Анализ действительности – Zur Analysis der Wirklichkeit, 1876

Так, в известных случаях Чезелдена, Уордропа и Уэра, к которым недавно добавилось еще несколько; в частности, интереснейший случай слепого савойского крестьянина двадцати лет от роду, который был с удовольствием прооперирован в Asile des Aveugles в Лозане доктором Дюфуром и затем методично наблюдался и исследовался с величайшей тщательностью69. Эти пациенты были больны болезнью» grey stare» и поэтому до операции не видели никаких фигур, но они могли видеть качество света и различия основных цветов, мерцающих через их затуманенный хрусталик,

дети также научились в целом и в неочищенном виде судить о направлении, откуда исходит воспринимаемая яркость. Некоторые из них при пристальном взгляде не смогли отличить различные фигуры, например, круглую от квадратной. В этом случае они не смогли отличить круглое от квадратного, что вполне объяснимо; Ведь даже те, кто уже перестал видеть, могут убедиться на собственном опыте, что при неправильной и неуверенной аккомодации хрусталика, при бессистемном, беспорядочном, бездумном, полурефлекторном блуждании глаз и взгляда – (с чем у оперированных и новорожденных совпадает чрезмерная раздражительность зрительных нервов, ослепленных непривычной яркостью света) – возникают такие дефектные, совершенно нечеткие изображения лица, Настолько размытые, что вряд ли можно говорить о точной ориентации в пространстве, о четком различении форм и контуров; Объективно распознаются только свет и темнота, различия в цвете и даже очень быстрые движения. Твердая фиксация, надежная аккомодация, произвольная власть над глазными мышцами – эти бразды правления взглядом в руках разума – становятся предпосылками для точного восприятия различий в тонкости формы. Однако я хотел обратить внимание вот на что: Некоторые из этих испытуемых сначала считали, что все видимые вещи находятся прямо перед их глазами, и, что тесно связано с этим, Чезелден не мог понять, что через окно его комнаты можно увидеть дом напротив, так как «это было гораздо больше, чем окно». Причина этого понятна. Поскольку нам даны только кажущиеся размеры (углы зрения) и размерные отношения видимых объектов непосредственно в сенсорном поле зрения, абсолютный новичок в зрении будет интерпретировать их по аналогии с пространственными восприятиями чувства осязания, которые до сих пор были известны только ему, и, следовательно, будет считать их истинными размерами и размерными отношениями и фактически размещать все видимое на одной вертикальной плоскости, положение которой ему поначалу совершенно неизвестно; и если эта плоскость кажется лежащей прямо перед его глазами, то это, вероятно, связано с тем, что он интерпретирует непривычный, ослепляющий, сверлящий стимул чувства зрения так же, как привычное восприятие осязания, и, таким образом, считает, что он находится в непосредственном контакте с тем, что видит. Поэтому оперативники, так же как и новорожденные, должны сначала научиться двум вещам. Во-первых, они должны усвоить правила линейной перспективы, главным образом, основной закон обратно пропорциональной изменчивости угла зрения с расстоянием до объекта. Во-вторых, они должны приобрести усредненные представления об истинных размерах типичных классов предметов (например, человек, стол, стул, дом и т.д.), причем истинные представления о размерах – это не что иное, как ассоциации осязательных размеров предмета с тем углом зрения, при котором он, как правило, появляется на расстоянии наиболее четкого видения, т.е. примерно в 20 см от глаза. Только после этого возможно полное видение пространства. Для этого в каждом конкретном случае требуется один из двух выводов понимания.

Либо, помимо мазни, дается представление об истинном размере объекта, и тогда неизвестное расстояние выводится из него по этому основному линейному перспективному закону; либо, учитывая угол зрения и известное расстояние, неизвестный истинный размер выводится по тому же закону.

Однако искомое объяснение пока не лежит в плоскости психологического анализа этих интеллектуальных процессов. Он показывает нам различные факторы, на основе которых возникает ориентация воспринимающего индивида в данном нам пространственном мире, но отнюдь не то, почему наше восприятие аподиктически регулируется и подчиняется евклидовой граничной форме и никакой другой как высшему закону восприятия.

