Запах теней

– О чём ты думаешь, Лиса? – не унималась мама.

– Ни о чём, – пустыми словами и всё также непринуждённо ответила девочка.

– Милая, – вздохнула мама, прижала изо всех сил и поцеловала, – я тебя люблю, доченька моя!

Посидев рядом ещё минуту, мама поднялась с дивана и вышла из комнаты. Сердце женщины наполнялось тихой болью – сгусток переживаний крепко окутал цепкими ниточками страха за родное дитя. Не получив никаких ответов и не найдя нужных оправданий, хоть как-то объясняющих поведение ребёнка, мама ушла ни с чем. Откуда было знать обеспокоенной женщине, что тысячи чужих жизней ураганом пронёсшихся сквозь сетку разума маленькой девочки, навсегда изменили не только самого ребёнка, но и её судьбу. Алиса стала другой, она никогда не будет тем ребёнком, который мог иногда покривляться перед зеркалом, полечить любимых кукол, на время ощутив себя самым лучшим доктором в мире, повизжать с подружками, раскачивая до небес качели во дворе, наконец, той ласковой дочкой, которая могла иногда вечером лечь рядом с мамой и, обняв маленькими ручонками родного человека, ласково прошептать: «Мама, я тебя люблю».

В один миг Алиса стала не просто взрослой, она обрела мудрость. Глубокий ум, вся история поколений, множество линий жизни, словно губка, впитал её мозг. Девочка обрела часть мира, а он в свою очередь крепко зацепился в её голове и стремительно растворялся в ней. Всё, что за годы существования накопила в себе Свет, горячим ливнем окатило девочку и полностью впиталось в детское тело.

Сейчас Алиса одновременно присутствовала в двух мирах: разделяя пространство с Митой, в собственной голове и в реальном материальном мире, в котором у неё есть родные и близкие люди. Будто у неё раздвоение души. Жить в двух совершенно разных мирах – как это? А разве все люди на земле живут иначе? Разве они не находятся одновременно в двух разных мирах: в собственном сознании и реальном мире? Разве не так?

Очень может быть, но с Алисой совсем другая ситуация. Отнюдь, не похожая ни на что. Довольно-таки странное чувство – иметь две души. Ужасно странное.

– Ты не можешь? – всё же не стерпела любопытная Мита и вышла из укрытия.

– Что? Что не могу? – спросила Миту про себя Алиса.

– Не можешь взять это? – Свет с пристальным вниманием изучала девочку. Ей хотелось верить, что она до конца понимает поведение подружки.

– Могу, – Алиса заранее знала, что спросит Мита, но всё равно делала непонимающий вид. Свет ещё не успевала произнести слова, как они сами по себе возникали в голове девочки, легко и непринуждённо, будто так должно быть, будто это её собственные мысли. Вводить в известность о вдруг откуда не возьмись появившейся способности Алиса не хотела. И не потому, что ей так хотелось – просто так было необходимо, так было запланировано.

«Тебе тяжело?» – спросили мысли.

– Тебе тяжело? – спросила Мита. В её голосе девочка услышала печаль и что-то ещё. Возможно страх или Свет действительно безумно переживает за неё. В любом случае новая Алиса ощущала всё иначе. Каждое слова или фраза произнесённая человеком тут же материализовывались в её голове в некий концентрированный пучок чувств и эмоций, обретала не только смысл, но и силу. Девочка и подумать не могла, что любое слово может иметь цвет. И каждое понятие имеет свой ни на что не похожий цвет, свою несущую величину. Выражение «сила слова» теперь в буквальном смысле для ребёнка обрело действительный весомый смысл.

Слова возникали в голове, а после произнесения Митой в слух, тут же вспыхивали букетом переплетающихся в круговороте цветов, где всякий оттенок принадлежал к своей собственной частичке человеческих эмоций и чувств.

– А как ты думаешь?

«Я думаю: тяжело»

– Я думаю: тяжело, – беспокоилась Свет, – я …

«…могу тебе помочь…»

– Нет, – перебила её Алиса, – мне легко. – Она повернулась к Мите и улыбнулась, что случалось крайне редко – может быть всего пару раз. Когда-то, не так давно, девочка улыбалась чаще, гораздо чаще. Сейчас уже не то время, и его не вернёшь. Никогда.

