Дедушкины рассказы

В одном из своих писем он написал о зверствах гитлеровцев и посоветовал нам найти выступление по радио Сталина И. В. 3 июля 1941 года.

3. Приварок из конских ног

… Это было весной 1942 года. Шел март. Немцев от Москвы отогнали, но на некоторых участках и не так далеко. После лечения в горьковском госпитале я снова вернулся в свою часть. Она временно стояла в обороне, принимала пополнения и боеприпасы, ремонтировала и восстанавливала оружие.

Дни стояли солнечными, подтаял снег. Победы над немцами и весна подняли настроение бойцов. Все стали бодрее, лучше следить за состоянием своего внешнего вида. Солдаты становились бойцами. Только одного не хватало нам – провизии, продовольствия. Мы были кое-когда полуголодные, и иногда нам очень хотелось чего-нибудь поесть. Я же, по своей натуре, не могу долго сидеть на одном месте. Меня нет-нет, да и потянет побродить поблизости от окопов и вокруг них. И на этот раз дождался захода солнца, выбрался из окопа и стал ползать по нейтральной полосе. На фронте затишье. Немцы не стреляют, и мы молчим. Нам сейчас больше них не надо. Время работает на нас. Выполз на поле. Побыстрее, но и осторожно, переползаю от воронки к воронке. А их там много, так среди снега и чернеют одна возле другой. Осмотрю одну и переползаю ко второй. Таким образом облазил воронок двадцать или больше. Ничего интересного на глаза не попало. Долго ползал по нейтралке. Меня всегда разбирало любопытство, что валяется на ней. Нельзя ли там подобрать чего-нибудь полезного для окопного хозяйства и для себя. Во время ползания мне тогда и в голову не приходило, что меня может подстеречь немецкий снайпер, или подорвусь на противопехотной мине. Во мне всё заглушало любопытство.

Перед нашим передним краем обороны несколько дней назад произошел бой, и немцы смогли остановить наше наступление, но, видимо, у них не хватило сил организовать контратаку. Наши остановившиеся войска смогли подобрать и вынести всех раненых и убитых. На поле боя остались разбитые наши и немецкие конные повозки. Конских трупов не было. Я ничего не находил, и вдруг в одной воронке увидел воду. На её дне через воду проглядывается какие-то продолговатые тёмные предметы. Сполз к воде и разглядел, что это конские ноги! Подумал, подумал и сообразил: конские ноги-то годятся на холодец! Из них для взвода можно приготовить дополнительный приварок. Осторожно выудил. Их было четыре, две передних и две задних от одной лошади. Они были кем-то уже до меня обрублены до коленных суставов. Связал ноги в вязанку, и её закрепил за спину. Обратно в свои окопы полз в приподнятом настроении, всё же во взвод возвращаюсь не с пустыми руками! Таким результатом ползания на нейтральной полосе я был очень удовлетворён. Из принесенных мною ног сварили холодец, и он два дня подавался на обед как дополнительное питание. Все бойцы взвода были очень довольны этим неожиданным для них приварком…

Надо сказать, что в 1942 году даже на фронте ещё не хватало продовольствия. Просто наши интенданты тогда не имели опыта организации снабжения продовольствием такой огромной, массовой армии, действующей на таком широком фронте.

4. Трофейщик

Кончилось лето 1943 года. Ночи были теплыми и сухими. Фронт стоял уже далеко от Москвы за западной границей Московской области, перед Белоруссией. На фронте в эти дни была полная тишина. Сталинградское окружение сбило спесь с гитлеровцев. Они стали поскромнее и спокойнее. Теперь у них не было той наглости и уверенности в своей победе, какие у них были осенью 1941 года. Они стали более осторожными и трусливыми.

