Ольга – княжна Плесковская

– Сестричка, милая, давай поратимся, – Любим просительно заглянул Ольге в лицо. Ольга всегда была ему первой подружкою и наставницей в подобных забавах.

– Да ты, братишка, видно, ума лишился! – Ольга возмущённо выдернула руку. – Малина ныне замуж выходит, матушка Голуба сама не своя от волнения, ещё дел уйма не переделано, а у тебя одно баловство на уме.

– Ну, Олёнка, ну, пожалуйста, – не унимался Любим.

– Иди с дружками своими пораться. А мне некогда, – Ольга решительно направилась в избу.

– Да я уж всех дружков побил, мне дядька Ёрш такие премудрости показал, спорим, я и тебя побью! – запальчиво крикнул Любим и последовал за Ольгой. Ершом звали пестуна младших дружинных отроков.

– А что же тебя дядька Ёрш в дружину не возьмёт? – спросила Ольга, между тем открывая сундуки и поставцы и доставая из них разные чаши да блюда.

– Он-то хоть сейчас готов, да батька не пускает, – вздохнул мальчик, расстроенный одновременно и батькиной строгостью и Ольгиной нынешней неуступчивостью.

– Ладно, братишка, так и быть, давай побалуемся, – вдруг согласилась Ольга. – Только уговор, если тебя побью, стрелой летишь в гридницу и набираешь всякой разной посуды, какой найдёшь, и несёшь её на свадебный стол. Согласен?

– Ага, – глаза Любима радостно вспыхнули. – А если я тебя побью, будем ратиться ещё… – тут Любим задумался, – три раза.

– Ну, давай сюда твою игрушку, да пойдем на двор, – с нарочитым равнодушием бросила Ольга. По чести сказать, до подобных забав она сама была большая охотница.

Едва Ольга сняла кожаные черевички и завязала узлом подол платья, чтобы удобнее было биться, как неугомонный Любим налетел на неё соколом. Девушка ловко увернулась, но нападать в ответ не спешила. Размахивая мечом, Любим опять ринулся на Ольгу. А та, отбив удары, снова отступила. Воодушевлённый Ольгиной якобы робостью Любим продолжал яростно наседать. Тут Ольга развернулась и бросилась бежать, Любим за ней вдогонку. Они обежали уже весь двор, и Ольга вдруг остановилась как вкопанная, и отпрыгнула в сторону, а Любим, не ожидавший подвоха, так же резко остановиться не сумел и пробежал ещё немного вперёд, оказавшись к Ольге спиной, чем коварная девица не преминула воспользоваться – тут же плашмя нанесла удар по тому мягкому месту, что пониже спины. Удар оказался сильным, и Любим, потеряв равновесие, шлёпнулся на колени и выронил меч, который Ольга тут же отшвырнула ногой. Деревянное лезвие её меча оказалось прижато к шее Любима.

– Не честно, – прогнусил мальчишка, поднимаясь и потирая ушибленное место.

– А ты, значит, будешь только с честными вражинами ратиться, – насмешливо сказала Ольга, – а коварных да подлых стороной обходить? Наука тебе, братишка, когда бьёшься, не позволяй ворогу ум себе мутить.

– Молодец, поучила парня, – сказал кто-то.

Ольга с Любимом дружно обернулись на голос и увидели стоящего у калитки Киевского князя. Пёс Дружок, сидевший на цепи у забора, давно уж заходился заливистым лаем, сообщая хозяевам о незнакомце, но заигравшиеся состязальщики не придавали тому значения.

– Здрав будь, княже, – промолвила Ольга.

– И тебе не хворать, красна девица, – князь зашёл на двор и направился к ним. – Ты, значит, ещё и на мечах горазда. Может, мне такую ловкую девицу к себе в дружину взять? Может, и меня чему научишь?

Ольга покраснела и одёрнула подол. Впрочем, князь, будучи свидетелем всего боя, уже успел налюбоваться стройными девичьими лодыжками, а потому пристально смотрел Ольге в глаза.

