Запах теней

«Этого не может быть!?»

Преодолев нелепые действия человеческого сознания вытолкнуть чужака из собственного внутреннего мира, Свет оглянулась: перед ней стояла девочка. Приятные миловидные черты усталого лица в данной ситуации придавали ребёнку особую строгость. Девочка не только не мешала своим присутствием, напротив – притягивала, будто в волшебстве своём завораживала Свет какой-то внутренней силой.

«Этого не может быть!?»

– Кто ты? – легко, но всё же достаточно требовательно спросила девочка.

Глупо, конечно, но Свет молчала. Она с изумлением рассматривала собственного носителя и, наверное, знакомилась с новым обликом не в зеркале. Поток безумной и живой информации кружился вокруг, и в этот миг Свет неожиданно для себя подумала: «Интересно, а как на самом деле выгляжу я?»

Никогда она не задавалась этим вопросом, никогда прежде он не возникал в её голове. И сейчас этот простой и в то же время вполне не уместный вопрос просто взорвал её сознание. Почему она ранее не спрашивала себя об этом? Почему этот вопрос возник именно сейчас? Миллион «почему» секундным отрезком времени проскользнул в голове и болью несбыточных надежд и желаний проткнул истерзанную веками чужой жизни душу.

– Кто ты? – снова с удивительной лёгкостью и твёрдым натиском спросила девочка.

– Я… – начала было Свет, но тут же осеклась. И правда, кто она? Внутри себя она в тайне только могла догадываться, кто она есть, но как объяснить собственную сущность другому, когда до конца не понимаешь сама кто ты есть на самом деле? Все эти годы Свет только ощущала своё «я», и то мимолётное озарение возникало только в непродолжительный отрезок времени раз в год; а никаких конкретных ответов о своём происхождении или предназначении так и не нашла. Она с радостью, пускай и не по собственной воли, погружала себя в чужую жизнь, забывая тем самым мучительно горькие безответные вопросы.

Девочка с ожидающей требовательностью стояла напротив, а Свет с восхищением разглядывала её.

– Кто ты? – вновь потребовала Алиса, в какой-то миг осеклась и огляделась по сторонам. Строгость и настойчивость сменило лёгкое изумление, и девочка спросила, ни на секунду не изменяя требовательный тон, – Где я?

Она могла задать тысячи вопросов, могла сколь угодно пытаться разглядеть вокруг себя дурманящую пустоту – Свет безусловно была уверена, что девочка прекрасно всё понимает. Алиса чувствует и видит внутри истинный облик происходящего, но отрицание действительности, словно лекарство от страшной болезни, позволяет разуму хрупкой девочки не сойти с ума.

– Я… – снова попыталась найти нужный ответ Свет, но он ни в какую не желал возникать. Но всё же ей удалось выдавить из себя первое, что пришло в голову – … меня зовут Мита.

Однажды, давным-давно Свет уже сталкивалась с сопротивлением. Конечно, оно было не таким сильным и ярким, как сейчас, но всё же та девочка, в тело которой в очередной раз была брошена сияющая энергия, достаточно долго и упрямо сопротивлялась непрошенному противнику. К сожалению, уже через два дня девочка глубоко заснула и больше никогда не тревожила Свет. Но случившееся в далёком прошлом крепко зацепилось в сознании путешествующей живой энергии, что каждый раз при переходе Свет вспоминала эту девочку и с надеждой ожидала появления подобной – одиночество издевалось над ней. Девочку звали Мита – именно поэтому это необычное имя так неожиданно и вполне предопределённо вдруг всплыло.

– Мита? – удивилась Алиса. Она уже не разглядывала чарующую и совсем не страшную пустоту вокруг себя, казалось, девочка просто забыла о ней. – Никогда не слышала такое имя.

Алиса замолчала, её мысли сопротивлялись реальной действительности – одновременно она понимала всё и ничего; странное чувство существующей необходимости поселилось внутри. Ей хотелось спрашивать, требовать и в то же самое время не хотелось делать этого, ничего не хотелось. «Спать» – вот что волной равнодушия окатило её с головы до ног, но какое-то острое ощущение собственной потребности не позволяло девочке поддаться слабости и уснуть.

– Где я? – очнулась Алиса. – И всё-таки, кто ты?