Алиса смотрела на Миту, нежные черты лица по-прежнему сохраняли девственное начало детской красоты, но вот глаза… Глаза навсегда заволокла пелена грусти. Накопленная веками великая сила легла на хрупкие детские плечи и безвозвратно уничтожила сказочный мир, безропотно обитающий в голове любого ребёнка. Мир, в который каждый из нас верил, в котором каждый из нас, хоть и не по-настоящему, жил, о котором мы всегда мечтали в том далёком прошлом, когда жизнь казалась беззаботной и сказочно красивой.

Энергия, поселившаяся в девочке, начисто лишила её детства.

– Поверь мне, Мита, мне легко, как никогда! Я никогда не чувствовала себя лучше. Я никогда не чувствовала себя такой свободной!

Ложь. Наглая ложь. Зачем она лжёт себе? Какая может быть свобода, когда на тебя накинули тяжёлое ярмо, и тебе приходится нести его? Какая может быть свобода, когда ты не принадлежишь себе полностью, когда твоё тело разделено на двоих? Какая может быть свобода, когда ты чувствуешь своё неизменное предназначение, но не знаешь что это? Какая может быть свобода, когда на тебе великая ответственность?

Она лжёт сама себе! Но так нужно, и Алиса уверена в этом. То, что она так легко назвала свободой – ни что иное, как переполняющая её безграничная энергия.

– Я могу тебе помочь, – прошептала Свет. Она не могла прочитать мысли девочки, не могла ощутить её эмоции, и это пугало Свет, – я…

– Я знаю, – вновь перебила Миту девочка. – Поверь мне – я справлюсь сама.

«Ты уверена…»

– Да, я уверена, – опередила Алиса, и Мита переменилась в лице.

«…как? …она…может…»

– Да, я могу, – твёрдым голосом произнесла девочка, – я могу взять это. Я могу.

***

Дима ждал её. День за днём проходил за школьной партой. Друзья мальчишки, учёба и ещё раз учёба, яркие впечатления после насыщенного трудового дня в учебном заведении. И всё бы ничего, если бы ни отсутствие Алисы. Сколько он не видел её – сказать трудно. Где-то около месяца или больше.

Он прекрасно помнил: с чего всё началось. Помнил, как Алиса неожиданно для всех потеряла сознание на собственном празднике. Как её увезла «скорая». Сказать, что Дима переживал, значит не сказать ничего. Он просто не находил себе места, особенно первые три дня пока подружка находилась без сознания, в коме. Первый день мальчик даже не мог уснуть, долго крутился в кровати и всё думал о случившемся. Но потом, когда родители Алисы сообщили Диминым родителям, что девочка очнулась и идёт на поправку, он немного успокоился. Хотел придти к ней, но её родители почему-то были против.

Этот момент изрядно обижал парня, но деваться было некуда и приходилось просто ждать. Дни проходили, а Алиса всё не появлялась. Только её родители изредка, примерно раз в три дня, сообщали о здоровье девочки.

«Всё хорошо»… «Алиса дома»… «Она скоро придёт в школу»… «У неё всё отлично» и так далее. Но для Димы таких утвердительных обещаний было мало – он хотел видеть Алису.

В эти безумно долгие дни он навсегда усвоил одно – он не может без неё. Ему не хватает синих глаз, не хватает её улыбки – он по-настоящему влюблён. И, может быть, необходим был именно такой поворот событий, чтобы он осознал для себя, что испытывает к подружке несколько иные чувства, чем просто дружба. Конечно, у них всегда были совсем другие чувства друг к другу, нежели у детей их возраста. Они всегда с трепетом относились друг другу. Но сейчас внутри мальчика зарождалось совсем иное чувство, которое нельзя выразить словами, невозможно представить. Его можно только испытать, а объяснить – на вряд ли. Это чувство – любовь.

Он ждал Алису. Приходил на то место, где они всегда встречались, у окна, но девочки там не было. Он знал: она давно уже дома, но почему с ней нельзя встречаться? Больной вопрос, который не давал покоя растревоженному подростковому сердцу.

Неожиданно для себя он вдруг осознал, что сегодня меньше всего ожидал увидеть её. Алиса стояла на том самом месте, где с самого начала учебного процесса они встречались практически каждый день. Он же, в свою очередь, направлялся совсем в другое место, забыв на миг о гнетущих переживаниях и погрузив себя в, заманчивые раздумья о предстоящих каникулах. Дима направил отсутствующий взгляд в её сторону и сначала даже не понял – кого перед собой видит.

– Привет, – улыбнулась девочка, и заметив замешательство друга, добавила, – привет, Дима!

