Ольга – княжна Плесковская

– Непростое дело, – Яромир вздохнул. – Хьярвард будет противиться. Ты, князь, хотя бы прикуп обозначь для нужных людей. Что обещать помощникам?

– Всем купцам, кто за Игоря встанут, – три года безмытной торговли в Киеве и свободный проезд через все мои земли. От дани освобожу Новгород на год. Что ещё? – Игорь искривил рот. Задумался. Непонятно над чем: над посулами ли сторонникам или очередным ходом.

– Боярам, выкупившим землю у Хьярварда, обещай сохранить имение, – подсказал воевода.

– Обещаю, – князь кивнул и двинул по доске витязя29.– Как только Игорь на новгородский стол сядет, помощники получат грамоты с моей печатью. А наших сторонников награжу ещё и прибавкой, коли среди них имеется спрос на землю.

– Имеется, князь. Годлаву моему, коли княжение устроится, дозволь сельцо или городок, себе выбрать близ Новгорода, и назваться там твоим наместником.

– Мне, воевода, Новгород нужен. Коли выгорит дело, пусть выбирает, что душе угодно, если, конечно, тамошний наместник – не из тех бояр, что сестрича поддержат, – Игорь вновь сделал ход витязем и отставил в сторону поверженного всадника.

На некоторое время в светёлке воцарилось молчание. Князь продолжал играть в шахматы, воевода напряжённо думал о том, как ему выполнить поручение.

– Здесь у нас на севере ещё ведь одна сила имеется, князь. Ладога, – озвучил своё беспокойство Яромир. – Надобно, чтобы тамошний наместник Аудин не вздумал Хьярварда новгородского поддержать.

– Ладожский воевода вроде невесте моей родной дядька-стрый? – Игорь бросил быстрый взгляд на Яромира и вновь перевёл внимание на доску.

– Одно название, князь, – плесковский посадник с небрежением махнул рукой. – Сигфрид-воевода в сём родстве лишь собственной выгоды ищет. Норовил Аудинова младшенького к Олёне присватать. Но я отказал: не хочу родниться с этими хитрыми свеями30.

– Аудин ведь собирает дань с Ингрии, волости моей матери. До Киева однако доходят крохи от того добра. И я о том знаю, но на большее не притязаю. Пока, – Игорь многозначительно помолчал. – Это я тебе говорю, по-свойски, по-родственному. Аудину, разумеется, знать о том не надобно. Пусть думает, что для него всё останется по-прежнему, коли он в дела новгородские лезть не станет. Для острастки Ладоги отправлю туда Свенельда с дружиной.

– Доверяешь, ты этому варягу… – пробормотал Яромир. – Я-то о нём мало что прежде слыхал. Он, конечно, шустёр и в ратных забавах умел. Но справится ли с Аудином? Молод уж очень…

– Справится, – уверенно постановил князь.

– Я своего человека всё же со Свенельдом снаряжу, – настоял воевода и, дождавшись кивка, Игоря продолжил: – Раз такое дело затеялось… Я и для себя попрошу, князь. Отец мой, как известно, князем в Плескове был, а твой отец раскняжил его в наместники. Дело прошлое, обоюдно уряжено. Я не в обиде. Но чтобы недомолвок меж нами не было… Назови сына моего князем Изборским, а меня Плесковским и дозволь нам княжескую власть по наследству передавать. Ведь никто лучше меня и сыновей земли этой не знает. И с Киевом мы всегда ладили, а уж коли семейными узами свяжемся, то более верных подданных тебе вряд ли сыскать во всех своих землях. Да и в жёны брать княжну Плесковскую всё же почётнее, нежели дочку простого воеводы и посадника.