От этих последних слов Свету вдруг стало жутковато, но в то же время в душе закипал неминуемый восторг.

«Не может быть!»

Такую силу Свет не встречала никогда – тысячелетия чужой прожитой жизни не могли побаловать её столь яркими впечатлениями. Девочка не только не уснула, не только не позволила чужой сущности властвовать над собственным телом, она понимала происходящее и, похоже, видела Свет. Видела её такой, какая на самом деле она есть.

«Но как такое может быть? Неужели пришёл … её час? Час Света?»

– Ты знаешь… – спокойно вымолвила Мита, – … знаешь!

– О чём ты? – не унималась девочка. – Где я? Что происходит?

Свет смотрела на неё, и грудь переполняло счастье. Настоящее живое и только её счастье. Чужие жизни, чужое счастье каждый раз безжалостно разбивались на глазах, разрушали её пусть такое ненастоящее существование; и каждый переход отнимал частичку живой сущности, разрушал собственное «я». И сейчас она, наконец, испытала своё счастье, настоящее живое счастье.

– Ты знаешь, Алиса, – с непоколебимым спокойствием повторила Мита, – ты всё прекрасно понимаешь. – И, будто сомневаясь в собственных выводах, Свет с незаметной ноткой надежды в голосе спросила, – да? Алиса?

– Откуда ты знаешь, как меня зовут? – настойчивость девочки восхищала Миту.

«В ней столько силы, она …»

Дикая мысль пронеслась в голове Миты, полностью охватила удивительной несуразностью появления, и Свет улыбнулась:

– Я знаю много, очень много. А ещё я знаю, что ты … бесподобна!

– Ты что несёшь, Мита? Говоришь как-то странно… – глаза девочки заблестели, Алиса опустила голову. С минуту она молчала, потом посмотрела на Свет и прошептала, – родители… мама… папа… они здесь, я чувствую…

«Она просто великолепна!»

Улыбка на лице Миты растянулась ещё больше и она слегка отстранилась, позволяя неясной и расплывчатой картинке реально происходящей действительности озарить лицо напуганной Алисы. Девочку потянуло вперёд, от мириады ярких цветных вспышек безумно закружилась голова, глаза накрыла ослепительная пелена, а в голове неожиданно возникли нарастающие доносящиеся издалека звуки. Алиса ощутила неприятный щекочущий зуд в по всему телу, лёгкость исчезла – её место заняла тяжесть, странное ощущение собственного тела. Пробуждаясь от внезапно набросившегося на ослабленный организм ребёнка обморочного состояния, тысячи малюсеньких иголочек впились одновременно в безжизненное тело.

Алиса услышала тревожные голоса родителей и настойчивые требования кого-то ещё, увидела расплывчатые силуэты родных. И наряду с тонким хрупким пробуждением, почувствовала сзади себя великое превосходство огромнейшей силы. Силы, которая могла не только раздавить её волю, но и при желании – уничтожить. И в этот миг Алиса всё поняла, стремительным неиссякаемым напором позволила правде влиться в разум. Громадное множество разных судеб непосильной ношей нависли за спиной, миллионы голосов переплелись в адском оркестре, миллиарды лиц замелькали перед глазами.

И только великая сила, лучистая живая энергия – сущность, имеющая душу – не позволила Алисе навсегда утонуть в безумном танце сумасшествия чужих воспоминаний. Свет вырвала девочку из тугих объятий собственной силы и погрузила в сон.

Но только сейчас и как никогда Свет была счастлива.

«Она проснётся! Уж я то знаю это наверняка!»

***

За дверью послышался слегка уловимый, но достаточно знакомый звук, затем – щелчки поворачивающегося в замке ключа. Дверь со скрипом отворилась – давно уже необходимо смазать петли, но Алексей всё никак не мог сделать этого. То ли забывал, то ли – после тяжёлого трудового дня уставший и голодный просто не мог и не хотел. Возможно Настя вполне в состоянии была исполнить столь несложную процедуру, но вот только как? Женский разум, впрочем как и мужской, наряду с логикой, не совсем горел желанием заходить на территорию материальных условностей противоположного пола. Поэтому всё шло по чётко запланированному и довольно-таки глупому плану повседневной жизни.