– А ну-ка, малец, давай сюда свою игрушку, а сам пока мою можешь поблюсти, ежели удержишь, только смотри не обрежься, – с этими словами князь отстегнул ножны, положил их на поленницу и взял из рук Любима деревянный меч.

– Ну что же, девица, покажи себя во всей красе, – князь, похлопывая себя голомем меча по ладони шуйцы, медленно и даже лениво начал приближаться к Ольге, не делая никаких попыток наступать. Когда расстояние сократилось до вытянутой руки, Ольга резко замахнулась на князя мечом и толком даже не поняла, как он отбил удар, только почувствовала, как беспомощно взлетела её рука, едва не выворачиваясь из сустава, тем не менее меч удержала. А князь оставался всё в том же положении, словно бы меч его сам собою ответил на удар. Стоял он расслабленно, чуть ли не зевал. Как старый сытый кот, забавлявшийся с пойманной мышкой: и занимательности никакой, и отпустить жалко. Побледневшая Ольга отступила на шаг назад и решительно отбросила свой меч в сторону.

– Для чего всё это, князь? – недрогнувшим голосом спросила Ольга. – И слепец увидит, что я не ровня тебе.

– А ты, значит, только с ровней в бой вступаешь? – усмехнулся князь. – Или с противником, что тебя заведомо слабей?

– То не бой, а чистый глум. Если угодно тебе, считай, что побита, – спокойно ответила Ольга.

– Значит, сразу в полон сдаёшься и попытаться не хочешь? – вкрадчиво спросил князь. – А ведь не каждый ворог тебя в полон возьмёт, хорошо, если сразу лезвиём по шейке, а то ведь и иначе поступить может… – с этими словами князь приставил остриё клинка к Ольгиной шее, а затем скользнул ниже к вырезу сорочицы.

– В светлом Ирии хорошо, но оттуда нет возврата. Зачем на меч бросаться, ежели можно жить? – Ольга вскинула глаза и смело посмотрела на князя. – Коли кровной мести нет, разумный ворог лучше выкуп возьмёт или дань стребует.

– Так-то разумный ворог, а если вдруг ворог разум потеряет от такой-то красы, – князь рассмеялся собственной шутке, но тут же смех оборвал и серьёзно добавил. – А насчёт жизни – не суди, девица, иная жизнь, она хуже смерти, – и отвёл меч. – Ладно, девица, будем считать, что на сей раз тебе разумный ворог попался, чем дань отдавать будешь? – глаза князя сверкнули.

– Князь! – вдруг встрял Любим, которого непонятная тревога заставила оторваться от такого важного занятия, как созерцание княжеского меча и попытки вытащить его из ножен. Мальчик до того ещё подбежал к Ольге и князю и некоторое время напряжённо следил за их разговором, и вот, наконец, выпала возможность вставить словцо. – Бери пирогами! Сестрица дюже вкусные пироги печёт, объеденье.

Тут князь вновь расхохотался.

– Ну что ж, такому доброму молодцу видней, чем дань с красны девицы брать. Веди в избу, отрок, пирогами угощаться, – князь взял ножны и последовал за юркнувшим в избу Любимом, Ольга, спешно обувшись, за ними.

Они вошли в горницу, и князь присел за стол.

– Как звать-то тебя, отрок? – спросил князь, обращаясь к мальчику.

– Любимом наречен.

Ольга принесла кувшин с морсом, кружку и блюдо с пирогами, закрытое льняным рушником.

– Начинка из черники в меду. Милости просим, князь, откушай, – скромно сказала Ольга и присела на лавку, притихший Любим рядом.

– Да ты ещё и пироги печь мастерица, – одобрил князь, откушав один пирожок и взяв второй. – Неужто сама?

– Сама, князь.

– А что, Любим, другая твоя сестрица, та, что невеста, тоже вкусные пироги печёт?

