Хранители Мультиверсума. Книга пятая: Те, кто жив

– Именно так, факт! – смущенно пробасил с заднего ряда Юрик Семецкий. Я знал, что он был тогда в дежурной смене ополчения. – Чудом не убили меня! А кто, чего, зачем – это уж потом узнал. Не до того было…

– Так что, возвращаясь к первому вопросу: хотя мы своими глазами наблюдаем этот кризис, но какую версию «на самом деле» будут знать наши внуки, зависит от того, кто будет эту историю писать.

– А разве не вы? – спросили сразу несколько детских голосов.

Когда жизнь отчасти вернулась в мирную колею – работа с компьютерным железом, лекции в школе и так далее, – для меня пришло время вплотную взяться за новую общественную обязанность – историографию. Написание истории Коммуны, начиная от Катастрофы и до сегодняшнего дня. Вдохновленный этой идеей Председатель Совета, которого все звали просто «Палыч», безапелляционно назначил меня штатным хронистом: «Ты ж писатель? Вот ты и напишешь!».

Палыч обязал всех коммунаров первого поколения мне помогать: «Взбодрите память для общей пользы, товарищи! Поделитесь с молодёжью ценным опытом!» – но сам участвовать в исторических изысканиях не спешил. Остальные, если честно, тоже не рвались. В отличие от дежурных ветеранов моего школьного детства, всегда готовых в красках расписать, как они Берлин брали, здешние Первые отчего-то вспоминали прошлое весьма неохотно. То ли потому, что действительно хорошо его помнили, то ли потому, что там были не только героические страницы. Профессор Воронцов, который больше всех знал о первых днях Катастрофы, вообще бегал от меня, как чёрт от ладана, отмахиваясь от всех расспросов и ссылаясь на крайнюю занятость.

Моим главным историческим источником стала Ольга.

Мы больше не были парой – её вещи исчезли из шкафа в прихожей. Выселяться из «семейной» комнаты от меня никто не потребовал, так что я там и остался. Тем более, что от «несемейных» она отличалась только шириной кровати. В кровати было иногда одиноко, но, скорее, в части физиологии, чем всего прочего. Был ли я обижен на неё? Ну, разве что совсем чуть-чуть. Довольно глупо обижаться на человека, что он такой, какой есть. Правильнее винить себя за то, что оценил его неверно. Я же прекрасно знал, что «отношения» для Ольги – просто ещё один способ достижения целей.

Положа руку на сердце – я не очень по ней скучал. (Положа руку ниже – да, ещё как). Я знал, что рано или поздно мы расстанемся. И даже испытал некоторое облегчение, когда это, наконец, произошло. Если быть с собой неприятно-честным, то Ольга – не мой уровень. Она – героиня мифа, «та самая Громова». Она умна, красива, отважна и решительна. (А ещё у неё роскошная задница). Лучше не сравнивать с собой, впадёшь в рефлексию (нет, не по поводу задницы).

Ну и социальная роль «мужик Громовой» меня тоже временами утомляла. Женщины с нездоровым интересом высматривают «что она в нём нашла?». (Не туда смотрите, дамы! Моя сила в уме, обаянии и харизме!) А мужчины косятся с таким опасливым восхищением, как будто я самку гепарда трахаю. Ну, то есть она красивая, конечно, но не проще ли бабу найти?

Хотелось для разнообразия уже побыть просто собой.

В общем, мы общались не как разведённые супруги, а как старые знакомые. Это со всех сторон удобнее. Если выдавался свободный вечер, встречались за столиком ресторана. Ольга пила сухое вино, которое ей неизменно приносил Вазген, рассеянно крошила на тонкий лаваш домашний сыр – и рассказывала. Я записывал. Карандашом в подаренный лично Палычем для такого дела толстый блокнот – в красной кожаной обложке с тиснёной золотом надписью «Делегату партийной конференции». Наверное, он должен был настраивать меня на исторический лад. Восстанавливать писчий навык после клавиатурного было сущим мучением, но с ноутбуком тут неудобно – ни розеток, ни вайфая, да и столы на это не рассчитаны.

