Ангел-искуситель

Затем она стала рассказывать мне о двух последних днях, когда, смирившись со своим поражением, принялась старательно не забывать меня… У меня горло перехватило. Я ей смирюсь! Навстречу ей, понимаешь, не пошли – и что? И все? Все пропало? А я там, что, подушкой вышитой на диванчике лежал, ждал безропотно, чем закончится схватка титанов? Смирилась она… Я же – вот он, вернулся! И на белом коне, между прочим! И будет она со мной жить долго и счастливо, и умрем мы в один день, и станет она у меня потом ангелом-хранителем; а я – пока ее готовить будут – подыщу нам на земле семейную пару, которым одновременно ангелы-хранители понадобятся, и будем мы их вместе хранить, а там… Чем черт не шутит – подвернется случай, материализуемся и будем дружить … семьями.

Я вдруг осознал, что крепко обнимаю ее – посреди бела дня, в этом парке, среди толпы народа … и, честно говоря, мне абсолютно плевать, кто из коллег за этим наблюдает. Все равно ничего сделать не смогут!

Чего нельзя было сказать о Татьяне. Она вдруг начала вырываться – так, словно отбивалась от убийцы-насильника. Ох, ты … может, я ее придушил … в порыве? М-да, похоже, был все же некий плюс в защитных рефлексах. Я отпустил ее, не отводя, на всякий случай, далеко руки. Мало ли – вдруг в обморок сейчас хлопнется или бежать кинется… Нет, вроде ни то, ни другое. Руку только почему-то вперед выставила и смотрит на меня внимательно – похоже, готова выслушать меня.

– Татьяна, выходи за меня замуж, а? – сказал я.

Она отчаянно заморгала (О боже, только не слезы!) и вдруг произнесла тоненьким голоском: – Подожди.

Что? Я даже на шаг от нее отступил. Что подожди? Чего подожди? Сколько ждать можно? Сколько я уже ждал, пока буду иметь право сказать ей это?

Но она уже бормотала что-то – быстро и невнятно. Но самое главное я все же разобрал – она не может говорить об этом при посторонних. Да кто же против-то?

– Пошли домой, – с готовностью согласился я.

Но она заявила, что я все еще не все ей рассказал. Ах, да, вспомнил я – о повышении. А я же так и не успел продумать, как ей об этом рассказывать… И вдруг я понял, что ничего не нужно продумывать – нужно просто рассказать ей все, как было; все – что мне предлагали, что я об этом думал, что при этом чувствовал, на что надеялся и чего опасался – так же, как только что открыла мне свою душу она.

Так я и сделал. Услышав о моих размышлениях о том, какое из двух предложений могло бы принести больший шанс хоть изредка навещать ее на земле, она вдруг взяла меня под руку и крепко прижалась к ней. Замечательно! Ей, значит, можно за меня руками держаться, а мне стоит только руку протянуть … либо брыкаться начинает, либо еще лучше: головой в нос. Вот пусть только скажет сейчас что-нибудь! Я высвободился из ее рук (Вот пусть почувствует, как мне было приятно), обнял ее за плечи (Голову на всякий случай лучше повыше пока поднять) и … тут же почувствовал ее руку у себя на поясе. Ммм, прямо как в тот первый раз, после поездки к Свете… И идти даже можно. И она у меня прямо под рукой. И до головы моей, по-моему, не дотянется…

В общем, закончил я свой рассказ – как раз когда мы опять к забору подошли. И что бы вы думали? Выяснилось, что она уже давно свой рассказ закончила и больше ей говорить не о чем. Я круто развернулся назад (и нечего упираться – сейчас мы идем назад, и мой черед спрашивать) и напомнил ей, что ничего еще пока не слышал о ее разговорах с Галей – нашим дополнительным заданием, между прочим.

Информация, которую рассказала мне Татьяна, оказалась, однако, довольно интересной. Два внутренних голоса? Если ей один голос что-то нашептывает – тогда все понятно, случай классический. Когда ангел-хранитель начинает метаться в истерике и криком кричать, тогда у его человека и появляется этот самый внутренний шепоток – вместо разумных мыслей. Вот же идиот! Точно растерялся, не знает, что делать, и уже за любые методы хватается. Не удивительно, что Галя в своем рассудке сомневаться начала. Но два-то откуда? Может, это не у нее, а у него раздвоение личности? Сам себе проблему создает; сам ее и решает потом – героически? Но как же его к нам тогда пропустили? Или он уже здесь, на земле, свихнулся, не выдержав одиночества и напряжения? Вот еще новости – я же не свихнулся! А может, это Галино подсознание ему палки в колеса вставляет…?