И поэтому в заключение обратимся непосредственно к тем эмпирическим обстоятельствам, в которых можно обнаружить наше близкое знакомство с характеристиками этой пространственной формы. Что касается трех измерений, то измерение высоты и разницы между «вверху» и «внизу» определяется для каждого человека направлением силы тяжести, которое мы постоянно осознаем с детства по тактильным и мышечным ощущениям и вынуждены практически использовать для балансировки собственного тела; «внизу» – это направление, в котором мы чувствуем притяжение силы тяжести, «вверху» – противоположное направление. Глубинное измерение и контраст между «за» и «перед» зависят от положения глаз в голове, которое при одном и том же положении головы всегда позволяет нам видеть одну половину горизонта, а другая остается невидимой; «перед» означает то, что можно увидеть при одном положении головы, «за» – то, что нельзя увидеть. Наконец, широтный размер и различие между правой и левой стороной психологически и, конечно, функционально связаны с симметричной двойственностью наших сенсорных инструментов; кроме анатомических различий, правая и левая стороны могут быть определены местом восхода, кульминации и захода небесных тел.

Тот, кто склонен недооценивать влияние этих хорошо известных обстоятельств на возникновение наших представлений о размерах, может воспользоваться следующей иллюстрацией и подвергнуть ее гипотетическому испытанию. Пусть он представит себе существо с интеллектом, подобным нашему, в котором, однако, эти обстоятельства полностью отсутствуют; например, пунктообразное или шарообразное существо, которое было бы со всех сторон покрыто глазами и, кроме того, не было бы, подобно нам, прикреплено гравитацией к поверхности планеты, а само свободно парило бы в пространстве, как звезда.

Будет ли и для этого существа существовать верх и низ, право и лево, зад и перед? Во-вторых, что касается «плоскостности» пространства, то можно представить, что если бы луч света изгибался так же, как и звук, чтобы мы могли видеть за углом так же, как слышим за углом, и если бы даже в этом случае зрение оставалось нашим главным пространственным авторитетом (что, однако, представляется сомнительным!), то в результате мы получили бы представление о пространстве и геометрии, совершенно чуждое обычному. – Однако следует предостеречь нас от переоценки этой выдумки и ее возможных последствий!

По двум причинам это все равно не поможет нам найти искомое объяснение, и если полагать, что здесь можно получить дедукцию пространственного характера, то мы движемся по тому же кругу, что и человек, который бежал вокруг дерева так быстро, что поймал себя за воротник. Во-первых, поскольку наш телесный организм вместе с его анатомическими свойствами сам по себе дан только как внешний вид, а не как его сущность, поскольку он состоит из системы локализованных лицевых, тактильных и мышечных ощущений, ставших возможными благодаря взаимной перцептивной способности органов чувств, и тем самым уже предполагает евклидовский закон пространства как господствующее правило локализации, то мы можем показать nexus phaenomenalis, но не noxus metaphysicus, что самое главное. Во-вторых, потому что, учитывая аподиктический характер нашей обычной геометрии, фикция, представленная выше в качестве контрпримера, не может быть построена иначе, чем в рамках данной нам пространственной формы и геометрических законов. Пока нельзя выйти за пределы аподиктического факта и фактической аподиктичности, пока действительно есть пространственная характеристика, но нет пространственной дедукции.

