Вам не понять – вы же офицер

Сергей Дейнека

Вам не понять – вы же офицер

© Сергей Дейнека, текст, 2023

© Издательство «Четыре», 2023

Посвящается самому безупречному следственному органу в нашей истории

Кто убил младшего сержанта П.?

Проза Сергея Дейнеки интересна со многих точек зрения. Роман «Вам не понять – вы же офицер» – это не всеохватный, но честный взгляд на последние годы советской эпохи офицера военной прокуратуры, занятого раскрытием убийства и расследованием иных преступлений.

Начинается роман с вполне жанрово привычной завязки – военный следователь встречается с очередным уголовным делом. Убит солдат Парнеев, незадолго до своего дембеля. Сначала он пропал, и вот – через несколько месяцев, когда обнаружен его труп, закручивается череда процессуальных действий в отдаленном авиационном гарнизоне.

Детективную интригу нет смысла раскрывать, но отмечу, что автор разворачивает ее перед нами шаг за шагом, вместе с героем приближается к истине, а вернее – к ответам на вопросы: кто убил Парнеева, за что и почему именно так и в это время, что требует от читателя терпеливого сочувствия.

В связи с сюжетом важно сразу отметить некоторые вещи. Я знаю, что автор военный прокурор и за основу взято реальное дело, а раз так, то автор несомненно столкнулся с дилеммой: «не захватывающее» описание реального расследования или далекие от действительности «занимательные фантазии», которыми грешат авторы многих бестселлеров.

Верх взяли не просто правда и долг реалиста, а мастерство рассказчика: ничего не боясь, Дейнека едва ли не троллит жаждущего «занимательности» читателя – через предельно подробное, порой нарочитое – до уныния нудное и напряженное описание всех деталей расследования он достигает того, что при прочтении его романа у читателя поначалу невольно возникает нетерпеливое раздражение – досада, вызванная ощущением безысходности интеллектуального тупика, в котором оказался герой, пониманием его беспомощности перед отсутствием необходимых и достаточных доказательств причастности кого-либо к убийству.

И, одновременно, именно из этих печальных подробностей, из их неприкрытой достоверности, натуралистичных зачастую диалогов героя с иными персонажами, из описаний нелепых и бесперспективных следственных мероприятий автор постепенно высекает искру подлинного интереса – внимание читателя затягивает то, что эти драматические события происходили реально и что дело в итоге, благодаря упорству главного героя и следственному фарту (как же без этого), доведено до логического конца.

Действие происходит в 1988 году, и меня, как человека служившего срочную в 1990–1992, явное уклонение автора от погружения в жесткие, зачастую бесчеловечные особенности казарменного быта тех лет задело и заставило вспомнить многое из моего армейского опыта. Думаю, таких, как я, среди читателей будет немало. Советская армия того периода – сложный и далеко не безупречный огромный механизм. И то, что убитый промышляет много чем незаконным, приторговывает, организует почти воровскую шайку, – черта ослепительно правдивая. Равно и как большая доля несуразного бардака в быту и изрядного людского цинизма.

Весь текст написан от первого лица, что не удивительно – Дейнека всю профессиональную жизнь в этом практиковался, излагая в протоколах показания свидетелей, потерпевших, подозреваемых и обвиняемых так, «чтобы не то что дураку, но и судье понятно было». Но как автор он не зацикливается на усвоенной с профессией следователя «сказовой манере», характерной не только для протоколов, но и для… травли следственных баек в застолье с коллегами. И характерные интонации живой речи в романе органично переходят в повествовательные конструкции. Образы автора и героя-рассказчика не двоятся, когда герой активно принимает участие в событиях, и тут же, едва остыв и задумавшись, будто оценивает те же события немного со стороны – критическим взглядом «надзирающего прокурора». И эта «профессиональная деформация», присущая объективно единым ипостасям автора и героя-рассказчика – естественный способ их бытования, видения жизни и мышления, оправданный результатом неблагодарной следственной работы. Поэтому их образы получаются у Дейнеки зримыми, живыми без налета суперменства. И естественной становится большая пространственно-временнáя арка, скрепляющая повествование совершенно человеческими обстоятельствами – герой собирается в отпуск, найденный труп дембеля откладывает исполнение этого намерения, но герой в отпуск все же уходит – жизнь идет, одни дела завершаются, будут другие.