– Малинка-то? Малинка тоже печет, да у Олёнки вкуснее, у неё всё вкуснее получается, – знающе сообщил Любим.

– А собою как твоя Малинка, такая же пригожая, как Олёна? – голос князя опять стал вкрадчивым.

– Да что ты, князь, Малина гораздо краше, – быстро ответила Ольга, опередив раскрывшего было рот Любима, и строго посмотрела на брата. – Малина у нас и белолица, и румяна, и телом пышна, и косами богата.

– Да ты что! – с притворным удивлением воскликнул князь. – А братец-то твой иначе думает, зрю.

– Братец мой спит и видит баловство наше ратное продолжить, вот и подхалимствует, – Ольга вновь метнула строгий взгляд в задохнувшегося от возмущения Любима. «Не встревай», – говорил тот взгляд.

– Ну что ж, вот вечером и погляжу на свадебном пиру на красу ту неземную. Спасибо за угощение, красна девица, и тебе, добрый молодец. Вечером, чаю, свидимся, – князь поднялся с лавки. – А ты молодец, девица, удар держишь, иной отрок из дружины меч бы выронил, а ты удержала, – и с этими словами князь удалился из избы…

Солнце закатилось за полдень, когда, все хлопотные приготовления были наконец завершены, столы ломились от яств, в воздухе витало приятное предчувствие праздника, а женская половина Томилиного семейства, взволнованная и нарядная, в верхних клетях избы доводила красу Малины до неземного совершенства. Были там младшие сёстры Малины – Леля и Услада, Ольга и две Малинины закадычные подружки – худая и острая на язык Берёза и приземистая добродушная толстушка Ива. В Выбутах, лесном краю, любили давать девочкам имена по названию деревьев.

Когда Ольга описала князю Малину пышной телом, белолицей, румяной, с косой, что толще руки иного гридня, она не покривила душой. Всего этого у Малины было в избытке. Ещё и росту девица была не малого, так что и иной гридень очи в очи бы не сумел поглядеть, и крепостью телесной боги не обделили. Удалась Малина в погибшего отца, что собою был богатырь, хотя и статную Голубу никто бы не назвал хрупкою тростинкою. Ступала Малина величаво и плавно, молвила веско и неспешно, но умела и острым словцом припечь, а уж как глянет, бровью поведёт – всё равно, что серебром одарит.

Вот и сейчас, казалось, волновались все, кроме Малины, которая, не суетясь, с достоинством осматривала себя в булатное зеркальце, с нескрываемой гордостью и удовольствием любуясь собственным отражением. И не верилось, что лишь несколько дней тому назад почитала себя Малина бессчастной, орошала подушку горькими слезами. Долго горевала Малина, что никто её такую рослую да крупную замуж не позовёт. Женихи смотрели с восторженным трепетом, но бегали за резвыми хохотушками. Зато Первуша, не смущаясь ни своего невеликого роста, ни худощавого телосложения, как только Малину увидел – обомлел: «Вот это девица, каких богатырей нарожать ему сможет!», – и ничтоже сумняшися повёл осаду по всем правилам ратной науки. Малина сначала невзрачного, по её разумению, ухажёра всерьёз не принимала: ни косой тебе сажени в плечах, ни золотых кудрей, ни взора соколиного. Но Первушу с толку девкина холодность не сбивала, и ухаживания он свои продолжал упорно и настойчиво. То место лучшее для Малины на посиделках займёт, то самый лакомый кусочек со стола принесёт, да и подарками Малину баловал – то бусы, то зеркальце, то отрез заморской ткани. Бывало раньше, Малину дразнили и за высокий рост, и за крепкое телосложение, а как Первуша появился, никто рта открыть не смел. И в службе ратной Первуша отличался, Яромир всегда с ним лично словом молвился, и неспроста: Первуша своих подопечных гридней гонял без устали, в строгости держал, и его десяток был самым лучшим из трёх, может, видел его воевода десницей нынешнего старшего по заставе, а может, и самим старшим гриднем. А уж когда обнимал Первуша Малину за плечи, то никто бы не посмел назвать его тщедушным или слабым, руки под рубашкой были крепче камня. Постепенно Малина настолько к Первуше привыкла, что и дня без него не мнила. А уж когда Яромир отправил Первушу в Плесков с поручением, и отсутствовал удалой гридень аж целую седмицу, тут уж Малина и вовсе извелась. Вот такая любовная повесть-кручина, что ныне продолжалась свадьбою. Поверить сложно, как это столетний дуб вырос из молодой поросли, что из малого желудя взошла, так и из привычки порой рождается привязанность, а из привязанности крепкая любовь.