Ольга рассказывала отстранённо, как будто не про себя, а про какого-то другого, причём давно умершего, человека. С лёгким сожалением о его судьбе, но без эмоциональной связи. Я постепенно выстраивал для себя причудливую и неоднозначную картину событий. Впрочем, на некоторые вопросы она отказывалась отвечать наотрез: «Это не то, что стоит вносить в хроники, поверь мне…» или «Это закрытая информация, и лучше бы ей такой и остаться…». Иногда удавалось пригласить за наш столик кого-то из удачно подвернувшихся Первых (да хоть того же Вазгена, он, оказывается, долгое время тащил на себе всю хозчасть Института и по многим событиям тех дней был в курсе поболее Палыча), но они не горели энтузиазмом. Клещами буквально приходилось тянуть подробности.

В общем, первоначальный энтузиазм Первых по мере написания истории Коммуны угасал тем быстрее, чем меньше она получалась похожей на героическую повесть для школьников.

Коммунары. День до

– Вы очень красивая девушка, Ольга, – сказал Куратор. – Даже беременность вам идёт.

– Спасибо, – ей было неловко и неприятно от этого разговора. Они стояли у окна в директорском кабинете, который Куратор без малейшего смущения занял, вытеснив Палыча в комнатку зама. – Я принесла документы, как вы просили. Что-то ещё нужно?

– Да, – сказал этот странный, какой-то серый и блёклый человек. – Мне нужны вы, Ольга.

– Не поняла вас, товарищ…

– Завтра будет физпуск установки, и на этом моя работа тут закончится. Я уеду из Загорска-двенадцать туда, где будут строить настоящую, большую Установку, через которую пойдёт грузопоток. Я буду курировать целое направление! Не менее важное, чем атомный проект, который курировал Берия.

«Так вот кем ты себя видишь… – непроизвольно подумала Ольга, – новым Берией?»

«Лаврентий Палыч Берия не оправдал доверия…» – вспомнился ей стишок.

– Я предлагаю вам ехать со мной, Ольга.

– В каком качестве?

– В любом. Ребёнок меня не смущает.

– Я замужем, и не понимаю, о чём вы…

– Твой муж – старый инвалид на ничтожной должности без малейших перспектив. Начальник охраны Института? Синекура для ветерана, а не место. Он никто, бросай его.

– Вы с ума сошли? – Ольга задохнулась от негодования. – Иван потерял ногу на войне, он герой, у него медаль «За отвагу»! И ничего он не старый, ему всего сорок два!

– А тебе двадцать три. Ты правда хочешь закопать себя тут, в этой глуши? В первом отделе бумажки перекладывать? Ведь ты умная, амбициозная девушка, я вижу. У тебя большие способности.

– Мы разве уже на «ты»? – холодно ответила Ольга. – Я люблю своего мужа и не считаю допустимым разговор со мной в таком тоне. Вот документы, которые вы просили. Если вам больше ничего не нужно, я пойду, мне нужно переложить много бумажек в первом отделе.

– Подумайте о том, что я вам сказал, – ответил Куратор и отвернулся к окну. – Иначе будете жалеть о своём решении.

Ольга вышла из кабинета и долгое время просто брела, не понимая куда, пока не пришла в себя на лавочке в парке. И такого человека партия поставила Куратором проекта? Как это могло случиться? Неужели не разглядели за деловыми качествами порочную личность? Или это какая-то проверка?

Подумав, Ольга решила не говорить ничего мужу. Он слишком её любит и может поступить необдуманно. Завтра установка заработает, Куратор уедет, и всё закончится.

«Как он посмел так говорить про Ивана! – думала она. – Про этого замечательного, умного, честного и сильного человека!».

Ольга действительно любила своего мужа. Неважно, что он старше. Зато сколько он всего знает и умеет! А как интересно рассказывает! И какой сильный! Подумаешь, ноги ниже колена нет – он и на протезе успевает столько, что иной и на двух ногах не угонится.

Прогулявшись и успокоившись, она вернулась в институт, где вскоре состоялось совещание.

– Я предлагаю отложить пуск на два месяца, – скучно и монотонно докладывал Матвеев.

– На каком основании? – возмущался Воронцов.

– Во-первых, наш реактор практически выработал топливо и рабочий ресурс. К нам уже выехали специалисты с Севфлота, руководить перезагрузкой ТВЭЛов. Заодно проведём профилактику, заменим паропроводы, а то заплата на заплате. Текущее состояние реактора не позволяет использовать его на полной мощности.

– Нам хватит! Расчеты показывают…

– И о расчетах, – перебил его Матвеев. – Их результат неоднозначен. Воспроизведение эффекта прокола на больших мощностях может вызвать фазовые сдвиги с непредсказуемыми последствиями.