В романе много героев, и они не просто необходимый всякому детективу фон – все они описаны с вниманием, и мужчины и женщины, у каждого своя роль, и всякое их появление на страницах не случайно. Убежден, что все они имеют реальных прототипов, и автор бережно выбирает из всех их черт и поступков только те, что лучше всего характеризуют их для читателя. Здесь нет явных злодеев и явных героев. Следуя художественной правде, Дейнека не ищет типажи, а просто вглядывается в человеческие судьбы во всей их простоте, трагичности, но при этом и жизнелюбии. И темное и светлое в этих людях с определенным постоянством проявляется независимо от их житейского или служебного статуса, отношения к власти, государственного устройства.

Роман незамысловато исповедален – для меня некоторая квинтэссенция этой книги заключена в сцене, где герой в первую свою ночь в авиационном гарнизоне Хорышево, где начинается расследование, пытаясь уснуть, вспоминает девушек, с которыми в своей еще относительно недолгой жизни был знаком. Вроде бы не такая уж важная деталь, но для меня она очень показательна, она очень человечна, а также показывает авторский подход: ничего не приукрашивать в героях, специально не романтизировать их.

В текст постоянным контрапунктом врывается время, очень странное, совсем не понимаемое теми, кто жил в нем, и еще до конца не проанализированное. Простой человек живет в своих простых реалиях, но ветер истории все равно где-то рядом. Его дыхание в упоминаниях о сумгаитских событиях, в чтении героем газет с характерными для тех лет темами и штампами, в особенностях передвижения на автобусах, поездах и самолетах той поры, во многом другом, что откроется вам, когда вы прочитаете замечательную прозу Сергея Дейнеки, где строгая логика работы военного прокурора прекрасно совпала с логикой развития художественного произведения.

Тщательность и ответственность – основные постулаты, на которые опирается Дейнека в создании своей прозы. Роман снабжен большим количеством примечаний, где объясняются используемые в тексте специальные военные и правовые термины, аббревиатуры, понятия, и эти примечания представляют собой вполне самостоятельное, весьма интересное, иногда веселое чтение, познавательное и расширяющее кругозор – своеобразное пособие для тех, кому интересна настоящая работа военных следователей, и автор это подчеркивает особо, посвятив книгу «самому безупречному следственному органу в нашей истории».

Максим Замшев,

писатель, публицист, критик

Глава 1

«В отпуск пойдешь, когда…»

Кровля на весеннем ветру громыхает. Жена вздрагивает, засыпает. Жестяная канонада ей нипочем, а мне не спится.

Медленно выползаю из-под жены. Не скрипя половицами, отступаю на кухню. Табурет ледяной, но… слишком давно не писал предкам.

«Добрый вечер, мамочка! Привет ближайшему родственнику и сестре! Привыкаем в нашей отдаленной местности получать письма. Даже Юля-старшая пишет своей маме и божится, что уже месяц ей не звонит, хотя ничто, кроме желания сэкономить, ей в этом не препятствует.

Меня ”порадовали”. В День космонавтики стартую в отпуск, так как ”живых” дел в конторе пока нет, и если не отпуск, то светит отправка на полгода в Сумгаит, где для разгребания известных событий формируют следственные бригады. Шеф на такой срок меня лишаться не хочет. Да и я жду квартиру. Обещают выделить через пару недель. Лучше заниматься в отпуске ее ремонтом, чем отрываться на полгода от семьи, тем более что отпуск тут аж сорок пять суток.

Может быть, позже создадут-таки в конторе участки, а до того ждут вашего сынулю командировки по необъятным просторам от Семипалатинска до Уссурийска.

Ваша драгоценная “мнучка” здорова и свои главные обязанности исполняет добросовестно – растет и умнеет. На днях отправим свежие фотографии этого ребенка. Пока всё! Целую. Сын.

02:25, 11.04.88. Арканск»

Конверт заклеен и подписан.

Озябший организм, не касаясь горячего тела жены (не разбудить бы), вползает под одеяло.

Скоро рассвет. Бессонница. Она, конечно, продлевает сознательную жизнь, и не циклон, грохочущий кровельной жестью, ее причина, и даже не жарко навалившаяся во сне жена, а разные, порой несуразные мысли, которые вылились среди ночи в это самое письмо.