О субъективном, объективном и абсолютном времени

В обширных по содержанию фундаментальных определениях, которые Ньютон ставит во главу своих математических принципов натурфилософии, говорится, в частности, об «истинном и абсолютном времени» в отличие от «относительного и вульгарного времени». В отношении последнего буквально сказано следующее:

Tempus absolutum, verum et mathematicum in so et natura sua absque relatione ad extnrnum quodvis aequabiliter fluit alioque nomine dicitur Duratio. Relativum, apparens et vulgare est sensibilis et externa quaevis Durationis per motum mensura (seu accurata seu inaequabilis) qua vulgus vice veri temporis utitur; ut Hora, Dies, Mensis, Annus70. Ferner: Tempus absolutum a relativo distinguitur in astronomia per aeqtionem temporis vulgi. Inaequales enim sunt dies naturales, qui vulgo tamquam aequales pro mensura temporis habentur. Hanc inaequalitatem corrigunt astronomi, ut ex veriore tempore mensurent motus coelestes. Possibile est, ut nullus sit motus aequabilis quo tempus accurate mensuretur. Accelerari et retardari possunt motus 0mnes, sed fluxus temporis absoluti mutari nequit. Eadem est duratio seu perseverantia rerum, sive motus sint seleres, sive tardi, sive nulii. Poinde haec a mensuris suis sensibilibus merito distinguitur et ex iisdem colligitur per aequationem astronomicam. Hujus autem aequationis in determinandis phaenomenis necessitas, tum per experimentum horologii osillatorii, tum etiam per eclipses satellitum Jovis evincitur71.

Ввиду его важности я привел весь отрывок на языке оригинала. Прямо ссылаясь на него, Беркли поясняет, что он пытался представить себе некое понятие в этом ньютоновском «абсолютном времени», которое «aequabiliter fluit» без ссылки на что-либо помимо него, или чье «auxus mutari nequit». Но напрасно72. И я должен признать, что в определенном смысле так было и со мной.

Течет ли время вообще, или оно стоит на месте? Течет ли время, а не события в нем? Если оно само есть поток, течение, следовательно, accidens, то кто или что тогда является субъектом, субстанцией, которой присущ этот accidens? Это не может быть простое течение без субъекта; actus purus, тем более auxus purus, течение без субъекта было бы деревянным железом. Но каким должен быть субъектный предикат? Тот, что относится к изменчивым вещам, претерпевающим изменения? Едва ли! Предикатами вещей являются их качества, состояния, действия, страсти, связи и отношения, сохраняющиеся или изменяющиеся во времени. Время не является ни одной из этих вещей. Иначе оно должно было бы исчезнуть, если считать, что исчезли вещи, которые действительно есть, вместе с их детерминациями. Вместо этого время кажется безразличным ко всему, что существует и происходит в нем.