– Это только ваше мнение! – горячился Воронцов.

– А вы здесь видите ещё какого-нибудь специалиста по физике Мультиверсума? Чтобы сравнить мнения?

Воронцов заметно обиделся. Ольга подумала, что Матвеев, конечно, гениальный учёный, но ладить с людьми у него получается не очень хорошо.

– Товарищи! – сказал свое веское слово директор. – Спокойнее! Нам надо принять решение по физическому пуску установки. Матвеев считает, что мы не готовы…

– Я глубоко уважаю товарища Матвеева как учёного, – твёрдо заявил Воронцов, – но за установку отвечаю я. И я готов ответить перед партией, если она не заработает!

Воцарилась напряжённая тишина.

– Так, – сказал вдруг Куратор, – я не учёный, но я знаю, что партия и правительство ждут от нас немедленного решения вопроса совмещённых территорий. Вы все знаете международную обстановку, какая напряжённая техническая гонка идёт между нашей страной и империалистическими державами Запада. Мне не надо объяснять вам, какое преимущество получит советский народ, если ему будет куда укрыть мирное население и материальные ценности на случай весьма вероятного атомного конфликта. Каждый день промедления увеличивает риск того, что о вашем – нашем! – проекте узнают западные разведки. И что тогда произойдет, как вы думаете?

Ему никто не ответил, и он продолжил:

– А я скажу вам – война начнётся уже на следующий день. Империалисты пойдут на всё, чтобы мы не успели реализовать преимущество, которое сделает Советский Союз неуязвимым для их атомного оружия! Наши атомщики, офицеры-подводники, лётчики-испытатели, ракетчики и другие советские специалисты ежедневно рискуют своими жизнями, чтобы обеспечить страну новейшим оружием и средствами защиты, так что нам ли с вами говорить о рисках?

У Ольги опять возникло неприятное ощущение, что все эти совершенно правильные слова, с которыми она всем сердцем согласна, произносятся как-то не так. Отвратительная, недостойная мысль, что этого человека на самом деле волнует лишь его личный карьерный успех, занозой застряла в голове.

– Товарищи, – поднялся из-за стола директор, – давайте посмотрим на это как учёные, без эмоций.

– Сергей Яковлевич – обратился он к Воронцову, – допустим – только допустим, – что установка сработает нештатно. Что может произойти в этом случае?

– Мы сожжём впустую десяток мегаватт, – пожал плечами Воронцов, – но реактор у нас свой. Да, ресурс парогенераторов на исходе и ТВЭЛы почти выработаны, но на один запуск их хватит, а потом мы все равно собирались расхолаживать его для перезагрузки.

– А он не может… Ну, взорваться? – поинтересовался Куратор.

«А как же: «Нам ли говорить о рисках?» – Ольге захотелось вернуть ему его же слова, но она, конечно, промолчала.

– Физика водо-водяных реакторов такова, что даже в случае мгновенного бесконтрольного повышения мощности атомного взрыва не случится, – пояснил Воронцов. – С ростом мощности увеличивается температура, следовательно, уменьшается реактивность, и мощность опять падает.

– А вы что скажете, Игорь Иванович? – директор повернулся к Матвееву.

– Меня смущают два момента, – ответил тот. – Первый – из-за состояния реактора у нас не будет резерва по мощности и ресурсу. Однократный запуск на трёх четвертях от максимума – и никакой второй попытки.

– Она не понадобится! – подскочил Воронцов.

– И второй, – продолжил Матвеев невозмутимо. – Есть неопределённость в результатах расчетов. Мы до сих пор не очень понимаем, как меняется фаза поля от градиента мощности…

– Давай так, Игорь, – перебил его Лебедев, перейдя на «ты». – Что может случиться?

– Не знаю, Палыч, – неожиданно тихо и как-то устало ответил учёный. – И это-то мне и не нравится.

– Пойми, твоё «не знаю», против «я уверен» Сергея…

– Именно этим и отличается настоящий учёный от…

– От кого? – запальчиво вскричал Воронцов. – Давайте, Матвеев, назовите меня в лицо… Как вы там меня называете? «Слесарь от науки», да? Так вот, товарищ Лебедев! Я официально прошу вас оградить меня от инсинуаций этого волюнтариста!

– Ничего себе загнул! – удивлённо покачал головой Матвеев.

