Ольга – княжна Плесковская

– Куда собралась, доченька? – строго спросил Яромир.

– Не волнуйся, воевода, прогуляемся мы с дочкой твоей, – ответил вместо Ольги князь.

– Дозволь, князь, охрану с вами отправить, места у нас неспокойные, дикие, да и стемнеет скоро, нечисть всякая шалить начнёт.

– Оставь своё беспокойство, воевода, никто дочку твою обидеть не посмеет, пока с ней князь Киевский, что под защитой самого златоусого Перуна.

– Не волнуйся, батюшка, мы недалече, быстро назад возвернёмся, – Ольга ласково улыбнулась Яромиру.

Не сводя с дочери напряжённого взгляда, воевода кивнул, и Ольга, развернувшись, ходко пошла в сторону реки, князь последовал за ней. Они подошли к обрывистому берегу, где вдоль края вилась довольно широкая тропинка. Князь нагнал Ольгу и пошёл рядом с ней.

– А что, Олёнка, довелось ли тебе уже под священными ракитами клятвами обменяться с молодцем каким добрым али нет? – после долгого молчания ласковым, почти отеческим голосом спросил князь.

Ольга, отрицая, помотала головой.

– Неужель ни с одним гриднем рука об руку не гуляла, слов ласковых не молвила?

– Да о чём же мне с гриднями молвь творить, князь? – Ольга вскинула на него удивлённые глаза.

– Не знаешь, что ли, о чём красны девицы с удалыми молодцами ночами шепчутся, – нетерпеливо сказал князь.

– Как берёзка с дубом ветвями сплетались, а лебёдушка с соколом крыло о крыло в облаках кружились? – усмехнулась Ольга.

– Ну, хотя бы. Уж всяко не о мечах булатных да об утехах ратных, – подхватив её тон, ответил князь.

– Вот об этом мне как раз занимательней перемолвиться будет, – вздохнула Ольга и равнодушно добавила: – А басни я пятилетней слушать любила. Ныне скучно мне. Слушаю, а позабыть не могу, что лебёдушке-то с соколом одним путём кружиться – добычею в острых когтях.

– Ах, вот оно как, – князь повернул голову и внимательно посмотрел на девушку. Но Ольгино спокойное лицо и вновь потупленный взор ничего, казалось, не выражали.

– Значит, любишь о делах ратных послушать? – князь опять благодушно улыбнулся.

– Не только. Земли заморские, люди, там живущие, их нравы – вот что всего мне занимательней, – Ольга остановилась. – Мы на месте, князь. Вот она – ракита. Позволь, поклонюсь матушке.

Чуть в стороне от тропинки, шатром раскидывая гибкие ветви с узкими, нежно шелестящими, золотыми листьями, вздымались на высоту почти десяти саженей пять тонкоствольных красавиц ракит, выросших от одного корня,– два дерева склонялись через тропинку, свешивая ветви в обрыв над рекой, ещё два – вдоль тропинки, в разные стороны, а последнее, самое крепкое и ровное, – стояло стражем у опушки леса. Нижние веточки всех деревьев были перевязаны множеством цветных лоскутков – за каждым поклон-просьба; у корней лежали подношения: каравай и бочонок – дань сегодняшней свадьбы.

Ольга приблизилась к деревьям, опустилась на колени, – плащ окутал-обрисовал тонкий стан, светлые волосы рассыпались по спине и плечам – развязала и положила на землю между стволами рушник с пирогами и осталась недвижимой на несколько мгновений, прижавшись щекой к стволу ближайшей ракиты. Князь тем временем скинул с себя и расстелил под ветвями у самого берега плащ, и, когда Ольга поднялась с колен и повернулась к нему, приблизился к девушке и, коснувшись руками рассыпавшихся прядей, легкими поглаживающими движениями принялся убирать их Ольге за спину.

– А я много могу тебе о землях заморских поведать, – вкрадчиво сказал он.