Дверь вновь скрипнула, и заскрипел закрывающийся замок. Настя сидела в небольшой комнате и работала. Почти всё время она проводила дома, правда не только в качестве домохозяйки. Профессия жудожника-иллюстратора вполне могла прижиться и в домашних условиях, поэтому почти вот уже два месяца ей приходилось работать на дому. И дело не в том, что ей так хотелось, просто так получилось. Студия, в которой она трудилась не первый год волею судьбы, а скорее – по закономерной прихоти времени, просто развалилась. Старое ветхое деревянное здание с достоинством пережило свой век и последнее время, словно больной раком, медленно умирало. Наконец, наступил такой момент, когда находиться в нем стало просто опасно для жизни сотрудников. И всё бы ничего, но незадолго до сего дня внезапно наступившая «долбанная перестройка» навсегда изменила политическую структуру государства, что не могло не отразиться, причём в худшую сторону, на бюджетных учреждениях России. Таким образом, чуть менее половины сотрудников издательства оказались без непосредственных рабочих мест. С тех пор Насте приходилось трудиться дома. Благо хоть так, а то могло быть и хуже – остаться и вовсе без работы. Конечно, эта перспектива ужасно пугала её, поскольку в трудный для страны период творились просто немыслимые, а порой – даже страшные вещи.

И всё же она была рада, что так вышло. У неё появилось больше времени проводить с сыном, тем более, что сейчас как никогда она чувствовала потребность в общении с ним, необходимость присутствовать рядом. У мамы и сына есть несколько часов побыть вдвоём, что в последние шесть лет происходило довольно редко, можно даже утверждать – никогда.

Она заставила себя отвлечься от упрямо нескладывающейся в необходимый на бумаге образ фигуры человека, отложила карандаш и, устремляя сладкий громкий голос в нужном направлении произнесла:

– Привет, милый сын!

– Привет, мама! – охотно ответил из коридора юношеский голос.

– Ты сегодня припозднился, – она вышла к нему. Мальчик снимал намокшую от надоедливого трёхдневного дождя куртку. – На продлёнке задержали?

– Не-ет, – с лёгкой искренностью протянул мальчишка, – мы с пацанами поиграли немного.

– В мяч что ли? – спросила Настя и с укоризной добавила, – я же тебя просила не играть в мячик в брюках. Пришёл домой, переоделся и – гоняй сколько влезет. Не надо портить одежду.

– Не мама, не в мяч. Так просто походили, поиграли, – оправдывался Дима.

И в этих словах была правда – он старался не расстраивать маму, поэтому беспрекословно выполнял её требования, и уж тем более понимал, что в случае порчи, ему как минимум в ближайшее время не видать новых штанов – с деньгами в семье был характерный для того времени напряг. Вот только некоторый момент он всё-таки постарался упустить из разговора, а точнее – попросту умолчать. Вдохновившись китайскими фильмами про Шаолиньских бойцов и всемогущих неуязвимых ниндзей, они с Костей просто не смогли пройти мимо хозяйственного магазина. И в кармане, как на удачу, оказалось целых двадцать копеек. От радости такой мальчики устремились в хозтовары и, конечно, купили долгожданные бойцовские палки, которые в простонародье попросту имели название «черенки». Но для будущих вершителей справедливости во всём мире такой термин не подходил для оружия, да и не был известен вовсе. Счастливые дети выбежали на улицу и побежали в ближайший пролесок – только там они могли полностью погрузить себя в мир всепоглощающих боевых фантазий и вдоволь потренироваться. С трудом уничтожая воображаемых злодеев, они били палками сухие деревья. И когда все вредители на планете были повержены, подростки показывали друг другу чудесным образом возникший в голове крутой и очень сложный приём, не упуская возможности отбить палец товарищу. Так мальчики играли не долго, поскольку палки, не выдержав очередной виртуозный приём, неожиданно сломались. Разочарование продолжалось секунды, так как Костя в миг нашёл выход из сложившейся ситуации, пообещав, что завтра обязательно попросит у родителей мелочь и купит новое оружие.

– Ты проголодался, наверное? – она вышла к нему в коридор. Мальчик сидел на корточках и с усердием ковырялся в ботинке – боролся с запутавшимся в клубок шнурком. – Как дела в школе?

