Анализ действительности – Zur Analysis der Wirklichkeit, 1876

Если математик-теоретик имеет право подставить это идеальное абсолютное время вместо переменного эмпирического времени в качестве вспомогательного понятия, так же как он подставляет абсолютное трехмерное пространство и абсолютное движение, то, с другой стороны, было бы совершенно вопиющей, непростительной бездумностью, если бы метафизик захотел гипостазировать его как нечто трансцендентно реальное.

Ведь последовательность существует лишь постольку, поскольку что-то происходит, и до тех пор, пока это что-то происходит. Если гипостазировать время в указанном смысле, то утверждается, что оно обладает реальностью независимо от всех событий и поэтому продолжало бы существовать, даже если бы все события остановились и прекратились. В этом случае получается преемственность без преемственности, ενεργεια ον, нож без лезвия, лишенный рукояти, немыслимая химера.

Если исходить из материального и духовного, а значит, из всех событий, следовательно, из субъективного и объективного времени, то любая преемственность исчезает. Если попытаться приподнять эмпирическую завесу времени, чтобы подслушать его само по себе, так сказать, в его классической наготе, то наш человеческий глаз, по крайней мере, смотрит в абсолютный вакуум без потока, без движения; ничего, по крайней мере, ничего реального, тогда не остается.

Однако наш интеллект не может не думать о том, что если бы, например, каждое событие сначала остановилось и замерло, а потом – не знаю, по какой причине – попыталось бы снова запуститься и продолжиться, то никакие препятствия, тем более отсутствие времени, не помешали бы этой попытке. Таким образом, после абстрагирования от всех событий как остатка нашей эмпирической концепции времени не остается ничего реального, кроме идеи объективной возможности события и последовательности. Если эту идею понимать под именем «чистого времени» (что, возможно, вполне уместно), то это чистое время есть нечто потенциальное, ничто актуальное, δυναμει ον, а не ενεργεια ον. Эта идея, по-видимому, неразрывно и прочно связана с организацией нашего интеллекта; это обстоятельство можно назвать, в кантовской терминологии, «априорностью времени».

И здесь снова мы становимся перед имманентными границами человеческого разума, о существовании которых многие многоученые и всезнающие люди ничего не знают, поскольку им не хватает серьезности и строгости мышления, с помощью которых человек приходит к их осознанию.

Однако если это «абсолютное время», определенное Ньютоном, это «aequabiliter fluit», это теневое, немыслимое существо, этот невидимый parzengespinnst, грозит раствориться в полном небытии, то это не помешает нам продолжать составлять календари и часы и ориентироваться по ним. Ведь как это исследование может иметь не практическую, а только теоретическую ценность, так и на практике нам никогда не придется иметь дело с абсолютным, а только с эмпирическим временем, с часами, днями, месяцами и годами.

Об относительном и абсолютном движении

Кто принципиально убежден, что абсолютная истина никогда не может быть противоречивой; кто сочетает с этим убеждением ту серьезность и ту последовательность мысли, которая неизбежно выводит за пределы физики в метафизику; кто, наконец, не лишен сократовской αγνοια, скромности философского критицизма, который ради чистой истины предпочитает смириться с сомнением, а не с беспутным утверждением; – кто нередко, не успев подумать, переносится в ту пограничную область проблемных и неразрешенных загадок, которой со всех сторон заслонен наш мир и наш разум, как заслонен дымкой наш земной шар; через которую ни одна из проторенных людьми дорог не ведет в будущее и перед которой, дойдя до нее, человек, сознавая типичную ограниченность нашего интеллекта, живо ощущает слова Гете: Человек рождается не для того, чтобы решить проблему мира, а для того, чтобы искать, где эта проблема лежит, чтобы затем удержаться в пределах постижимого80.