– А…Алиса!? – только и смог пробубнить от удивления он.

– Да, – будто соглашаясь с исключительностью сложившейся ситуации, ответила девочка.

– Ты… – никак не мог собраться с мыслями мальчик, – … вылечилась?

Вопрос довольно глупый, но это первое что пришло ему в голову, и, чтобы не разрушать необыкновенность обстановки и возобновить самообладание, он выпалил эти слова, подкрепив их следующим ещё более нелепым вопросом:

– Совсем?

– Да, – её улыбка стала ещё шире, и она захохотала, вытащив парня из состояния «затерявшегося в собственных мыслях», – ты такой смешной! Что с тобой? Удивлён, что я здесь?

– Удивлён и … рад, – покраснел Дима и добавил уже с улыбкой, – очень рад.

– И я рада! Знаешь: мне столько надо рассказать тебе, столько всего случилось за эти дни! Ты … – она немного странно посмотрела на него, будто до сих пор в чём-то сомневалась, – …не поверишь! Хотя, нет – ты как раз и поверишь. Пойдём!

Она взяла его руку и потащила в даль коридора, намереваясь, по-видимому, именно там рассказать что-то очень важное, что-то необходимое узнать ему.

– И что это такое важное? – поинтересовался взбудораженный необычным поведением подружки мальчик.

– Узнаешь, – лукаво бросила взгляд Алиса и пошла быстрее, – да пойдём же, Дима.

– Дак, ты куда бежишь, Лиска? Уроки закончились – мне спешить некуда.

– Тебе некуда, а мне ещё на идиотское пение идти, – возмутилась девочка, чем ещё больше привела Диму в недоумение. Что не говори, а распевать песенки девочка любила всегда. И урок пения был для неё одним из самых любимых, точнее – единственным самым любимым. Алиса пела всегда и везде, в детском саду во время игр, в туалете, в ванной комнате, гуляя по улице, в кровати перед сном, даже умудрялась нашёптывать мелодии на уроках. Дима всегда знал её такой и иногда в шутку называл её поющей девочкой – птичкой-певичкой. Даже при воспоминаниях о ней в его голове всплывали знакомые мелодии звучавших из сладкоголосых уст Алисы песен. Стоило только подумать о любимой подружке, как портрет синеглазой девчонки раскрывался в объятиях ожившей музыки. Ему нравилось её пение, он да такой степени привык к неразрывной связи между Алисой и песней, что совсем не представлял подружку иначе. Поэтому мальчика не просто удивили её слова, он был поражён.

– Ты что? – остановился Дима.

– Что? – слишком спокойно спросила она.

– Что ты сказала?

– И? – с тем же хладнокровием в интонации возмутилась девочка. – А что я сказала?

– Какое пение? – не унимался Дима, и только теперь он заметил изменения в подружке. С ней однозначно было что-то не так, но в чём именно кроется секрет – ему пока непонятно.

– Какое, какое, – словно утомлённая длительными и изрядно наскучившими расспросами, вздохнула девочка, – вот такое. Какое слышал!

– Идиотское? – уточнил мальчик. – Как?

– Ой, да что «как»? – в её голосе не слышалось и нотки раздражения, но Дима, вдруг, остро почувствовал накипающую волну недовольства, – Дима, ну что ты пристал, как банный лист? Ну, сказала я так. Ну и что с того?

– А то, что ты так никогда не говорила! – воскликнул подросток. – Что с тобой, Алиса?

– Не говорила, а сейчас сказала. Что с того? Пение – бессмысленная ерунда, набор звуков и информации, которая ничего в себе не несёт, кроме силы возбуждения своих и чужих эмоций.

Вот тут мальчик был окончательно сражён и поставлен в тупик. Такие словечки и заумные фразы ему удавалось услышать только по телевизору. Конечно, его родители были весьма интеллигентными гражданами советского союза: папа – инженер в конструкторском бюро, мама – художник-иллюстратор; но услышать подобное от девочки тринадцатилетнего возраста, которую, ко всему прочему, знаешь как свои пять пальцев – немыслимо. Она никогда не отличалась изъявлением подобных изречений.

– А? – только и сумел сказать Дима.

– Я говорю, что петь песенки – может быть, не настолько и глупо, сколько абсолютно бессмысленно и … в общем, напрасная трата времени.

Говорила она это с таким безмятежным и невозмутимым видом, что Дима на миг почувствовал себя чужим. Он открыл от изумления рот и всё же сумел выдавить:

– Да, что ты несёшь, Лиска? Тебя там, что лекарствами перекормили?