Его лицо было почти напротив Ольгиного – князь не сильно превосходил её ростом – взгляд тающим маслом растекался по Ольгиному лицу, шее, глаза светились затаённым предвкушением – как у хищника, настигшего жертву, но ещё не вкусившего её.

– Давай присядем, на реку полюбуемся, на закат. Поговорим, – князь мягко покачнулся к Ольгиным губам, но она резко развернула голову и вжалась щекой в своё плечо.

– Не серчай, княже, – сказала Ольга в сторону, и голос её звучал спокойно и отстранённо. – Нет у меня времени послушать сказы твои занимательные. Мне возвращаться нужно, сейчас молодых в клети уведут, и мы, подружки, должны своей пляской испросить для них милости у Матушки-Земли и Рожаниц. А у нас по обычаю хоровод ведёт либо самая старшая незамужняя в роду, – Ольга повернула голову и посмотрела на князя, – либо же самая знатная. А я хоть и не кровная Томиле родня, как и Малина впрочем, но два года под одной крышей с ним прожила, как с батюшкой, вот и получается – родня, а по знатности и объяснять нечего… Так что и хоровод мне зачинать.

Князь молчал, положения тела не менял, своих рук с её плеч не убирал, продолжал в упор рассматривать Ольгу, только выражение глаз с масляно-предвкушающего менялось на досадливо-непонимающее, раздражённое.

– Если я не приду, обычай не исполнится – люто осерчать могут наши богини-матушки, – помолчав, пояснила Ольга. – Боюсь, гнев их не только на меня ляжет, – тут она опустила взгляд, скрыв глаза тёмными ресницами. – Боюсь, тебя, мужа весьма заметного и многонарочитого, гнев их коснуться может. Не приведи Перун, вдруг удача в пути изменит, а ведь путь тебе неблизкий держать, княже, – Ольга подняла глаза, внимательно поглядела на князя, и, выждав, осторожно отвела его руки со своих плеч. После этого, более ничего не говоря, развернулась и вышла на тропинку. Впрочем, пройдя несколько шагов, оглянулась и напоследок бросила:

– А ты, князь, можешь ведь и в одиночестве на реку полюбоваться, закаты у нас на реке знатные, а путь обратный поди найдёшь – не заплутаешь, – и было непонятно, то ли прозвучало это с наивным простодушием, то ли с затаённой насмешкою.

– Спасибо, что позволила, – зло пробормотал больше себе, чем удаляющейся девушке, князь, разъярённым зверем метнулся к расстеленному плащу, резко подхватил его, накинул и последовал за Ольгой.

Когда они вернулись на поляну, солнце уже зашло, зато ярко горели костры, а новобрачные только что поднялись из-за стола, чтобы отправиться в клети на укрытое одеялом из куньих шкурок поверх снопов из душистых трав брачное ложе. Гости и родственники, успевшие влить в себя немало сладких медов и горького пива, провожали молодых шуточными и довольно откровенными наставлениями, подначивающими Первушу и вгонявшими в краску Малину. И почти никто вокруг не заметил ни отсутствия Ольги с князем, ни их возвращения, лишь несколько отроков-гридней князевой дружины, завидев князя, опрометью кинулись к Игорю – узнать, чем могут князю услужить. Да ещё Яромир, в напряжённом ожидании поглядывающий в сторону реки, сразу заметил возвращавшихся Ольгу и князя и перевёл дух. Правда, волнение до конца не усмирилось в груди воеводы, потому как цепкий Яромиров взгляд тут же углядел и Ольгину безмятежность, и князево лицо – темнее тучи. По его знаку две пригожих девки, одна с блюдом в руках, где дымилось зажаренное на костре кабанье мясо, другая с тяжёлым, до краев полным самого сладкого и крепкого мёда кувшином устремились к князю, который, подойдя к столу, не обращая вниманья на царившее вокруг веселье, тяжело опустился на лавку и приник к первой попавшейся кружке с чем-то хмельным. Ольга же прямиком направилась к батюшке. Яромир приобнял Ольгу за плечи и, склонившись к самому её уху, спросил:

– Как, ты, дочка? Не обидел никто тебя? Али князя?