Татьяна с ходу отмела мои предположения. Опять «Нет» на все, что я говорю? Отлично! Ты посмотри на нее – защитницу чести и достоинства ангелов! Я уже не могу высказать, что думаю о коллеге-неудачнике! Лучше бы она своего ангела ослом каждые пять минут не называла и не оскорбляла его недоверием еще чаще! Галю она, понимаешь, лучше, чем я, знает! Она все, что угодно, лучше, чем я, знает! Кто из нас не в первый раз на земле работает – с этим самым человечеством? Кто из нас – психолог, в конце концов? Вот кстати, как психолог я и могу с Галей познакомиться. А там приглядимся…

Татьяна, похоже, вняла, наконец, голосу здравого смысла. Осознала, что это дело нам, конечно, поручено, но в списке этого «нам» на первом месте мое имя стоит – как опытного профессионала, не единожды уже доказавшего уровень своей подготовки… И вообще, когда она моими земными делами командует, я же не вмешиваюсь! Так пусть мне ангельские оставит! Э, черт, Галя же – не ангел. Так, об этом не надо. Молчит, не спорит. Что-то меня это уже тревожить начинает…

Татьяна вдруг сказала: – Слушай, время-то уже к вечеру. – Ох, ты, действительно, шесть часов. Часы мне, как всегда, были не нужны, но я все же взглянул на руку, лежащую у нее на плече – притянув ее, словно ненароком, к себе. – Давай в магазин сходим, а там и домой, ужинать. – О, домой звучит просто великолепно! Ужинать! А потом… Я, между прочим, ничего не забыл – у нас на вечер большой разговор остался. – А завтра…

Все мое хорошее настроение как рукой сняло. Завтра я бы с удовольствием дома остался. Последний же выходной, честное слово! Но Татьяна уже говорила про какой-то пляж…

Пляж? Опять она что-то новенькое придумала! Да что же ей на месте-то не сидится! Правда, слова ее про «купаться» мне понравились. Очень, знаете ли, приятные ассоциации возникли. Что значит – рановато? Это для кого вода холодная? С другой стороны, что же она раньше туда не ездила, если теперь об этом … пляже с таким восторгом говорит?

Татьяна удивленно глянула на меня.

– Так мне раньше не с кем было ездить!

Я снова приободрился. Если на пляж нужно ездить с кем-то, значит, там не исключена возможность опасности. Я был бы очень не против начать хранить ее по-настоящему – если уж не получается дома остаться. Решено – завтра едем на этот волнующе интригующий пляж, где можно купаться и куда не ездят в одиночку!

На завтра же Татьяна и разговор о Гале перенесла. Ах, там еще и посторонних ушей не будет! И глаз, можно надеяться, тоже. Ни человеческих, ни ангельских. Если нам удастся оказаться на свежем воздухе и наедине – не то, что в этом парке… Тогда я, пожалуй, о чем угодно говорить готов. Некоторое время. И после того, как мы поговорим – сегодня – о более важных вещах…

Татьяна вновь замолчала, уйдя в свои размышления. Уже, наверное, тактику строит, как увиливать от сегодняшнего разговора. Судя по тому, сколько мне потребовалось времени и сил, чтобы выдавить из нее признание в том, что я ей небезразличен… Я ей увильну! Я ей уже показал однажды, что на ее человеческое упрямство у меня есть ангельское терпение и настойчивость, что водить ангела за нос – по крайней мере, долго – даже ей не… Я вдруг вспомнил, как она меня вынудила обманом и чай пить, и картошку есть… Да пойдем мы сегодня в магазин или нет?!

В магазине Татьяна совсем притихла. Я воспользовался этим редким моментом, чтобы подойти к делу заготовки продуктов с должной серьезностью и обстоятельностью. В целом, даже неплохо, что у нее холодильник пустым оказался – открыв, таким образом, для меня широкое поле деятельности в магазине. Поскольку в прошлые наши приходы сюда Татьяна так и не смогла дать мне исчерпывающие ответы по сравнительной характеристике тех или иных молочных и кондитерских товаров, я решил обратиться за профессиональным советом к продавщице. Она любезно откликнулась на мою просьбу … и вдруг я обнаружил, что Татьяна отошла к другому отделу и уже говорит с продавщицей, тыча пальцем в стеклянную витрину. Могла бы, между прочим, вместе со мной послушать объяснения специалиста! Никакого стремления расширить свой кругозор! Ладно, я ей сам потом его расширю. Перспектива оказаться более сведущим, чем Татьяна, в области еды привела меня в отличное расположение духа.

