула магистр Кадах, очевидно, разочарованная тем, что ей не удалось застать Кипа врасплох. – Что ж, хорошо.

Она провела длинными пальцами вдоль своего прута, повернула его: на обратной стороне был изображен спектр цветов. Какое-то время она смотрела на него, потом, очевидно, решив, что это не то, что ей нужно, подошла к стене.

В стене открылась панель, за которой сиял ослепительный свет. Световой колодец – понял Кип. Возле отверстия было установлено зеркало на скользящем штативе, и магистр передвинула его в световой поток. Луч чистейшего белого света прорезал комнату, упав на голую белую стену за спинами студентов.

– Перед вами свет, каков он есть. Это основа, краеугольный камень, на котором строится все дальнейшее. А вот как мы представляем то, из чего он состоит…

Она перекрыла световой поток полупрозрачным экраном. На стену спроецировались яркие цвета, бок о бок друг с другом – лазурно-голубой, нефритово-зеленый, вибрирующе-желтый, оранжевый, сочности которого позавидовал бы любой фрукт, и ярко-красный.

– Это цвета, которые мы извлекаем, – конечно же, за исключением под-красного и сверхфиолетового, которые большинство из вас не могут видеть. О них мы поговорим позднее. Итак, здесь представлены цвета в таком виде, как они располагаются в радуге, верно, дисципула?

Послышалось неуверенное бормотание. Вроде бы цвета были в правильном порядке…

– Верно, дисципула? – повторила магистр Кадах с раздражением.

– Да, магистр, – нестройно отозвалась большая часть класса.

– Идиоты, – заключила она. – Вот как выглядит свет в нашем мире!

Она поместила в луч призму, разделившую световой поток на цвета видимого спектра. В отличие от экрана, где наиболее яркие оттенки располагались непосредственно рядом друг с другом, цвета натурального спектра плавно переходили один в другой – причем отнюдь не в равных пропорциях. Одни цвета занимали больше места, чем другие.

– В каком-то отношении работа извлекателя похожа на любую другую. Если вы сядете на плохо сколоченный стул, он развалится, и вы упадете. Он не выполнит своей задачи. Точно так же обстоит дело с плохо извлеченным люксином. На цветовой шкале имеются особые резонансные точки. Семь резонансных точек, семь цветов, семь сатрапий. Такова воля Орхолама. В этих резонансных точках, – она указала на цветовой шкале места, соответствовавшие ярким цветам, которые она демонстрировала прежде при помощи экрана, – в этих местах люксин принимает стабильную форму. Становится собой. Становится полезным.

Она еще раз по очереди указала на соответствующие места на цветовой шкале.

– «Но почему? – могут спросить более сообразительные из моих слушателей. – Почему именно эти цвета?»

Магистр Кадах неприязненно улыбнулась. Она часто это делала. Любят же некоторые люди выставлять других дураками…

Кип заметил, что расстояния между цветами не были равными. Некоторые представляли собой широкие полосы – например, синий занимал большую часть спектра, а также красный, а вот желтая и оранжевая полоски были совсем узкими.

– Почему синий занимает так много места? Мы можем посмотреть вот сюда. – Магистр передвинула указку глубже к темно-синему, – и с нашей человеческой точки зрения этот цвет будет называться фиолетовым. Почему мы не извлекаем фиолетовый? Ну-ка, кто скажет?

Ей никто не ответил. Даже Кип.

– Это очень просто, и в то же время это великая тайна. Потому что люксин в этой точке не резонирует. Из фиолетового цвета нельзя получить устойчивого люксина. Это попросту не работает! Семь – священное число. Семь точек, семь цветов, семь сатрапий. Вместо того чтобы требовать от божественной тайны, чтобы она подчинилась ударам кувалды нашего разума, мы пытаемся сами соответствовать этой тайне; и когда мы приходим в точное соответствие с этим дарованным нам кусочком Орхоламова творения, наше цветоизвлечение становится совершенным. Вот к чему мы стремимся. Когда вы не находитесь точно в центре его воли, ваш синий рассыпается в пыль, ваш красный тает, ваш желтый вспыхивает и обращается в ничто! Такой резонанс, такая точность, такое соответствие воле Орхолама – вот за что мы боремся каждый раз, когда принимаемся извлекать. И когда у нас получается делать это безупречно, мы становимся проводниками его воли. Вот что делает нас лучше, чем все эти тупицы, мунды, нормалы – все эти не-извлекатели, которые способны лишь поглощать свет, но не отражать его. Вот почему к бихромам относятся с большим почтением, нежели к тем, кто может извлекать лишь один цвет: бихромы ближе к Орхоламу, им доступна большая часть его святого творения. Каждый из цветов чему-то нас учит – учит, что значит быть людьми, а также что значит быть подобным Орхоламу.

