СССР и Гоминьдан. Военно-политическое сотрудничество. 1923—1942 гг.

В 1920-х гг. в Маньчжурии проживало от 150 до 300 тыс. русских41. Здесь находились остатки армии адмирала Колчака, формирований генералов Дитерихса, Каппеля, атамана Семенова. Декретом ВЦИК и СНК РСФСР от 15 декабря 1921 г. эмигранты были лишены российского гражданства, их имущество подлежало конфискации. Это заметно ухудшило правовое и материальное положение выходцев из России. В радикально настроенной эмигрантской среде постоянно присутствовали идеи антикоммунистической борьбы.

Северная Маньчжурия, район КВЖД являлись ближайшей к России базой белой эмиграции. Только в Харбине в 1920-х гг. функционировал целый ряд антисоветских организаций: «Дальневосточный русский монархический союз», «Комитет представителей общественных организаций Автономной Сибири», «Восточный казачий союз», «Дальневосточный отдел Братства Русской Правды», «Российская фашистская организация» и др.42 Из этих координационных центров осуществлялось руководство контрабандной торговлей (в том числе опиумом), засылка диверсионных отрядов в приграничные районы СССР.

Кроме того, русские эмигранты переходили на службу к дунцзюнам. Советниками у Чжан Цзолиня и Чжан Цзучана были начальник Академии Генштаба в России генерал-лейтенант Андогский и бывший полковник колчаковской армии А. Кудлаенко. В 1923 г. до 75 офицеров перешли на службу к У Пэйфу и после обучения в военной академии в Циндао заняли командные должности в его армии. В армиях милитаристов существовали и целые отдельные отряды, сформированные из русских эмигрантов. Так, около 3 тыс. человек под командованием братьев Меньшиковых подчинялись Чжан Цзолиню43. Осенью 1924 г. в составе войск маршала Чжан Цзучана была сформирована бригада КП. Нечаева, насчитывавшая около 4 тыс. человек и усиленная бронепоездами44.

Присутствие на сопредельной территории враждебных вооруженных отрядов создавало серьезную проблему в отношениях Москвы и Пекина. Попытка ее решения была предпринята в советско-китайском соглашении 1924 г. В статье 6 указывалось, что оба государства «взаимно ручаются не допускать в пределах своих территорий… деятельности каких-либо организаций или групп, задачей которых является борьба при посредстве насильственных действий против правительств какой-либо из Договаривающихся сторон»45. Данный пункт говорил о признании Пекином незаконности попыток свержения советской власти, но к существенному изменению положения дел это не привело. Советским дипломатам удалось добиться лишь того, что служба эмигрантов в китайской армии не была полностью легализована. Однако милитаристы не были заинтересованы в ликвидации русских отрядов. Они планировали использовать наемников для подавления недовольства местного населения и борьбы с революционными настроениями на подконтрольных территориях. Пекинские власти не предпринимали активных действий, так как лояльность местных генералов для них была значительно важнее обязательств перед СССР. Приток русских в китайскую армию резко снизился только в 1927 г., что было связано с военным поражением северных милитаристских группировок.

Ситуация усугублялась еще и тем, что интерес к белой эмиграции проявляли японские спецслужбы. Из мемуаров последнего императора Китая Пу И следует, что в октябре 1925 г. в Тяньцзине атаман Г.М. Семенов и Чжан Сяосюй сообщили ему о готовности Англии, Америки и Японии использовать людей Семенова в качестве ударных антисоветских отрядов, обещая им как военную, так и финансовую помощь. По утверждению Пу И, они предполагали задействовать военные отряды в Маньчжурии и Внутренней Монголии для того, чтобы создать там антикоммунистическую базу46. Параллельно Семенов вел переговоры с Чжан Цзолинем и японским Генштабом о формировании боевых отрядов в Маньчжурии. В результате было создано 10 диверсионных групп по 20 человек для заброски на территорию СССР. Однако одна из них была раскрыта советской разведкой, после чего остальные расформированы47.

