Дмитрий. Русский роман

Глава IV

Так, улыбаясь, плакала она.

Улыбка на ее губах не знала

Про слезы, застилавшие глаза,

Как жемчуг бы затмили два алмаза.

Король Лир21

Когда б я был красавцем первым в мире,

Когда б я был сильнейшим из царей,

Когда б я был умнее самых мудрых,

Я б это отдал за твою любовь. –

Лишь ей служить, все принести ей в жертву,

Или погибнуть!

Зимняя сказка22

Марина видела, как Дмитрий бросился в сторону рва, как он стоял на самом краю, удерживая одной рукой своего беспокойного коня, а другую протягивая к карете, которая стремительно приближалась и грозила сокрушить его, но больше она ничего не видела, чувства покинули ее раньше, чем предчувствия. Придя в себя, она обнаружила, что сидит в карете, а Дмитрий поддерживает ее, в его глазах читалось самое нежное беспокойство. Забыв обо всем, кроме своей недавней тревоги и нынешней радости, он был вне себя от счастья, когда она пришла в себя.

– Она жива, жива! – воскликнул Дмитрий, быстро схватив ее руки и прижав их к своей груди, в то время как восторг сиял в его выразительных глазах.

Марина посмотрела на него с удивлением и любопытством.

– О! не спрашивайте меня, как мне посчастливилось спасти вас! не требуйте удручающих подробностей сцен, слишком страшных, чтобы помнить их. Вы живы, а я благословен; вы в безопасности, а я в Элизиуме!

Его взгляды, слова, манеры – все неожиданно, но бесспорно убеждало в его привязанности. Тысяча противоречивых эмоций боролась в груди Марины. Благодарность за спасение, едва преодоленный ужас недавней опасности, радость от осознания, что Дмитрий любит ее, переполняли ее чувствами, которые она тщетно пыталась скрыть; она побледнела, при этом сладкая улыбка пробежала по лицу, и она снова бессильно опустилась на сиденье кареты.

Выражение восторга на лице Дмитрия мгновенно сменилось выражением заботы, он обратился к ней с самыми нежными и умиротворяющими словами, умолял ее успокоиться и просил прощения за ту горячность, с которой выдал свою страсть, столь долго и мучительно скрываемую. Выражение лица Марины, заливший ее щеки румянец, нежный, но поспешно отведенный взгляд ее глаз впервые дали Дмитрию понять, что она не была к нему равнодушна. Признательность, дружба, страдания, которые он так долго терпел, тоска, которой еще недавно он не видел конца, – все это было забыто в восторженной уверенности, что Марина ответила ему взаимностью.

– О, скажите, – воскликнул он, – скажите, прежде чем мы расстанемся, на что мне надеяться или чего страшиться в этом долгом молчании?!

Они почти добрались до Сендомирского дворца. Дмитрий все еще держал Марину за руку, глядя на нее с выражением самой пламенной тревоги, самой преданной привязанности; княжна робким и дрожащим голосом, стараясь скрыть борьбу своих чувств, отвечала:

– С моей стороны, Ваша Светлость, вы никогда не встретите неблагодарности или бесчувственности.

Когда карета остановилась перед дворцовыми воротами, Дмитрий одним взглядом, ярким, как вспышка молнии, и улыбкой, нежной, как прощальный солнечный луч, выразил свое восхищение и благодарность. Они вышли, и Дмитрий скорее понес, нежели повел Марину в большую гостиную. Войдя, они обнаружили воеводу и графа за важным разговором. Вид последнего мгновенно вызвал у Дмитрия все те воспоминания, которые были изгнаны мимолетной фантазией блаженства. Он соперничал со своим другом за расположение Марины, а этот друг защищал теперь его дело, содействовал его службе. Стыд, тоска, сожаление в одно мгновение омрачили радостное лицо Дмитрия.

Воевода и граф нетерпеливо расспрашивали о причине их внезапного появления и необычного поведения. Оба казались одинаково неспособными ответить на эти расспросы. Наконец, Дмитрий вкратце рассказал о недавних событиях. Он сделал упор на опасности, которой подверглась княжна, едва упомянув об усилиях, которые он предпринял, чтобы спасти ее от гибели.

Воевода горячо и многократно выражал свою благодарность, прижимал дочь к груди, проливая над ней слезы радости; затем вернулся к Дмитрию и сказал, обеими руками сжимая его руку:

– Юный, храбрый царевич, я полагал, что интерес к вам, который граф уже возбудил в моей груди, может возрасти; но теперь он сильнее во сто крат, ибо подкреплен благодарностью.