– Не смешно, – улыбнулась девочка, но теперь улыбка казалась совершенно иной, чужой. Подружка вела себя не просто неестественно – перед ним стояла совершенно другая Алиса. С ней не всё в порядке, но вот что не так – пока не ясно. И наряду с охватившими его мыслями, он чувствовал, что вот-вот поймёт, в чём дело – раскроет тайну. Дима не просто верил в собственные весьма убедительные чувства, он знал: сейчас он посмотрит, в чём тут…

– Видимо, точно таблеток наелась на всю жизнь, – попытался сыронизировать мальчик, но некая опасливая мысль коготками беспокойства заскребла в голове, – ты же пела всегда и везде. Да, ты – не ты, если не будешь петь.

– Ага, точно, – попыталась замять и, может даже повернуть в другую сторону, разговор девочка, – я несу что-то невообразимое, но… – она снова приняла облик серьёзной и невозмутимой девочки, – … я так думаю.

– Хватит, Алиса! – воскликнул возмущённый затянувшейся шуткой Дима, – хорош нести фигню. И вообще, прекрати издеваться.

– Да, я и не издеваюсь, – оправдывалась девочка. Она взяла его за руку и впилась в него круглыми глазами, – я всё объясню, и ты сразу поймёшь. Понял?

И в это момент внутренний колокольчик оглушил поразительной догадкой: «Вот оно» «Смотри же» «Секрет здесь – перед глазами» «Видишь?» Он не понимал, но точно чувствовал. Он не видел, но ощущения нашептывали ему картину. Он не знал, но мысли находили ответ. Странное чувство поселилось внутри, словно вспоминаешь давно забытый сон, который видел буквально за минуту перед пробуждением. Будто картинки уходящих образов непонятными обрывками безжалостно растерзанных кем-то сюжетов прыгают в голове и не находят себе места. Ты видишь их, но не понимаешь, что перед тобой. Пытаешься схватить и склеить неподвластные частички мыслей, но каждая попытка завершается провалом.

Дима видел, но глаза заслоняли реальную картину, невольно обманывали, сохраняли былое и постоянное превосходство. Они путали и не давали уловить действительность. Лишь короткий миг правды удалось вырвать с тугих объятий зрительного плена, и этого было достаточно, чтобы мальчик ощутил лёгкий укол. Подобное чувство раньше, очень давно, он уже испытывал. Когда? Где? Не помнил, но знал наверняка: с ним это было всегда. Это состояние он нёс в себе всю жизнь, и только сейчас оно выскочило наружу и открыло ему глаза. Яркой вспышкой озарило внутренний мир мальчика и раскрыло то, что долгие годы сидело взаперти.

Но секундный миг немой реальности прошёл, и чувство пропало, оставив глубокий след в сознании. Этого было достаточно, чтобы мальчик всё понял. Он без страха уставился в синие глаза и достаточно смело без лишних эмоций спросил:

– Кто ты?

– О чём ты? Не поняла? – искреннее удивление промелькнуло в синих очах.

– Кто ты? – повторил мальчик с особой убедительностью человека твёрдо знающего о чём спрашивает. Он не испугался – воспринял как есть, как от него требовала необходимость, как взрослый человек находящий любое объяснение необъяснимому. В эти секунды мальчик реально знал, что надо говорить и делать. Его взгляд выбрал боевую форму, и он повторил снова:

– Кто ты?

– Да что с тобой, Дима? – встревожилась Алиса. Её тёмные волосы, казалось, на миг почернели, контрастом выделяя светлый овал юного лица. Ещё чуть-чуть и оно превратится в мел.

«Ещё немного и я увижу…» – подумал Дима.

– Ты чего? Дима?

– Алиса помолчи, – слишком серьёзным голосом потребовал подросток. Чёткие грани строгого лица оголяли внутреннее напряжение. Дима не сводил с девочки сверлящего взгляда, будто собирался с мыслями для очередной словесной атаки.

– Я и молчу, – успокоилась девочка и отвела взгляд. – Ну, и что ты хочешь там увидеть?

В её словах он услышал толику обиды и лёгкого недоумения. И к общему удивлению, она продолжала искусно маскировать свои эмоции, но только перед Димой её защита не работала.

– Я уже вижу.