Нашу часть на этот участок перебросили только накануне. Ночи не темные. На небе месяц набрал чуть более половины своего диска. Очень хочется поползать по нейтральной полосе, узнать и посмотреть, что там имеется за нашим передним краем. В одну из ночей меня опять бес попутал. Луна невысоко над горизонтом, недолго ей ещё висеть над ним. Решил в эту ночь вылезти из окопа. На его дне усиленно покурил, чтобы на нейтралке не захотелось. Там чихать и кашлять нельзя. Пополз в сторону немецких окопов. Впереди открылось поле и на нём как будто снопы валяются, но почему-то разбросаны как попало, без всякого порядка. Повезло, думаю, снопы прикроют меня от лишнего немецкого глаза. Подползаю ближе, мои волосы самопроизвольно приподнимают пилотку, встают дыбом, шевелятся! Ужас, мурашки побежали по спине. Как-никак, ночь, хотя и лунная, но всё же ночь, и так весь в напряжении, а передо мною, принятые за снопы издали, лежали в различных положениях и позах трупы наших солдат. Их было очень много. Трупы еще не разлагались. Немного успокоившись, я стал осторожно рассматривать лица мёртвых. Солдаты все были молодые. И тут я вспомнил: накануне занятия нами этих позиций здесь вела наступательные бои только что прибывшая из тыла часть. По-видимому, нас бросили в подкрепление ей, но мы опоздали. Наступление захлебнулось. Бойцы части в своём большинстве были необстрелянные, поэтому их так много и погибло. Эту обескровленную часть заменили нашей, и мы заняли оборону. Пригляделся к трупам и совсем успокоился. На фронте ко всему быстро привыкаешь! Пополз дальше. Трупы остались позади. Впереди чистое поле. Ползу, а голову поднимаю редко, ориентируясь только на луну. Слежу за ней. Часов-то у меня нет. Луна является для меня единственным ориентиром направления и времени ночи. В очередной раз поднял голову и обмер – надо мной навис какой-то тёмных хобот. Я замер, затаился, сдерживаю дыхание. Сердце гулко стучит и готово разорваться от моего волнения. Подождал малость и прислушался. Хорошо всмотрелся в чёрный хобот, а это оказался ствол немецкого станкового пулемета. Он в предохранительном от ожогов кожухе, и поэтому показался мне толстым хоботом. Опять по спине поползли мурашки. Я же выполз на немецкие позиции! Ведь у пулемёта должны находиться дежурные немцы. Как мне обратно-то уползти незамеченным? Полежал-полежал, послушал, напрягая слух, никаких ни шорохов, ни дыхания, ни кашля, ни приглушенных разговоров и шагов часового не слышно. Тут уже точно черт толкнул меня в бок! В голове мелькнула сумасшедшая мысль – пулемет укатить к своим. Ещё раз прислушался, чтобы убедиться наверняка, что около пулемёта никого нет. Всё тихо-тихо, даже мыши не попискивают. Поднял руку, уцепился за ствол и потянул пулемёт на себя. Он немного подался. Я снова прилёг и затаился, прислушался, никаких звуков и шорохов не слышно. Снова потянул пулемёт. На этот раз подальше первого. Опять прислушался, и опять всё тихо. Теперь я смелее потащил пулемёт, при этом соблюдал максимальную тишину и осторожность, чтобы не задеть чего-нибудь и накатить пулемет на камешек. Осторожно катил и постоянно прислушивался ко всему. Очень пристально и зорко смотрел в сторону немецких позиций – нет для погони. Чем дальше немецкая пулеметная позиция, тем смелее и быстрее катил пулемёт. Он всё же тяжелый, и я делал остановки для отдыха. Всегда прислушивался, не возник ли шум в стороне немцев. Пулемёт катился без шума и без позвякивания. "Вот что значит немецкая техника!" – подумал. Но на этот раз эта точность, вполне возможно, и подвела своих владельцев. Так и докатил пулемет в свои окопы. Вместе со взводным командиром пулемет передали ротному. После этого пошло и поехало! Наутро была построена рота, и командир батальона перед строем объявил мне благодарность. Мой поступок приводился в пример бойцам роты. Я был польщен, ходил гордо, так сказать, с грудью колесом. Я радовался, что своей ночной вылазкой без боя, без всяких потерь для роты лишил немцев такого мощного их оружия. Я не мог предполагать, что этот мой героический поступок вызовет на меня град насмешек и оскорблений бойцов роты. Они мой подвиг оценили с другой стороны. Пулемёт был взят на вооружение роты, и за ним закрепили расчёт. На всех маршах роты пулемёт носили бойцы на своих плечах. Когда случалось мне встречаться с бойцами этого нового расчёта, или же повстречать роту на марше, то они, завидя меня, еще издали показывали мне кулаки. А при сближении с ними всегда слышались всевозможные маты, на которые способен единственный в мире русский человек. Всегда после презрительно произнесенного: "Трофейщик" произносили ругательства и слова:

– Таскал бы ты сам, …, трофейщик!

И провожали меня злыми взглядами. Хорошо, хоть ни разу не поколотили! Мне-то ладно, пережил, а что стало с немецкими пулеметчиками при дисциплине, принятой в их армии?