Вечером Ольга пришла в их крохотную, но отдельную квартирку в жилом корпусе. Засидевшийся допоздна над работой муж отложил бумаги, немного неловко встал, высвобождая из-за стола протез, но, сделав шаг навстречу, обнял её как всегда – тепло и крепко, так, что сердце на секунду зашлось от этой близости.

– Как ты, дорогая? И как он? – спросил Иван, положив широкую сильную ладонь на её округлившийся живот.

– Что сразу «он»? – засмеялась Ольга. – Может, «она».

– Нет, это сын, я чувствую, – ответил муж серьёзно.

– Толкается. Лизавета Львовна говорит – всё хорошо, анализы в норме.

– Лизавета – биохимик, а не гинеколог…

– У неё есть медицинское образование, а главное – у неё своих трое, так что практического опыта ей не занимать, – улыбнулась Ольга.

– Береги себя, ты много работаешь. Совсем загонял тебя этот Куратор.

Наверное, Ольга непроизвольно напряглась, потому что Иван вдруг отодвинулся, внимательно посмотрел ей в глаза и спросил:

– Всё нормально, Рыжик? Он тебя не обижает?

– Ничего страшного, – быстро сказала девушка. – Просто устала немного. В любом случае завтра он уедет.

Муж недоверчиво покачал головой, но развивать тему не стал, спросив только:

– Завтра? Значит, решились всё-таки?

– Да, утром будет физический пуск.

– Не послушали, значит, Матвеева…

– Вот вам и «режим строгой секретности», – рассмеялась Ольга. – Все всё знают!

– Что ты хочешь, «Загорск-дюжина» – как деревня. Слухи разлетаются моментально. Но вот что я тебе скажу… – он сделал паузу. – Я Матвееву верю больше, чем всем остальным. Он один понимает, как это всё работает. Так что, если он сомневается – то и ты поостерегись. Стой там подальше, что ли… А лучше – вообще не ходи на этот пуск. В твоём положении…

– Нет, – решительно сказала Ольга. – Мы все работали ради этого дня. И у меня всего седьмой месяц, рано ещё изображать наседку на яйцах.

– Люблю тебя, Рыжик, – обнял её муж.

– И я тебя. Пошли в кровать, Лизавета Львовна сказала, мне пока можно… Или ты снова будешь сомневаться в её компетенции?

– В этом вопросе я ей полностью доверяю!

Историограф. «Обратная сторона любви»

– А не хочешь прогуляться? – спросил Борух таким неестественно-бодрым тоном, что я сразу насторожился. – В хорошей компании на пленэр… Как в старые добрые?

– Боря, не пугай меня… Что стряслось?

– Ну что ты сразу? Ещё ничего. Просто намечается интересная экспедиция, и я подумал: «Ба! А ведь нашему другу-писателю это дало бы кучу новых впечатлений!»

– Боря…

– Ладно, ладно. Ты же знаешь, что мы ищем базовый срез этих… Как их там сейчас называют?

– Агрессоров?

– Ага, их, чтоб им повылазило, – закивал Борух. – И наши аналитики…

– Какие «наши аналитики»? Откуда у нас аналитики?

– Подловил, – признался Борух, – не наши. Ну, то есть, не совсем наши. Помнишь забавного бородатого поца, который жену свою искал?

Я вспомнил. Мне он не показался таким уж «забавным» – вполне адекватный мужик. Учитывая, конечно, обстоятельства.

– Позывной «Зелёный»? Погонщик троллейбуса?

– В точку. Поц, оказывается, не только по троллейбусам горазд. Умеет какие-то «графы и таймлайны» – только не спрашивай меня, что это. Андрей с ним договорился, и он по нашим данным что-то вычислил.

– Круто, – настороженно признал я. – А я причём?

– Тут, понимаешь, такое дело…

Я вздохнул, закатил глаза и демонстративно посмотрел на часы. У меня сегодня ещё была лекция.

– Короче, туда надо идти сложным путем, через несколько транзитных реперов. А у тебя по этим делам довольно приличный опыт…

– Я далеко не самый опытный оператор, – тут же открестился я.

И это я себе польстил – в Коммуне несколько зубров, по сравнению с которыми я даже не птенец – а так, яйцо недовысранное.