– Вижу, купец ты, Яромир, ничуть не хуже, чем воевода, – усмехнулся Игорь. Он расправил плечи, сцепил пальцы рук перед собой и оторвал взгляд от шахматной доски. – Даже и не знаю, кто больше от нашего союза с твоей дочкой выгадывает – я или ты? – Игорь помолчал, испытующе глядя на Яромира. – Ладно, получите вы свои звания – и ты, и твой сын в Изборске, и право наследования Плесковской и Изборской волости, но до первого колена, не далее. Там поглядим, жизнь рассудит. Я от тебя сразу за данями пойду, к кривичам и севере. В Северской земле своих людей оставлю, на сторожевой заставе в Стародубе – гонцов от тебя ждать. Ты уж, Яромир, до ледохода управься. Несподручно сватам будет по Ловати вверх на ладьях идти, лучше – санями. А там уж как реки вскроются, можете в Киев отправляться. К червеню, думаю, поспеете.

– Ты, князь, только нам человека надёжного пришли, чтобы уверен я был, что решение твоё не изменилось.

– Ты кем же, воевода, меня считаешь? – нахмурился князь. – Я тебе слово княжеское дал, мало тебе?

– Не серчай, князь, не сомневаюсь я в твёрдости слова твоего, но мало ли как обстоятельства сложатся, события какие произойдут непредвиденные. Потому и прошу тебя человека прислать неслучайного, чтобы точно знать – от тебя, и уговор наш дозволь при двух надёжных людях с твоей и моей стороны засвидетельствовать.

– Точно, купец, – всё ещё недовольно, но уже спокойнее проворчал князь. – Асмуда тебе достаточно будет?

– Благодарю, князь, более чем достаточно.

– Что ж, коли всё обсудили – тогда в путь.

– С Олёной попрощаться не хочешь?

– Давай, зови невестушку мою, – согласился князь. Он посмотрел на шахматную доску и вдруг рассмеялся.

Яромир приоткрыл дверь, кликнул челядинку, велел привести Ольгу. Та явилась тихая, поникшая, опущенные глаза скрывали ныне не очередное озорство, а самую настоящую печаль.

– Ну, дочка, сговорил я тебя с князем Киевским, Игорем Рюриковичем. Весной отправимся в Киев, свадьбу играть, – улыбаясь, произнёс воевода.

– Что ж ты, девица, печальна, слов надлежащих не молвишь? – вкрадчиво спросил князь. Глаза его светились от удовольствия – всё же его взяла. – Аль не рада невестой сделаться?

– Полно, князь, – ответил вместо Ольги Яромир. – Не знаешь разве, как девицы сперва печалятся, а уж после ждут-не дождутся дня, когда венец кикой сменится.

– Рада я, князь, – тихо отозвалась Ольга. – Просто слов сыскать не могу от счастья.

– Вот и славно. – Игорь криво улыбнулся. – Что ж, дай поцелую тебя, тестюшка будущий, – он поднялся из-за стола, шагнул к Яромиру, трёхкратно расцеловался с воеводой и перевёл взгляд на побледневшую Ольгу. – А тебя, невестушка, целовать ныне не стану. Я уж на свадьбе и поцелую тебя жарко, и приласкаю. – Он рассмеялся. – Ты идёшь, воевода? – оборвав смех, спросил Игорь, и, не дожидаясь ответа, направился к двери.

– Иду. С дочкой едва лишь перемолвлюсь, – бросил воевода князю в спину.

Когда шаги князя на лестнице стихли, Яромир стёр улыбку с лица и обеспокоенно поглядел на Ольгу:

– Ты уж прости, доченька, что я тебя чуть ли не неразумной девицей назвал. Надобно так. – Яромир со вздохом опустился на лавку и жестом велел Ольге сесть рядом. – Вижу, ты не шибко рада жениху. Оно и понятно. Князь не молод, не так уж собой хорош. Да то и не важно. Духом не крепок князь, нравом переменчив. Но он – князь, дочка. Став ему водимой женой, ты единственно будешь зваться княгиней, сколько б он ещё жён после тебя не взял. Главное, духом не сломиться вдали от отчего дома. Ну, да ты сможешь. Людей я тебе дам – чтоб свои окружали, и научу, что делать, дабы в Киеве укорениться. Благо времени у нас в запасе достаточно.