Она существовала бы и в том случае, если бы вместо реально существующего существовал совсем другой мир вещей с совсем другими случайностями. Или же она сама является вещью, субъектом, субстанцией? Может быть, она существует во всех изменениях и во всех событиях? Относится ли она к «потоку», как капли в потоке воды относятся к текущему движению? И снова нет! Субъект изменения – это совокупность всех вещей во времени. Если тогда это не субстанция и не случайность, то что же это такое? – Мы беспомощны перед непостижимым фактом. Мы подобны святому Августину, который признает: «Si rogas, quid sit tempus nescio; si non rogas, intelligo», то есть: «В созерцании, in concreto, время есть нечто вполне знакомое, близко мне знакомое; но in abstracto, по своим понятийным характеристикам, оно есть вещь неопределимая, не подводимая ни под одну из обычных категорий, нечто sui generis». Поэтому пока умолчим об абсолютном времени или о времени как таковом, которое нам непосредственно не дано; обратимся к эмпирическому времени, которое все знают и признают как несомненный факт, как факт внешнего и внутреннего опыта, и от которого абсолютное время, пожалуй, может быть понятийно отделено путем сложного процесса абстрагирования. Эмпирическое время, в котором происходят все материальные и духовные события, ход мира и ход наших мыслей, предстает перед нами как безразрывная, протяженная величина, как континуум одного измерения, который отличается от пространственного континуума не только количеством измерений, но и тем, что его части, постоянно соприкасающиеся друг с другом, находятся в нем не одновременно, а одна за другой, что они не лежат рядом, а следуют одна за другой. До последних, ощутимых элементов она абсолютно мимолетна, бессущностна, преходяща. Мгновение, однажды воспринятое, тут же исчезает, чтобы никогда больше не появиться; оно изгнано из-под нашей власти. Отсюда причитания об исчезновении мира и его гибели. Отсюда меланхоличные «Tempora labuntur!» и «Fugit irreparabile tempus!». Именно из-за этого вечного непостоянства частей времени мы не можем получить образ времени в целом и во всей его полноте, а только символ, и это – прямая линия. Одна точка или момент бесконечной временной линии с обеих сторон дана воображающему субъекту как реальная во всех внешних и внутренних восприятиях: настоящее, сейчас. К ней примыкает, отступая назад, упорядоченный ряд воспоминаний человека и всего человечества: понятие прошлого. Вперед, из этого вытекает ряд определенных и совершенно неопределенных ожиданий: представление о будущем. То, что сейчас является настоящим, т.е. воспринимаемым, превращается, едва ощутимо, в память, т.е. прошлое; а то, что является ожиданием, т.е. будущим, становится восприятием или настоящим, чтобы тут же пройти тот же путь быстротечности. Таким образом, временная шкала оказывается как бы движущейся по касательной к нашему Я, которое остается тождественным самому себе. Через свою точку соприкосновения – «Сейчас» – оно непрерывно, без малейшего застоя, проходит в одном и том же направлении от будущего к прошлому; Или, что при известной относительности всякого эмпирического движения говорит совершенно о том же, Я со своим Сейчас движется в обратном направлении во времени, без отдыха и передышки, не в силах ухватить прекрасный миг, который оно с тоской видит уходящим, как и избежать ужасного, от которого оно тщетно сопротивляется, который оно должно пройти, пережить и преодолеть, чтобы затем начать снова в будущем. Время – это настоящий porpotuum mobilo, αει γιγνομενον χαι απολλυμενον, его существование – это постоянное возникновение и исчезновение, приход и уход.

Актуальным, воспринимаемым является только настоящее, сейчас; будущее и прошлое существуют в мыслях образных субъектов в виде фантазий и в случае упразднения всякого разума превратились бы в полное ничто. И тогда то, что мы называем в пространственной метафоре «движением времени», можно было бы охарактеризовать более реально, но и более абстрактно, как вечный переход от несуществующего, но с причинной необходимостью возникающего из бывшего в настоящее, и от того, что существует, но с причинной необходимостью вытесняется своим следствием в небытие. Или опять же образно: в обломках и слепках прошлого живет и питает себя, как настоящее, семя будущего. Время – это феникс, вечно сжигающий себя, вечно возрождающийся из пепла». —

Каждая часть времени, период времени, временной интервал, как и время в целом, является экстенсивной величиной, квантом. Таковым, т.е. меньшим или большим, временной интервал представляется нам при его измерении. Но существует два вида измерения и оценки времени, а значит, и два вида временной величины – субъективная и объективная, подобно тому как в пространстве наряду с объективной, истинной величиной существует субъективная, кажущаяся величина – угол зрения. Ведь между двумя точками времени – конечным пунктом a qno и конечным пунктом ad guem – промежуток времени проходит как бы с определенной скоростью, будущее превращается в настоящее, а настоящее – в прошлое, и в зависимости от скорости этого процесса расстояние между началом и концом отрезка времени кажется нам большим или меньшим. Если же один и тот же час или день для одного человека становится коротким, а для другого – длинным, то мы полностью объясняем это различиями в субъективном распоряжении временем.

Ибо объективно – (это установлено как аксиома в общем взгляде) – скорость течения времени всегда остается одной и той же и всегда существует только одно время. Поэтому один час объективно длится столько же, сколько и другой; и один и тот же час имеет только одну объективную длину, хотя разным людям он может казаться разной длины; так же как пространственный объект имеет только один объективный размер, хотя он представляется нескольким наблюдателям под разными углами зрения, в соответствии с различием их точек зрения, и поэтому кажется большим для более близких и меньшим для более отдаленных. Таким образом, уже в общепринятом смысле эмпирическое время само должно быть разделено на субъективное, скорость которого изменяется, и объективное, скорость которого считается постоянной.