И по обыкновению – стандартный вопрос рождает стандартный ответ:

– Нормально! – Он уже закончил возиться с непослушным шнурком-недругом и поднялся. Красное вспотевшее лицо, взъерошенные выцветшие на солнце волосы, перекрученный воротник рубашки – всё свидетельствовало о том, что после школы мальчик хорошо провёл время и нисколько ни удручал себя житейскими заботами, забыв на миг проблемы и став тем, кем он на самом деле является – ребёнком.

– Опять бегал с Костей? – Настя взъерошила сыну волосы и нежно обняла, – Ну весь красный как помидорка!

Дима улыбнулся и охотно ответил на материнские объятия, обхватив женщину за талию.

– Да, с Костей, – легко признался он, – мы так … в лесочке побегали.

– Ты кушать будешь? – спросила мама, когда уже мальчик бежал к себе в комнату.

– Попозже, мам!

Что ни говори, но работа на дому была совсем не такой, какой вообще в действительности должна быть её деятельность. Ей приходилось не только прибираться в квартире, мыть посуду и тому прочее; конечно нельзя утверждать, что раньше она не делала этого. Просто до перехода на домашний вид работы Настя делала это реже – физически не успевала. Каждый вечер, словно выжитый лимон, приходила домой, в котором её с кривой злорадствующей улыбкой ожидала домашняя рутина. Конечно, приходилось заниматься и домашними делами – никуда не денешься. А сейчас, когда она чуть не лишилась работы, уже дом занимал большую часть её жизни. И почему-то Насте ужасно хотелось прибрать в квартире, изменить обстановку мебели. Привычные вещи, которые как ей казалось ранее занимали вполне подходящие места в интерьере, вдруг стали раздражать женщину. Они находились не там, где им необходимо быть. Полы, стены, мебель и даже потолок в одночасье из привычных нормальных превратились в грязные и неухоженные.

«И как это я раньше не замечала такую грязь. Ого… а здесь вообще жирные пятна! И ковры пора постирать, и стенку тщательно протереть, и потолок побелить… А это что за бардак!? Почему здесь валяется одежда?» И так далее и тому прочее.

И наряду с обыкновенными бытовыми проблемами, материнский инстинкт срабатывал моментально, когда сын приходил со школы. Каждый день густым сладким мёдом ничем не обременимая материнская забота покрывала мальчика. Внутренняя женская природа толкала ее – хотелось ухаживать за сыном, хотя в действительности она понимала, что совсем недавно буквально несколько месяцев назад, он вполне самостоятельно делал всё сам и не умер. Но каждый раз невидимая нить тянула её совершать, может быть то единственное, что человек делает без даже самой маленькой, мизерной, микроскопической доли корысти.

Настя прошла в комнату: Дима лежал на диване, подложив руки под голову. Красные румяные щёки и мечтательный упёршийся в потолок взгляд читались на лице плавно переходящего во взрослую жизнь подростка. Всем своим видом он невольно демонстрировал счастливый миг жизни, такой простой и лёгкий день.

Не проходя в комнату, она немного полюбовалось собственным дитя и, решив не отрывать его от явно искрящихся и блуждающих в подкорке сознания грёз, пошла за рабочий стол. Как ни крути, но работать всё-таки необходимо.

Уже тридцать с лишним лет рисование занимает основную часть её жизни. Порой ей казалось, что карандаш она взяла в руки с самого рождения. Сколько она себя помнит – всегда перед лицом возникали ожившие на бумаге образы. И не важно, каким образом возникал творческий всплеск, будь то пролитый на стол кетчуп, в красно-сером пятне которого под тонкими линиями пальцев неожиданно оживал прекрасный цветок, или непонятно каким образом выложенная на столе аппликация из картофельных очисток, поражающая превосходной и абсолютной идеальностью совпадения граней, в которой каждый элемент находился именно там, где ему положено – без лишних деталей; главное – она творила всегда и везде.

Поэтому её родители, не пренебрегая талантом маленького ребёнка, всеми силами старались проложить перед Настей именно эту тропинку развития, в последствии отдав дочку в художественную школу. С тех пор она не представляет себя без карандаша и красок. Правда, за годы обучения в школе рисования, а потом – в художественном училище, формировалось предпочтение старому доброму другу, простому карандашу. Именно это и послужило основой её творческих заданий на работе – по большей части все они были лишены цвета, составляли графические образы, состоящие из тонких и толстых чёрных линий. Насте безумно нравилось работать таким инструментом – серым не навязывающим цветные вкусовые вспышки другом.