Для свадебного обряда облачили девицы Малину в баскую черемчатую тончайшего льна сорочицу, украшенную по вырезу затейливой вышивкой, в которой мерцали и золотые нити, и стеклянный бисер, и жемчуг; повторялся узор в более скромном исполнении и на подоле, что выглядывал из-под нарядной пестряди поневы, которой подружки обвили бедра Малины, затянув на талии шнурком. Поблёскивали золотые нити и в красном пояске, с которого на цепочках свисали подвески-обереги, должные притянуть в семейную жизнь молодых достаток и счастье. Бронзовыми наручами с затейливыми рисунками скрепили подружки длинные рукава Малининой сорочицы на запястьях. Бронзовым же венцом обхватили голову, чеканный узор украшал венец на челе, кружево колец спускалось по вискам к гладкой белой шее, увитой ожерельем из разноцветных стеклянных бусин. Попадались в нём бусины зелёного стекла, а три были из дутого золота. Последний раз щеголяет девка в венце и радует взоры окружающих светлой гривой роскошных распущенных волос. Нынче вечером уплетут волосы в косы, уложат кольцами и укроют от посторонних глаз девичью красу тонкой тканью убруса – теперь не девка, а мужняя жена. Завершили наряд сапожками из красной кожи – подарком Яромира. Имелась ещё в праздничном наряде душегрея, подбитая беличьим мехом, заморское сукно для неё, кстати, Первуша покупал. Подружки возьмут душегрею с собой, чтобы облачить в неё Малину, когда опустится вечерняя осенняя прохлада.

Наряжая Малину, девицы пели, продолжая оплакивать уходящее невестино девичество:

Ой, судьба моя, ты судьбинушка,

Доля трудная, доля тяжкая.

Словно белую берёзоньку,

Поломали меня, с корнем вырвали.

Увели меня от родной избы,

От родимых отца-матушки,

Повели меня да на свадебку…

– Малинка! – влетел в ложницу запыхавшийся Любим. – Первуша приехал и дружки его, Борщ и Млад, и ещё целая ватага.

Малина охнула и прижала ладони к губам, невозмутимость слетела с неё, как желтый лист с древа по осени. Так простояла она неподвижно несколько мгновений, пока рассудительная Берёза не взяла её за руку и не увлекла за собой вниз по лестнице в горницу. Отвели Малину в красный угол, откуда взирали деревянные резные свята6 Рода и Рожаниц, посадили на лавку и укрыли шубою. Берёза, Ива и Ольга загородили Малину, встав к лавке спиною. Вышли в горницу Томила с Голубою. Голуба в руках несла каравай на рушнике. Услада и Леля встали у двери, готовясь встречать жениха.

А жених с дружками тем временем уже вовсю колотил в дверь избы. Открывать им отправили Любима. Как только он отворил, весёлая, уже отведавшая хмельного мёду ватага с грохотом и хохотом вломилась в сени.

– Здравы будьте, добрые люди, – ещё из сеней зычно провозгласил Борщ, Ольгин давний знакомец по детским играм. – Пошли мы с товарищами на ловы, зайцев пострелять, – продолжил он, когда вся ватага вошла в горницу. – А один заяц, серебряна шкурка, – тут Борщ нашёл глазами Томилу и повернулся к нему. – За ворота к тебе, хозяин, махнул, отыскать надобно, позволишь?