При этих словах княжна впервые с тех пор, как вошла в покои, обратила свой взор на Дмитрия. «Царевич!?» – повторила она удивленно и вопросительно, при этом перемена в выражении его лица удивила и опечалила ее.

– Вы позволите мне рассказать моей дочери о событиях, с которыми граф познакомил меня сегодня утром? – спросил воевода.

– О! разумеется, – ответил Дмитрий, – если княжна соблаговолит интересоваться моей судьбой, то мои цели станут для меня вдвойне желанными.

Воевода некоторое время смотрел на него, потом перевел взгляд на Марину, и на его лице появилось многозначительное выражение, как будто он сделал какое-то важное открытие, а довольная улыбка, которой оно сопровождалось, свидетельствовала о том, что оно не было неприятным.

Граф предложил откланяться и предоставить принцессе покой, в котором она, судя по ее виду, нуждалась. Дмитрий согласился с его предложением, и граф, взяв его под руку, направился домой. Когда они вошли, Дмитрий, поспешно оставил графа и стал подниматься по парадной лестнице, но тут граф удивленно воскликнул: «Неужели то, как воевода отнесся к вашей истории, совершенно вас не трогает? Дмитрий, внезапно осознавший явную неблагодарность и непоследовательность своего поведения, тотчас же вернулся и вместе с графом Вишневецким вошел в его покои.

– Мой дорогой друг, – сказал граф с сочувствием в голосе. – Что означает это бледное лицо, этот взволнованный вид?

Сердце Дмитрия, уже смягченное теми чувствами, которые он так недавно испытал, было совершенно покорено добротой, с которой граф обращался к нему. Упав в кресло, он закрыл лицо рукой, чтобы скрыть слабость, которую оно выдавало.

– И какой же вывод я должен сделать из вашего поведения? – произнес граф Вишневецкий, подходя к нему. – Это муки печали или угрызения совести?

– И то, и другое, – сдавленным голосом ответил Дмитрий. – Граф Вишневецкий, – прибавил он, вдруг вставая и расхаживая по комнате быстрым сбивчивым шагом, – я предал вашу дружбу, я недостоин вашего внимания. Я люблю княжну Сендомирскую, горячо, преданно люблю ее. Я осмелился признаться в этой любви… осмелился потребовать ответ… и я…

– Вы его получили… – прервал его граф с таким невозмутимым спокойствием, что Дмитрий, внезапно остановившись, устремил на него горящий взгляд: лукавый глаза графа и его игривая улыбка привели его в замешательство.

– Мне это грезится, – воскликнул он, – или я сейчас действительно обращаюсь к графу Вишневецкому?

– Вы обращаетесь к графу Вишневецкому, отвечал тот, – а что до вашего предположения, то вы сами все придумали. Ваше воображение превратило искреннего друга в более удачливого соперника. Этот самообман, без сомнения, привел к некоторым неприятностям; будем надеяться, что его прояснение будет сопровождаться более приятными последствиями.

Лицо Дмитрия постепенно меняло свое выражение от изумленного оцепенения к бурному восторгу. Он изливал бессвязные выражения благодарности и восхищения; он засыпал графа многочисленными и противоречивыми вопросами и, в конце концов, спросил, как, зная Марину, наслаждаясь ее обществом, пользуясь ее расположением, граф способен при этом сохранять свое философское равнодушие.

– Равнодушие, конечно, не тот термин, который отражает мои чувства к княжне. К счастью, я достаточно философичен, чтобы беречь свое собственное сердце, когда я вряд ли получу взамен другое, и мне хватило бы проницательности, чтобы понять это, если бы я слишком глубоко был увлечен княжной. С момента моего первого знакомства с вашим характером мне казалось, что вы просто созданы для того, чтобы вызвать взаимную привязанность; преимущества, сопутствующие такой привязанности, не нуждаются в перечислении, да и в настоящее время они вряд ли привлекли бы ваше внимание. Вы видели во мне своего соперника, и я не старался рассеять ваше заблуждение, поскольку хотел, чтобы вы завоевали доверие воеводы, прежде чем искать руки княжны. Я опасался, что ваш природный энтузиазм помешает моим планам относительно вашего будущего благополучия.