– Не о чем волноваться, батюшка, всё я понимаю. И слова супротив не молвила, – скромно сказала Ольга. – Просто неожиданно вышло.

– Понимаешь, как же. А у самой глаза на мокром месте, – Яромир поднялся и принялся расхаживать по горнице. – Небось, от Желана Гораздовича сватов ждала?

– Думаешь, батюшка, не прислал бы? – поспешно спросила Ольга, вскинув глаза.

– Не сомневаюсь, что прислал бы. А может, ещё и пришлёт, коли о предложении князя не проведает, – хмуро ответил Яромир. – Ему, боярину, за счастье с нами породниться. Да только не ровня он нам, понимаешь? И говорить тут не о чем. Ну, да ты не горюй шибко, дочка. – Воевода вдруг смягчил голос и вновь присел на лавку. – Не скоро ещё в Киев поедешь. Повторюсь – время есть, свыкнешься. А может, князь и вовсе передумает. Уроки он мне задал больно непростые – в приданное, стало быть, за тобой. Коли не разрешу – не бывать мне князевым тестем. Вот так вот.

Яромир хорошо знал названую дочь. Едва Ольга услышала о том, что князь может передумать, а значит, заманчивая, чего уж лукавить, возможность стать княгиней и увидеть Киев будет потеряна, она тотчас встрепенулась.

– Дозволь, батюшка, мне к воротам выйти, князя с дружиной проводить? – деловито предложила она.

– Нет уж, стрекоза, – промолвил воевода, скрывая усмешку. – Дома сиди. Калитку я велю запереть. Гридни будут блюсти двор, как и давеча. Князь одно речёт, а на уме у самого что, лишь Перуну ведомо. Ну всё, дочка, – Яромир поднялся, поцеловал Ольгу в макушку. – Пора. Думаю, в Плесков зимой тебя заберу, не ранее. А ты время зря не трать. Приданое готовь. Голову мыслями занимай поменьше, а руки делом – побольше. Поняла?

Ольга кивнула, и Яромир, ободряюще улыбнувшись, покинул светёлку. Проводив отца глазами, Ольга перевела взгляд на стол и заметила, что шахматное войско на доске находилось в беспорядке. Часть фигурок была отставлена в сторону. Неужто отец с князем играли? Яромир редко тешился шахматной забавой – не был любителем. Ольга внимательнее вгляделась в расположение фигурок и вдруг поняла, что тот, кто играл за её дружину, был побеждён…

7. Чудище озёрное

После отъезда князя погода испортилась. На смену долго стоявшему теплу пришли сулящие близкие холода привычные осенние промозглость и сырость. Ночные заморозки порой сковывали лужицы хрупким ледком.

Вся вторая половина месяца вересеня и месяц листопад в Выбутах посвящались обработке льна. Лён в Плесковской земле был вторым по значимости растением пахотных полей после жита. Из него варили кашу и делали целебное масло. Самым же ценным производным льна была ткань. Она уважительно звалась северной паволокой и составляла значимую часть дани, взимаемой дружинами Яромира. Из кладовых плесковского посадника лён переходил в руки купцов и оказывался потом на заморских торжищах, где пользовался большим спросом. Корабелы ценили льняные паруса, рыбаки – неводы и сети. Льняные шатры раскидывали в походах славянские и иноземные князья.

Сил и времени на взращивание и тяжание льна требовалось немало: после уборки лён мочили, расстилали, сушили, мяли, трепали, чесали, дёргали, теребили, расшиньгивали, скатывали пушистое волокно в кудели. А затем ткали долгими зимними вечерами, собираясь на весёлые супрядки.

В один из дней женская половина Выбут – Томилино семейство в том числе – собралась в риге – просторном, крытом строении, где сушили и временно хранили зерно и лён. Там на мялицах и бросалицах мяли льняную тресту, отделяя древесину от волокон.