Существует метафизика становления и метафизика бытия – две односторонние, крайне противоположные по сути партийные позиции догматической философии. В одной из них слышен только беспокойный звук «жужжащего станка времени»;

другой ищет исключительно «полюс покоя в беге явлений». Первый находит сущность мира в бесконечном генезисе и развитии, в беспокойном изменении, в непрекращающейся смене и никогда не прекращающейся, непрерывной метаморфозе, в вечном возникновении нового и уходе старого; Поскольку он рассматривает все, что эмпирически дано во времени, как подверженное переходу от небытия к бытию, от него к небытию и нигде во Вселенной не может обнаружить реальной остановки воспринимаемых событий, он отрицает все устойчивое и неизменное бытие, освобожденное от изменений, и приходит к идее абсолютного процесса путем гипостазирования явления. Другой, напротив, отказывается от всякого становления как гермафродитного порождения бытия и небытия, неспособного к существованию, ради обманчивого явления, ради существующего μη ον, существования лжи; он утверждает, что в основе этого относительного и субъективного явления смысла должно лежать нечто по своей природе неизменное, вечно неизменное, как οντως ον.

Первый улавливает в постоянно вращающемся калейдоскопе хода мира только непрестанную смену форм или движение, которое их непрерывно порождает; второй – только элементы изменяющихся образов, которые остаются тождественными самим себе, или постоянный закон их изменяющегося сочетания, или еще более глубокое Εν χαι παν. Этот конфликт мнений, во многом видоизмененный, проходит через всю историю философии. Вспомните противостояние Гераклита и Парменида у древних, отношения Гегеля и Гербарта у современных.

Одним из следствий этой фундаментальной оппозиции является спор о движении. Движение представляется обыденному сознанию наиболее понятным видом становления; оно есть лишь изменение места или положения в пространстве; то, что в нем изменяется, является лишь внешним отношением между вещами, в то время как сами вещи остаются тождественными самим себе; это вполне понятно, а если к этому добавить, что причина движения в виде внешнего толчка, давления или притяжения при поверхностном наблюдении кажется открыто лежащей на виду, то становится вполне объяснимым постоянно повторяющееся стремление теоретического разума списать все изменения вообще на движение и растворить его в нем. Однако именно по этой причине метафизика бытия всегда ставила под сомнение реальность движения. Я вспоминаю только пресловутые λογοι Зенона Элейского, которые, несмотря на их софистический вид, основаны на реальной и правильной проблеме мышления.

Движение и спор о нем не лишены смысла. С одной стороны, когда прислушиваешься к изощренным аргументам некоторых метафизиков бытия, начиная со странных выводов старого элеата и кончая предельно уточенной диалектикой Гербарта, которая в конце концов разрушает себя в самом странном круге, когда приходится наблюдать, как здесь с помощью оружия, которое кажется воздушнее паутины, ведется атака на право на существование первозданного феномена такой мощной, всеобщей и фундаментальной реальности, как движение, то чувствуешь ироническое содрогание от таких difficiles nugae. Как бессильны диалектические уловки сверхумной спекуляции перед лицом осязаемой реальности! Какими ветреными кажутся мысли сомнения, легко уживающиеся в мозгу скептика, перед лицом массивных вещей, жестко сталкивающихся друг с другом в пространстве!

И если они отказывают вам в движении,

ходи перед ними!

говорит Гете.

Но, с другой стороны, более ясно мыслящий человек не скроет от себя, что понятие движения таит в себе трудности, что оно ведет прямо к антиномиям, о которых не может и мечтать ни мелкость бездумного эмпиризма, ни даже банальная пробирочная мудрость – теперь, кстати, уже не совсем – современного материализма, чем о стольких противоречиях, которые при более внимательном рассмотрении оказываются мирно пасущимися рядом в нашем обыденном представлении о мире, как тигры и овцы в раю невинности.

Мы заново беремся за основной вопрос, которому здесь самое место. Обсуждая его, мы по возможности избегаем неопределенного пути метафизической спекуляции, которая, соблазняясь стремлением к общему в беспредельное, всегда рисковала полностью потерять из виду яркую конкретику через поспешные, косные и туманные абстракции, в результате чего она уподоблялась Фалесу, который, глядя на звезды, не замечал колодца перед своими ногами. В нашем случае слово заслуживают математика и физика. Наша тема вырисовывается в виде математико-натурфилософской антиномии, разрешимость которой и предстоит исследовать. Антиномия заключается в следующем.