– Зато ты в теме, – не сдавался Борух. – Совет не хочет увеличивать число посвящённых, а ты уже и так во всем этом по уши. Ха! – он звонко хлопнул себя тактической перчаткой по наколеннику. – Это они ещё не знают, что мы стороннего аналитика привлекали! У Палыча бы остатний глаз от злости выскочил!

– Это ж Ольгина идея, да? – дошло до меня, как до жирафа.

– Ну, если честно… Просто ей как-то неловко самой к тебе подкатить.

– Ольге – и неловко?

– Ну, она ж тоже живой человек, как ни крути. Ты отказался быть её оператором, она уважает твоё решение. Но обстоятельства…

– Стоп, у неё же есть оператор. Андираос, белокурая бестия, истинный ари… то есть, альтерионец, конечно.

– Ревнуешь?

– Ещё чего! – сказал я Самым Честным Тоном, какой сумел в себе отыскать.

Борух внимательно на меня посмотрел, покачал головой, поцыкал зубом, но комментировать не стал. И правильно, и не надо.

– Андрюха в первую голову проводник, – пояснил бывший майор. Или майоры бывшими не бывают? – Это не то же самое. Воронцов его немного натаскал с планшетом, резонансы он худо-бедно находит. Но, если проводник он один из лучших, то оператор так себе, очень средненький, уровня «ослика». А на транзитных реперах, сам знаешь – только от чутья зависит, прямо мы пойдем или будем петли нарезать для триангуляции. Кроме того, если в команде разом и проводник, и оператор, то шансы унести ноги становятся сильно выше.

– В общем, – Борух поднялся с садовой скамейки, на которой мы беседовали, – мне тоже с тобой было бы спокойнее. Ты редкостно везучий.

– Везучий? – я удивлённо смотрел вслед Боруху. – Издеваешься?

Везение – штука амбивалентная. Если ты упал в море говна, но выплыл – ты везунчик или наоборот? С одной стороны – выплыл же! Не утонул! С другой – упал же! В говно!

Всегда считал себя скорее выплывшим, чем везучим, но это как с наполовину пустым или полным стаканом. Чужой всегда выглядит полнее своего.

– Нет, это не совсем так, Настя, – сегодня спящих на лекции не видно, да и задние ряды заполнены взрослыми коммунарами гораздо плотнее, чем обычно. Видимо, прошёл слух, что я рассказываю что-то интересное.

– Даже рискну утверждать, что совсем не так.

Белобрысая любительница сложных вопросов сегодня в ударе. Приходится отдуваться. Уводит, конечно, дискуссию в сторону, ну да ладно. На самом деле она мне нравится – умненькая девочка, и с характером. И ещё – есть в ней лёгкая чертовщинка какая-то. Некое трудно уловимое отличие от остальных.

– Война вовсе не является форс-мажором для социума. Что? Да, простите. Не является экстраординарной ситуацией, можно так сказать. Запишите: «форс-мажор» – юридический термин, означает возникновение внешних обстоятельств непреодолимой силы, препятствующих выполнению обязательств по некоей сделке. Пояснить нужно? Поясняю:

Вот, допустим, ты, Настя, пообещаешь Вазгену Георгиевичу собрать помидоры в его парнике в обмен на десять порций шашлыка – чтобы накормить друзей на день рождения. Шашлык вы слопаете, а на парник набегут мантисы, и собирать будет нечего – вот это будет форс-мажор. В этом случае вы не будете виноваты, что не собрали, понятно?

Я переждал гомон детских голосов, обсуждающих эквивалентность шашлыка и сбора помидоров с неожиданным выводом, что дядя Вазген не жадный, и шашлык просто так даст. А если помидоры надо собрать – то пусть попросит, они помогут. Осознание товарно-денежных отношений даётся здешним детям с трудом.

– Итак, возвращаясь к войне, – перешёптывания моментально стихли. – Война для человека – это норма, а не исключение. В одном только двадцатом веке кроме известных вам двух мировых войн произошло более трёхсот пятидесяти локальных военных конфликтов. После сорок пятого года, то есть в условно «мирное время», в военных действиях погибло более тридцати пяти миллионов человек. И это не характерная примета новейшей истории, нет. В конце девятнадцатого века подсчитали, что за предыдущие двести лет Россия была в состоянии войны сто двадцать восемь лет. С четырнадцатого века по двадцатый насчитали триста двадцать девять лет войны. Две трети истории воюем, одну – отдыхаем. Долгое время думали, что раньше было лучше. Что война – порождение более-менее развитых цивилизаций, которым есть что делить в мире. Но потом антропологи, исследующие жизнь диких примитивных племён, выяснили, что девяносто пять процентов таких обществ, имеющих самый разный уклад и культуру, постоянно воюют.