– Что ж не позволить, добрый молодец, ищи, коли не шутишь, – Томила усмехнулся в бороду.

Друзья рассыпались по избе. Конечно, они прекрасно знали, где искать пропавшего «зайца», но обряд нужно было соблюсти.

Обойдя избу посолонь, Первуша с дружками Борщом и Младом подошёл к Берёзе, Иве и Ольге, дружки встали у него за спиной.

– Красны девицы, не видели зайчика, серебряную шкурку? – спросил жених.

– Отчего же не видели. Знамо, пробегал, – молвила бойкая Берёза.

– А где сыскать его, не подскажете, славницы? – подхватил Борщ.

– Не спеши, добрый молодец, разгадаешь загадки, укажем тебе, где зайчик схоронился, – ответила Ива.

– Что ж, загадывайте, девицы премудрые, – Первуша вздохнул и изобразил глубокую печаль.

– Кругла, да не девка, с хвостом, да не мышь, – загадала свою загадку Ива.

– Ну, это ясно – репа, – ответил доселе молчавший Млад.

– Так вот вам вторая загадка, – продолжила Берёза. – Мать толста, дочь красна, сын храбёр, в небеса ушёл.

Парни задумались, скорее для вида, а разгадал Борщ:

– Та матушка – печь, а дочка с сынком – огонь с дымком.

– Тогда моя загадка, – вступила Ольга. – Говорили в старину, молись – коли собрался на войну, когда идёшь в море – молись тогда вдвое. А перед чем, добрые молодцы, надо молиться втрое?

– Ну и загадку загадала, красна девица, – протянул Борщ. – Пожалуй, разгадать не сумеем. Что, други, отпустим зайчика и по домам разбредёмся? Уж больно девица разумна да заковыриста, куда как нам с ней справиться, – хитро подмигнул Первуше с Младом явно неравнодушный к Ольге Борщ.

– А зайчик, чудо, как хорош, – в тон ему пропела Ольга. – Шкурка, что паволока заморская, очи – чистые яхонты, – и, глядя прямо в глаза жениху, уверенно и чуть ли не властно добавила: – Отправляйтесь по домам, горе-ловцы, мы нашего зайчика неумёхам не отдадим, мы удальцов разумных ждём.

– Наших ловцов-охотников отправите, других не скоро дождётеся, – крикнула из ватаги какая-то нагловатая девица.

– А ты по себе не суди, – быстро нашлась Берёза.

– Всё верно Берёза подметила, никто видно к девице на двор не заходил, – подхватила Ольга. – Тявкающих псиц ловцам нет нужды разыскивать, они на свист сами бегут, – припечатала она, вызвав смешки в рядах ватажки.

– Знаю я разгадку, девица, – сказал почему-то вдруг оробевший Первуша.

– Молви, – милостиво разрешила Ольга.

– Трижды нужно помолиться, перед тем как пожениться.

– Что ж, верно молвишь, молодец, – также уверенно продолжала Ольга. – Вот он, твой зайчик, помолись, – она указала на свята богов, – и забирай.

Девушки расступились, Первуша шагнул к лавке, сдёрнул шубу и обнаружил под ней румяную от волнения и жаркого меха Малину. Он обошёл вокруг лавки, взял Малину за руку и вывел в середину горницы.

– Хорош ли зайчик? – спросила Берёза, обращаясь к дружкам жениха.

– Искали мы зайчика, а нашли невесту нашему охотнику, – отозвался Млад.

– И хотим узнать, хороша ли невеста для нашего удалого жениха, – оживился Борщ. – Богата ли умениями женскими?

– Откушайте хлебушка, что Малинушка наша пекла, – промолвила из другого угла горницы взволнованная Леля, подошла к Голубе, взяла каравай на рушнике и поднесла сначала Первуше, затем Борщу с Младом, а что осталось, отдала весёлой ватажке.

– Вкусно, добры молодцы? – робко спросила она.