– Да что ты, батюшка, кто же меня обидит, когда я здесь – повсюду под твоей защитой? – Ольга доверчиво прижалась к Яромиру. – А князь, ты сам слышал, его Перун хранит, – с усмешкой добавила она.

Яромир неодобрительно покачал головой, но не сдержал улыбки.

– Вот вырастил красавицу-невесту себе на беду, теперь чуть что – сердце заходится, – с нескрываемым облегчением и радостью проворчал он и, сильнее сжав всё ещё крепкими пальцами Ольгино плечо, увлёк её в шумное веселье толпы провожатых. Тут к ним подбежала запыхавшаяся Леля.

– Сестрица, вот ты где, а мы тебя повсюду ищем, – выпалила она, схватив Ольгу за край плаща. – Батюшка-воевода, дозволь Олёну забрать в девичий хоровод.

Яромир отнял руку от Ольгиного плеча, и она, сбросив плащ, который воевода тут же у неё забрал, последовала за Лелей на середину поляны. Там, у священной берёзы, заливистыми колокольчиками звучал девичий смех – дюжина сельских девушек, подружек и родственниц невесты – готовилась участвовать пляске. И когда молодых проводили в избу, а хмельные дружки встали на страже, гости вновь расселись за столом, чтобы усладить взоры одним из красивейших свадебных зрелищ – ритуальным девичьим танцем.

В наступившей вдруг тишине сперва на диво слитно зазвучали тонкие девичьи голоса. Девушки обхватили друг друга за талии и закружились вокруг берёзы, потом, продолжая хоровод, отступили на шаг назад и взялись за руки. Не прекращая петь, девушки разомкнули круг, выстроились цепочкой и поплыли вдоль столов. Вот тут-то князь и увидел, что цепочку вела Ольга. Довольно высокая по сравнению с прочими девушками, тонкая и ладная, с гордой осанкой наследницы древних княжеских родов, в которых мешалась кровь только лучших воинов и красивейших жён – невозможно было не залюбоваться. Едва различимые глазом движения ног, будто умелое скольжение по льду, завораживали. Облегаемое платьем на широких лямках поверх нижней льняной сорочицы, перехваченным в тонкой талии серебряным поясом, гибкое тело не позволяло отвести глаз, а безмятежный и уверенный взгляд кружил голову, затягивал бездонным омутом всякого, кто осмелился заглянуть. Истинно, никто бы лучше не смотрелся во главе девичьего хоровода. Проследовав вокруг поляны мимо праздничного стола, танок, возглавляемый Ольгой, направился в середину, где живая цепочка разомкнулась, песня оборвалась, а Ольга вышла вперёд. В руках она держала доселе никем не замеченный бубен. Поведя плечами, Ольга ударила в бубен, а девушки подхватили её движение. Развернувшись одесную, Ольга вновь повела плечами и вновь ударила в бубен, а затем, не переставая перебирать ногами в медленном развороте, стала откидывать назад сначала голову, затем плечи, а затем, открыв линию тонкой шеи и упругой девичьей груди, и весь стан. Светлые волосы потоком заструились вдоль спины, ниже бёдер, почти до самых колен. У всех остальных девушек волосы тоже были распущены и у иных едва ли не касались земли. Ольга перестала ударять в бубен, и плясуньи замерли, а после того, как удары возобновились, начали медленно выпрямляться, продолжая вращение. В последнем ударе они повернулись лицами к покути – той части стола, где сидели ближайшие родственники молодых и почётные гости, – и застыли. Рассыпая бубен мелкой дрожью, Ольга протянула руки к небу, а затем опустила на уровень лица и, повторив это несколько раз, вновь начала вращение посолонь. На сей раз вращение было быстрым, а стан оставался прямым, и волосы Ольги, а вслед за ней и прочих участниц священного действа, взвивались каруселью вокруг лиц. Быстрое вращение по удару бубна закончилось на том же месте, девушки дружно упали на колени и склонились ниц. Ольга выбросила в сторону левую руку, и рукав её сорочицы, прежде схваченный серебряным наручем, оказался спущенным. Не вставая с колен, она медленно выпрямляла стан, и при этом плавно поднимала, затем опускала выброшенную в сторону руку, а потом и вторую. Она несколько раз медленно повторила движение руками, при этом поворачивая голову то к одной, то к другой взмывающей вверх руке, – длинные спущенные рукава, расширяющиеся к краям, казались крыльями птицы. Незаметным глазу движением, не прекращая вскидывать руки, ведущая хоровод, а за ней и остальные плясуньи, поднялись. Теперь Ольга быстрыми и мелкими шажками скользила то в одну, то в другую сторону вдоль стола, устремляясь за вскинутыми руками, поводила плечами; очерчивая изогнутым склонённым станом полукруг, тянулась за устремлёнными вперёд раскрытыми ладонями и постепенно наращивала темп пляски. Девушки за её спиной кружились и хлопали в ладоши. Наконец, Ольга резко остановилась, подняла брошенный на землю бубен, ударила в него, плясуньи замерли, а Ольга попятилась назад. Девичья линия разомкнулась и удивительно слитно стала перестраиваться в цепочку, таким образом, что Ольга опять оказалась во главе. Она вновь повела хоровод вокруг поляны к священной берёзе, где девушки образовали круг, покружились несколько раз, опустились на колени и, склонив головы, замерли.