Всё не верится, что впервые за шесть лет следственной работы приближаюсь к первому восточному отпуску. Приближаюсь без отравляющих грядущие праздные дни мыслей о нерассмотренных судом делах, без судорожной зачистки письменного стола и сейфа от заволокиченных и неразрешенных материалов проверок, или от дел оконченных, но не сданных в архив, от разнообразного бюрократического и криминалистического хлама…

И даже не чувствую досады на то, что в пятницу не получил отпускные, что не удалось прихватить к отпуску выходные дни и уже наступивший понедельник.

Подступивший отпуск мнится непривычно длинным. Сорок пять суток, да еще два дня на дорогу самолетом до Европы и обратно. Это «компенсация за дикость», как шутят здешние старожилы.

Билетов на самолет до этой самой Европы все равно на неделю вперед нет. Это единственное, наверное, проявление дикости, так как здешние места вовсе не кажутся глухими или дремучими. Центр Арканска отстроен под руководством ссыльной европейской интеллигенции на деньги сибирских золотопромышленников. С прошлого века в нем действует полдюжины высших учебных заведений, есть театры, музеи, сады и парки.

Часу в четвертом ночи ветер загибает, наконец, над балконом лист кровельной жести и стихает. Через пару часов сквозь тревожную дрему взглядываю на будильник.

До звонка минут пять. Давлю на кнопку, чтобы не разбудить моих драгоценных девушек, а себе шепотом командую: «Подъем!»

Электробритвой привычно обдираю до ссадин кадык. Параллельно готовлю завтрак. Дочке – овсянка и сок, жене – кофе и пара бутербродов, себе – вчерашний ужин.

Чищу зубы, обжигаю кёльнской водой «побритость».

С глубоким выдохом свожу крючки и пуговки обмундирования. Не зря жена ужин отбирает.

Переношу на свое место ребенка – под бок к жене. Господи, какое нежное, теплое чудо! И лепечет сквозь сон что-то так строго…

Ставлю на тумбочки возле любимых их завтраки и бесшумно выскальзываю на работу.

На лестнице вспоминаю слова о ребенке, что крутятся в голове с бессонной ночи. Притормозив на лестничной площадке, заношу их железным кохиноровским карандашом в любимый «графоманский» блокнотик.

Как сладко спит мое дитя,В мечтах девчоночьих летя.Мы с нею ссорились, спорили, ссорились весь вечер,А нынче сон обиды лечит.Торчит упрямый локоток,Пренебрегая одеялом,И лишь коралловый ротокЛепечет язычком усталым —Сурова отповедь его,Да жаль – неясно ничего.

Вот теперь на работу!..

До конторы[1]дворами, и через дыру в заборе рукой подать.

Неподалеку от прорехи в штабной ограде гастроном, захожу туда.

Утро раннее, и возле главного прилавка алкаши еще не столпились. Значит, есть надежда, что наши маркитантки увидят щиты с мечами в петлицах и отпустят товар до законных одиннадцати утра.

– Милые девушки! Утро доброе! Помогите бедолаге следователю в отпуск уйти, ага? Как чем помочь? Заберите поскорее вот эти два талона и сорок рублей. А взамен в непрозрачный пакетик, да-да, вот в этот черненький, положите четыре бутылочки арканского разлива… И сдачи не надо, – шепчу той, что оказалась ближе.

– Хороших вам любовников, драгоценные! – это уже громко от дверей, чтобы всем магазином обернулись и запомнили.

Вот и крыльцо конторы.

Тесновато в трех кабинетах штаба тыла, но говорят, что скоро в собственное здание переедем. Хорошо, Гармонина пока нет. С некурящим Никитой легче. Неужели весь день опять сидеть без дела?..

Захожу поздороваться с Шефом и Замом. Они пока обитают в одном кабинете.

Вот он, любимый Шеф! Веки раздвигает пальцами, видно, бравенько вчера разговелся.

– Здравия желаю, Пётр Афанасьевич! И вам, Владислав Андреевич, утро доброе!

– А ч-чего это т-ты, Стёпа, еще не в отпуске?