Сам Томила, забрав с собой Любима, отправился заниматься мужской работой – закладкой подсе́к для будущих посевов того же льна, не любившего двукратно расти на одном месте. На хозяйстве в Томилиной избе осталась лишь одна челядинка. Ольга вызвалась помочь ей со стряпнёй. Заниматься работой по дому её, конечно, никто никогда не заставлял. Но сидеть всё время за рукоделием было скучно, да и готовить она любила.

Порезав овощи и коренья, Ольга заправила ими щи, добавила душистых трав, а когда подошло тесто, поставила печься каравай. Из оставшегося теста они вместе с челядинкой ещё и пирогов налепили. После недолгого отдыха и спешного перекуса, челядинка взялась подметать избу, а Ольга, захватив рукоделие, поднялась в Яромирову светлицу. Она распахнула окно и уселась подле него, накинув на плечи меховой полушубок. Некоторое время она честно вышивала для жениха рубаху. Но вскоре пяльцы были заброшены, и Ольга, вопреки батюшкиному наставлению, погрузилась в раздумья. Мысли то возвращались к недавним событиям, то уносились в воображаемые грядущие. А ещё и невольно подслушанный разговор между Томилой и Голубой тяготил душу.

А дело было так. Спускаясь поутру в горницу вместе с Лелей, Ольга вдруг разобрала своё имя, упомянутое в разговоре тиуна с женой. Она жестом велела Леле остановиться. Сёстры присели на ступеньки и стали слушать.

– Вот не пойму, на кой князю наша Олёнка сдалась, – рассуждала в горнице Голуба. – Чего он такого дивного в нашей девице разглядел? Других невест, что ли, не сыскалось к тому Киеву поближе?

– Много ты понимаешь. Одни бабьи кручёнки на уме, а тут дела ратные и земельные, – хмуро ответил Томила.

– Да всё я понимаю, – отмахнулась Голуба. – И про заботы князевы разумею. И не к тому молвлю, что Олёна наша для князя плоха. Девка она красная. Да токмо у князя девок красных полон терем, и полюбовница такой невиданной красы, что глаз отвесть невможно. Жаль мне Олёну. Лучше б Яромир жениха ей и помоложе нашёл, и поближе, и чтоб любил её, а не токмо ради ратных дел. Детишек бы нарожали. А то князь уж немолод, детки-то у него лишь от первой жены, той, что померла, а от полюбовниц-то нет. Не дают ему, видать, больше боги наследников. Вот и будет Олёнка в том Киеве одна одинёшенька как перст, ни батюшки рядом, ни мужа любимого, ни деток.

– Ну чего ты придумываешь, заняться нечем? И откуда токмо знаешь-то всё?

– Как откуда? Первушка-то почитай цельную седмицу с княжьими гриднями бок о бок, вот и наслушался, Малинке рассказал, а она, знамо, мне.

– Вы бы с Малинкой лучше подумали о том, что Яромир Олёну одну в Киеве не оставит. А вот кого вместе с ней отправит – то вопрос.

– Думаешь, нас? – Голуба в испуге прикрыла ладонью рот.

– Ду-умаю, – протянул Томила. – Не думаю, уверен.

– Да как же мы весь нашу покинем? – всхлипнула Голуба. – Места наши родимые, под небесами, откуда батюшка с матушкой за нами приглядывают, избу, где наши детки родились и выросли?

– Ну, будет тебе, – успокаивающе произнёс Томила. – Небеса везде одни, не потеряемся. И жить везде можно – проживём. Ты подумай, детки-то твои княгини родичами сделаются, а может, купцами-боярами станут.

– Да не надобно всё это. Мне и здесь хорошо, – отмахнулась Голуба. – Сколько лет жили – горя не ведали и вот ведь. Принесла же князя энтого нелёгкая. А может, ещё передумает князь на Олёнке-то жениться? А?

Томила в ответ лишь неопределённо пожал плечами.