– Вы потрясающий друг! – воскликнул Дмитрий. – Всегда направляйте мой энтузиазм, даже самые неистовые его проявления вы сумеете обуздать.

– Осторожнее, не давайте обещаний, которое вам будет трудно исполнить, – отвечал граф. – Мы никогда не осознаем степень нашего энтузиазма, пока его неистовство не утихнет, подобно удаляющимся волнам бурного моря, и не оставит нам времени поразмышлять о его силе и степени его воздействия. Не думайте, однако, что я осуждаю этот энтузиазм, чей пыл проистекает из неустрашимой уверенности в справедливости своей цели, из гордого сознания величия своей цели, чей огонь добывается рукой разума и зажигается факелом гения. Но это тот опасный подъем воображения, который уже не позволяет тем, кто находится под его влиянием, воспринимать предметы через посредство своего собственного или чужого опыта, уменьшая трудности и скрывая опасность, устремляется вперед от теории к практике, поглощенный восторженными видениями, не обращая внимания на предосторожности, не боясь последствий. Поэтому, мой друг, некоторые ваши прежние взгляды, некоторые черты характера, которые вы иногда проявляли, заставляли меня сомневаться, что вы когда-нибудь взойдете на трон своих предков.

– О! – не портите перспективу блаженства недобрыми предчувствиями, – отвечал Дмитрий, – предоставляю вам помешать им, разве я не говорил вам, что вы всегда будете не только моим сердечным другом, но и моим мудрым советчиком?

Граф заверил его в этом, после чего перешел к изложению сути разговора, состоявшегося между ним и воеводой. Тот с глубочайшим интересом выслушал все повествование и в заключение торжественно обещал поддержать интересы Дмитрия, как только позволит положение его страны. Однако он посоветовал, царевичу выступить против Швеции на стороне поляков, прежде чем он попытается повести их против России в своих собственных интересах.

– При таком благосклонном отношении к вам, – продолжал граф, – едва ли можно сомневаться в том, какой прием окажет воевода, узнав о вашей привязанности к его дочери. Поэтому мой совет в этом отношении будет совпадать с вашим настроем, когда я предложу открыть правду, едва только позволят обстоятельства.

Дмитрий пожал руку своему другу в ответ на его совет и в знак признательности за его доброту, а затем удалился в свои покои, чтобы дать там волю благостным ожиданиям, занимавшим его мысли, и восторженным чувствам, пылавшим в его сердце.

Тем временем воевода поведал Марине о царственном происхождении и богатой событиями истории Дмитрия. Почти задыхаясь от нетерпения, она слушала рассказ, который должен был бы возбудить любопытство даже у равнодушного слушателя, но в груди Марины вспыхнул самый бескрайний интерес. Когда воевода закончил свой рассказ, княжна, поглощенная воспоминаниями о Дмитрии, размышляла о его удивительной прежней жизни и величии его будущих планов, не думая о том, что ее молчание производило странное впечатление на отца, и даже забыв о его присутствии.

– Марина, – сказал он, наконец, и при звуке его голоса она вздрогнула и взглянула на отца; отец пристально смотрел на нее, – Марина, как объяснить полное отсутствие интереса, с которым вы слушали историю русского царевича Дмитрия?

– Отсутствие интереса! – невольно повторила она. – О, отец!

Она замолчала, потому что его выразительная улыбка призвала ее к самообладанию. Яркий румянец пробежал по ее щекам, и, полагая, что тайна ее сердца раскрыта, она поспешно встала и собралась покинуть комнату.

Воевода с минуту внимательно смотрел на нее, после чего сказал:

– Ступайте, мое возлюбленное дитя, но ступайте с уверенностью, что ваше будущее счастье всегда будет главным предметом забот вашего отца и что в эту минуту его желания и склонность вашего сердца единодушны.

Он прижал дочь к груди и запечатлел на ее щеке нежный поцелуй, она бросила на него робкий, но благодарный взгляд и удалилась.

Чистый восторг, которым уверенность во взаимной привязанности и сияние счастливой любви наполняют сердце мужчины, смягчается в сердце женщины легкими оттенками скромности и опаски, подобно солнечному свету, проникающему с пестрым сиянием сквозь легкую листву рощи. Удивленная своими новыми чувствами, обеспокоенная их пылом, Марина робела на пороге той любви, которая, как она чувствовала, должна была возобладать над всеми другими, от которой должно было зависеть ее будущее счастье.