– Хорош каравай, хрустящ и пышен, а как с иголкою невеста умеет управиться? – в свою очередь спросил Млад.

Тут Услада молча подошла к жениху, держа в руках украшенную затейливой вышивкой по вороту и рукавам льняную рубаху.

– Добре, – с улыбкой молвил Первуша и взял рубаху.

– Невеста наша свои уменья делом подтвердила, – продолжала меж тем Берёза. – А ты, добрый молодец, докажи-ка нам, что не тщетствуешь.

– Не побрезгуйте, красны девицы, примите скромные гостинцы, – Борщ раскрыл кожаный тоболец, который с самого начала держал в руках, достал из него горсть мелких серебряных привесок на поясок и принялся раздавать девушкам. – Прими, красна девица, ложечку, – протянул он привеску Берёзе, – чтобы сытно вкушать и телом добреть. А тебе, девица, гребешок – чтобы скорее две косы заплести, – это предназначалось Иве. – Вот и вам, славницы, на счастье, – двух одинаковых коньков Борщ передал Леле с Усладою. – Ну, а тебя, девица, не знаю, чем и порадовать, тебя-то ничем не удивишь, – скрывая смущение, обратился Борщ к Ольге. – Возьми вот хотя бы солнышко, чтобы сиять ярче всех.

– Не обдели и братца невесты нашей, – напомнила Берёза.

– А тебе, добрый молодец, вот какой подарок, – Млад обернулся к ватажке и взял у кого-то из рук холщовый мешок. В мешке обнаружился деревянный крашеный щит. Восторгу Любима не было предела, это какое ж у него теперь богатство: и меч, и щит – прямо-таки небывалое счастье – коли такие дары перепадают от жениховых щедрот, вот и других сестриц уж поскорее бы женихи разобрали.

– Готовься, добрый молодец, подрастёшь маленько, отроком к себе в десяток возьму, – пообещал Первуша Любиму.

– Ну что, красны девицы, отдаёте нашему жениху свою подруженьку? – Борщ подвёл черту.

– Отдаём-отдаём, – хором ответили подружки.

– А ты, добрый молодец, отдаёшь свою сестрицу за нашего жениха? – спросил Млад у Любима.

– Забирайте, – Любим по-взрослому махнул рукой.

– А вам, Томила и Голуба, довольно ли моего вена, отдаёте за меня вашу доченьку? – посмотрел Первуша на Малининых родителей.

– Забирай, сынок, – прочувствованно сказал Томила.

– Береги нашу доченьку, не обижай, – со слезой в голосе добавила Голуба.

– Матушка, батюшка, благословите, – попросила Малина.

Томила взял из красного угла домашних чуров и, обойдя вместе с Голубою молодых посолонь и остановившись супротив, промолвил:

– Живите дружно, любите друг дружку, да смилостивятся над вами боги.

Голуба расцеловала молодых, и, зажмурившись, на мгновенье крепко прижала к себе Малину – невесту, молодую хозяйку, будущую мать – неважно – своё дитя до последних дней.

После этого все стали выходить из избы, и свадебный поезд с песнями и плясками отправился на место праздничного пира. На поляне выстроившиеся в два ряда по обе стороны от поезда сельчане принялись осыпать молодых зерном и хмелем. У священной берёзы молодых ждал волхв, сельчане отступили, образовав круг. Волхв взял молодых за руки и, бормоча что-то себе под нос, повёл посолонь вокруг дерева.

Сделав несколько кругов, волхв остановился, жестом вызвал из круга сельчан двоих отроков, один из которых держал в руках чашу, второй – зажжённую лучину.

– Водица ключевая, соедини сии души, – волхв поднёс чашу молодым.

Первуша и Малина трижды поочередно отпили. В чаше была чуть подслащённая мёдом вода.

Волхв взял лучину и провёл ладонью по огню, молодые с опаской повторили. Как ни странно, боли от ожога не почувствовали, да и самого ожога не случилось.

– Святой огонь, соедини сии души.