Ольга и сама не поняла, почему болтовня эта, по сути пустопорожняя, так растревожила душу. Может, пожалела Голубу? Нет. Ольга точно знала, что если и сорвет Яромир тиуново семейство с насиженного тёплого места, которым, кстати сказать, сам же в своё время Томилу и облагодетельствовал, то уж голодать и бедствовать их не оставит. То, что князь не молод, она и сама видела. Насчёт детишек – Голуба достоверно ведать не могла. Велика беда, от какой-то там полюбовницы потомства у князя не народилось, дети-то у Игоря имелись. А то, что девок у князя полон терем – эка невидаль. Братцы-то Ольгины пригожих девок тоже не пропускали, а у Яромира на каждой заставе подруга имелась сердечная, вроде Липушки, да и в Плескове были. Вот только ночевать к себе в терем воевода никого не водил, хранил память покойной жены.

Да уж, сравнивать батюшку с князем, всё равно, что орла с… петухом. Ольга хихикнула. Нечего сказать – приласкала женишка. Смех смехом, а жить-то с князем как она станет? Стоит лишь представить тот его взгляд масляный, каким он её под ракитами дарил, и слова его лицемерно-сладкие припомнить, вот тут-то сразу и становилось тошно и муторно. Невольно в памяти всплывала другая встреча и голос иной. Всё же Ольга покривила душой, когда сказала князю, что ни с одним пригожим парнем рука об руку не гуляла, клятв не молвила, вернее, она и не молвила, она лишь слушала.

Ольга взволнованно вскочила, закрыла окно, скинула полушубок и бегом спустилась в горницу. На столе, закрытые рушниками, стояли каравай и пироги. Ольга отрезала от каравая горбушку, собрала пирогов. Всё это сложила в узелок. Затем достала из поставцов мисочки, небольшие льняные мешочки, захватила нож и торопливо спустилась в погреб.

Голубе было о чём печалиться. Хорошо жилось тиуновой семье под покровительством Яромира. И чего только не было в его погребе. Стояли рядами кадки с недавно сквашенной капустой, грибами, солёной сельдью, мочёной брусникой и морошкой, яблоками в квасу, свежей клюквой, глиняные горшочки с варенными в меду ягодами – черникой, малиной, голубикой, – деревянные короба с овощами – свежей капустой, репой, редькой, луком, пересыпанной песком морковью, – пузатые бочки, до краёв наполненные мёдом; мешками хранились гречка, горох, мука, соль, влажно отсвечивали жемчужными боками сыры, с потолочных перекрытий свисали копчёные окорока, сушёная рыба, грибы и пряные травы. Имелся в погребе ещё и выложенный со всех сторон камнем закуток – где хранилось общинное зерно на тот случай, если, не приведи Велес, произойдет пожар в избе кого-то из сельчан или вдруг выдастся тощая година.

Далеко не всё то ягодное, грибное, овощное, рыбное, мясное изобилие было выращено, собрано и добыто руками Томилиных домочадцев. Ведь кроме вопросов о сборе и разделе урожая, починки общинных строений и решения всяческих внутренних прений, в обязанности выбутского тиуна входило и обеспечение съестными припасами местной дружины. Снеди для гридней Томила выменивал на зерно, выделенное для этих целей Яромиром, или покупал за серебро, для того же выданное ему воеводой. И в ходе сих обменов и закупок и получалось, что часть припасов оседала в погребе тиуна. Воевода, конечно, догадывался о том, но смотрел на всё, что называется, сквозь пальцы, в общем и целом Томила как тиун вполне устраивал его, да и был почитай воеводе через Лелю родственником. А уж как всё это устраивало Томилу и его семейство – и говорить не о чем – Голубино расстройство было вполне понятно.

Ольга отложила в мисочку квашеной капусты, льняные мешочки наполнила мукой, солью, гречкой, отрезала кусочек сыра, отнесла всё это наверх в горницу, а затем, немного подумав, вновь спустилась в погреб с небольшим кувшином, который с помощью черпака наполнила мёдом.