– Изверг вы, Пётр Афанасьевич! Знаете же, что отпускных не начислили, отпуск только завтра, а я еще и не проставился. Как управлюсь со всем этим, так в День космонавтики и стартую на отдых. Мне, как питомцу ракетного полигона, день этот весьма приятен.

Верещит телефон дальней связи. Кто это Шефа так рано тревожит?

– Агафонов на проводе!

– …

– Христос в-воскресе, Толстый! Как успехи?

Ага! Это Гармонин телефонирует. Он же Палыч, он же Толстый. Что за пургу он там несет, раз Шеф лаяться начинает?

– Не богохульствуй, комсомолец! Ишь ты! Не воскресе, а оттаявши! Хватит хохмить! Давай сначала и подробней! Парнеев этот девятнадцатого ноября пропал?.. Правильно я запомнил?

Парнеев. Фамилия вроде бы знакомая. Ну да! Это же Чалдонов ее тут первым произнес вместе с любимой ракетной датой[2]. Помню, Яков Федотыч, как вы в декабре предыдущего года на оперативке Шефу докладывали про свой выезд в Хорышевскую авиадивизию. Звучало это примерно так:

«По указанию вашему, товарищ подполковник, в Хорышево охватил я, как говорится, оба авиаполка, базу и оба батальона связи. Там по части законности край непуганых идиотов. Прокурор ближайшего Черноямского гарнизона к ним, наверное, даже в баню и за спиртом не приезжал, поскольку авиация Хорышевская не окружного подчинения и за нее прокуратуру Дальневосточного военного округа особо не дерут… и она, соответственно, Черноямского прокурора тоже. В штабах ни дознаний, ни учета недостача, ни сведений по травматизму, ни отказных материалов по всем этим вопросам вовсе нет. Учет не запущен, а отсутствует, и отцы командиры с этим согласны. Какое-никакое дело уголовное возбудить, так сразу на армию кивают! Мол, ЧВС[3]или зам его, Полоскалов который, за это кишки мгновенно выворачивают и обратно не вправляют. Вот они и лакируют обстановку. Начальникам штабов, их ПНШ[4], начфинам и начмедам я задачу обрисовал на совещании в штабе у комдива, чтобы они все данные подняли, обобщили и представили. Сроку дал им на это сутки, а сам поехал в райотдел милиции и центральную райбольницу – узнать, с чем туда местные военные обращаются и доставляются.

В больнице нашел начальника службы АТС[5]базы. Майор Винтицкий его фамилия. Лежит с инфарктом. Спрашиваю: почему не в Черноямском медсанбате или Арканском научно-исследовательском авиагоспитале?.. Отвечает, что его жена в этой ЦРБ[6]старшей медсестрой работает и уход лучший обеспечивает. Вот он при ней и лечится, пока документы о его увольнении где-то в Москве по Главкомату ВВС ходят. А начальник милиции мне самый свежий материальчик и выложил. Оказывается, командир базы – подполковник Мокров его фамилия – к нему двумя днями раньше приехал с заявлением об исчезновении младшего сержанта Парнеева. Видимо, мало спиртику Мокров районному милиционеру привез, а может быть, какая кошка между ними по гарнизону пробежала, но милиционер мне это заявление выложил без колебаний. Этот Парнеев якобы за три дня до дембеля в темное время суток пошел по военному городку с кого-то какие-то долги получать. И пропал! В базу от его матери из Ростовской области запрос пришел. Недоумевает женщина! Посылка от сына с дембельскими подарками поступила, а его самого почему-то нет. Спрашивает она, куда Гриню-сыночка дели, и обещает подъехать перед Новым годом, если сын раньше не появится. Я эту самую мать в Хорышево дожидаться не стал, а заставил Мокрова дело об оставлении Парнеевым части возбудить.

На днях дознаватель[7]материалы сюда попутным бортом подвезет. Еще поручил провести инвентаризацию той службы, начальника которой в райбольнице нашел. Он увольняться надумал, а в полках замы по ИАС[8]жалуются, что склады у этого майора запчастями забиты, но что-нибудь получить невозможно, так как необходимого имущества там не отыскать. Он, наверное, учет запустил, создавая излишки, чтобы потом украсть. А теперь и украсть боится, так как сам запутался. Вот и всё. По результатам восстановления учета недостач, травматизма и т. д. я отдельный рапорт вам представил».