Робкая, дрожащая, со смешанным чувством страха и любви в груди, княжна ожидала прибытия Дмитрия, ибо приближался час, когда он должен был явиться в Сендомирский дворец. Она была просто, но со вкусом одета в белое атласное платье с несколькими красными розами на груди и в шелковистых локонах; множество разных чувств читалось в живом взгляде ее глаз, в румянце на щеках, в нежной и застенчивой улыбке, игравшей на ее губах. Она никогда не казалась такой изысканно прекрасной, как в ту минуту, когда воевода в сопровождении Дмитрия вошел в комнату и приблизился к ней.

– Нынче утром, Марина, – сказал отец с улыбкой, – я обвинил вас в безразличии к судьбе вашего доблестного спасителя. Теперь же с моего позволения он попробует пробудить в вас более глубокий интерес к себе, нежели тот, что вы продемонстрировали утром своему отцу.

Марина подняла глаза с умоляющим видом, как бы осуждая продолжение отцовской болтовни; но он уже вышел из комнаты, и вместо взгляда воеводы она встретила взгляд Дмитрия, устремленный на нее с выражением такой пылкой любви, такого восторженного почтения, что взгляд ее снова уткнулся в землю, а щеки еще гуще покраснели.

– О! скажите мне, – воскликнул Дмитрий, – скажите мне, прекраснейшее из созданий! что я не обманул себя пустыми и дерзкими надеждами, рассчитывая на вашу благосклонность, смея молить о страстной и преданной любви, которая так долго вытесняла все другие ощущения, занимая каждую мысль и каждое чувство.

Его умоляющий взгляд, его взволнованный голос, выражающий все сомнения и тревогу самой почтительной, но пылкой любви, приводили в трепет Марину, она не могла противостоять их нежному призыву.

– Если требуется, – сказала она неуверенно, на мгновение подняв на него глаза и снова пряча их под шелковистыми ресницами, – еще какое-нибудь заверение в моем расположении, примите его, царевич! Примите, как и благословение моих родителей.

Она замолчала, при этом любовь и скромность, казалось, боролись в ее груди, придавая лицу и всему ее облику выражение одновременно живое и трогательное, притягивающее своей красотой и в то же время впечатляющее своей чистотой.

Дмитрий изливал на нее в порывах самой искренней любви чувство абсолютного счастья и благодарности. За бурными выражениями восторга последовал более нежный обмен чувствами. Марина с глубочайшим интересом следила за каждой мельчайшей деталью, за каждым обстоятельством, связанным с судьбой Дмитрия, каким бы незначительным они ни казались.

Она разделяла чувства, которые он выражал по отношению к своей матери, и вместе с ним с нетерпением ожидала того момента, когда, освобожденная от несправедливого заточения, та упадет в объятия сына и возвратит благодаря ему свое прежнее положение. Однако Марина вся сжалась от ужаса при мысли о том, какие опасности ему придется преодолеть, прежде чем наступит это счастливое время. Глядя на грациозную фигуру, на сияющее лицо Дмитрия, она содрогалась при мысли, что судьба войны может обратить это тело в прах и наложить печать смерти на прекрасное лицо.

Радость Дмитрия, напротив, не была омрачена никакими недобрыми предчувствиями. Она было всецелой, восторженной, торжествующей. Природная энергия и веселость его характера теперь искрились сиянием, удивлявшим и очаровывавшим Марину. Его былое честолюбие теперь получило дополнительный стимул, ибо от его удовлетворения зависело исполнение еще более дорогой надежды. Его любовь к славе сделалась его знаменем, ибо как сладостна была мысль возвыситься в глазах Марины, стать еще более достойным ее внимания, пробудить еще более глубокий интерес в ее сердце!