И разумеется, именно это делает Призму таким особенным: он единственный из всех людей способен общаться с Орхоламом во всей полноте. Он единственный, кто видит мир таким, каков он есть. Он единственный, кто абсолютно чист. Именно поэтому, – продолжала магистр Кадах, устремив пронзительный взгляд на Кипа и направляясь к его столу, – нам ненавистны те, кто затемняет сияние Священной Призмы, кто умаляет его славу и навлекает на него позор!

У Кипа перехватило дыхание. Она что, ненавидит его из-за того, что почитает его отца, а Кип, по ее мнению, его позорит?..

Хуже всего то, что в этом был какой-то смысл. Это было несправедливо – он ведь не выбирал быть бастардом, – но в чем-то это было верно.

– Помни, Кип, – сказала ему магистр Кадах вполголоса, – ты теперь больше не неприкосновенное лицо.

«Что?!»

Бен-хадад поднял руку, спасая Кипа от продолжения разговора. Магистр Кадах кивнула ему.

– Вам не кажется, что это немного догматично? – спросил Бен-хадад. – Учитывая, что весь цветовой спектр так удивительно неравномерен, несистематичен, не расположен в точности вокруг этих семи цветов – разве это не предполагает, что здесь есть место и для более широкого понимания? Я имею в виду, существуют ведь и другие резонансы?

«Другие резонансы? О чем это он?»

– Я уже сказала, что о под-красном и сверхфиолетовом мы поговорим позже.

Короткая безобразная гримаса, пробежавшая по ее лицу, говорила о том, что в ней вполне хватало ненависти и на Бен-хадада. А Кип-то уже вообразил, что он такой особенный!

– Прошу прощения, магистр, но я имел в виду не их, – не отставал Бен-хадад. – Я говорил о тайных цветах.

Тея закрыла лицо руками.

– Ты ведь друг Кипа, не так ли? – спросила магистр Кадах.

– Что? Нет! В смысле, не особенно… – Бен-хадад нахмурился, поняв, что его слова получились более резкими, чем предполагалось. – То есть мы ведь почти не знаем друг друга…

– Вот как, – протянула магистр Кадах. – Что ж, мы еще в самом начале вашего обучения и пока что касаемся только самых основных тем. Да, существуют и другие, более слабые резонансы. Кое-кто, и я в их числе, считает, что использование этих резонансов – пример того, как человек принуждает природу к тому, что никогда не входило в намерения Орхолама. Некоторые даже называют тех, кто использует эти неестественные цвета, еретиками!

Кип помимо воли бросил взгляд на Тею. Девушка была бледна, но сидела, упрямо выпятив подбородок.

– Семь цветов, – продолжала магистр Кадах, – были даны нам волей Орхолама. Они обладают силой. Это все, что нам известно. Если вы хотите присоединиться к дебатам, которые ведут пятикурсники, вам придется сперва доучиться до пятого курса.

Глава 25

Кип нагнал Тею по пути к тренировочному залу Черной гвардии.

– Что это было? – спросил он.

Сперва она не хотела отвечать, пряча глаза. Они подошли к лифту и остановились. Сперва Кип решил, что она не собирается ему отвечать, что он, сам того не желая, допустил какую-то грубость по отношению к ней. Теперь он предпочел бы заговорить о чем-нибудь другом, но никак не мог придумать о чем.

– Вот ты суперхромат, верно? – наконец тихо произнесла она.

– Ну да. Извращенец.