С самого утра она работала над картиной двух людей, которые упрямо не желали вписываться в подходящий графический образ. Она мучилась около пяти часов, сотни раз стирала с бумаги нестерпимые и как ей казалось уродливые формы, в порыве раздражения разорвала несколько листов, а ненасытные её неудачами образы никак не хотели оживать.

Она подошла к столу и, не взглянув на бесполезные труды прошедшего дня, села на стул. Ужасно не хотелось вновь возвращаться к работе, но, в конце концов, она из тех людей, в которых пусть даже такие мелкие неудачи зажигают некий спортивный интерес. Поэтому художник-иллюстратор вполне привычным способом моментального включения самообладания взяла себя в руки. Она посмотрела на картину, и по коже пробежал холодок.

«Что это?»

Странно и жутковато что-то повернулось внутри, дыхание на миг остановилось. И когда это она нарисовала подобное? В какой такой момент непрерывной работы рука, будто не подчиняясь воле хозяина, набросала чужие, не её штрихи?

«Что такое?»

Нарисованный размытый совокупностью штрихов силуэт человека, грубой размашистостью чёрных линий больше напоминающего мужчину, угрожающе наклонился над жертвой, в роли которой также выступал человек – только поменьше. Сильная фигура огромными обломками скал нагромоздилась над беспомощным, а поднятые вверх руки казалось вот-вот обрушаться сокрушительным ударом.

Анастасия прекрасно помнила сюжет иллюстрации, собственные старания по созданию упрямых образов, даже в голове размытыми воспоминаниями остались последние минуты работы, полуфинальные штрихи эскиза. И всё бы ничего, если бы ни лицо жертвы. Не может быть, чтобы она смогла забыть, что нарисовала буквально несколько минут назад. Невероятная картина никак не укладывалась в голове. Выходит, Настя попросту не помнит ничего из последних минут, а может и часов, проведённых за рабочим местом. И что это могло быть? Провал в памяти? Или помутнение рассудка? Ведь прежде такого никогда не было. Чтобы бурлящие жаждущие вырваться на свободу и обрести жизнь, пусть даже на белом полотне, творческие образы начисто стёрлись из памяти? Не может быть! Поскольку картина – не просто творение рук, она – частичка внутреннего мира творца, капля жизненной энергии, с щедрым предвкушением пролитая на бумагу. Настя не помнила, чтобы рисовала именно то, что сейчас видела перед собой.

Лицо даже не пытающейся защититься жертвы поражало тщательной прорисованностью мельчайших деталей. Казалось, каждый волосок помимо того, что можно было отдельно посчитать, находился точно на своём месте. Каждая характерная линия индивидуального облика соответствовала образу человека, испытывающего сильнейший испуг, и в точности передавала беспомощное состояние мужчины. Уши, нос, рот – всё с уклонной кропотливостью и талантливой лёгкостью было прорисовано на бумаге. Тонкие и толстые, плавно меняющие величину, грубо обрывающиеся и выпрыгивающие из пустоты линии находили собственное место в одном художественном организме, создавая единый и откровенно пугающий образ. И что больше всего наводило жути, так это чёрные глаза, которые на фоне нечеловеческой утончённой прорисовки деталей лица здесь были совсем не к месту. Неряшливо брошенные чёрные штрихи вместо глаз больше напоминали дыры. Складывалось впечатление, что автор таким весьма неординарным способом подытожил работу и просто раздавил, испортил собственные труды.

Настя пялилась на картину и не могла поверить. Конечно, она видела в ней свой, присущий только ей стиль. Даже тщательная и, в какой-то степени может быть даже не уместная в данной работе, прорисовка головы уже ничуть не удивляла её. Она вполне могла нарисовать так грамотно и талантливо. Вот только зачем? Никогда прежде женщина не занималась этим, считая подобный стиль полной ерундой, лишённой жизни и творческого духа. Хотя знала, что читателю книжек именно такие картинки по душе. Зачем ей это? А тут ещё эти жуткие штрихи! Глаза страха, глаза отчаяния, глаза безумия!