Строгое, чисто математическое размышление приводит к тезису: «Всякое движение относительно». Физика же, опираясь не на один аргумент, императивно требует антитезиса: «Существует абсолютное движение».

Сначала тезисы:

Внимательно рассмотрите следующий простой, идущий от одной логики ход мысли, а затем спросите себя, можно ли отказать ему в безусловном признании. Точка находится в покое, если и пока она занимает одно и то же место в пространстве; она движется, если меняет свое место. В последнем случае она все время имеет определенную скорость, т.е. за единицу времени проходит определенное, большее или меньшее расстояние. Скорость – это отношение пройденного расстояния к времени, за которое это расстояние преодолевается.

Теперь мгновенное местоположение точки, очевидно, определяется только ее расстоянием до других точек. Если сначала сравнить ее только со второй точкой, то изменение местоположения есть не что иное, как увеличение или уменьшение линейного расстояния от некоторого места. Если расстояние между двумя точками a и b увеличивается или уменьшается, то происходит движение с определенной скоростью. Но при изменении расстояния a от b, b изменяет свое расстояние от a ровно на такую же величину. Поэтому одну из этих двух точек можно с тем же успехом считать движущейся, что и другую, соответственно, покоящейся. Следовательно, покой или движение точки на прямой – это полностью относительный предикат, т.е. постоянное или изменяющееся отношение к другой точке, которое полностью равнозначно взаимности и не может рассматриваться как абсолютная характеристика индивида. То же самое относится в двух отношениях к точке, расположенной на плоскости, в трех отношениях – к точке, расположенной в пространстве. Прямая линия, кроме того, может мыслиться как движущаяся двумя способами: либо все ее части меняются местами, либо одна из ее точек покоится, а все остальные меняются местами. Tertium non datur. Поскольку части линии находятся в отношении друг к другу, то движение линии мыслимо только по отношению хотя бы к одной точке вне ее. Если изменяется расстояние всех ее частей от этой внешней точки, то имеет место первый вид движения; если же это расстояние изменяют все точки в ней, кроме одной, то мы имеем второй вид движения. Однако в обоих случаях, согласно рассмотренному выше, одинаково правильно считать линию движущейся, а внешнюю точку – неподвижной, и наоборот.

То, что было сказано о линии, очевидно, аналогичным образом относится и к поверхности, и, например, к телу. В случае тела, поскольку его части покоятся относительно друг друга, т.е. оставляют свои взаимные расстояния неизменными, движение происходит только относительно точек, расположенных снаружи; при этом меняются либо его зрительные части, либо все, кроме одной прямой, либо все, кроме одной точки внутри него. Тогда его движение становится либо поступательным, либо вращательным, но в обоих случаях полностью относительным. Достаточность, расстояние и приближение нельзя мыслить иначе, как взаимными, они целиком основаны на взаимности; поэтому всякое изменение места и положения, всякий перевод и вращение являются соответствующими, относительными, correlatio. В абсолютно пустом, абсолютно неопределенном пространстве, т.е. если абстрагироваться не только от всех тел, но и от собственной точки наблюдения, об изолированной точке нельзя сказать ни «она покоится», ни «она движется», соответственно как о последней, так и о ней самой. Суждение абсолютно альтернативно и не дизъюнктивно.