Заворожённые гости не сразу сумели выразить охватившие их чувства – танец погрузил их в оцепенение. Лишь несколько мгновений спустя, когда девушки уже поднялись с колен, из-за столов послышался одобрительный гул, а княжеские гридни повскакивали с мест, захлопали в ладоши, засвистели. На поляну поспешили парами и поодиночке парни – простые поселяне и гридни, опережая друг друга, устремились к плясуньям, стараясь привлечь их внимание, прикоснуться к снизошедшей благодати Матушки-Земли и Батюшки-Неба. Люди за столами и на поляне принялись обниматься, целоваться, начинать новые пляски, просто браться за руки, иные пары устремлялись с поляны к реке или под сень деревьев – творить радость, угодную земле и небу, Макоши и Сварогу.

Ольга, ловко избегнув объятий и поцелуев подбежавших к ней парней, проскользнула сквозь радостную суету толпы и направилась к Яромиру. Их с батюшкой места за столом были заняты княжескими гриднями, а Яромир разговаривал с одним из самых уважаемых людей князя, воеводой и десницей Игоря – Асмудом. Подойдя к ним, Ольга скромно остановилась в сторонке, но Яромир заметил дочь, обнял её за плечи и притянул к себе. Асмуд, впечатлённый девичьей пляской, выражал свой восторг, нахваливая Ольгу. Яромир улыбался, не скрывая гордости. Тут к их беседе присоединились Томила с Голубой и родители Первуши, подбежал Любим. Сваха Велимудра не преминула поучаствовать в разговоре, следом подходил кто-то ещё. Вокруг Ольги и Яромира образовалось шумное сборище, весёлая кутерьма, а Ольга оказалась главной виновницей всеобщего внимания и восхищения.

Князь Игорь сидел, обнимая одну из присланных Яромиром девиц, рядом со своими хмельными гриднями. Лицо его выражало снисходительное благодушие, однако ни Ольгу, ни Яромира взглядом он не удостаивал. Лишь раз не удержался – злобно глянул в их сторону, на разгорячённого Асмуда, чей зычный голос, восхвалявший достоинства Ольги и прочих плясуний, перекрывал все прочие голоса. Но чем веселее и оживлённее становилось вокруг Яромира и Ольги – уже и большинство княжеских гридней столпились вокруг них – тем более странно выглядело равнодушие князя. Наконец, Игорь поднялся и, увлекая за собой сидевшую рядом девицу, присоединился к веселящейся толпе. Окружавшие его гридни последовали за ним. Люди сразу же расступились, пропуская князя.

