Дмитрий. Русский роман

– Конечно, конечно, – прервал Дмитрий, нетерпеливо, – это нужно хорошенько обдумать. О! Однажды, вот увидите, – и его глаза зажглись искрой надежды, – вот увидите: я взойду на российский престол и не буду бояться допустить какую-нибудь неосторожность

Приор вздохнул, с грустью посмотрел на Дмитрия и ответил:

– Давайте тогда не будем спешить и все как следует обдумаем, изучим опасности и трудности, с которыми вы можете столкнуться в ближайшей перспективе. Прошло почти двенадцать лет с тех пор, как русские услышали и поверили в историю вашей смерти. Они привыкли к правлению Бориса, им будет нелегко променять его на того, чьи притязания многие сочтут ложными, и доказать обратное будет непросто. Граф Голицын11 (тот верный друг, что привез вас в этот монастырь), чтобы избежать подозрений Бориса, вызванных состраданием, проявленным им к находящейся в заточении царице, был вынужден покинуть свою страну и поступить на службу Швеции в самом начале вашего пребывания в этом монастыре. Время от времени граф присылал деньги и справлялся о вашем здоровье и благополучии, в последнее время связь с ним прервалась, и это длительное молчание подсказывает мне, что этого свидетеля вашего царского происхождения более не существует. Царица, увидев этот алмазный крест, что она повесила вам на шею, и это письмо, адресованное ею приору в момент вашего расставания, не говоря уже о вашем сходстве с царем Иваном, без сомнения, признала бы вас своим сыном. Но какой толк от ее признания в ее нынешнем положении, когда она целиком во власти тирана? Она рискует подвергнуться еще большим притеснениям. Есть, пожалуй, лишь один путь, сулящий некоторую вероятность успеха в попытке восстановить ваши права по рождению. Поляки, чьи самые насущные интересы задеты Борисом, охотно воспользуются любой возможностью его уничтожить. Нынешний владелец моих земель и титула, – он вздохнул при воспоминании, которое всколыхнули эти слова, – еще весьма молод, но уже отличился как в совете, так и в сражениях, его высоко ценят король и страна. Хоть лично мы не знакомы, мы все еще поддерживаем связь время от времени, и я вполне уверен, что в соответствии с пожеланиями родственника, если вы все же решите отстаивать свои права на престол России, Август, граф Вишневецкий12 поможет вам оружием и советом.

– Если я все же решу отстаивать свои права! О, святой отец! Вы смеетесь над пылом моих надежд, твердостью моего решения! Но скажите же, почему вы так долго и так жестоко молчали об этом?

– Я не спешил, – ответил приор, – потому что стремился сохранить жизнь, которую вы полны решимости подвергнуть опасности.

– Почему же вы теперь обо всем рассказали? – спросил Дмитрий с полуулыбкой.

– Потому что увидел, что нынешняя жизнь лишена для вас всякой привлекательности, не познав на личном опыте этот грешный мир, вдали от него вы никогда не будете довольны.

– То есть вы ожидаете, что главным следствием моего отказа от этого монастыря станет желание вернуться в него, – весело спросил Дмитрий, но приор ответил с привычной серьезностью.

Желая поскорее уйти и свободно предаться переполнявшим его разнообразным чувствам, Дмитрий получил из рук настоятеля письмо, возвратился в свою келью и с нетерпением начал читать его. Оно было адресовано царицей покойному настоятелю и содержало краткий, но трогательный перечень мотивов, побудивших ее отдать сына на попечение. Она искренне умоляла его защитить своего сына от происков Бориса и лучше навсегда сохранить его тайну, нежели подвергнуть риску его гибели врага их рода. Нежная забота, искренняя привязанность, которыми дышало это письмо, глубоко затронули сердце Дмитрия и всколыхнули детские воспоминания о материнской любви, которые так до конца и не стерлись из его памяти. Обнять любимую мать, вернуть ее на то место, которое она прежде занимала, теперь стало самым дорогим объектом его надежд; снова и снова перечитывал он письмо, прижимая его попеременно к сердцу и губам. Смятение чувств уступило место спокойствию размышлений. Он ликовал от перспектив славной судьбы, открывшихся его взору, и осознания того, что он обладает способностями, достаточными для достижения цели. В то же время он был неопытен в делах мирских и чувствовал необходимость в чьем-то руководстве, кто-то должен был помочь ему пройти опасный путь, на который он собирался вступить. Обдумав предложение настоятеля, Дмитрий решил воспользоваться им и, покинув монастырь, немедленно обратиться за советом и защитой к графу Вишневецкому.

Глава II

Его глаза сияют от восторга,

Когда он бродит на заре в лугах,

Где свежие цветы благоухают,

Жемчужины росы в траве искрятся,

И ветры песню радости поют.