19

То же самое относится и к телу в абсолютно пустом пространстве. Причем в случае последнего добавляется, что отсутствие какой-либо внешней связи также полностью аннулирует различие между осевым вращением и покоем. В ощутимом, материальном, заполненном пространстве тело, однако, может покоиться относительно всех соседних с ним тел (например, в сравнении с Землей). Однако все соседние точки, от которых оно всегда находится на одинаковом расстоянии, могут двигаться вместе с ним с определенной скоростью и ускорением по отношению к дальней, более обширной сфере объектов (как Земля по отношению к Солнцу и планетам). При этом в одном отношении она покоится, а в другом – движется. То же самое можно сказать и о дальнейшей сфере, например, о планетарной системе. А так как при переходе к все более обширным пространствам, все более обширным сферам можно все время повторять один и тот же простой аргумент, то разум попадает в регресс в Lnäo- ünituin, поэтому суждение о покое или движении объекта всегда должно оставаться колеблющимся, альтернативным, никогда не может достичь дизъюнкции и окончательного решения. Покой и движение – это никогда не абсолютный, а раз и навсегда относительный предикат. Нет нужды говорить о том, что эта относительность в равной степени относится как к направлению, так и к скорости, т.е. к двум важнейшим характеристикам движения. Орбита Луны, имеющая эллиптическую форму с малым эксцентриситетом по отношению к земному шару, представляет собой циклоидальную змеевидную линию по отношению к Солнцу, иную по отношению к Сириусу и т. д. – Итак, «движется» или «покоится» – это прежде всего реляционные предикаты, такие как правый и левый, больше и меньше, ближе и дальше rc. Однако, если захотеть использовать их по отношению к двум или более рассматриваемым объектам, то они всегда оказываются взаимозаменяемыми. Следовательно, они теряют всякий смысл, обоснованность и применимость к объекту самому по себе; они также не имеют определенного смысла и лишь проблематично применимы к объекту в его эмпирическом сосуществовании с другими объектами в пространстве. Следовательно, тот, кто ищет истинные, абсолютные и сущностные характеристики вещей, должен вычеркнуть из своего лексикона слова «покой» и «движение».

Какой здравомыслящий человек, спрашивается, может возразить против строго логической правильности этого хода мысли?

И все же! Естественный интеллект противится этому. Только перейди, скажет он, от заумных размышлений к живой природе, от математического понятия к конкретной видимости; тогда идеальная игра мыслей сменится реальной; мешает игра масс и сил, зримо и осязаемо колышущихся в пространстве. Куда ни глянь, всюду движение, движение, движение, движение, в бесконечно большом, космическом, и в бесконечно малом, микроскопическом; от неподвижных звездных систем до неуловимых молекулярных изменений в травинке, прорастающей из земли за ночь. В неорганической и органической природе, в физическом, химическом, физиологическом процессе: движение. Планеты летят с огромной силой и стремительностью, по известному закону, притягиваемые своим солнцем, движимые своей массой, отклоняясь между собой, по замкнутым орбитам вокруг своего гравитационного центра. Первая волна океана, поднятая Луной, наталкивается на непрерывно вращающуюся под ней Землю и незаметно, в течение тысячелетий, замедляет скорость ее осевого вращения. Мощные течения в морях и водах под воздействием тепла. Тепло само по себе является разновидностью движения. По закону всемирного тяготения вода, которая при понижении температуры испаряется, а затем конденсируется, затвердевает и кристаллизуется, выпадает в виде снега, дождя и града, частично собирается у подножия гор и устремляется оттуда родниками и ручьями вниз к мировому морю, либо медленно спускается в виде ледников в узком ложе скалы. По таинственному правилу кристалл взлетает вверх в постоянно повторяющейся симметрии. Магнитные потоки невидимо обтекают земной шар, на поверхности которого вещество завершает свой круговорот в бесчисленных химических процессах. А теперь органические процессы в растительном и животном царствах, от гриба до полипа, от последнего до человека! Каждая органическая особь – это удивительно сложный, постоянно занятый, беспокойно активный автомат и автодидакт, самодвижущийся, самоподдерживающийся аппарат жизни, использующий для своего самосохранения все низшие природные силы и процессы – механические, физические, химические.