Да, русский человек не способен быстро оценить добро, сделанное для него же. Ведь уведенный пулемёт больше не стрелял по нашим наступающим, а наша рота усилила свою огневую мощь на один первоклассный пулемёт. Вот и делай добро!

5. Кладовщик полевого продовольственного склада

… Не известно для меня, по чьей рекомендации и по какой причине, но летом 1942 года я был назначен кладовщиком полевого продовольственного склада. Тогда не очень мудреные были у нас продуктишки, сухари да консервы, мука, крупа да лапша. Всё, кроме консервов, было затарено в мешках. Мешки с крупой, вермишелью, сахаром и солью хранились под брезентом, а консервы и сухари – просто под открытым небом укладывались на дощатые настилы. Всё хорошо было – и фронт не близок, и жизнь сытная. На территории склада накопано много глубоких щелей. В них и бомбежка не страшна. Плохо было только вот в чём, что склад располагался буквально рядом с дорогой. От неё его отделяла только обочина. Как говорится, протяни с машины руки – и сухари достанешь. По дороге машины шли днем и ночью, туда и обратно. Днём было всё как положено, спокойно. Бойцы разгружали продовольствие с прибывших из тыла машин. Продукты укладывались по моим указаниям. Я проверял и принимал прибывший груз согласно накладным и расписывался в получении его. Днем шло всё своим чередом, только сам не ошибись, не промахнись. Иногда водители или бойцы из проезжающих по дороге машин на фронт попросят сухариков. Насыплю их им в шапку или в ведро. Бойцы были рады и такой подачке. Да, днём было хорошо, а вот ночью…

Солдат есть солдат, всегда не против чем-нибудь поживиться, особенно съестным. Это и было причиной моих переживаний каждое утро. Вставал рано, до прихода начальства и бойцов-грузчиков. Быстро делал обход всего склада. В первую очередь пересчитывал мешки с сухарями, и каждое утро их недоставало. Воровали люди с проезжающих машин и, наверное, из расквартированных рядом со складом различных подсобных частей. Быстро подсчитывал украденное. Брал пустые запасные мешки и отсыпал в них из полных. Пусть они будут и не под завязку! Главное тут счёт на штуки, на мешки. Вес сухарей зависит от влажности воздуха, от погоды. В сухую погоду мешок сухарей намного легче, чем в дождливую. Так и завскладничал.

Всё же однажды на складе случилась трагедия. С фронта прибыл интендант на машине за продуктами. Я ему отпускаю их по требованию, грузчики загружают в машину. Вдруг послышались крики:

– Возду-у-х! Возду-у-х! Возду-у-х!

Все бросились в щели. Я падаю на дно. На меня сваливается интендант. Гул проносящегося над нами немецкого самолета, свист бомбы и взрыв. Со стенок щели осыпались струйки земли, и всё тихо. Я шевелюсь, стараюсь встать, а лежащий на мне никаких попыток подняться не делает. Я толкаю его локтями и говорю:

– Поднимайтесь, товарищ интендант!

А он молчит и не шевелится. Тогда я стал кричать. Мой крик услышали бойцы и вытащили нас из щели. Интендант был мёртв. Осколки немецкой бомбы попали ему в спину и в голову. Вот как получилось. Он невольно ценой своей жизни спас мою. Так я понял, что и самая лучшая щель не всегда спасёт. Приехавшие за продуктами бойцы увезли продукты и тело своего начальника.

Фронт двинулся вперёд, и я сдал свои обязанности. Заведование складом для меня окончилось благополучно. В случае обнаружения каких-либо недостач меня бы запросто отдали под трибунал, а оттуда одна дорога – штрафной батальон, кровью искупать свою вину.

6. Ночной перекур

… Стояло лето 1943 года. Мы сидели в обороне. Орловско-Курская дуга прожорливо перемалывала войска обеих воюющих сторон. На других фронтах сохранялось относительное затишье, лишь велись так называемые "бои местного значения". Обе стороны напряженно ожидали исхода ожесточенной битвы. С нашего участка обороны более укомплектованные части незаметно для немцев были сняты и куда-то отправлены. Оставлены малочисленные охранные подразделения. Оставшиеся бойцы жадно ловили вести о ходе боёв на юге страны. Источниками вестей для нас были политруки и армейские газеты. В свободное время от окопных дежурств бойцы писали письма домой и читали сообщения, полученные оттуда. В задачу оставленных частей входило создавать у немцев впечатление наличия перед ними советских полноправных и хорошо вооруженных частей и густого заполнения бойцами занимаемых позиций. К этому времени мы уже были хорошо обстреляны, вооружены и видели пятки убегающих от нас фрицев. Наш солдат действительно стал бойцом и не боялся вступать в прямой бой с немцами. Об отступлении мало уже кто мог думать, а о сдаче в плен и тем более. Мы хорошо питались и были вполне прилично обмундированы. Всякого оружия и боеприпасов к нему было полнейшее изобилие.