Она уже возвращалась, демонстративно держа перед собой пакет с чем-то – неброско коричневато-телесного цвета. Мои мысли сами собой метнулись в шоколадно-орехово-сливочном направлении… Все также нарочито она положила это нечто в корзинку и с вызовом глянула на меня. Который только-только вошел во вкус углубления своих гастрономических познаний. Теоретических, разумеется. Что бы это ни было, есть его она меня не заставит. По крайней мере, здесь. А любопытство еще никому в вину не ставилось.

Я спросил у нее, что она положила в корзинку.

– Мясо, – коротко ответила она, и я оторопел. Мясо? А почему оно такого странного цвета и … не расползается кровавым пятном?

Татьяна бросила на меня многообещающий взгляд и произнесла с тихой угрозой: – Попробуешь – узнаешь.

Понятно. Могла бы и повежливее то же самое сказать, если уж объяснять не умеет. И чего, спрашивается, она обижается, когда продавщицы ей в ответ фыркают, если от нее самой волна агрессии девятым валом катит? Слава Богу, что хоть только в магазине. Так, нужно идти отсюда поскорее.

В овощном отделе меня встретили старые знакомые. Я быстро наполнил корзинку даже с виду аппетитными овощами, с удовольствием ощущая рукой их упитанность и сочность. Фруктов бы еще… Вон яблоки, например, так и просятся в рот, и пахнут почти так же, как все в Татьяниной ванной… Да ладно, некуда уже – в следующий раз две корзинки возьму. А сейчас домой – и быстро!

Но Татьяна вдруг дернула меня за рукав, сказав, что дома заканчиваются чай и кофе. Ну, конечно, об этом она не забыла; а то, что ничего к чаю в доме почти неделю не было – это ей все равно! Вот взять сейчас и спросить – что бы она без меня делала? Нет, лучше не надо. А то еще заявит, что не может без меня это свое … странное мясо есть. С нее станется.

У чайно-кофейного ряда меня опять словно к полу пригвоздило. Да изучу я когда-нибудь этот магазин или нет? Мне же на это жизни не хватит! Когда мы проходили по знакомым отделам, у меня прямо плечи расправились – как-то увереннее себя чувствуешь, когда знаешь, куда смотреть и что спрашивать. И вот – на тебе! Оказалось, что в двух шагах очередные дебри Амазонки притаились в засаде. И что теперь? Опять блуждать наобум, выход на ощупь отыскивая?

В этом вопросе Татьяна отказалась помогать мне даже незаметно. Она сделала приглашающий жест в сторону бесконечного ряда и очаровательно улыбнулась, пробормотав что-то о привкусах. Ах, так? Ну что ж, привкусы – это как раз по моей части. Читать, между прочим, я тоже еще не разучился. Сейчас почитаем, представим себе – благо, какой ни какой опыт уже имеется… Обалдеть! Какой, спрашивается, привкус может иметь чай под названием «Цветок страсти»? Нет, вот это мне точно не нужно. А чем крупно листовой отличается от мелко листового? Уж точно не привкусом, если эти листья с одного и того же куста срезаны! Ага, вот еще «Послеобеденный»… Нет, нам это не подходит – мы чай по вечерам пьем…

И наконец… Вот. Вот я всегда знал, что упорство и вера в свои силы всегда вознаграждаются. Перед моими глазами оказались коробки с простыми и понятными надписями – «С привкусом персика», «С привкусом малины», «С привкусом… Вот и решение моих проблем. Вот так можно – одним махом – и чай купить, и фрукты. Заодно, кстати, и разберусь, чем вторую корзинку в следующий раз наполнять.

Взяв на пробу четыре разные пачки, я повернулся к полкам с кофе. В мгновенье ока Татьяна оказалась рядом со мной и ткнула пальцем куда-то вниз.

– Вот этот.

– Почему этот? – спросил я, оглядываясь направо и налево. Успешное решение чайной проблемы просто окрылило мое стремление к изучению непознанного. Здесь на всех пачках и банках тоже что-то написано. Почему бы не ознакомиться…?