Но в чем состоит объективная длительность времени? Как распознать равенство или различие и разницу в величине объективной длительности двух периодов времени? Иными словами, на чем основано объективное измерение времени? И существует ли вообще строго достоверное измерение времени?

Как известно, эти вопросы сопряжены с определенной трудностью, которую невозможно полностью устранить.

Любое измерение основано на сравнении. Величину измеряют, сравнивая с ней другую величину B того же рода, произвольно выбранную в качестве единицы или масштаба, и подсчитывая, сколько раз в целых числах или долях B содержится в ней. Однако две объективные величины времени, как и две величины пространства, не могут быть непосредственно сопоставлены друг с другом, поскольку они, как и эти величины, существуют не одновременно, а одна за другой. Когда одна из них есть, другой еще нет или уже нет. Я могу поставить линию против линии, поверхность против поверхности, чтобы определить их соответствие или несоответствие и их отношение величины; но не час против часа и день против дня.

Поскольку непосредственное измерение времени, таким образом, невозможно, используется другая, неоднородная вещь – движение. Если под движением понимать то обстоятельство, что точка за истекший промежуток времени меняет свое место и заполняет участок пространства, то можно свести расчет временных квантов к расчету пространственных квантов; ведь если дано движение, о котором можно сказать, что оно происходит с постоянной скоростью, то два последовательных промежутка времени придется считать равными при условии, что участки пространства, пройденные за это время движущейся точкой, равны друг другу. Тогда двойное, тройное, n-кратное расстояние по Ранму является показателем прохождения двойного, тройного, n-кратного объективного времени. Движение с заведомо постоянной скоростью обеспечивает надежный хронометр, более того, единственный надежный хронометр.

Но существует ли такой хронометр вообще?

Согласно привычному предположению: да! Природа сама предоставляет многократный хронометр в самом большом масштабе. Это Revolutiones corporum coelestium. Вращение земной оси с запада на восток происходит, как мы полагаем, с постоянной скоростью; исходя из того, что один оборот Земли занимает столько же времени, сколько и другой, мы используем в качестве объективной меры времени сутки, которые произвольно делятся на 24 часа 60 минут 60 секунд. Согласно общепринятой точке зрения, один оборот Луны вокруг Земли занимает столько же времени, сколько и другой оборот Луны; если это так, то месяц продолжительностью 27 дней 7 часов 43» 5» является второй объективной мерой. При соответствующем условии орбита Земли вокруг Солнца – год, равный 365 дням 5 часам 48» 48», – является третьей мерой времени. И хотя астрономия в настоящее время регулирует календарь в соответствии с этими великими мировыми часами, в юлианском, а еще лучше в григорианском календаре между тремя основными движениями, которые не совсем сливаются друг с другом, существуют три различные меры времени

(вращение земной оси, вращение Луны, вращение Земли) с помощью промежуточных високосных дней и високосных лет, мы строим наши искусственные хронометры для более коротких промежутков времени, долей суток, водяные часы, качающийся маятник, зубчатую передачу, приводимую в движение упругими пружинами, чтобы из равенства пройденных расстояний сделать вывод о равенстве прошедших за это время периодов времени. Действительно, объективное, эмпирическое время существует для нас только в виде непрерывного ряда движений одинаковой величины и с постоянной скоростью. В этом смысле применимо определение Аристотеля: Τουτο γαρ εστιν ο χρονος, αριθμος χινησεως χατα το προτερον χαι υστερον. Phys. IV, 11. Число повторений одних и тех же количеств движения, которые совершает стрелка на циферблате, или солнце и луна на небе, или бегущий песок в часовых стеклах, или тик-так изохронно качающегося маятника, тождественно для нас с одним и тем же числом равных промежутков времени.