– А пять процентов? – немедленно спросила белобрысая Настя. У этой не соскочишь…

– Пять процентов – это изолированные племена, которые и рады бы подраться – но не с кем.

– Как мы? – хихикнул кто-то из середины аудитории.

– Да, как вы, – подтвердил я совершенно серьёзно. – Но, как только обстоятельства меняются, и они начинают соприкасаться с другими народами, тут же начинается взаимная резня. В норме для примитивных племён смертность от военных действий составляет до тридцати пяти процентов мужского населения. То есть, если бы вы были какими-нибудь индейцами… Знаете, кто такие индейцы?

Дети закивали, кто-то изобразил пантомимой луки и томагавки. Наверное, в здешней библиотеке есть книги Фенимора Купера.

– Так вот, если бы вы были индейцами, треть мальчиков погибала бы в непрерывных племенных войнах. Цивилизация, при всей видимой масштабности современных баталий, этот процент не увеличила, а очень сильно сократила. В самой масштабной – пока – войне современности, Второй Мировой, наша – то есть, в некотором роде, и ваша, – страна потеряла около двадцати миллионов человек. Это чудовищная цифра, но это всего двенадцать процентов населения. В самые тяжёлые годы войны общая смертность не поднималась выше двадцати процентов. У индейского мальчика шансов выжить было куда меньше.

Дети призадумались. Я подумал, что только что здорово снизил популярность игры в индейцев. Если, конечно, здешние дети в них играли. Они вообще играют? Ни разу не видел.

– Первые хомосапиенсы из верхнего палеолита долбали друг друга каменными топорами почём зря. Следы на костях в захоронениях говорят об этом со всей определённостью. Да что там, даже шимпанзе, наиболее близкие к нам по организации общества обезьяны, и те не дураки повоевать. А уж когда население северного Причерноморья в конце четвёртого тысячелетия до нашей эры научилось плавить бронзу и запрягать лошадь в колесницу… От Шотландии до Памира не осталось мужчин другого племени, только исследования ДНК позволили учёным судить о существовавшем там раньше человеческом многообразии.

– Но почему? Почему люди такие… злые? – ну вот, моя белобрысая оппонентка чуть не плачет.

– Ты не права, Настя, – мягко ответил я. – Люди воюют не потому, что злые, а потому, что добрые.

Оглядел притихшую аудиторию и продолжил:

– Любой социум – племя, народ, Коммуна – существует благодаря присущему людям как виду альтруизму, способности поступиться своими интересами ради интересов другого. Из него происходит такое прекрасное явление, как бескорыстная помощь близким, которую мы называем «добротой». Природа дала нам её не просто так – доброта позволила людям создавать устойчивые коалиции, объединяться для достижения совместных целей. Именно доброта, сопереживание близким, сделала человека, не самое сильное физически млекопитающее, доминирующим видом. Но есть у неё и обратная сторона. Альтруизм неразрывно связан с так называемым «парохиализмом» – запишите это слово, пригодится, – разделением окружающих на «своих» и «чужих».

Дети заскрипели карандашами, а я, подождав, пока они допишут, продолжил:

– Ненависть к чужим является оборотной стороной любви к своим, а воинственность является неизбежным спутником дружелюбия. Вы сейчас учитесь воевать, тренируетесь с оружием, стоите на постах, готовые стрелять, не потому, что ненавидите врагов, а потому, что любите друзей. Разве вас ведёт ненависть?

Нет, вас ведёт любовь…

Коммунары. День после

– Бред какой-то… – растерянный Лебедев повесил трубку телефона. – Мигель, сбегай наверх, посмотри, что у них там стряслось.

Младший научный сотрудник отдраил закрытую на время эксперимента гермодверь и быстро затопал вверх по лестнице, поднимаясь из расположенной глубоко под землей лаборатории.

– Мне кто-нибудь объяснит, что случилось? – неприятным голосом спросил Куратор.

Ему никто не ответил – учёные собрались над столом, раскатав по нему ленты самописцев, и увлечённо указывали друг другу на какие-то пики и провалы.

Директор подошёл к двери в машинный зал и выпустил оттуда, наконец, Андрея.