Но Татьяна уже клала в корзинку выбранный ею кофе, ответив мне всеобъемлюще: – Потому что этот. Я всегда этот кофе пью. Тебе он тоже, по-моему, понравился.

Услышав в ее тоне знакомую окончательную нотку, я не стал настаивать. Нет-нет-нет, сегодня я спорить с ней не буду. Сегодня мне совсем не хочется, чтобы она заупрямилась, разозлившись. Сегодня она мне нужна в добродушном и податливом настроении. Сегодня нам предстоит важный разговор…

Я даже ужин сам приготовлю, решил я, когда мы подходили к дому. Во-первых, быстрее будет, да и потом… Не часто, согласитесь, бывает, когда желания твои полностью совпадают с долгом. Я должен проследить за тем, чтобы она поела, как следует, так? Я должен убедиться, что ее ужин разумно сбалансирован и должным образом приготовлен, так? Вот и я говорю. Да и свое удовольствие растянуть не мешает. Я уже предвкушал ощущение мясистости овощей, мягкости хлеба, недолгого сопротивления сыра под ножом, скользкой изворотливости масла… И запахи, запахи – дразнящие язык и небо обещанием скорого пиршества… Пожалуй, пару кусочков я в рот все же положу – нужно же попробовать, что я на стол ставить буду…

Опять нет! Да почему опять нет? Завтрак у меня, по-моему, очень неплохо вышел. Да был я уже сегодня в душе!

И вдруг она сказала, что ей хочется приготовить мне ужин. Я растерялся. Обида куда-то ушла, бросив на прощание неубедительно возмущенное: «Ну, почему ей всегда хочется делать именно то, что и мне?». На смену ей пришло … я не знаю, что это было. Мне всегда было трудно понять, что я чувствую, когда она смотрит на меня своими огромными лучистыми глазами – так смотрит. Мне вообще легче, когда она говорит – тогда я либо киплю от злости, либо умираю от смеха, либо кидаюсь со всего разгона покорять очередную вершину, которую она мне незаметно под нос подсунула…

Чувствуя, что еще минута такого молчания – и я позорно стеку на пол вязкой лужицей варенья, я ретировался в ванную. В самом деле, освежиться никогда не помешает…

Выйдя из душа и увидев томящееся в ожидании меня пиршество на столе, я окончательно смирился с потерей шанса подготовиться к нему. Да ладно – что за дискриминация, в самом деле: лишать язык удовольствия, когда нос и руки наслаждаются? Пусть уж все органы чувств принимают участие в празднике жизни! Я всегда был за справедливость и равноправие.

Не прошло и пяти минут, как я в очередной раз убедился, что решение не спорить с Татьяной никогда не было одним из лучших.

Она предложила мне попробовать … мясо.

Я мог бы поддаться.

Исключительно ради спокойствия в доме.

В котором сегодня мне нужна была обстановка мира и взаимопонимания.

Но она упомянула Анабель!

Это что – у нас новый образец для подражания появился? Потому что она дольше меня на земле живет? Или потому что она не знает, что такое смущение? Или потому что она к отцам-архангелам сама явилась за разрешением жить на земле в видимости? Или … потому что она своим Франсуа вертит, как хочет?!

Я рявкнул.

Не сдержался.

Но рявкнул коротко.

И почти сразу же пожалел об этом.

Для восстановления атмосферы мира и взаимопонимания я безропотно остался мыть посуду после ужина, в то время как Татьяна пошла принимать ванну. Где-то в глубине души я даже обрадовался. Вот она сейчас разнежится – ванна всегда действовала на нее умиротворяющее – а у меня будет минут пятнадцать-двадцать, чтобы обдумать, как вернуться к тому разговору, начатому в парке…

Через сорок пять минут я обнаружил, что, бродя бесцельно по квартире, постоянно оказываюсь у двери в ванную. Откуда не доносится ни единого звука. Что прикажете думать? Может, она время тянет, чтобы я рухнул от волнений, забыв о каких бы то ни было разговорах? Какое там рухнуть – у меня такое ощущение, что я сегодня вообще не засну! А может, она там заснула? Я ей засну! Люди должны спать в кровати. Под одеялом. И под моим неусыпным надзором. А может, она уже … сознание потеряла? Это же надо – в ванну на полный желудок, когда организм и так с перегрузками работает! С перегрузками, с перегрузками – я по себе чувствую. А может…?