На огневых точках и стрелковых ячейках занимаемых позиций стояли пулеметы с заправленными лентами и с несколькими снаряженными. Расчётами пулемёты не были укомплектованы. Они на несколько дней и недель были бесхозными. В окопных ячейках для одиночных бойцов стояли винтовки, автоматы и даже ручные пулеметы с большим количеством патронов. Тут же лежали и гранаты.

Мы, оставшиеся бойцы, ходили по всей линии окопов и из оставленного оружия палили в сторону немцев. Цели обстрела мы не искали, а просто старались создать как можно больше шума и держать немцев в постоянной боязни внезапной нашей атаки. Таким макаром мы действовали несколько суток.

Однажды в полночь у пулеметного гнезда сошлось несколько бойцов. У каждого по автомату. Собрались в тиши ночи перекурить и спокойно переговорить. Ночью всегда тянет на душевные разговоры. Разговаривали очень тихо. Огонь от самокруток для соблюдения светомаскировки прятали на дне окопа, даже прикрывали полами одежды. И вдруг услышали осторожный приглушенный шорох и очень слабое позвякивание металла. Самокрутки мигом погасили и стали более внимательно прислушиваться и вглядываться за окопы в немецкую сторону. Шорох приближался, становился всё явственнее и сильнее. Посоветовались, что делать, и решили из всего оружия открыть огонь в направлении шорохов. Пальба вышла на славу! Звуки стрельбы из нескольких автоматов и рокот пулемёта слились в сплошную многоголосую грохочущую трескотню. Когда же на миг прекратили стрельбу, то услышали немецкую ругань, стоны и поспешно удаляющийся топот многих ног. Мы поняли, что на нас случайно вышла немецкая разведка. Мы из-за темноты не видели, какие причинили потери немцам, но, по всей вероятности, наш дружный огонь они приняли за стрельбу войск, плотно и постоянно занимающих окопы, а невмешательство минометов и артиллерии – как уверенность русских в своей силе. У немецкого командования на этом участке, видимо, создалось впечатление, что русские держат оборону сильными и хорошо вооруженными войсками.

Больше немцы нашу оборону на этом участке не прощупывали. Да, вооружение у нас теперь было хорошее. Так мы выполнили возложенную на нас задачу по введению в заблуждение командования немецких войск.

Через несколько дней нас сменили, и наши окопы были вновь заполнены хорошо укомплектованными нашими частями. Началась заблаговременная подготовка к операции "Багратион" по освобождению Белоруссии.

7. Мёд и мародер

Это произошло в восточной Латвии летом 1944 года. В ходе летнего наступления под кодовым названием "Багратион" была освобождена от гитлеровцев не только вся Белоруссия, но и часть территорий Прибалтийских республик, в том числе и восточная половина Латвии. Наша часть с передовой была отведена в тыл на отдых и пополнение. Мы отдыхали и обучались ведению боёв в лесных условиях. Поблизости от нашего лагеря не было ни сёл, ни городов, ни деревень, а стояло только несколько хуторов без признаков жизни. Издали в них не просматривалось ни единой живой души. Даже коров и лошадей не было видно. Вероятно, всё угнали немцы с собой при отступлении, или население, опасаясь ожесточённых боёв, ушло в лесную глушь переждать фронт.