Высокая активность антикоммунистических групп в Китае ставила перед советскими органами госбезопасности задачу их скорейшей нейтрализации. В противодействии Белому движению разведка оказалась эффективней дипломатии. В конце 1922 г. в полосе отчуждения КВЖД был создан русско-китайский партизанский отряд для борьбы с белогвардейцами. Примерно в то же время аналогичные формирования под командованием Г.И. Мордвинова из бойцов Народно-революционной армии Дальневосточной республики, китайцев и корейцев, действовали в долине р. Уссури48. В 1923 г. в Пекине и Харбине были созданы резидентуры, напрямую подчиненные ИНО ОГПУ. Началась последовательная работа по выявлению планов и лиц, угрожавших безопасности СССР. Разведывательный аппарат развивался быстрыми темпами. Если в 1926 г. было 5 «легальных» резидентур и чуть более 10 нелегальных, то в 1929 г. число «легальных» достигло 13 (из них 5 в Маньчжурии)49.

В качестве примеров успешных операций ИНО ОГПУ в Китае следует отметить следующие мероприятия. В 1923 г. мукденской резидентуре через своих агентов в японских спецслужбах удалось получить архив белой контрразведки всего Дальнего Востока. В 1924 г. была раскрыта подпольная белогвардейская организация в Харбине и ее отделение во Владивостоке (так называемое «дело Ковалева»). В 1928 г. получены документальные данные о наличии у Токио планов создания в Северо-Восточном Китае «Независимой Маньчжурской республики»50. В свою очередь дипломатам удалось достичь успеха в решении таких острых для СССР и Китая вопросов, как принадлежность КВЖД и статус Монгольской Народной Республики (МНР)51.

В 1920-х гг. ситуация вокруг КВЖД была сложной. Коммуникация, пересекавшая Маньчжурию, являлась не только выгодным экономическим, но и стратегическим проектом. В борьбе за контроль над ней столкнулись интересы ряда политических сил. Япония, США и Англия были заинтересованы в росте прибыли и стремились не допустить усиления советского влияния на Северо-Востоке Китая. Пекину контроль над КВЖД был необходим для создания прецедента денонсации неравноправного соглашения и для упрочения власти в Маньчжурии. СССР искал возможности возврата экономических позиций на Дальнем Востоке, которыми обладала дореволюционная Россия, а также пути распространения коммунистических идей.

В этой обстановке соглашение 1924 г. было выгодно и для СССР, и для Китая. В соответствии с ним в отношении КВЖД стороны достигли следующего компромисса. СССР сохранил права собственности и совместного управления на магистрали под предлогом неготовности Пекина к одностороннему администрированию. Вместе с тем Москва заявила о признании китайских органов судебной и гражданской власти, прав Китая в сферах военного и полицейского надзора, муниципального управления, земельных вопросов и налогообложения, за исключением той зоны отчуждения, которая была выделена непосредственно под железную дорогу52. Таким образом, Пекин получил возможность денонсировать условия договора, которые расценивались им как неравноправные53. Советский Союз, признавая изменение статуса Китая в системе международных отношений, сохранил экономическое присутствие в Маньчжурии, мог препятствовать распространению иностранного капитала в регионе, а также использовать КВЖД в политических целях.

Советско-китайское соглашение 1924 г. также подтвердило признание СССР Внешней Монголии частью Китайской Республики. Однако вывод контингента РККА из Монголии оговаривался условием ликвидации на ее территории белогвардейских отрядов. Острота вопроса была обусловлена еще тем, что Урга и Москва вели переговоры по демаркации границы. После образования 26 ноября 1924 г. Монгольской Народной Республики глава НКИД СССР Г.В. Чичерин выступил с заявлением, что советское правительство рассматривало МНР как часть Китая, но также признало расширенную автономию Монголии в том смысле, что она может проводить независимую внутреннюю и внешнюю политику54.

Таким образом, Москва пыталась создать за счет Монголии буферную зону на значительном участке своей границы, а признание ее автономии было компромиссом по отношению к Китаю. Кремль не мог игнорировать декларируемые им идеи о праве народов на самоопределение, но выделение МНР в самостоятельное государство не отвечало его интересам. Лишившись формального подчинения Пекину, власть в Урге могла перейти под контроль японцев или укрывшихся во Внешней Монголии белогвардейцев. В этом случае из буфера она бы превратилась в источник угрозы для СССР. Кроме того, Кремль рассчитывал за счет уступок в монгольском вопросе укрепить свои позиции в Северном Китае и в дальнейшем воспользоваться ими для подъема революционного движения. На практике это приводило к тому, что в официальных заявлениях СССР признавал МНР субъектом Китая, а фактически препятствовал распространению власти Пекина на ее территории55.