Недавние успехи шведов вызвали теперь немалую тревогу в Польше; под командованием своего короля, прославленного Густава Адольфа23, они окружили и захватили Ригу, вошли в Курляндию24, опустошили большую часть Литвы и теперь осаждали с огромным флотом город Гданьск. Несмотря на эти успехи, Густав предложил Сигизмунду25 мир, но, увлеченный надеждами вернуть шведскую корону, тот все еще оставался непреклонным, и Густав решил не упускать удачу. Его генералы разгромили поляков в Семигалии, а сам он осадил и захватил Пилау26. Сигизмунд, встревоженный его неоднократными поражениями, послал ему навстречу отряд войск, чтобы не дать Гданьску попасть в его руки. Его войска, однако, были разбиты перед Мариенбергом27, и Густав прибыл со свежими силами к Гданьску и, вероятно, захватил бы его, если бы не был ранен пушечным выстрелом. Поляки тем временем вернули себе Мариенберг, а голландские государства прислали послов, чтобы заключить мир между двумя королевствами. Сигизмунд, однако, не желал идти ни на какие уступки и в теперь стоял лагерем в Добжине28, куда он призвал дворян своего королевства присоединиться к нему. Пфальцграф29 и граф Вишневецкий приготовились следовать этому приказу; первый предложил Дмитрию занять весьма важное место в своем собственном войске, собранном теперь в Кракове. Предложение было принято со смешанной благодарностью и восторгом, и оставшееся до отъезда войск время, прошло в обществе княжны и его военных приготовлениях. Печаль и отчаяние царили в Сендомирском дворце, когда Дмитрий явился туда в назначенное для отъезда утро. Двор перед дворцом был занят солдатами воеводы, получавшими или доставлявшими приказы. Большой зал был завален военными донесениями и боевым снаряжением; все внутреннее пространство представляло собой сцену унылого смятения, где мрачные лица актеров плохо согласовывались с их торопливыми и нетерпеливыми движениями.

Однако никакие печали не омрачали душу Дмитрия. Полная надежд и по молодости неопытная радость в ожидании отъезда еще не была омрачена воспоминанием о прошлых разочарованиях. Даже приближающаяся разлука с княжной тронула его душу лишь мимолетной болью, ибо и теперь он лишь приближался к обладанию той, что одновременно была его вдохновением и его целью. О, как отличалось ликование, пылавшее в груди Дмитрия, от пугающих предчувствий, обитавших в душе Марины! Подавленная, ошеломленная, съежившаяся от грустных размышлений, которые ее живое воображение довело до нестерпимых мук, она подняла на вошедшего в ее покои Дмитрия свои полные слез глаза. Устремленный на него взгляд, казалось, упрекал его за недостаток сочувствия в выражении его лица. Его взгляд потух при виде ее бледных щек, он с тревогой старался успокоить ее, приводил все доводы, какие только могла предложить самая искренняя и преданная любовь, чтобы рассеять опасения, которые она изливала дрожащим голосом. Слезы ее продолжали литься, но горечь их в какой-то мере утихла. Уверенный голос, смелое выражение лица Дмитрия незаметно передали некоторую долю твердости Марине, но при появлении воеводы ее прежние тревоги вернулись.

– Неужели, – воскликнула она, – неужели я должна потерять вас обоих в этих ужасных обстоятельствах? И это всего лишь самое начало.

Она умолкла, словно пытаясь вернуть самообладание. Затем она встала и, взяв за руки воеводу и Дмитрия, соединила их вместе и пылким, но дрожащим голосом воскликнула:

– Берегите моего отца! А вы, отец, – добавила она еще более неуверенно, – охраняйте жизнь Дмитрия.

Она подняла глаза к небу, словно прося защиты для горячо любимых людей, затем, горячо сжав их соединенные руки, она вдруг отпустила их, махнула рукой, как бы запрещая им следовать за ней, и выбежала из комнаты.

Глава V

От стана в стан, сквозь недра хмурой ночи,

Гуденье войска долетает глухо,

И часовые могут различить

Враждебной стражи приглушенный шепот.

Костры ответствуют кострам; в огнях

Видны врагов темнеющие лица,

И конь грозит коню, надменным ржаньем

Пронзая ночь глухую; а в шатрах

Хлопочут оружейники, скрепляя

На рыцарях доспехи молотком;

Растет зловещий шум приготовлений.

Запел петух, и заспанному утру

Часы на башне три часа пробили.

Генрих V30

На какое-то время волнующие моменты прощания с княжной сделали Дмитрия нечувствительным ко всем другим впечатлениям; но в кавалькаде молодых и благородных спутников смесь из звуков военных маршей, топота коней, вида блестящих доспехов – «и честь, и блеск, и гордость славных войн»31 – постепенно породили другие эмоции, и, наконец, воспоминания о возлюбленной уступили место героическим надеждам.

Граф Вишневецкий, возглавлявший свое собственное войско, двигался отдельно от Дмитрия, но, следуя одним и тем же путем, он присоединялся к ним с воеводой в различных городах и деревнях, где войска отдыхали и пополняли запасы продовольствия.