– Да тут у вас, как на подбор, одни красавицы, – князь ласково поглядел на стоящую рядом девицу и потеснее прижал её к себе. – Потешили и меня, и людей моих своей пляской, – и расплылся в радушной улыбке, глядя на Яромира. – А дочка твоя опять первее всех оказалась.

– Благодарю за похвалу, князь, – отозвался Яромир и чуть склонил голову.

– И всё-таки вот что меня, воевода, занимает, когда твоя Олёнка давеча с луком встретила меня в лесу, правда попасть в меня могла али бахвалилась?

– Да что ты, князь, просто-напросто напугалась она, а стрелять ни за что бы не стала, потому как увидела, что муж перед ней благородный да знатный, правда ведь, дочка? – Яромир взглянул на Ольгу, и та в знак согласия послушно кивнула.

– Да ладно тебе велеречие-то разводить, воевода. Ответь-ка мне честно, обиды держать не стану, слово князя.

– Ну, вообще-то Ольга неплохо стреляет, – сдержанно произнёс Яромир.

– А вот это я и хочу увидеть, – заявил князь громко и довольно, как будто только этих слов и ожидал. – Показать сможет? Мы ей установим целище, у костра, что на берегу реки, она пусть своим умением порадует, ну, шагов, скажем, с пятидесяти.

– С пятидесяти? – удивлённо выдохнул кто-то в толпе.

– А что за целище-то? – слегка напрягся Яромир.

– Да горшок на сулицу наденем, а сулицу в землю воткнём – вот и всё целище, согласна? – князь перевёл взгляд на Ольгу, и глаза его слегка сузились.

Ольга посмотрела на Яромира, но тот молчал.

– Согласна, князь, только можно из своего лука? – подумав, ответила она.

– Можно и из твоего.

– Я сбегаю, сестрица, принесу, – тут же вызвался Любим и кинулся в село в избу Томилы за луком.

Весёлое сборище тем временем направилось к берегу. Князь велел своему гридню захватить со стола любой пустой горшок, да принести из гридницы сулицу. И вот цель была установлена, расстояние отмеряно, а запыхавшийся Любим принёс Ольге её лук, тул со стрелами, защитный щиток на левое запястье и скроенные точно по ладони кожаные рукавицы с обрезанными перстами. На берегу у костра зрители образовали полукруг, с удовольствием предвкушая очередную забаву, кто-то шутил, кто-то пытался давать дельные советы – всё это Ольга воспринимала довольно равнодушно, она внимательно рассматривала цель, что-то про себя прикидывала – может, направление ветра, может, игру отблесков от костра. Молчал и князь, в свою очередь внимательно приглядываясь к девушке.

– Надо бы предмет прения установить, – выкрикнул кто-то из толпы. – На кон что-нибудь поставить.

– Можно и на кон, – усмехнулся князь. – Что предлагаешь, воевода?

– Ну, скажем, подобный горшочек, что целищем служит, только с серебром. Устроит, княже? – осторожно спросил Яромир.

– Устроит-устроит, – отмахнулся князь. – Только мне твоего серебра более не надобно, и так хватает.

– А что же тебе надобно? – нахмурился Яромир.

– Коли дочка твоя промахнётся, пусть со мной и с дружиной моей в гридницу последует и там нынче ночью плясками да песнями глаз и слух наш ублажает.

Воцарилась тишина, и даже в неярком свете костров было заметно, как побелело лицо Яромира. И пока воевода собирался произнести достойный ответ, Ольга опередила его.