Этому соответствует объяснение Гербарта: «Форма повторения называется временем». Некоторые философы даже отождествляли само движение со временем. Так, Платон в «Тимее» называет планеты ταλλα οσα οργανα χρονον и говорит: χρονος η του ουρανου χινησις или ηλιου χινησις Tim. 37 f; ср. Plutarchi Phus. Decr. 1, 22. Аналогично Decam; и Hobbes: Tempus est phantasma motus, quatenus in motu imaginamur prius et posterius. Phil. prim. p. 57, 58. Все эти определения направлены на указанный смысл, который ни одно из них не выражает полностью. Наиболее близко к нему аристотелевское определение.

Субъективное, психологическое время сильно отличается от объективного астрономического. Его невозможно считать абсолютным, поскольку оно заведомо подвержено значительнейшим неравномерностям и колебаниям. Поэтому никому из здравомыслящих людей не приходит в голову сделать его регулятором объективного времени. В духовной жизни субъекта, как и во внешнем мире, происходят постоянные изменения; ход мыслей и настроений здесь не более постоянен, чем в мире внешнем. Но, во-первых, не может быть и речи о равномерности или постоянной скорости духовной жизни. Во-вторых, кажется совершенно невозможным подсчитать перемены ума, как подсчитывают движения. Смена мыслей в одно время происходит быстрее, в другое – медленнее. Одна мысль надолго задерживается в сознании, оседает, захватывает нас, привычно становится нашим наслаждением или мучением, другая проносится мимо.

В часы наибольшей душевной живости идеи самого разнообразного содержания буквально гоняются друг за другом и увлекают нас в дикой спешке и бурлящем изобилии, по случайности и произволу ассоциации, по ниточке аналогии, объектов из самых отдаленных и разнородных областей перед душой; они, как тучи перед грозой, врываются в ограниченную светлую область сознания; как молния, идея сверкает скоро здесь, скоро там, показывает нус дальних перспектив и переносит нас из сотых в тысячные.

Но и в бесплодные часы мыслительной пустоши, когда унылое, тяжелое настроение угнетает полет воображения и импульс интеллекта, или в часы мучительной скуки, неутоленного духовного голода, напряженного, но так и не реализованного ожидания, отток мысли ползет лениво, медленно, нерешительно, как вязкая, тягучая масса.

Если для счастливого человека не существует часа, или он хотел бы вмешаться в стреловидные спицы крыльчатки времени, чтобы удержать мимолетный миг, то для несчастного и мученика минуты растягиваются на целые столетия. Бессонная ночь, проведенная в мучительной скуке, или в страхе, или в тревожном ожидании, между страхом и надеждой, или в страшной опасности, не хочет конца; ночь, кишащая опьянением и неистовством наслаждения, исчезает как ничто. Если вообще не принимать во внимание сновидения, где мозг почти полностью отделен от периферийных органов чувств и интеллекта восприятия и внешнего мира, то объективная мера времени, которая действует в бодрствовании, полностью теряется над внутренней, субъективной, самовнушаемой игрой мыслей, так что человек, с, во всяком случае, значительной быстротой смены мыслей, за четверть часа сна проживает бесконечно длинные истории, – если оставить в стороне это исключительное явление, то очевидно, что через «замедления» и «ускорения» самого «разнообразного» рода быстрота субъективного времени становится крайне неравномерно изменяемой величиной.

Кроме того, как я уже говорил, у нас отсутствует возможность подсчета мыслей, сменяющих друг друга. Таким образом, два основных фактора надежной оценки времени и хронометрии здесь отпадают. И при правильном, если не сказать ясном, осознании этого никто и никогда не попадал в ловушку желания сделать свою субъективную оценку времени критерием, контрольной мерой или корректором «объективного», т.е. астрономического хода времени. Каждый человек в здравом уме подчиняет себя в этом вопросе, как и в целом, Вселенной и ее порядку. Лишь в исключительных случаях, при особых условиях, субъективная деятельность может служить хронометром, а именно, когда наши действия направлены вовне и выражаются там механически в ряде телесных движений, в которых можно принять приблизительно постоянную скорость.