Вернувшись в горницу, все снеди Ольга сложила в суму, добавив ещё и полдесятка собранных с утра челядинкой яиц. Получилось увесисто. Ну да ничего, идти Ольга собиралась недалече. Она шустро сбегала в свою светлицу, потеплее оделась, нашла челядинку и предупредила, куда направляется и что, вернее всего, там и заночует. А после, забрав поклажу, покинула избу и отправилась к той, кого считала своей тёткой, знахарке и ведунье с необычным для слуха местных жителей именем Дагмара.

В тот чёрный день, когда погибли Ольгин отец, бабка и дядька, Дагмара была вместе с ними на струге. Ей удалось укрыться самой и увести с собой непраздную Вельду – Дагмара умела ворожить, смогла и тогда отвести врагам глаза. А после, когда Вельда сама не своя от горя слегла в горячке, Дагмара не отходила от неё ни на шаг – лечила, ухаживала. И когда пришла Вельде пора рожать, Дагмара принимала дитя. Так что, можно сказать, была Ольга обязана ей самим своим рождением.

Дагмара вместе Вельдой осталась в Выбутах – лечила хвори и недуги сельчан травами и заговорами. Но вот саму Вельду спасти не сумела. После смерти Вельды, когда Яромир забрал Ольгу, а Голуба стала Лелиной кормилицей, Дагмара покинула село. Куда она направилась и где провела много дней и ночей – никто того не ведал. Сельчане уж было решили, что погибла ведунья, ушла в Ирий вслед за Вельдой. Но несколько месяцев спустя Дагмара вернулась, и была она совсем седой. Селиться в Выбутах не стала, Томила вместе с выбутскими мужиками подсобил ей выстроить избу недалеко от села. Жилище своё ведунья уж больше не покидала надолго, отлучалась лишь для сбора целебных трав и ягод в особых, одной только ей известных в лесу местах.

Ольга с детства частенько бегала к Дагмаре, жила у неё, помогала собирать травы, готовить отвары и настои, ведала ей свои девичьи переживания и тайны и получала мудрые советы. А больше поделиться сокровенным Ольге было не с кем. Жена Яромира умерла вскоре после Ольгиного рождения, Голуба была уж слишком проста, да и не переставала ревновать Томилу к Вельде, а Ольга росла матушкиным отражением, сестрица Леля – ещё слишком мала, а подруг у Ольги отродясь не водилось. Да и с кем могла бы дружить названая дочь плесковского посадника, красавица и умница, не имевшая в своём окружении достойной себе ровни.

Ольга вспомнила, как приходила к Дагмаре в середине нынешнего лета, после возвращения из Новгорода, как рассказывала ей о Желане и о том, что, верно, скоро назваться ей его невестой.

В начале месяца червеня Яромир поехал в Новгород. Он намеревался переговорить с посадником Хьярвардом по поводу пограничных земель, уладить дела с волоками на реке Луга. Ольгу Яромир взял с собой. Годлав давно звал названую сестрёнку в гости.

Две седмицы прожили они в славном городе. И всё то время к Годлаву наведывались разные нарочитые мужи, садились вместе с батюшкой Яромиром за стол, вели беседы, на Ольгу глядели с любопытством. Был среди тех людей богатейший в словенских землях новгородский боярин, Горазд. Слыл Горазд дюже неравнодушным ценителем женской красы. Сам имел двух жён: старшую – словенку, от которой были у него четыре дочери, и младшую, с косами и очами темнее ночи, из страны, что находилась где-то в горах, дальше самой Хазарии. От младшей родился у Горазда долгожданный сын, Желан.

Заходил уважаемый Горазд к Годлаву не единожды. Пытливо разглядывая Ольгу, одобрительно цокал языком, словно хазарин какой, на которого сухощавый и яркоглазый Горазд даже внешне походил. Рассматривал-разглядывал Ольгу, дружбу с Яромиром свёл и в один из приходов пригласил воеводу с дочерью к себе в сельцо на берегу Ильмень-озера, иначе зовущегося Словенским морем.