Советскую инициативу автономии Внешней Монголии поддержала КПК, рассчитывавшая на ее возврат Китаю после завершения революции. В качестве аргументов в поддержку данной позиции Чэнь Дусю – один из основателей КПК – ссылался на разницу экономических укладов Китая и Монголии, примитивность экономики последней56. Улан-Батор не признал советско-китайского соглашения 1924 г., но был вынужден сохранять стратегический союз с СССР, который являлся единственным гарантом его независимости57. Китай, со своей стороны, несмотря на стремление вернуть контроль над Монголией, не имел политических и военных сил, достаточных для достижения данной цели. Это вынуждало Пекин мириться с курсом СССР в отношении МНР.

Несмотря на достигнутые в 1924 г. договоренности, укрепление контактов Москвы и Пекина не последовало. Причиной этого стало резкое изменение внутриполитической ситуации в Китае. Осенью 1924 г. Чжилийская группировка потерпела поражение в борьбе с Чжан Цзолинем и Фэн Юйсяном. Новые власти сочли дальнейшее сближение с СССР нецелесообразным, а главные цели – ликвидацию права экстерриториальности, возвращение концессий в Ханькоу и Тяньцзине – достигнутыми58. Ориентироваться на завоевание симпатий Пекина в расчете на подъем в Китае революционного движения было бессмысленно.

В этой связи советское правительство обратило свое внимание на юг Китая, где набирал силу Гоминьдан. По мнению Сунь Ятсена, объединение страны было необходимо для воплощения в жизнь трех принципов, положенных в основу программы партии: национализма, демократизма, народного благоденствия59. Однако лидеру ГМД остро требовалась внешняя поддержка. В условиях дунцзюната основным средством борьбы за власть становились не столько политические, сколько военные методы. Первая попытка Сунь Ятсена расширить подконтрольную территорию закончилась неудачно. В период военной кампании в провинции Цзянси против войск маршала У Пэйфу в 1922 г. Чэнь Цзюнмин – военный министр в нанкинском правительстве, – опираясь на поддержку Лондона и Парижа, осуществил в Кантоне переворот. Окончательно вернуть Кантон под свой контроль Сунь Ятсену удалось лишь в начале 1923 г.60 Впоследствии лидер ГМД говорил представителю Коминтерна в Китае С.А. Далину: «Мой лучший друг Чэнь Цзюнмин оказался изменником, он подкуплен У Пэйфу, подкуплен англичанами из Гонконга!»61

В отличие от северных группировок, вследствие своего курса на освобождение Китая от полуколониальной зависимости и власти милитаристов, он не мог рассчитывать на помощь Запада. В письме в Москву от 26 января 1923 г. полпред СССР в Китае А.А. Иоффе связывал неудачи Гоминьдана с тем, что Сунь Ятсен «всегда базировался исключительно на юг и поэтому слишком зависел от империалистических держав»62. В случае возобновления операций ГМД против Чэнь Цзюнмина нельзя было полностью исключить опасность иностранной военной интервенции. Переговоры Сунь Ятсена с США и Японией об экономической помощи также закончились провалом63. По воспоминаниям Чан Кайши, «одни западные державы не скрывали враждебного отношения к революционному правительству, а другие относились к нашему делу с полным безразличием, и, разумеется, никто даже не помышлял о том, чтобы протянуть нам руку помощи»64. В этой ситуации наиболее приемлемой кандидатурой на роль союзника явилась Москва.

Такой шаг, как оказание военной и иной помощи Китаю, когда СССР еще не преодолел разрушительные последствия революции и Гражданской войны, должен был иметь под собой веские основания. Поддерживая Гоминьдан, Москва делала ставку на укрепление своих политических позиций в стране и на продвижение через ГМД и КПК коммунистических идей. В связи с этим ожидалось ослабление влияния на Дальнем Востоке Англии и США. В 1922 г. А.А. Иоффе писал И.В. Сталину и Л.М. Карахану о роли Китая в мировой политике: «Место для нас здесь чрезвычайно благоприятное. Борьба с мировым капитализмом имеет огромный резон и громадные шансы на успех… Китай, бесспорно, узел международных конфликтов и наиболее уязвимое место международного империализма… Так как помимо всего прочего европейский империализм страдает экономически и не исключена ведь возможность, что он бросит китайские колонии для своего спасения…»65