– Что? – вот тут она действительно испугалась. Конечно, она собиралась о многом рассказать ему, но в измученной душе хранились тайны, которые при всём желании она ни за что не выдала ему. И дело не в том, что Алиса не хотела этого, просто девочка боялась. Будь она по-прежнему той самой девочкой, которую он знал ещё месяц назад, то правда нескончаемым потоком непременно бы вылилась на него. Но сейчас она не та, что была раньше. Алиса прятала секреты внутри себя, и каким-то немыслимым образом Дима чувствует это.

Лёгкий испуг пробежал по телу, а спустя секунду, самообладание вновь вернулось к ней. Убедив себя в абсурдности промелькнувшей в голове мысли, Алиса натянула улыбку и проговорила:

– Ди-и-има-а-а! – фальшивый капризный голосок и неестественное выражение лица подружки окончательно вывело мальчика из себя. Он крикнул, да так, что в беспорядочном шуме детских игривых голосов большущей массы находящихся в коридоре школьников многие услышали его:

– Замолчи же!

«Он не шутит»

«Он не шутит»

«Он не шутит»

– Кто ты? – потребовал Дима.

– Что? – прошептала девочка, но в букете оглушительных детских криков её слова не нашли себе жизни. – Что? – выражали губы.

– Я говорю тебе! Кто ты?

– Это я. Алиса, – в последней попытке защититься еле слышно произнесла девочка.

– Алиса, я знаю, что это ты, – немного смягчился Дима, – но кто там?

Его глаза вспыхнули, и она прочитала жест: «Там… да…да. Именно там – внутри тебя. И не говори, что это не так. Даже не думай об этом»

Она смотрела на него и не могла убедить себя, что он действительно может видеть Миту. Как такое может быть? Мало того, что с ней случились странные, немыслимые, не укладывающиеся в голове вещи, так ещё лучший друг может видеть то, что другим не под силу. Она определённо спит или, может быть, хуже – умерла. Никаких других идей, объясняющих происходящее, у неё в этот момент не возникало.

Как? Как могли два совершенно нереальных случая сомкнуться в одном направлении на одной дорожке в один короткий промежуток времени? Как? Так не бывает. И сейчас она смотрела на него и с остатками угасающей надежды молила, что этот безумный миг всё-таки когда-нибудь прекратиться, и всё пойдёт по запланированному с утра плану. Плану, в котором нет и намёка открыться о поселившейся в её теле сущности. Но, похоже, заранее намеченным действиям не суждено случиться.

– Я жду, – требовал мальчик, – я должен знать.

Алиса закрыла глаза, и свет погас.

***

Сегодня сын опять припозднился. Она ждала его уже третий час, и, наконец, он пришёл. Настя снова встречала его у порога и с материнским трепетом расспрашивала о часах, проведённых в школе, нет ли у него конфликтов с одноклассниками, и достаточно осторожно – о его здоровье. Излишняя навязчивость мамы нисколько не смущала и не настораживала его, и парень охотно всё рассказывал. Он ничего не подозревал, абсолютно ничего такого сверх необычного в её поведении не замечал, напротив – ему казалось, что так было всегда – родительское внимание присутствовало повседневно. Причиной тому послужили навалившиеся на него явления, которые он старательно маскировал от родителей. Именно поэтому мамины расспросы о том о сём не казались ему необычными, не вызывали у него никаких сомнений в обыденности родительской ласки. Своих проблем хватало.

События уходящей недели не могли не заставить женщину забыть о работе и сосредоточиться на родном дитя. Она ужасно переживала за Диму, поскольку с ним происходили необъяснимые вещи, которые не только пугали её, но и вынуждали сохранять внутренний «прилив». Чтобы защитить сына женщине пришлось побороть внутренний паразитирующий с самого детства страх, открыть в себе то, что годами терзало душу и просилось наружу, выпустить то, что всегда было частью её мира.

Время пришло. Волей неволей она обрела себя, и отчасти, может даже, не осознавая до конца, Настя получила ту самую крохотную частичку внутреннего счастья, которую давно заслуживала. Правда, последние события, связанные с сыном, не могли не омрачить её внезапное перерождение.