– Я согласна, – чётко вымолвила она и посмотрела на батюшку спокойным, совсем недетским взглядом.

– И вот ещё что – раз уж мы решили постязаться, – добавил князь, нарушая тишину, – я своим серебром рисковать не стану, в подобную цель любой отрок-малолетка, что и месяца не пестован, попадёт, а ты, Яромир, дочку-то свою, думаю, поболе учил. – Он склонился к стоящему рядом гридню, им по случаю вновь оказался услужливый Некрас и, показывая на Любима, негромко что-то проговорил.

– Посему вот, что я решил, – пусть девица станет стрелять в горшочек, что малец на темечко себе поставит, – объяснил он. – Это по правде будет.

Ропот пошёл по примолкшей до того толпе. Вскрикнула Голуба и спрятала лицо на груди у побледневшего Томилы. Некрас шагнул к Любиму, но мальчишка, не дав до себя дотронуться, метнулся к Ольге, которая, бросив лук, тут же прижала его к себе. Яромировы гридни, из тех, кто был при оружии, положили руки на рукояти мечей, и княжеские в ответ повторили то же движение. Давешнее веселье сменилось явственно ощущаемым напряжением и даже испугом.

– Что ты творишь-то, князь! – гневно воскликнул Яромир. – Ты с нами за одним столом сидел, хлеб переламывал, а теперь хочешь, чтобы мы здесь друг в друга стрелы метили.

– Не нужно, воевода, так волноваться, – примирительно ответил князь. – Я ж не настаиваю, лишь предлагаю, – почти ласковым голосом, словно буйно помешанного, успокоил он Яромира, повернулся к Ольге и вопросительно на неё посмотрел.

– Не стану я стрелять в брата своего названого, – твёрдо ответила она.

– Да разве ж я заставляю? – как будто удивился князь. – И вотще, думаешь, тебе кто-нибудь в мальчишку стрелять позволил бы? – князь строго свёл брови и со всей серьёзностью добавил: – Проверить я тебя хотел – уверенность твою и дерзость.

– Что ж ты своего гридня не предложил? – уже спокойнее спросил Яромир.

– Так это ты, воевода, знаешь, на что твоя мастерица способна, а я нет, – неприятным резким голосом сказал князь. – Коли согласилась бы – я своего гридня, не раздумывая, предложил бы, а так – рисковать не стану. Впрочем, чего уж лукавить, уверен я был – откажется дочка-то твоя, – тут князь, взглянув на Ольгу, лениво добавил. – Шибко осторожна ты, девица, и скучна, – он показно зевнул и развернулся, намереваясь уйти.

– Подождите! – крикнул кто-то из сборища. Из толпы вышел и встал рядом с Ольгой не кто иной, как Борщ. – Подожди, князь. Хочешь потешиться, я готов живой целью послужить, – выдохнул он.

– Зачем вмешиваешься! – прошипела ему Ольга, но Борщ только мельком глянул на девушку и тут же перевёл взор на князя.

– И ты, молодец, не боишься пораниться али жизни лишиться? – осведомился князь всё с тем же скучающим видом.

– Давно меня сия девица уж поранила, – пробормотал Борщ, который, видно, немало употребил хмельного мёда. – А коли убиёт – ну и пущай, – он махнул рукой. – Хоть раз вниманием своим осчастливит. Только, князь, можно одну просьбу.

Игорь кивнул.

– Прошу, отмени прение, пусть забава будет ради занимательности.

Князь с ответом не спешил – задумчиво молчал.

– Считаешь, княже, что имеет силу прение-то ваше? – склонившись к Игорю, тихо, но так, чтобы стоявшие рядом явно расслышали, спросил Асмуд. – Стязалися ведь на других условиях.

– Разве я тебя спрашивал? Миротворец, леший тебя забери, – также тихо ответил князь и, возвысив голос, добавил: – В связи с изменением словоположения, прение наше упраздняю. Пусть забава забавой и останется. Согласен, Яромир?