Но больше всего её пугали не глаза, не старательная кропотливая прорисовка. Одна только мысль, что картину нарисовала она, приводила её в ужас. Всепоглощающий охватывающий с головы до ног ужас.

«Не может быть! Как? КАК?»

Разум отказывался не только воспринимать увиденное, но и принимать это за собственное деяние. Никогда не случалось с ней подобных ситуаций. Может быть всё дело в усталости, а может – возрастное? Но ведь ей всего тридцать пять – ещё очень даже молода и красива.

«Что происходит?»

В такую минуту первое, что в качестве защитной реакции пришло ей в голову – это нарисовал кто-то другой, поскольку она бы не смогла… И спасительная мысль секундой вспыхнувшая в голове напуганной женщины по обыкновению тут же растворилась в трясине сковавшего тело страха. Безрассудство, нелепое обстоятельство.

Конечно, так и есть – временный потеря сознания, и вот тебе! Получай шедевр подсознательной деятельности, пакость автопилота! Стоило на минуту забыться, как руки начинают творить чёрт знает что! Творят и творят без ведома хозяина, выставляя на показ его скрытые таланты.

«Да, всё так» – успокаивала она себя и, разбавляя нахлынувшее напряжение каплей собственных рассуждений, попыталась пошутить, – «как во сне».

Но с какой стати? Какие, нахрен, провалы в памяти? Какое, в задницу, художество во сне? Да что вообще такое?

Настя не сводила глаз с картинки и не находила никаких разумных объяснений происходящему. Словно загипнотизированная коварным и кровожадным пауком бабочка, попавшая в сеть, она не могла поверить в собственную участь. Неужели она была не в себе? Неужели это состояние отсутствия в реальном мире накатилось на неё? Неужели начался он… «прилив»? Она называла его так с самого детства, поскольку маленький ребёнок в тот момент не нашёл подходящих слов дать название происходящему. Неужели это начинается вновь?

«Других объяснений просто нет»

И, в конце концов, от себя не убежишь. Может быть, однажды ей удалось усыпить в себе это, затолкать далеко и глубоко внутрь, так, чтобы никто, не дай бог, не увидел и ненароком не узнал её тайну. Но собственную душу невозможно изменить, разделить на отдельные частички, а потом отбросить это пугающее от себя. Нельзя быть кем хочешь, если ты, по природе своей, другой. Так не получиться. Никогда.

Она знала об этом, но всю жизнь обманывала себя. И каждый раз, когда наступал «прилив», тщательнейшим образом скрывала это от родных. А потом глубоко зарывала это в себе, иногда на долго, а бывало – всего на несколько месяцев.

Как ей удавалось сделать это в себе? Она не знала, и знать не желала. Настя ненавидела свой талант, некие способности вызывали отвращение и наполняли сердце горечью детских неприятных воспоминаний.

Наконец, она нашла в себе силы оторваться от картины. Настя повернулась и пошла на кухню. Словно в густом тумане борющегося с неприятелем сознания, женщина еле переставляла налитые свинцом ноги. В горле пересохло так, что невозможно сглотнуть, а любая попытка сделать это отражалась сжимающей и пульсирующей болью.

Она наполнила стакан и залпом осушила его, затем налила другой и также быстро опустошила. В голове немного прояснилось – вода по-прежнему творила чудеса. Самое главное сейчас – успокоиться.

«Прилив»

Да ей даже думать не хотелось об этом, не говоря уже о том, чтобы рассказать мужу.

«Ну, ничего. Не первый… и не последний. Как наступил так и…»

Вот только подобное с ней впервые. Прежде не возникало никаких помутнений рассудка, никаких провалов, и уж тем более раньше никогда она не обнаруживала пред собой никаких шокирующих рисунков. Такого не было. НИКОГДА!

«Это что-то новенькое»

И это «новенькое» как раз и пугало её, невольно принуждало сердце замирать в ожидании чего-то дурного. Настя всеми силами попыталась отбросить неприятные мысли и отвлечь себя, но никак не получалось.

В коридоре послышались шаги, хоть чуточку заставившие её выйти из коматозного состояния: Дима направлялся на кухню. Она села на табурет, и, не стараясь не поворачивать головы, чтобы сын случайно не прочитал на нём тревогу, налила себе ещё воды и принялась пить, но уже не так жадно.