В прошлом Горазд купечествовал, ходил торговать в Болгар, Хазарию и прочие страны. Удача сопутствовала Горазду, да и ремесло своё он знал отменно, людей умел оценивать влёт. Однако скопив серебра, Горазд прекратил ездить по торжищам самолично, стал поручать то дело надёжным, собственноручно обученным людям и своему подросшему сыну.

Торговля при удачном стечении обстоятельств была делом прибыльным, но в тоже время и дюже рисковым, и приобретение земель, пусть и не слишком в этих местах тучных, являлось вполне разумным и надёжным вложением серебра. Сельцо, куда Горазд пригласил Яромира с Ольгой, было им прикуплено недавно у новгородского посадника Хьярварда. Продажа села означала, что Хьярвард с дружиной лишался права сбора дани с проданных земель и покупатель становился хозяином того, за что уплатил серебром и единолично собирал дань.

Приём Горазд оказал им с батюшкой самый радушный. Со стороны можно было подумать, что в селе словно праздник какой случился. Нарядные сельчане с цветами и хлебом-солью вышли встречать гостей с таким видом, будто не было им большего счастья. Впереди с караваем в руках шла молоденькая красавица-поселянка.

Окружённые толпой сельских жителей гости проследовали к дому тиуна, где Горазд поселил воеводу с дочерью, а гридни Яромирой дружины, сопровождаемые смешками да шушуканьем местных девушек, расселились по избам сельчан.

Многочисленные тиуновы чада были отправлены к родичам, в избе, кроме Ольги с Яромиром, остались только сам тиун, его жена и старшая дочь, Истома, та самая девица, что встречала их хлебом-солью. Невысокая, ладная Истома с необычно тёмными для славянки, чуть вьющимися волосами и большими прозрачно-голубыми глазами была диковинно красива. Горазд оставил её в избе для утех Яромира. Женолюбивому боярину было невдомёк, что на таких молоденьких девиц, а была Истома всего годом старше Ольги, воевода смотрел словно на дочек. Да и сама Истома не спешила одаривать знатного гостя ни улыбками, ни ласковыми взглядами. Поднося каравай, словом не обмолвилась; не в пример остальным девицам стояла, не глядя ни на воеводу, ни на удалых гридней. Глаза подняла лишь на миг, чтобы внимательно рассмотреть Ольгу. И взор её в тот миг был хмур и недоволен. И как стало ясно вскоре, имелась у неё на то веская причина.

Когда Истома показывала Ольге её светлицу во втором ярусе избы, в открытое окно вдруг влетел камушек. Затем второй. Истома торопливо посмотрела в окошко, вспыхнула, пробормотала о каком-то внезапном деле и опрометью кинулась вниз по лестнице во двор.

Ольга выглянула в окно. С высоты второго яруса ей было хорошо видно и весь двор тиуна, и улицу за забором. У калитки стоял парень. К нему-то и спешила выпорхнувшая из избы Истома. Подбежав, она на миг замешкалась и вдруг прижалась щекой к плечу парня, потёрлась об него, будто ласковая кошечка. Сгущавшиеся сумерки не позволяли разглядеть лицо сердечного друга Истомы. Ольга заметила лишь то, что был он темноволос и высок. Парочка постояла немного, затем парень, обняв Истому за плечи, увлёк её по улице, прочь от избы.

А на следующее утро Истома накрывала гостям стол, будучи уже совершенно в другом настроении. Не скупилась на улыбки, цвела румянцем на похвалы Яромира и крутилась вокруг воеводы и Ольги юлой. Отметив усердие девушки, Яромир сдержанно пригласил Истому разделить кушанье с ним и Ольгой. Истома с удовольствием, словно только того и ожидала, присела за стол, но к снедям не притронулась.

– Батюшка воевода, мы с девицами нынче собрались к озеру прогуляться, не желает ли твоя дочка с нами пройтись? – робко спросила Истома.