В чем же выражается здесь творческая природа, как не в телесных, сложнейших движениях? Как та спокойно и постепенно работающая, пластично формирующая, та новая первичная, доминирующая сила, которая, согласно постоянным стерео-типическим родовым представлениям, формирует и развивает корни, стебли, листья и цветы из семени, курицу из яйца, ребенка из зародыша, человека из ребенка, как часовой и секундный круговорот и маятниковое биение периодических и ритмических функций, таких как кровообращение в сосудистой системе, биение сердца и пульс, дыхание, пищеварение, перистальтические движения кишечника, – разве они не реальны, самые реальные? Затем функции в вегетативном организме, которые в более узком смысле являются собственно животными, начиная с добровольного сокращения мышц, сгибания и разгибания конечностей и кончая мыслительными движениями мозга, – разве они воображаемые? Всякое животное существо, т.е. наделенное раздражительностью и чувствительностью, имеет для того, чтобы помогать себе в жизни, кроме необходимой степени практического интеллекта, соответствующую степень произвольной подвижности, χινητιχον χατα τον τοπον; его воля есть источник вновь возникающих движений, за реальность которых непосредственно ручается наше самосознание. Посмотрите, как работает, творит, производит, формирует Matura naturans, бесконечный художник, который везде в органическом творении, в растении и в животном, изнутри, от скрытого, неисчерпаемого центра, зародышевой клетки, к внешней периферии, к готовому виду рода, приводит в действие свою тайную движущую силу, свою организующую, ее организующая, плановая архитектоника, ее мудрый nisus corinalis, ее ненасытное стремление к артикуляции, развертыванию до полной актуальности того, что заключено, едва намекнуто, таинственно причастно, оформлено тайно, потенциально и неустанно рождает из темного чрева вечно омолаживающуюся полноту формы – как бы это было без движения? Достаточно, актология и морфология природы приводят нас к картезианскому: Omnis materiae variatio sive omnium ejus formarum diversitas pendet a motu81. Надо, конечно, обладать большой смелостью и небольшой глубиной взгляда, чтобы найти в этом полное, законченное и окончательное решение великой загадки, чтобы обнаружить, а ля Декарт, Эпикур и товарищи, в чудесной Природе- творце не что иное, как чудовищную машину, мертвые часы и двигатель, приводимый в движение давлением, ударом, в общем, безжизненный механизм. Конечно, эта скудное учение простой перемены мест не может и отдаленно исчерпать глубинную, эзотерическую сущность великой Всеединой Матери, едва ли может экзотерически намекнуть на нее. Но как голова не может работать без конечностей, так и природа не может работать без движения. Движение – самое ощутимое из ее действий, ее работа, видимая извне. Внешне мир представляет собой Perpetuum mobilo82. И что же теперь хочет скептическая фантазия по отношению к этому великому, бесконечному факту? Должен ли я позволить себе сказать: «кровеносное тельце движется по моей вене», равно как и «вена движется против кровеносного тельца», и в конце концов, не в силах освободиться от этой колеблющейся альтернативы, усомниться в реальности кровообращения? Или не было бы верхом непоследовательности, если бы я захотел придать движение, вызванное моим волевым актом, – земле как предикату, а не моим рукам и ногам?

Этот контраргумент, стремящийся разрубить гордиев узел грубой дубиной здравого смысла, популярен и риторичен. Он отскакивает от строгого, логически и математически последовательного хода мысли тезиса, требующего более равного противника и более лихого оружия.

Фактически априорная точка зрения относительности может быть применена и к области эмпирических природных явлений. Так, для начала самая дальняя сфера, великий космос, астрономические движения даются сначала только как оптические, а не как осязаемые, тактильные явления. Но при оптическом восприятии Птолемей или Тихо могут быть так же правы, как и Коперник. Точно такие же изменения положения небесных тел представлялись бы глазу земного наблюдателя на видимом небесном своде, точно такие же кривые рисовали бы Солнце и планеты под созвездиями, независимо от того, находимся ли мы в покое, а все остальное вращается вокруг нас ежегодно и ежедневно, или наоборот. Даже такие известные механические аргументы в пользу гелиоцентрической точки зрения, как восточное отклонение падающих тел, эксперимент с маятником Фуко и т.д., о которых можно сказать, что они доказывают движение Земли ad oculos, обладают доказательной силой, приписываемой им, только при условии соблюдения закона инерции, параллелограмма и других аксиом механики, на которые здесь вообще не следует ссылаться, поскольку они сами, по-видимому, подвержены тем же сомнениям. К этому мы еще вернемся. Кроме того, если рассматривать ощутимое движение массы как конкретное явление, как звено эмпирической причинно- следственной цепи, как вплетенное в естественную причинно- следственную связь, т.е. как следствие причин и причину следствий, то это вовсе не противоречит той относительности, которая ранее была доказана как естественная. Механические процессы, такие как давление, удар, трение и т.д., ни в коем случае нельзя использовать в качестве отрицательных примеров, если отбросить все теоретические предрассудки и понимать только эмпирическое явление. Ведь это совершенно одинаковый физический эффект: поворачиваю ли я при заводе часов ключ вправо, удерживая часы, или, наоборот, поворачиваю часы влево, удерживая ключ; ударяюсь ли я головой о перекладину или перекладина о мою голову. Да, даже столы переворачиваются! Именно из относительности движения выводится физический принцип, важнейший механический фундаментальный закон равенства следствия и противодействия, который Ньютон представляет в качестве третьей аксиомы. Лейбниц и Кант делают это созвучно. Первый – в сочинении, направленном против Декарта: «Specimen dynamicum pro admirandis naturae legibus etc83. Второй – в двух местах, а именно в остроумном небольшом трактате «Новое понятие о движении и покое» («Neuer Lehrbegriff der Bewegung und Ruhe», 1758 г.84 и в «Метафизических началах естествознания» («Metaphysische Anfangsgründe der Naturwissenschaftlich»85. Оба философа исходят из одной и той же предпосылки: Всякое изменение места респектабельно.86 Тогда получается следующее простое рассуждение.