– Ещё спрашиваешь. Конечно, согласен, – проворчал воевода.

– Ну что ж, на том и порешили. А ты, храбрец, ступай, занимай глумилище.

Борщ развернулся и последовал к тому месту, где из земли торчала сулица с надетым на неё горшком.

– Княже, – негромко обратился к Игорю Некрас. – Дозволь проводить парня до места и поддержать, чтобы ножки у смельчака, не ровен час, не подкосились, али сбежать не задумал, – Некрас вновь рвался услужить.

– Дозволяю, – согласился князь.

Некрас догнал Борща и грубо ухватил его за руку повыше локтя. Так они и остановились, ожидая Ольгиного выстрела.

Ольга вынула стрелу, наложила её, взялась за тетиву и прицелилась.

– Давай уже стреляй, – нетерпеливо крикнул кто-то из княжеских гридней.

– Под руку не говори, – вступился гридень из Яромировой дружины.

Ольга, казалось, отстранилась от всего происходящего вокруг – не спеша натянула тетиву, глубоко вздохнула и отпустила стрелу.

И стрела нашла свою цель. Недвижим остался стоять Борщ, и горшок на его голове остался бы цел, если бы его дрогнувшие пальцы не разомкнулись и не выронили целище. Горшок ударился оземь и разлетелся на черепки – видно, попал на камень. А крик боли всё же раздался, даже не крик, а самый настоящий рёв – то был Некрас. Он упал на колени и, ухватившись за пораненное запястье, – стрела прошла его насквозь – пытался унять хлещущую из него кровь.

Мгновение все ошеломлённо молчали. Лишь Ольга резко развернулась к князю, и княжеские гридни ринулись к ней, намереваясь схватить девушку за руки, – предотвратить какие-либо ещё дерзкие действия с её стороны. Однако Ольга никаких действий свершать более не собиралась – решительно бросила лук себе под ноги и выжидающе смотрела на князя. Теперь уж настал черёд князя от гнева побледнеть.

– Как ты посмела?! – голос Игорь прозвучал звериным рыком.

– Не серчай, княже, прости, коли обидела, но ты сам говорил, что умения моего не знаешь. Смог ты воочию убедиться – неумёха я стрелять. И при первой нашей встрече ни за что бы в тебя не попала – истинно бахвалилась, – скромно проговорила она, но голос её звенел волнением, а глаза смотрели на князя с неприкрытым вызовом.

Князь молчал, рассматривая её, и, конечно же, видел и притворную её скромность, и вызов во взгляде, но слова его не были нарушены – значит, наказывать девицу не за что – при всём честном народе призналась в своей неумелости. Но и отпускать просто так нельзя.

– Если велишь, князь, то я и полечить твоего гридня могу – травы приложить, что кровь унимают, затянуть руку тугой повязкой – это я всё умею, – простодушно предложила Ольга, но в глазах у самой любопытство – как же князь себя поведёт.

Тут уж князь не удержался – расхохотался.

– Помогите пораненному, – отсмеявшись, велел он своим гридням и, обращаясь к Ольге, добавил: – Нет уж, красавица, благодарствую, если ты такая же способная лекарка, как и меткий стрелок, – пожалуй, ещё моего гридня до смерти залечишь.

Из толпы раздался ответный смех. Напряжённая обстановка вновь изменялась на весёлую – про раненого Некраса никто не вспоминал – сам напросился.

– Верно всё прикинула, девица, обижаться мне не на что, – голос князя вновь стал скучающим. – И прение между нами сам упразднил. Посему иди на все четыре стороны. А мечом да луком раз уж не умеешь – не размахивай, да и не девичьего ума это дело. Лучше уж пляши, пеки пироги да басни слушать учись – вот это девке поболе пригодится, – небрежно бросил он напоследок, развернулся, кликнул давешнюю девицу и удалился.

III. Невеста