Укрепленный город Вадислав32 был местом достопримечательным, и вскоре после прибытия туда граф и Дмитрий приступили к осмотру окрестностей. Посетив надворные сооружения и укрепления, они поднялись на крепостную стену. Был чудесный вечер, и друзья, радуясь возможности насладиться непринужденным общением, продлили его до тех пор, пока окутавший их ночной сумрак не напомнил им, что с момента их выхода из города прошло значительное время. Прислонившись к парапету, они еще некоторое время стояли на месте, откуда открывался широкий вид на окрестности. Беседа их текла в самом доверительном русле, о любви, надеждах, честолюбивых планах Дмитрий говорил со своим обычным воодушевлением и откровенностью. Они обсуждали его прошлые несчастья, его будущие перспективы, и в пылу воодушевления, который всегда вызывал этот предмет, Дмитрий воскликнул:

– О, Август! не выразить словами, как сильна ненависть, какую мощную месть обрушит последний потомок Ивана на узурпатора его престола, тирана его страны, ненавистного убийцы его брата.

Сильное пожатие руки остановило его речь, подняв изумленный взгляд на графа, он увидел, что одна рука того лежала на его руке, другая же была направлена к выступу в стене, из-за которого показалась часть фигуры, достаточно близко, чтобы убедиться, что их разговор был подслушан. Дмитрий, раздраженный этой мыслью, уже готов был броситься к нему, как вдруг объект его негодования, угадав его намерение, с величайшей поспешностью бросился бежать. Граф и Дмитрий, не сговариваясь, бросились за ним в погоню и держали его в поле зрения до самого въезда в город, где он внезапно скрылся из виду. Напрасно они пытались найти какие-то его следы; побродив по всем площадям и улицам города, они вернулись усталые и разочарованные к воеводе. Тот с некоторым удивлением поинтересовался причиной их долгого отсутствия и смущения на их лицах; не желая признаваться в допущенной оплошности и волновать воеводу, они постарались уклониться от расспросов.

Обсудив эту тему наедине, они пришли к выводу, что не осталось никакой возможности выяснить, кто их подслушивал, так как они не разглядели его одежды и черт настолько, чтобы узнать их. Поскольку неясно было, как долго он находился у парапета, они были склонны надеяться, что, возможно, он не успел услышать никаких важных обстоятельств истории царевича.

На следующее утро, когда войско покидало Вадислав и Дмитрий готовился сесть на своего коня, какой-то человек в жалких лохмотьях, закутанный в шарф, с бледным и искаженным лицом, вдруг встал перед конем царевича и умоляюще сложил руки. Дмитрий, с сочувствием взирая на несчастного, дал ему несколько флоринов и снова приготовился вскочить на своего нетерпеливого скакуна, но нищий, бросившись на землю, схватил его за пояс, громко рассыпаясь в благодарностях, в то время как его темный и пристальный взгляд был прикован к его лицу. Дмитрий попытался высвободиться из его хватки, но нищий все еще продолжал свои бесполезные и назойливые похвалы. Раздраженный этим противоестественным упорством и видя, что все его товарищи уже готовы ехать и с удивлением наблюдают за странной сценой, Дмитрий резко вырвал пояс из рук нищего, вскочил на коня и присоединился к своим товарищам, которые весело поздравили его с тем, что ему удалось удрать. Внезапно мысль о том, что это был тот же самый человек, что встревожил их с графом прошлой ночью, промелькнула в его голове. Остановив лошадь, он обернулся, чтобы посмотреть, виден ли тот еще, но разглядеть его в толпе, собравшейся посмотреть на отъезд войск, не удалось. Решив, что невозможно отождествить нищего с тем, кто подслушивал их накануне ночью, Дмитрий продолжил свой путь, не делая никаких попыток обнаружить его, но все же испытывая некоторое беспокойство от этих необычайных происшествий. Однако всякое любопытство, все размышления о прошлом вылетели из головы Дмитрия, когда войска приблизились к польскому лагерю. С возвышенного места они увидели огромную равнину, пестревшую шатрами самого разного вида. Королевский штандарт, тяжело развевавшийся в центре лагеря, возвещал о присутствии Сигизмунда. Многочисленные знамена, принадлежавшие воеводам и знати королевства, развевались над их шатрами, а в промежутках между ними сверкали кольчуги воинов и конские чепраки. Множество людей деловито завершали строительство укрепления вокруг лагеря; слышался равномерный стук топоров и грохот других инструментов.