Шеф, терпеливо выслушав доклад, со знанием дела подметил: «Весна покажет, кто где гадил! В каком-нибудь сугробе найдется этот урод, зверьем обглоданный».

А к середине января текущего 1988 года подоспела обещанная жалоба матери пропавшего воина. Шеф эту жалобу вслух и с выражением прочел на очередной оперативке.

«Председателю Президиума

Верховного Совета СССР,

Генеральному секретарю ЦК КПСС

Горбачёву М. С.

копии:

Министру обороны СССР,

Маршалу Советского Союза

Язову Д.Т.

Генеральному прокурору СССР

Рекункову А.М.

Главному военному прокурору Попову

Прокурору ДВО

Уважаемый Михаил Сергеевич!

Пишет Вам солдатская мать незаконно признанного сбежавшим дезертиром младшего сержанта Парнеева Григория гражданка Аббасова В. Г., проживающая в городе Атомграде.

Сын честно исполнял свой долг в Хорышевской авиационной военной базе и должен был демобилизоваться в конце 1987 года, но домой не приехал.

Командир части подполковник Мокров считает сына дезертиром и возбудил уголовное дело.

Но мой сын не мог убежать за три дня до демобилизации.

Я была в части, там все сына вспоминают добрыми словами. А его сослуживец, который летел со мной от Акбаровска до Ростова-на-Дону, сказал, что видел на одном солдате, который остался служить до весны, часы, которые ремонтировал моему сыну».

Вот так-то вот первая дальневосточная зима заканчивается, ага?.. Тут к страстной седмице даже Арканск от сугробов освободился и подсох, а в Хорышево, значит, весна показала, где и кто гадил…

Похоже, отпуск-то откладывается.

Однако не очень-то в этот отпуск среди весны и хочется. Другое дело – успеть жену с дочкой на витамины к родне на запад отправить, пока на помощь Гармонину не послали. Хорошо хоть, талоны на водку отоварил…

Помню-помню, как Шеф Гармонина напутствовал, когда три недели назад повторно в Хорышево отправлял: «Делай там, Толстый, что хочешь! Сожри весь дивизионный спирт! Переспи со всеми дивизионными связистками, машинистками, кладовщицами, санитарками и официантками! Но когда снег начнет таять, ты возле тела должен оказаться раньше командования!»

Это Шеф имел в виду, что когда «весна покажет, кто где гадил», то Палыч первым должен появиться возле трупа Парнеева, буде таковой вдруг обнаружится, так как дело, возбужденное по команде Чалдонова «о самовольном оставлении воинской части младшим сержантом Парнеевым», содержит много разнообразно-невнятного.

Ну, чтобы ясно было – зас*ано дело всякими настораживающими сведениями о неслужебной деятельности Парнеева.

От этих сведений неизвестно, куда было бы деться. Кабы Парне-ев где-то живым попался – проверять замучаешься.

А теперь, судя по телефонному диалогу, он уже не живой.

Проверять-то все равно надо будет, только принятие решений облегчится – ведь с покойника, известное дело, много не спросишь, а все кому не лень на него всю грязь и сольют. Не иначе.

Еще помнится, что когда Гармонин дело читал, то плевался и матерился. И вот на что жаловался…

С одной стороны, командиры Парнеева характеризуют как ленивого и наглого сержанта. Мол, звание ему присвоили в ШМАСе незаслуженно. Звание свое он не оправдывает. Личный состав и аэродромную технику ему доверять как бы нельзя.

Но те же командиры дают показания, что жалоб на Парнеева от молодых солдат не было. Не настучали командирские стукачи, что Парнеев чморит[9]салаг, напивается пьяным или ходит в самоволки.

А рядовые сослуживцы – «деды», «черпаки», «щеглы» и «духи»[10]на допросах поведали, что и характер и кулаки Парнеев имел твердые. На всех сроках службы неуставные поползновения на свою персону жестко пресекал. Говоря просто, неразумных дедов лупил, а с разумными дружил. И дружба держалась на том, что у Парнеева всегда водились деньги! Причем больше, чем ему присылала мама или выдавало за службу государство.