Пусть даны два физических тела A и B. Пусть B из них находится в покое A в некотором относительном пространстве, т.е. относительно сферы соседних с ним объектов, но движется по центру к B в этом же относительном пространстве со скоростью A B87. Поскольку взаимное сближение A и B теперь является полностью взаимным, то необходимо абстрагироваться от соседних объектов, считающихся покоящимися, и перераспределить имеющийся квант движения поровну между обоими телами. Поэтому разделим скорость A B на две части Ac и Bc, обратно пропорциональные массам A и B; представим, что A приближается друг к другу со скоростью Ac, а B (вместе со своим относительным пространством) – со скоростью B; тогда эмпирический квант движения распределяется равномерно; мы имеем два равных и противоположных друг другу движения.

Поэтому оба тела – при условии жесткости тел – при столкновении оказываются выдвинутыми, A и B взаимно покоятся, а относительное пространство, не подверженное этому влиянию, продолжает двигаться в направлении B A. со скоростью Bc, или (что говорит о том же и как выразится наблюдатель, покоящийся в том же относительном пространстве) A и B после столкновения движутся вперед в относительном пространстве с одинаковой скоростью Bd (= Bc) в относительном направлении столкновения A B. Таким образом, мы имеем равенство actio и reactio. Вообще говоря, априори несомненно, что приостановка и возбуждение скорости, поддержание покоя в движущемся теле и движения в покоящемся теле должны иметь одинаковый вес, т.е. требовать одинаковой силы, как в контактном воздействии, так и в actio in distans.

Так и равенство толчка и противотолкания, давления и противодавления, тяги и противотяги, вообще actio и Reactio вытекает из относительности движения, в силу которой ни одно тело не может рассматриваться как абсолютно покоящееся или находящееся в движении, но каждое из них может рассматриваться как находящееся в покое или в движении по отношению к другим88. Поскольку все сложные явления движения, вплоть до физиологических процессов в животном организме, могут быть сведены к простейшим или состоят из них, то конкретная, эмпирическая реальность, насколько можно судить до сих пор, ни в коей мере не противоречит тезису, и последний, следовательно, остается непоколебимым, как скала. Если бы на этом расчеты закончились, то в результате получился бы большой метафизический знак вопроса. Протест неуклюжего рассудочного интеллекта, руководствующегося только инстинктом, а не логикой, должен был бы быть отброшен перед голосом самой точной из всех естественных наук, в результате чего повседневный прагматический интеллект (который выносит фактические суждения в соответствии с практическими интересами и при этом глубоко уязвляется в субъективных предрассудках) оказался бы центром во всех, не только оптических, отношениях, В этом случае, как и прежде, из своего собственного относительного покоя и движения по отношению к земному шару, который он считает покоящимся, он должен был бы заключить о движении и покое каждого объекта. Это так же мало свидетельствовало бы в пользу суверенной теории, как в пользу гелиоцентрической астрономии то, что наши глаза, несмотря на Коперника, будут продолжать видеть, как солнце, луна и звезды каждый день восходят, поднимаются, достигают кульминации, опускаются и заходят.