Впрочем, помимо того, что эта особенность делала его не таким, как другие, он не видел в ней никаких недостатков, одни преимущества.

– А ты-то откуда знаешь? – добавил он. Вроде бы Теи не было на лекции магистра Хены, когда это выяснилось.

– Здесь все про всех все знают, Кип, в особенности про новичков. Тем более если дед новичка – один из Основных Цветов… а отец – Призма.

«А-а…»

– В общем, как бы там ни было, – продолжала она, подвязывая волосы шарфом и по-прежнему не глядя на него, – ты суперхромат, а я субхромат. У меня цветовая слепота. Среди девочек это встречается так же редко, как суперхроматизм среди мальчиков, так что я, можно сказать, тоже извращенка, как и ты. Только без бонусов.

– Но… но что это вообще такое?

– Красные и зеленые цвета выглядят для меня одинаково. Иногда я напрягаюсь и пытаюсь убедить себя, что вижу разницу… Но на самом деле я ее не вижу.

Тея порозовела, словно сказала ему больше, чем собиралась.

– Наш лифт, – указала она.

– Но какое это имеет отношение к тайным цветам?

– Никакого.

– Что это вообще такое – тайные цвета?

Она выразительно поглядела на него:

– Кип, наш лифт приехал.

– Ты что, извлекаешь один из…

– Кип!

Они вошли в лифт. Противовесами управлял студент-старшекурсник – первогодкам эту работу не доверяли. Говорили, слишком много несчастных случаев.

«Звучит не слишком вдохновляюще».

– Итак, чем занимаются все остальные, пока мы пытаемся поступить в Черную гвардию? – спросил Кип.

– Работают, – ответила Тея. – И у нас, когда мы закончим, до обеда будет практикум. И потом другие рабочие периоды, день через день, и так всю неделю. А в промежуточные дни – лекции: теория цвета, механика, рисование, религия, арифметика, жития святых, политика, биографии сатрапов и все такое прочее. Управлять Хромерией – непростая работа, и считается, что нам следует знать заранее, в чем она состоит, чтобы потом, когда мы заступим на свои места, мы уже представляли, что нам делать.

– А рабочие периоды? Что в них входит?

– Для «тускликов» – в основном уборка. Мы моем все полы, окна, зеркала в каждом кабинете. Если тебя за что-то наказали или просто не повезло – будешь убираться в сортирах, на конюшне или на кухне. Когда старшие студенты заняты, мы иногда получаем задания, которые требуют больше сноровки или физической подготовки, – работаем на противовесах, таскаем воду, поворачиваем большие зеркала, возвращаем взятые магистрами книги обратно в библиотеку. Немного позже те студенты, у кого есть средства или хорошие спонсоры, смогут посылать вместо себя рабов. Или нанимать слуг или бедных студентов.

«Таких, как ты, – подумал Кип. – Но не таких, как я. Теперь я уже не в этой категории. Носящий фамилию Гайл по определению принадлежит к разряду богатых».

– Скоро тебе начнут предлагать спонсорство, Кип. Постарайся только, чтобы тебя не купили слишком задешево. Они будут прикидываться твоими друзьями, но в конечном счете им на тебя плевать. Это просто вербовщики, они получают разницу между тем, сколько спонсор готов заплатить, и тем, сколько извлекатель хочет получить.

Они вышли из Башни Призмы на солнечный свет. Кип сказал:

– Но мне-то нет нужды искать спонсоров, верно? В смысле, мне казалось, что мой отец собирается платить за все.

Тея встала как вкопанная.

– О чем ты говоришь?

Кип приподнял бровь, в недоумении развел руками:

– Я же тебе уже говорил: я Гайл. То есть я, конечно, бастард, но ведь отец меня признал…

– Ты что, ничего не знаешь? – Она смотрела на него, разинув рот. – Я думала, ты именно поэтому сегодня подошел к нам и сел среди Отверженных!

– О чем это ты?

Внезапно Кип почувствовал, как у него пересохло в горле.

– Андросс Гайл от тебя отрекся! А он – Красный, его слово закон. Поэтому за тобой больше и не ходит гвардеец-телохранитель. Поэтому тебе придется работать вместе со всеми нами. Поэтому магистр Кадах позволила себе так с тобой разговаривать. Ты теперь такой же, как все остальные, Кип! Ну только более талантливый – и врагов у тебя гораздо больше, чем у любого из нас. Но ты больше не Гайл!