На контрольный же вопрос, который дознаватель всем задавал, чтобы не упустить версию об убийстве и возможном сокрытии трупа Парнеева, все допрошенные отвечали, что им ничего не известно о наличии у Парнеева неприязненных отношений с кем бы то ни было – как в гарнизоне, так и за его пределами.

Отсюда и основной вопрос, на который за всю зиму не найден ответ. С чего бы Парнееву вдруг самовольно оставлять часть?

Указаний на его убийство тоже не имелось.

Проверять все это в первый раз Гармонин выехал в дивизию в середине января. А когда возвратился, то вся контора слышала, как Шеф Палыча отодрал за то, что тот не разобрался, кто же в дивизии носит часы Парнеева, как о том сообщила в жалобе гражданка Аббасова.

Однако что-то я на воспоминания отвлекся, а о чем тем временем уважаемый коммунист-руководитель по телефону гутарит? Вот же нахватался от казачка-то, от Глушакова…

А Шеф, похоже, Гармонина по телефону допрашивает. Жаль, не слышно, что Толстый отвечает.

– Говоришь, еще вчера после теплого дождичка?

– …

– Боец, значит, гайку снимать пошел и труп в том сугробе нашел, что под забором автопарка?

– …

– Внутри или снаружи?

– …

– Внутри? Эт-т-то хорошо!

– …

– Череп, значит, проломлен? А чем?

– …

– Еще не зна-а-аешь? И ножом дважды в спину. Не знаешь каким?

– …

– А-а-а! Не вскрывали еще? Ну, вот это на самом деле хорошо!

– …

– Ну, пришлю я тебе…

– …

– Кого, спрашиваешь? Да всех пришлю! И сам приеду, будь готов!

– …

– Как готов? Ну, запасайся вазелином и намыливайся. А на вскрытии ты должен стоять возле эксперта! Записывать все, что он произнесет – и в протокол, и не для протокола! Меня не встречать! К самолету прислать какого-нибудь дознавателя, чтобы всех, кто со мной прилетит, в столовую и гостиницу проводил. Всё! До встречи!

Что-то сурово Шеф разговор с Толстым закончил. И трубкой телефонной чуть аппарат военный не развалил. Интересно, какие теперь ценные указания последуют?..

Ну вот и они, долгожданные!

– Всё слышал? – Шеф на меня, стоящего у двери глаза поднял. – Нашел Толстый этого урода! Глухарь[11]на контору повесил! Иди теперь, обрадуй жену, – в отпуск ты пойдешь, когда убийство раскроешь да дело в суд направишь!

«Молчи, Стёпа! – сам себе мысленно бормочу. – Молодец, что не спрашиваешь: а почему я?»

Вот и шеф твои мысли подслушал.

– Ну что ты там мычишь, Ивахов? Я же отмыл тебя! Даже при нашей вшивой нагрузке помог с тебя взыскание снять, которое ты с прежнего места службы привез! Оправдывай теперь доверие!

Шефу за доброе отношение спасибо, конечно, особенно за направленное «авансом» прокурору округа ходатайство о снятии ранее наложенного взыскания. Но раскрывать убийство, когда труп перезимовал в сугробе, занятие-то не козырное! Какие там следы – что на трупе, что на месте его обнаружения, где труп, судя по вопросам Шефа, до весны кем-то скрытый пролежал?.. Ни места преступления, ни орудия убийства, ни исполнителя. А подозреваемых, почитай, вся дивизия, жители гарнизона и его окрестностей, с которыми убиенный «неприязненных отношений не имел».

Однако пора Шефу ответить. Глубокий вдох!

– Есть! Спасибо! Понял, Пётр Афанасьевич! Готов к труду и обороне.

– Еще один пионер, ети его налево! Толстый, тот просто «всегда готов». А ты? К какому труду? К какой обороне? Иди уже домой, Степан! Собирайся! Водку, что в пакете звенит, с собой возьми! Там-то Гармонин, небось, всё в гарнизоне выжрал, пока труп искал.

Что остается? Изображаю исполнительного придурка. «Кругом!» – сам себе командую вполголоса. Не ударить бы при повороте пакетом с бутылками о косяк…

Выхожу из кабинета. А в коридоре никуда не спешу, дальше слушаю. И слышу, как Шеф настойчиво по рычагам телефона стучит – связи с командармом требует. А одновременно Заму бубнит, сомнениями делится.