Каждый день она наблюдала одну и ту же картину примерно в один и тот же час, когда Дима приходил домой и на какое-то время выключался. В какой-то дьявольский миг его сознание покидало реальный мир, превращая мальчика в жалкое подобие зомби. Он ходил, как дебил улыбался и ел. Снова и снова ел, будто беспризорный ребёнок, который кроме корки хлеба на помойке ничего в жизни не видел, и, дорвавшись до еды, пытался набить живот как можно больше. Иногда в приступах безумия, а по-другому происходящее с ним и не назовёшь, мальчик начинал громко мычать, словно возмущённый чем-то душевнобольной. И что удивительно: вполне подходящая в этот момент глупая улыбка на лице Димы оставалась прежней. От этих звуков Насте становилось жутко, и, если при наступлении у ребёнка приступа, вначале она просто наблюдала, выдерживая необходимую паузу – чтобы почувствовать уловить нужный момент, то после дьявольского мычания она тут же мчалась к сыну и крепко прижимала к себе. Почему это срабатывало – она не задумывалась, но известно наверняка, что женщина чувствовала, когда нужно помочь сыну и применить рвавшиеся наружу способности.

Сегодня пятница. Когда началось это сумасшествие? Настя не помнит. Вроде бы в начале недели, в понедельник. А, кажется, что прошла целая вечность – бессонные проведённые в изнуряющей до изнеможения тревоге ночи оставили след в её памяти. Часы утратили последовательность, дни потеряли счёт, а небывалые доселе размышления и прилив сил находили в её голове и теле новый смысл, обретали жизнь. Да, она не спала уже давно, с того самого времени, когда всё началось, но никогда прежде Настя не чувствовала себя такой сильной. Наряду с внутренними переживаниями, не оставляющими женщине и капли покоя, расцветали её способности, которые Настя успешным образом применяла, чтобы выгнать из тела ребёнка злой дух.

У неё было время подумать, что же такое твориться с Димой. И ответ пришёл сам по себе, причём никоим образом не подвергался никаким, даже самым малым, сомнениям. Причина странного поведения ребёнка лежит в нечисти. Такая дикая мысль пришла к ней ночью и вполне объясняла всё, по крайней мере для неё – точно. Злой дух вторгается в тело ребёнка, хочет завладеть его душой и телом.

Конечно, Настя всегда была верующей, но отнести её к числу истинно верующих нельзя. Она носила крестик на груди, дома находились пару иконок, которые давно принесла её мать, и на этом всё заканчивалось. Когда последний раз женщина посетила церковь? Да, она и сама не вспомнит. Когда последний раз она молилась? Вчера и всю безумную неделю. А до этого? Сказать трудно. Может только в юности?

Что есть, то есть. Злой дух, демон или ещё как, но именно так и не иначе она для себя решила. И, наряду с твёрдой уверенностью в собственных суждениях, Настя чувствовала, что вполне может справиться с этим. Победить, изгнать, уничтожить, вылечить ребёнка. Сомнений нет и быть не может – она сделает всё, что в её силах.

– Привет, сынок!

– Привет, ма! – он даже не взглянул на неё.

– Всё хорошо?

– Ну, да, – сухо бросил Дима и поплёлся к себе в комнату, – хорошо.

Что-то новенькое, и это новое во всё горло кричит ей, что с сыном что-то не то. Он несёт на душе тяжкий груз. Боже мой! Всеми фибрами она ощущает этот мрак на себе, она видит его. Дима может не говорить матери, может многое скрывать, теперь она всегда почувствует это. Что творится в её голове, что происходит с ней? И что же, наконец, случилось с её мальчиком? Безумное внутреннее напряжение сдерживает он внутри, страшную тайну хранят его заблудившиеся в лабиринте сознания мысли. Настя увидела их, женщина знает о них, только прочитать необходимую суть – не в её силах. Даже её теперешняя сила отнюдь не всемогущая и не может читать мысли.

У сына что-то произошло, что-то из ряда вон выходящее – очень важное и невообразимое. Что-то, что заставляет его закрыться от внешнего мира. Сейчас Настя может чувствовать это, ведь у неё есть сила.

– Дима, – позвала она, а в ответ – тишина.

Настя завернула в комнату, куда только что вошёл её сын, и вздрогнула. Прямо перед ней лицом к лицу стоял Дима. Округлившиеся огромные глаза мальчика казалось вот-вот выпрыгнут из орбит. Но самое страшное было то, что это были не его глаза – на женщину сверлящим злобным взглядом смотрел чужак. У женщины перехватило дыхание, подобное ей приходилось видеть впервые, впрочем, как и всё происходящее за неделю. Голубой цвет радужки превратился в грязный коричневый, чем-то напоминающий перегнившую мякоть сливы. И, если в предыдущие приступы безумия, у ребёнка полностью отсутствовала сознательность во взгляде, то сейчас на женщину смотрел или смотрело вполне здравый субъект.