Неожиданно для себя Кип расхохотался. Это была лучшая новость, какую он слышал за последние недели!

Глава 26

Для отрешившегося от мира мистического существа Третий Глаз оказалась неожиданно красивой женщиной, подумал Гэвин. Ее каштановые волосы, закрученные в дреды, были собраны на макушке зубчатой короной из сандалового дерева, лакированные концы которой были выполнены в виде золотых листьев – возможно, очень символическое изображение солнца? Смугловатая кожа в тон волосам; должно быть, в женщине текла хотя бы капелька рутгарской крови. Белое платье до колен, перехваченное золотыми шнурами, которые были затейливо обернуты вокруг тела так, чтобы образовать перекрестья над главными центрами телесной силы, согласно языческим мистическим представлениям. Свободные концы свешивались с нижнего узла возле паха, следующий был завязан на животе, и еще один – между грудями, а далее концы шнура петлями охватывали плечи. Полосы золотой краски пересекали щеки, подходя к губам, где предполагался следующий узел, и еще несколько мазков изображали узел посередине лба, в месте расположения третьего глаза. На каждой ее руке был браслет, соединенный с кольцами на каждом пальце – нечто вроде золотых беспалых перчаток, изображавших еще два узла посередине ладони. Ее сандалии зарывались в песок пляжа, но, без сомнения, на ногах было то же самое.

Семь узлов – или девять, в зависимости от того, как считать. Языческий парадокс.

Наверное, это была ересь, но сейчас Гэвин в первую очередь вспомнил о том, что у него слишком давно не было секса. Какую бы религиозно-символическую нагрузку ни несли эти узлы, их практический эффект состоял в том, что они плотно прижимали платье к телу весьма привлекательной женщины. Он бросил быстрый взгляд на ее грудь, потом снова вернулся к лицу. Чертова женщина! Это нечестно!

Сперва он решил, что у нее на лбу тоже золотая краска, отблескивающая на восходящем солнце, но, когда жрица подошла вместе со своей разношерстной бригадой телохранителей и оказалась перед ним, Гэвин увидел, что ее «третий глаз» представляет собой чрезвычайно искусно сделанную татуировку, поразительнее всего, что ему доводилось видеть. Эта татуировка была не просто тонко нанесена – она сияла! Видимо, женщина пропитала татуировочную жидкость желтым люксином; в результате изображение излучало золотистый свет, придававший ему еще больше сходства с оком Орхолама – самим солнцем.

Глаза женщины также говорили о том, что она извлекает желтый: симпатичные карие радужки окружал желтый ореол. На вид ей было ближе к сорока; ее тело было подтянутым, но с довольно пышными формами.

Гэвин снова бросил взгляд на ее грудь. Проклятье! Пожалуй, после того как он покончит с гаванью, будет неплохо ненадолго вернуться в Хромерию. Ему в любом случае требовалось заглянуть туда, чтобы проверить, как выполняются его приказы и все ли сатрапии начали подготовку к войне. Однако, если он сможет вдобавок к этому провести какое-то время в постели со своей комнатной рабыней Марысей, это поможет впоследствии вытерпеть еще несколько недель в обществе Каррис Синие Яйца.

Если бы Третий Глаз не стояла прямо перед ним, Гэвин извлек бы немного синего, чтобы воспользоваться холодной рациональностью, сопутствующей этому цвету.

«Нет, погоди-ка. Ничего бы не получилось – я же больше не могу извлекать синий! О Орхолам и его волосатая задница!»

– Приветствую тебя, – сдавленным голосом проговорил Гэвин. – Да почиет на тебе свет!

Третий Глаз устремила на него пристальный взгляд, и Гэвин мог бы поклясться, что ее татуировка засияла еще ярче – фокус не то чтобы совсем невозможный, но в любом случае впечатляющий.

– Ты умираешь, – сказала жрица. У нее был певучий, сладкозвучный голос. – Странно. Тебе еще рано умирать.