О, Господи! Да я сниму завтра эту чертову дверь – ко всем чертям! Нечего мне баррикадироваться от меня – пусть вон шторкой прикрывается, если уж очень хочется. Мне через нее все равно все видно будет. Почти. У меня весьма некстати заработало воображение. А может, взять сейчас и зайти туда – проверить, как там дела? Не исключено, правда, что я тогда эту дверь прямо сегодня сниму – собственной головой. А если чуть приоткрыть ее и одним глазком… В конце концов, это – моя прямейшая обязанность: не спускать с нее глаз. Желательно обоих. Но что-то подсказало мне, что говорить мы в этом случае будем – долго и подробно – совсем не о том, чего бы мне хотелось. И только после того, как с меня сойдут поставленные ею синяки…

Когда, еще через пятнадцать минут, дверь в ванную чуть приоткрылась, я ринулся к ней в полной уверенности, что мне сейчас придется подхватывать безжизненное тело Татьяны, сумевшее – из последних сил – толкнуть эту дверь в надежде на помощь. Но из двери на меня глянуло ее лицо, сияющее тем самым покоем, которого я так долго сегодня добивался. Ах, она еще и сияет? Она округлила глаза и безмятежно поинтересовалась – а что, собственно, случилось?

От возмущения я даже заикаться начал. Судя по всему, моей сбивчивой тираде о перенесенных треволнениях не удалось донести до нее их глубину. Рассмеявшись, она скорректировала свой вопрос – что, собственно, может с ней случиться в собственной ванне?

Ну, все. Однажды я уже предупреждал ее, что не нужно испытывать мое самообладание. Я был даже рад, что удержался от соблазна проверить, все ли с ней в порядке. Я всегда предпочитал играть по-честному и не переходить к решительным мерам без предупреждения. Сейчас нужно быстро огласить ноту протеста – а дальше все: извини, дорогая, я предупреждал. Громко и отчетливо (чтобы не говорила потом, что не расслышала) я напомнил ей о своих должностных обязанностях и поставил ее в известность, что отныне считаю себя в полном праве нарушать ее уединение где бы то ни было при малейшем намеке на грозящую ей там опасность.

Слушая меня, она почему-то расплывалась во все более широкой улыбке. И смотрела на меня. Молча. Опять просто смотрела. Переводя дыхание после своего слегка затянувшегося ультиматума, я вдруг осознал, что меня окружает облако знакомого … яблочного…

Она продолжала смотреть на меня.

Огромными светло-серыми глазами.

В которых читалось … какое-то ожидание.

Я притянул к себе этого теплое, пушистое существо…

Так, завтра обо всем поговорим.

…

А она сказала мне все-таки «Да»!

*****

В воскресенье утром выяснилось, однако, что у Татьяны даже на собственное «Да» «Нет» припасено. Хотя, впрочем, сначала это было не совсем «Нет»; это потом я ее пресловутое «Нет» в «Да» превратил…

Боясь спугнуть удачу, я провел все утро на кухне, занимаясь хозяйством. В целом, похоже, у нас уже сама собой начала устанавливаться традиция: завтрак – мое дело, ужин – ее. Меня это вполне устраивало – все равно я раньше встаю. Я даже ни разу, ни единым глазком в спальню не заглянул – чтобы не сбиться с бодрого настроения покончить сегодня со всеми разговорами (теперь-то можно и о работе поговорить!), причем исключительно на свежем воздухе.

А может, она сама раньше проснулась … хотел бы я сказать, с радостным ощущением … но нет, скорее, со смутным подозрением, что что-то изменилось.

Когда она забрела на кухню, сонно жмурясь и кутаясь в халат, я подошел к ней, взял ее лицо в руки и попросил: – Скажи это еще раз.

– Что сказать? – вскинула она на меня удивленные глаза.

– Что ты выйдешь за меня замуж.

– Чего? – Вот сейчас она окончательно проснулась. Глаза забегали из стороны в сторону – точно, ревизию воспоминаний проводит.

– Ты сказала, что выйдешь за меня замуж.

– Я ничего такого не помню, – быстро ответила она.

Вот в этом – вся Татьяна. За других сражаться, хоть с отцами-архангелами – это ей раз плюнуть; а свою собственную судьбу за гриву ухватить – Боже упаси. Придумывать истории неимоверные, выходы из ситуаций искать немыслимых, проблемы решать, даже для ангела непосильные – это она с дорогой душой; а вот если решение принимать нужно – голову в песок засунет и так и будет стоять, дожидаясь, пока толпа археологов набежит ее откапывать.