После этого волхв опустился на колени, молодые тоже опустились и протянули к волхву руки со сложенными лодочкой ладонями, волхв на мгновение приник лицом к земле, затем зачерпнул крючковатыми пальцами и посыпал землицей раскрытые ладони молодых.

– Матушка-сыра Земля, соедини сии души.

– Поднимитесь, обручники, сомкните уста, соедините свои души и назовитесь отныне мужем и женой, – повелел волхв.

– Называю тебя своей женою, – Первуша отцепил от пояса и надел на запястье Малины витой серебряный обруч.

– Называю тебя своим мужем, – трепетно промолвила Малина и склонилась для поцелуя к своему невеликого роста теперь уже мужу.

– Боги, призрите сии молодые души, соединённые священными узами, – дребезжащий голос волхва возвысился, набрал силу и разнёсся над поляной. – Род, убереги от окаянств и безгодия, Рожаницы, благопоспешайте здоровых детишек, Велес, пожалуй тук и злаки, Ярила, не гаси любовного огня!

Крепко прижавшись друг к другу, новоявленные муж и жена, сопровождаемые прибаутками, шутливыми пожеланиями пытавшихся растянуть их за рукава в разные стороны сельчан, направились к свадебному столу, где их встретила сваха Велимудра. Произнеся своё напутствие, сваха приняла от молодых в дар кунью шкурку и пожелала им детишек столько, сколько в шкурке волосков.

И вот, наконец, гости расселись за столом и принялись неспешно вкушать. Зазвучали здравицы в честь молодых, сельчане подносили подарки, в основном, скромные: глиняную утварь для снедей, дубовые бочки для квашения и солений, льняные рушники и скатерти – всё, что потребуется молодой семье в хозяйстве. Князь подарил молодой чете шубу куньего меха и кольчугу Первуше, а Яромир – тонкостенную расписную посуду, а один маленький горшочек до краев был наполнен серебром – не один год молодые смогли бы прожить припеваючи, а с умом распорядившись, и не один десяток лет. Солнце склонялось к верхушкам деревьев, а веселье постепенно начинало нарастать. Засвистели рожки, загудели дудки, задребезжали-зазвенели бубны. Парни и девушки вставали из-за столов, выходили на поляну, разводили костры, устраивали пляски и всякие забавы. Удалые гридни из Яромировой и княжеской дружин подсаживались к пригожим девицам, обнимали за плечи, сладким шёпотом заводили немудрёные речи. Старшее поколение вело неспешные разговоры, налегая на меды да закуски. Несколько гридней поодаль, почти у самого берега, жарили на костре кабана, пойманного на вчерашней ловитве и томившегося прошлую ночь в заливке из соли, чеснока, лука, смородинного и мятного листа, а перед жаркой натёртого мёдом. Упоительный аромат уже поплыл над поляной, заставляя селян нетерпеливо втягивать ноздрями воздух и невольно поворачивать головы к источнику запаха.

Киевский князь, по праву почётного гостя сам выбравший себе место за праздничным столом между Яромиром и Ольгой, не таясь, скучал, вяло поддерживал разговор с воеводой, потягивал греческое вино, только для него выставленное Яромиром, исподволь поглядывал на Ольгу.

– Да, вот уж кого в дружину брать – так это невесту вашу, – промолвил князь, обращаясь к Ольге. – Не девица, а чистый богатырь.

Ольга пожала плечами – мол, как знаешь, князь.

– А где тут у вас, девица, ракиты священные растут? – тихо вопросил князь, склоняясь к самому Ольгиному лицу. – Покажешь?

Ольга молчала, задумавшись, затем, не поворачивая головы и не поднимая глаз, ответила еле слышно.

– Как изволишь, князь.

– Изволю, веди, – Игорь, потягиваясь, поднялся.

Ольга послушно встала из-за стола, привлекши к себе внимание Яромира. Под пристальным батюшкиным взглядом поправила накинутый на плечи плащ и собрала в цветастый рушник пироги.