Однажды от нечего делать я решил заглянуть в ближайший хутор. Это был обширный четырёхугольник с одними воротами во двор. Огромный рубленый дом под единой соломенной массивной крышей переходил в надворные постройки. Солома на крыше была из снопиков ржи, уложенных в несколько рядов. Крыша усугубляла и делала вид хутора очень мрачным, как острог. Из этого острога на улицу в поле не выглядывало ни одного окна. Осторожно осмотрел дом. В первой его комнате стояла огромная глинобитная печь, похожая на русскую. Печь и комната от прокопчённости создавали угрюмый и грустный вид. Вдоль противоположной входу стены стоял длинный стол из толстых досок. Перед ним и за ним стояли массивные скамьи. В доме много хозяйственной утвари, кроме ведер, их не заметил. Мебель и утварь вроде бы на месте. У меня создалось впечатление, что я нахожусь в остроге или в ските раскольников, внезапно покинутом обитателями. Заглянул в сад, там тоже никого не увидел. Присел на колодину, валявшуюся у стены дома, и закурил, оглядываясь по сторонам. Под яблонями увидал ульи. Пчелы деловито суетились у их летков. Одни прилетали, другие улетали. Им не было никакого дела до людского раздора. Они делали своё дело, какое им отведено природой. Посидел, покурил и надумал угостить бойцов взвода пчелиным медком. Стал искать какую-нибудь посудину, в которой бы можно унести соты. Нигде не обнаружил ни одного ведра, ни одной кастрюли. Увидел ведёрный чугун20, что же, и он под мёд сгодится. Нашёл кое-какие тряпки, ими закутал лицо, шею и руки. Только для глаз оставил узенькие щелочки и – к ульям. Снял крышу с одного большого улья. Потревоженные пчёлы всем роем вылетели из него. Одни летали вокруг меня и своего порушенного жилища, другие же ползали по мне и отыскивали в моём одеянии щелки и дырочки. Это им удавалось очень часто. Пчёлы жалили меня, но я не отступил и наполнил сотами найденный чугун. Крышу улья водрузил на место и подальше отошёл от пасеки. Покрутил головой и убедился, что пчёлы меня уже не преследуют. Сбросил тряпье. Облизнулся и немного поел мёда. Он густой и душистый, липовый. Сладко во рту, сладко и на душе. Шибко довольный, поспешил во взвод. По дороге размечтался, как угощу бойцов медком, и как все они будут рады такому сладкому угощению. Иду и мечтаю. Из головы улетучились все чувства предосторожности. Я шёл, как на крыльях летел, ничего не слышал и ничего не видел вокруг себя, видел только под ногами одну дорогу. Эти мои сладкие мечты и мысли внезапно были прерваны грубым окриком:

– Что это, товарищ боец! Что несёшь?

Я остановился. Оказывается, занятый своими сладкими грезами, я не заметил идущего мне навстречу старшего лейтенанта из штаба полка. Моё обмазанное мёдом лицо выдавало меня. Лейтенант заглянул в мой чугун, потянул носом воздух, увидел соты и почувствовал аромат свежего мёда. Лицо лейтенанта быстро нахмурилось, и он торопливо полез в кобуру за пистолетом. Он действительно вытащил пистолет ТТ и сказал мне:

– Это что такое, товарищ боец!? Мародёрством занимаетесь на только что освобожденной советской территории. Этот твой проступок удваивает значимость твоего преступления. Ты знаешь, товарищ боец, что в Красной армии мародёров расстреливают на месте. Так это вот я сейчас с тобой и сделаю. Ставь чугун на землю. Вперёд, шагом марш! Не оглядываться! Буду стрелять!

Шагаю, опустив голову, и уныло думаю:

– Только мне ещё этого не хватало на исходе-то войны.

Без малого три года отвоевал, был несколько раз ранен, из окружений выползал и в плен не собирался сдаваться. А тут свой лейтенант меня и убьёт. Неужели лейтенант всё-таки выстрелит мне в спину? Такой приказ по Красной Армии есть, и он действует. Доказательство моего мародёрства налицо. Ведь я действительно мародёр! Украл мёд у своих же советских людей. Не их вина, что их нет дома. Всё равно мародёр!

Иду, нога за ногу заплетается, а всё думаю и думаю. Неужели сейчас оборвётся моя жизнь, неужели я уже не увижу свою родину, своих детей и своих сестёр. От этих быстрых грустных дум аж слёзы на глаза наворачиваются.

Понуро шагаю и всё жду выстрела. Его нет. Не утерпел и оглянулся. Старший лейтенант показывает мне спину и быстро удаляется от меня, идя своей дорогой! Левой рукой прижимает чугун груди, а правая, согнутая в локте, у рта. Явно видно, что ему идти очень сладко! Очень жалко мне было соты. Хоть бы подавился, грабитель, чертыхаюсь в его спину. Меня же пчёлы покусали, а он запросто так уплетает мною добытый мёд! Ладно, думаю, пусть медком полакомится штаб, а мне попадать под трибунал никак не время, всё же уже виден конец войны, надо и домой вернуться.

Второй раз я за мёдом уже не пошёл. Так и не угостил бойцов взвода латышским медком.