Но, с другой стороны, согласитесь, что «Я ничего такого не помню» – явно лучше, чем «Я ничего такого не говорила». Ну, что ж, не помнит – значит, не помнит. Мне нетрудно еще раз спросить. Но только так спросить, чтобы у нее больше никаких отговорок не осталось. Я даже рассмеялся, припомнив свои вчерашние наблюдения. Так, она у нас, как будто, на каждое мое слово неткает?

– Ты хочешь сказать, что я вру? – спросил я.

– Нет, – тут же отозвалась она (Отлично!), – но я думаю, что даже у ангелов в расчет берутся только те слова, которые сказаны в здравом уме и твердой памяти.

– Я абсолютно с тобой согласен, – постарался я усыпить ее бдительность. – А сейчас ты как себя чувствуешь? Никаких расстройств в здравости ума и памяти не ощущаешь?

– Нет. – Она уже почти шипела от возмущения (Просто прекрасно!). – Как ангел-хранитель, ты можешь быть совершенно за меня спокоен.

– Ты сняла тяжкий груз с моей души, – проникновенно заметил я, готовясь к решительному удару. – Значит, сейчас, отдавая себе полный отчет в своих действиях, ты хочешь отказаться от данного мне вчера обещания выйти за меня замуж?

Следующее «Нет» она уже просто рявкнула. И тут же замолчала, хлопая глазами. Я расхохотался. Вот будет знать, как с психологом бороться! Которого она своими же руками и сотворила. Да еще и назвала Анатолием – что значит: изощренно изобретательный в достижении своей цели!

Вдруг я заметил, что отчаянно хлопающие глаза ее наполняются слезами. Нет. Нет! Только не тяжелая артиллерия! Иначе, всего лишь добившись справедливости, я сам себя начну последним подлецом считать. А она тут же этим и воспользуется.

Я снова подошел к ней, снова взял ее лицо в руки (в случае чего, я сам ей эти слезы вытирать буду, чтобы они мне душу не травили!) и принялся припоминать все те случаи, когда она меня обвела вокруг пальца, заставив делать что-то против моей воли. Пусть лучше разозлится!

Она опять молча уставилась на меня. Слезы, слава Богу, куда-то делись, но вместо них в глазах ее появились некие раздумья. Лазейки ищет? Не выйдет! Или… А может… Никуда он, в конце концов, не денется, этот пляж…

– Ты еще помнишь, что у тебя появились новые обязанности, которые нам не мешало бы обсудить? – произнесла она, наконец, надменно вскинув бровь и даже отступив на шаг от меня.

Гм. Ладно, едем на пляж. Я ответил, что – в отличие от нее – помню все, и пригласил ее к столу. Если мы куда-то едем, то нечего время впустую терять.

Оказалось, что ехать нам нужно в сторону того района, в котором Татьяна придумала мне квартиру. И в котором я ее потом и получил. Ну-ну, посмотрим, в какой глуши она меня поселила.

Когда мы вышли из метро… Кстати, метро мне совершенно не понравилось. Неуютно там как-то. Вагоны длинные, сиденья вдоль них, как в коридоре – никакого чувства уединенности, хоть я и по привычке в самый конец направился. Как по мне, в маршрутке куда приятнее ехать. И не под землей. Станции, правда, довольно красивые и просторные, но даже на них я не мог избавиться от чувства клаустрофобии. А уж в туннелях… Очень неприятно. Слава Богу, спустя некоторое время поезд на открытый простор вырвался – как-то повеселее стало.

Так вот, когда мы выбрались, наконец, из метро, первыми бросились мне в глаза дорожки. У Татьяны возле дома крупные дороги асфальтированные, а маленькие – плитами выложены. Здесь же все дорожки – только шаг ступи в сторону от главной улицы – были усыпаны мелкими камешками. Они похрустывали под ногами, и поскольку ног этих вокруг было довольно много, звук этот, казалось, окружал тебя со всех сторон. А воздух… Было в нем что-то бодрящее, будоражащее – что-то живое. Так и хотелось отправиться на поиски источника этой свежести.

К нему-то Татьяна и привела меня. Когда мы обогнули, наконец, последний дом, глазам моим открылась полоса всевозможных зеленых насаждений, между которыми что-то поблескивало. Здесь даже деревья какие-то другие были: в парке они были все же кое-как упорядочены, а здесь – стояли, как хотели, в одиночку и в группках, и клонились во все возможные стороны…