Кроме того, кантонское правительство не было вовлечено в дипломатические маневры Пекина, и Москва могла рассчитывать на его поддержку. В интервью японскому информагентству «Кантон ньюс сервис» на вопрос корреспондента о готовности руководства ГМД признать СССР Сунь Ятсен отвечал: «…дружеские отношения между моим правительством и Россией продолжаются. Они никогда не были прерваны, поэтому и не встает вопрос о восстановлении их специальным, формальным признанием, ибо мое правительство наделе признало Россию без всяких условий»66.

Помощь со стороны СССР имела большое значение для Сунь Ятсена, столкнувшегося с отсутствием иных союзников и нехваткой сил для достижения намеченных политических целей. Опыт боевых действий РККА периода Гражданской войны в России и партийного строительства РКП(б) мог быть полезен для Гоминьдана, так как они уже на практике подтвердили свою эффективность. Успешное начало взаимодействия с СССР позволило Сунь Ятсену в короткий срок укрепить позиции на юге Китая67.

В начале 1924 г. при активной поддержке Коминтерна и РКП(б) был сформирован единый фронт КПК и Гоминьдана – организационная форма межпартийного блока, позволявшая членам КПК вступать в индивидуальном порядке в ГМД при сохранении компартией своей самостоятельности. Начало процессу было положено еще в июле 1922 г., когда II съезд КПК принял закрытую резолюцию о «едином демократическом фронте». В августе того же года ЦИК КПК поддержал идею членства коммунистов в Гоминьдане. В 1924 г. аналогичное решение было принято I съездом ГМД. Официально основной задачей единого фронта являлось развитие революционного движения в Китае, посредством сотрудничества ГМД и КПК под лозунгами национально-освободительной борьбы. Это был важный шаг к расширению социальной базы революции68.

Дальнейшее объединение страны планировалось ГМД путем военного похода из гуандунской базы на север. Смерть Сунь Ятсена 12 марта 1925 г. не повлекла отказа от этой цели, однако привела к изменению расстановки сил в партии. В июле 1925 г. администрация генералиссимуса Сунь Ятсена была преобразована в Национальное правительство, а партийная армия в Национально-революционную армию (НРА). Номинально главой Гоминьдана стал Ван Цзинвэй, являвшийся одновременно председателем правительства, Военного совета и Центрального военного совета партии. Однако особая роль вооруженных сил в подготовке и осуществлении Северного похода69 способствовала тому, что с 1926 г. основные рычаги управления в ГМД перешли к командующему 1 – й НРА, а в последующем главкому НРА Чан Кайши (Цзян Чжунчжэну). На II съезде партии (1926) он также был избран членом ЦИК ГМД, а уже в июле того же года председателем Постоянного комитета ЦИК ГМД70. В дальнейшем, независимо от занимаемых постов, контроль над армией позволил Чан Кайши удержать власть и стать фактическим лидером Гоминьдана.

Официально начало Северного похода было объявлено Национальным правительством 1 июля 1926 г.71 Ход боевых действий складывался в пользу ГМД. Милитаристы имели численное превосходство, но действовали разрозненно и часто конфликтовали между собой. В октябре 1924 г. поддержку ГМД оказал ранее входивший в Чжилийскую группировку маршал Фэн Юйсян. 23 октября его войска, переименованные в Национальную армию72, заняли Пекин73. Фэн Юйсян стал наиболее эффективным союзником ГМД. Части его 1-й Национальной армии действовали в тылу Чжилийской группировки. В течение 1926 г. силы НРА овладели провинциями Хунань, Хубэй, Цзянси и Фуцзянь74.

Военные успехи способствовали увеличению численности НРА. Вместе с тем росли разногласия в командовании и партийном руководстве. После смерти Сунь Ятсена обострилась борьба между левым и правым течениями в ГМД, возникшими после создания единого фронта. Принципиальное значение приобрел вопрос о взаимодействии КПК и ГМД. По воспоминаниям Чэнь Дусю, одним из условий, поставленных Сунь Ятсеном коммунистам, было их подчинение партийной дисциплине75. Однако КПК такое положение не удовлетворяло.