8. В лесах Латвии

…Этот бой я помню очень хорошо. Он произошел в июле 1944 года в лесу. Наш полк, преобразованный в гвардейский, находился в Латвии. Мы все, от рядового солдата до полковника – командира полка, очень гордились этим присвоенным нашей части званием гвардии. Все нацепили отличительные знаки, старались выглядеть стройнее, почище одевались и следили за своей внешностью. Ходили щеголевато, мы же гвардия!

Однажды полк получил приказ занять лес, раскинувшийся перед нашим передним краем. Для выполнения приказа были подготовлены два стрелковых батальона. Им придали дополнительно пулеметные расчёты и батареи 82-миллиметровых минометов. Большинство наших бойцов было вооружено автоматами, только я никак не хотел расставаться со своей винтовкой и с ней пошёл в это наступление. Каждый боец вещмешок и все карманы набивал патронами. Прошло то время, когда наибольшее место в вещмешке отводили продовольствию. Уже все поняли, что сухарём немца не побьёшь, а патронов он и сам тебе не даст.

После соответствующей артподготовки мы с приданными нам средствами усиления атаковали лес. Наши атакующие цепи немцы впустили в него без всякого сопротивления. Мы это расценили как трусость немцев перед Советской Гвардией. Шли по лесу, поливали его свинцовым дождем, дружно и многоголосо кричали:

– Драпай, фриц! Красная гвардия идёт!

Нашему стремительному наступательному порыву способствовало и действие на голову наркомовских ста граммов. Мы шли и стреляли, а немцы не показывались. Мы всё глубже и глубже уходили в лес. Стыки наших рот и взводов прикрывали ручные и станковые пулеметы, но они огня впустую без видимой цели не открывали. У бойцов кончились патроны, а немецких спин мы ещё не видели. Я прекратил стрелять только тогда, когда в моих подсумках осталось две обоймы, третья была в винтовке. Надо же подстраховать себя на всякий пожарный случай!

В глубине незнакомого нам леса патроны у бойцов кончились. Автоматная трескотня стала очень жиденькой. Немцы, оказывается, только и выжидали этого момента. Они появились из-за деревьев навстречу нам. Строчили в нас из автоматов и громко кричали:

– Русс, уря-я! Русс, уря-я! Русс, уря-я!

Нам ничего не оставалось, как быть убитыми или попасть в плен, или же во всю прыть бежать назад к своим окопам. Я выбрал последнее и побежал что было моей мочи. Отбежал назад и увидел группу наших бойцов, копавшихся в станковом пулемете. Я им сказал, чтобы они отходили, что у наших бойцов кончились патроны, а немцы прут без удержу. Старший сержант, видимо, командир расчёта, сказал мне, что у них нет приказа на отход, они не могут отойти. Я с сожалением посмотрел на бойцов расчёта и забежал в поленницы дров, стоящих рядом. Забежал в поленницы и подумал:

– Да, приказ есть приказ. Без его выполнения нельзя победить врага! А как же быть, когда командир не может знать конкретную ситуацию на данный момент? Командиру расчёта надо было бы дать инструкцию и на этот случай.

Ищу, как мне выбраться из поленниц. Винтовка висела на плече, в ней пять патронов. На выходе из поленниц на другом конце увидел группу немцев, и я снова нырнул в поленницы. Только хотел в другом месте проскочить между двумя соснами, как немецкая пуля сбила ноготь с большого пальца левой руки. Понятно, немцы следят за мной и ждут моего выхода из дров. Попал в ловушку, но как-то надо выбираться из неё. Взял винтовку наизготовку, палец на курок и побежал в другую сторону. Напряжённо смотрю вперёд, как бы сдуру не попасть прямо к немцам. В одиночку с винтовкой на близком расстоянии мало что можно сделать. Опять перед поленницами стоит группа немцев, они хохочут и руками показывают в мою сторону. Всё это видение лишь мелькнуло в глазах, и я, не целясь, прямо с рук выстрелил в немцев и бросился снова в обратную сторону. Немцы вдогонку мне почему-то не стреляли. Они, по-видимому, были обескуражены такой наглостью одинокого русского солдата, да и вооруженного только обыкновенной винтовкой! Убедился, что погони нет, перебинтовал руку и стал осторожно выбираться из этого злополучного леса, немецкого логова. Уже перед нашими позициями, откуда мы начали это не удавшееся наступление, на мосту через речку догнал грузина. Он также был легко ранен с перебинтованной головой. Вдвоём мы вышли в расположение полка и доложили своему командованию о случившемся с наступавшими батальонами.