Это стало толчком к поляризации мнений внутри ГМД. Левая группа ориентировалась на развитие рабочего и крестьянского движения, расширение контактов с СССР и союза с китайскими коммунистами. Консолидация правого крыла Гоминьдана происходила вокруг фигуры Чан Кайши. Политическую систему Советов, с характерными для нее диктатурой и террором, он считал не совместимой с тремя народными принципами Сунь Ятсена. Еще в 1923 г. в своем докладе по итогам поездки в СССР Чан Кайши подчеркивал: «Судя по тому, что я видел, РКП(б) доверять нельзя… У РКП(б) в отношении Китая есть только одна цель – превратить Компартию Китая в свой послушный инструмент»76. Политика правых приобрела отчетливую направленность на ограничение деятельности коммунистов в Гоминьдане.

Признаки конфликта между КПК, поддержавшей ее левой фракцией Гоминьдана и правыми проявились при обсуждении вопроса о резиденции Национального правительства77. Поставленная перед выбором между Уханем и Наньчаном, конференция Ц,ИК ГМД приняла решение в пользу левых. Столицей был признан Ухань, главой правительства стал Ван Пдинвэй. 10 марта 1927 г. III пленум Ц,ИК ГМД лишил остававшегося в Нанчане Чан Кайши постов в исполкоме партии, сохранив за ним лишь должность главкома НРА78.

Тем не менее эти разногласия не повлияли на успешное продолжение Северного похода. 22 марта 1927 г. войска НРА овладели Шанхаем, а на следующий день заняли Нанкин. Международные позиции Гоминьдана также окрепли. Несмотря на общее недовольство националистической политикой ГМД, западной коалиции не сложилось. Опора на милитаристские группировки как инструмент давления на Чан Кайши оказалась неэффективна79. Лондон был готов вести диалог с той из политических сил, которая обеспечила бы его экономическую стабильность. В декабре 1926 г. министр иностранных дел Великобритании О. Чемберлен выступил с заявлением, в котором признавал возросшую силу и легитимность китайского национализма. Для США была характерна противоречивость взглядов на Китай. Вашингтон пользовался всем комплексом особых прав, которые принадлежали европейским державам, но в общественном мнении США были сильны миссионерские настроения. Стало очевидным ослабление Пекина и возросшее влияние ГМД на политические процессы в Китае.

Чан Кайши использовал сложившуюся ситуацию для нового витка борьбы за власть. 12 апреля 1927 г. по его приказу в Шанхае и других городах прошли антикоммунистические акции. 18 апреля Чан Кайши создал в Нанкине собственное правительство, взяв под контроль провинции Цзянсу, Чжэцзян, Фуцзянь, Аньхуэй. В итоге уханьская база левых, власть которых распространялась на провинции Хунань, Хубэй, Цзянси, оказалась блокирована силами Гоминьдана и войсками милитаристов80. Кроме того, усилились противоречия между левой фракцией ГМД и коммунистами81. 15 июня 1927 г. ЦИК Гоминьдана в Ухане принял решение о разрыве с КПК.

В условиях сильного влияния политико-идеологических факторов на межгосударственные контакты кризис единого фронта закономерно привел к ухудшению советско-китайских отношений. Чан Кайши изначально негативно воспринимал попытки Москвы вести через КПК агитационную работу и воздействовать на политику правительства ГМД. По мере роста личного авторитета задача выхода из-под опеки Кремля стала приоритетной для Чан Кайши. Антикоммунистические взгляды главкома НРА находили поддержку и среди милитаристов. Так, в начале марта 1927 г. в интервью корреспонденту японской газеты «Осака Майничи» Чжан Цзолинь высказался о готовности «сотрудничать с кантонцами, если только они освободятся от коммунистов – членов Гоминьдана»82. Но, несмотря на свое недовольство политикой Москвы, Чан Кайши и его сторонники понимали значение советской помощи для хода военной кампании. До середины 1927 г. это являлось сдерживающим фактором и замедляло окончательный распад единого фронта. В начале мая 1927 г., при всей очевидности конфликта с коммунистами и при наличии разногласий внутри партии, Северный поход все же был возобновлен.

Дальнейшее продвижение войск НРА на север затрагивало японские интересы в Маньчжурии. Поддерживая режим Чжан Цзолиня, Токио рассчитывал на укрепление своих позиций в регионе. Северо-восток Китая привлекал Страну восходящего солнца как плацдарм для расширения зоны влияния на Дальнем Востоке. В апреле 1927 г. Япония взяла курс на вторжение в Китай. Одним из первых шагов нового кабинета Танака – лидера партии Сэйюкай – стала отправка в конце мая 1927 г. войск в провинцию Шаньдун для противодействия установлению власти ГМД. Японские контингенты были расположены в г. Цзинань и порту Циндао. Это заставило НРА остановить наступление. Однако под давлением антияпонских выступлений, вспыхнувших в Китае, Токио был вынужден вывести свои войска из Шаньдуна83.

В то же время правящие круги Японии приступили к планированию широкомасштабных территориальных захватов на континенте. В связи с этим представляет интерес «Политическая программа в отношении Китая», датированная серединой 1927 г., более известная как «меморандум Танака»84. На протяжении длительного времени в отечественной историографии считалось, что этот программный документ был выработан в ходе «Восточной конференции», проходившей в июне 1927 г., и 25 июля 1927 г. был представлен премьер-министром Танака императору Хирохито. В том же году копии меморандума были захвачены советской резидентурой в Харбине и Сеуле, а позже его текст (полученный китайской прессой по своим каналам) опубликовал журнал «Чайна критик»85.

Некоторые современные исследователи (в России – К.Е. Черевко, в КНР – Ю Синьчун и др.) склоняются к версии о фальсификации данного документа в Москве86. Они обращают внимание на стилистику текста, не свойственную другим докладным запискам премьера Танака императору; на подозрительную легкость, с которой секретный документ стал достоянием общественности; на его содержательное сходство с программой, разработанной японским ультраправым «Амурским обществом» («Кокурюкай»), а также на то, что стенограммы конференции 1927 г. не подтверждают обсуждение вопросов о курсе Японии на мировое господство87.

Однако независимо от происхождения меморандума сам факт его публикации в периодической печати имел серьезное политическое значение. В документе содержалась концепция военной экспансии Японии на евразийском континенте: «Для того чтобы завоевать Китай, мы должны сначала завоевать Маньчжурию и Монголию… все остальные азиатские страны и страны Южного моря будут нас бояться и капитулируют перед нами. Мир тогда поймет, что Восточная Азия наша, и не осмелится нарушить наши права…»88 Относительно военного конфликта с СССР в тексте указывалось: «Продвижение нашей страны в ближайшем будущем в район Северной Маньчжурии приведет к неминуемому конфликту с Красной Россией»89. При этом в качестве объекта нападения значились не только территории вдоль границ Приамурья и Приморья, но и «необходимость вновь скрестить мечи с Россией на полях Монголии»90.

Следовательно, Москва получила веские основания для наращивания своего оборонного потенциала на Дальнем Востоке. В этой связи руководство ГМД получило повод поднять вопрос о международной поддержке борьбы против оккупации японскими войсками части китайской территории. Содержавшиеся в документе отсылки о подготовке Японии к конфликту с США осложнили и без того напряженные отношения Вашингтона и Токио. В Англии и Франции, имевших колонии в Юго-Восточной Азии, также усилилось недовольство политикой Японии. Таким образом, «меморандум Танака» эксплуатировался различными державами в качестве средства для обоснования укрепления собственных позиций на Дальнем Востоке и вовлечения государств-соперников в вооруженное противостояние с Японией.

Чан Кайши осознавал угрозу, исходящую от Японии. Ряд военных и политических неудач 1927 г.: поражение в районе Суйчжоу, усилившее позиции гуансийских генералов Ли Цзун-жэня и Бай Чунси; разрыв с КПК; усиление внутрипартийной борьбы – привели к отставке Чан Кайши и его последующей поездке в Японию. Тогда в ходе встречи с премьером Танака он обсудил перспективы двусторонних отношений. Их позиции совпали только в вопросе борьбы с КПК. Чан Кайши не был готов согласиться на расширение японского влияния в Маньчжурии и Внутренней Монголии даже в обмен на покровительство Токио. Впоследствии в своем дневнике он отмечал, что Япония использует в своих целях отсутствие единства в Китае и поддерживает военные группировки в ущерб его национальным интересам91.