«Менестрель» Джеймса Битти13

В каждом последующем разговоре Дмитрия с настоятелем, последний, казалось, видел в нем жертву, считал его заложником тщетных иллюзий и безудержных желаний. Хотя он и признавался, что сам мог некогда потворствовать полным энтузиазма надеждам и романтическим целям, вроде тех, что переполняли нынче сердце Дмитрия, он неизменно повторял, что в итоге наступит разочарование. Эта постоянная оппозиция чувств и мнений сделалась невыразимо болезненной для Дмитрия, никогда еще он так страстно не желал покинуть монастырь. Приор, опасаясь, что, если он открыто позволит Дмитрию уехать, это может вызвать любопытство или подозрения у монахов, посоветовал ему тайно покинуть монастырь и найти в селе Чудове проводника до Кракова, нынешней резиденции графа Вишневецкого. Он вручил юноше алмазный крест и несколько весьма ценных вещиц, оставленных графом Голицыным покойному настоятелю.

Теплые слова благодарности, с которыми чувствительное сердце Дмитрия побуждало его обратиться к настоятелю, замерли на его устах, встреченные серьезной холодностью, которую тот все еще демонстрировал по отношению к нему. Сдавленным голосом Дмитрий простился с приором, в тайне надеясь, что граф Вишневецкий окажется более миролюбивым. Даже с непривлекательными ситуациями и неприятными привычками, закрепленными временем, трудно окончательно расстаться без появления необычной и едва ощутимой эмоции – не вполне сожаления, но схожего чувства, испытывающего силу надежды и подавляющего ликование уверенности. Дмитрий ощутил это именно в ту минуту, которой он так долго, так горячо желал. Звук закрывшейся за ним двери в келью настоятеля, эхо собственных шагов в сводчатых проходах, голоса поющих ночные гимны монахов – все эти звуки, повторение которых прежде оставалось незамеченным, теперь поразили его слух и врезались в память, ибо он слышал их в последний раз. Однако совсем иные ощущения пробудились в его груди, когда он открыл потайную дверь из покоев настоятеля, вдохнул воздух свободы и ощутил себя частью природы. Воздух был тихим и мягким, на ясном и безоблачном небе сияли звезды, земля под ногами искрилась росой. Огромная равнина, на которой был расположен монастырь, была обрамлена высокими горами, чьи темные острые вершины выделялись на фоне безмятежного и улыбающегося неба. Это небо, каким бы прекрасным оно ни было, вызывало ощущение величественности; необъятность его вширь и ввысь, жуткая тишина, в которой рождались и умирали планеты, мерцание Млечного пути, чудеса северного сияния – все дышало бессмертием, все говорило о Боге. Вера была непреодолимой, убеждение было мгновенным; оно вспыхнуло, ибо на то была причина, оно проникло в сердце Дмитрия, он опустился на колено и склонил голову с благоговейным смирением. Тот, кто во мраке монастыря отрицал проповедуемые догмы, был обязан своим первым порывом набожности свободному наблюдению за чудесами творения. Дмитрий медленно двинулся в путь. Чувства, одновременно глубокие и восторженные, пылали в его сердце; казалось, что его разум обрел такую же свободу, как и его тело, и он бродил в воображении сквозь границы пространства и времени, заглядывая в пугающую вечность. С первыми лучами рассвета он поднялся на гору, которую предшествующей ночью видел издалека. С вершины ему открылся вид на плодородную Чудовскую долину, озаренные солнцем деревни, одетый нынче в самую свежую зелень лес, стада коров и отары овец. Раздававшиеся в воздухе различные звуки вызывали радостные чувства, и быстрым, упругим шагом Дмитрий спустился с горы и приблизился к селу Чудову. Он вошел в один из дворов и попросил провожатого до Лиды14. Маршрут был ранее составлен приором, поэтому у Дмитрия не должно было возникнуть трудностей. Хотя он и был в одежде польского крестьянина, выбранной им специально, чтобы быть незаметным, на него смотрели с удивлением и любопытством. Его своеобразные мимика и жесты, поразительно величественная фигура, благородная бледность лица привлекли внимание крестьян. Считая необходимым соблюдать осторожность, он редко обращался к своему провожатому на пути к Лиде, и едва задерживался в городах, через которые они проходили, чтобы отдохнуть и пополнить запасы провизии, прежде чем снова продолжить путешествие. Так он прошел большую часть Литвы и Польши; его живой ум интересовался всем, что он видел, хотя чувств своих он старался не показывать. Ближе к концу дня он достиг возвышенности, с которой открывалась широкая панорама города Кракова. В гладком и чистом потоке Вислы, текущей у подножия холма, отражались высокие шпили, величественные здания, сверкающие дворцы города. Бескрайние равнины, простиравшиеся вокруг городских стен, переливались всеми яркими красками весны и блистали в лучах безоблачного солнца. Это был час радости и веселья, топот лошадей разносился по улицам, колокола звонили на колокольнях, слышался гул человеческих голосов, все дышало жизнью, светом и веселостью. Сердце Дмитрия колотилось с надеждой и ликованием при виде этой пестрой картины. Он собирался вступить на сцену активной жизни, чтобы увидеть великолепные места, которые посещали другие люди, смешаться с тем миром, который его воображение так часто рисовало как Элизиум15 блаженства. Свет молодости и здоровья наполнял его тело той веселостью духа, которую некоторые счастливые создания чувствуют даже независимо от внешних обстоятельств; когда же последние находятся в гармонии с чувствами, веселость переходит в подлинный восторг. Когда Дмитрий спускался по дороге, ведущей к городу, ему преградила путь многочисленная и великолепная кавалькада, и он остановился, пропуская ее. Его восхитили утонченные лица и благородный вид знати, горячность и роскошная упряжь лошадей, но одна особа вскоре привлекла все его внимание: то была молодая и прекрасная женщина, восседавшая на небольшом, но энергичном коне и беседовавшая с дворянином, который ехал верхом рядом с ней. Ее лицо светилось умом и отражало душу, еще не тронутую печалью, не знакомую с несчастьями. Веселье юности светилось в ее улыбке, блеск здоровья сиял на ее щеках, огонь надежды и счастья сверкал в ее глазах. Дмитрию, никогда не видевшему женских лиц или женских форм, кроме крестьянок с загорелыми лицами и в простой одежде, яркая и красивая фигура, представшая теперь его взору, казалась скорее игрой воображения, нежели реальным существом. «Не тронут, но восхищен», «не разбужен, но вдохновлен»16, – он не сводил с нее глаз, пока она не скрылась из виду, когда ее платье перестало ласкать его взор, а нежные и веселые нотки ее голоса больше не достигали его уха, глубокий и неконтролируемый вздох сорвался с его губ. Дмитрий, наконец, вышел из состояния задумчивости и двинулся к городу; это был город, где жила еще недавно прекрасная дама – объект его восхищения, и возможно, она могла туда вернуться. При этой мысли его сердце колотилось еще сильнее, и невольно ускоряя шаг, он добрался до предместья, откуда был направлен во дворец Вишневецкого. Дворец располагался на самой великолепной городской площади. Большой зал был полон слуг, одному из которых Дмитрий вручил пакет, адресованный настоятелем графу Вишневецкому. Его проводили в приемную, где, бросившись на диван, он предался всяческим размышлениям. В нашей жизни бывают моменты, когда наши воспоминания настолько запутаны, наши чувства настолько бурны, наши надежды настолько неопределенны, что мы скорее мечтаем, чем думаем. Это особенно характерно после переживания каких-либо новых и сильных эмоций; весь ход наших мыслей беспорядочен, мы больше не признаем наши прежние взгляды и мотивы к действию, мы словно сами удивляемся возникшим в нас новым чувствам и желаниям. Именно так ощущал себя Дмитрий, ожидая в приемной появления графа Вишневецкого. Он дивился своему безразличию в преддверии момента, которого некогда ждал с таким нетерпением; он удивлялся настойчивости, с которой он лелеял воспоминание о прекрасной незнакомке, цепляясь за надежду снова увидеть ее. Между тем это воспоминание было столь сладким, а надежда столь драгоценной, что он не отпускал от себя одно и предавался другой, пока появление графа Вишневецкого не пробудило его от задумчивости. Дмитрий встал. Граф подошел и, нетерпеливо схватив его за руку, воскликнул:

– Бедный царевич! Какую череду преступлений и несчастий раскрыло мне послание настоятеля! Он правильно рассудил, что я должен поддержать вас и, насколько позволят мои силы, помочь невинной жертве.

Воодушевление, с которым он говорил, сразу придало энтузиазма Дмитрию, со всем пылким красноречием, он выразил свою благодарность, поделился своими надеждами, и изложил свои цели и планы. Граф Вишневецкий смотрел на него с явным восхищением. Элегантность его языка, изящество его жестов, умное лицо удивили и очаровали его, в то время как Дмитрий был не менее впечатлен манерами и характером своего нового компаньона. Его лицо не отличалось правильностью черт, но его глаза, темные и проницательные, казалось, с единого взгляда считывали души тех, с кем он общался, в то время как играющая на его губах улыбка доброжелательности, уверяла их, что любые слабости, которые он может обнаружить там, он сохранит в недрах своего сердца, и этим сердцем будут восприниматься с состраданием и прощением.

– Немного времени, – сказал граф Вишневецкий Дмитрию при расставании после нескольких часов беседы, – потребуется, чтобы все обдумать, но будьте уверены, что действия не заставят себя ждать.

Дмитрий, бросившись на приготовленную для него постель, обнаружил, что блеск амбиций, трепет любви и пламя надежды в равной степени уступают чувству непобедимой усталости, и погрузился в глубокий сон, который был прерван лишь лучами полуденного солнца, пробивавшимися сквозь темно-красные шторы его комнаты. Собираясь одеться, он обнаружил, что граф Вишневецкий снабдил его костюмом польского дворянина. Облачившись в него, он спустился в гостиную, где предыдущим вечером расстался с графом. Когда Дмитрий вошел, граф Вишневецкий, был поражен произошедшей метаморфозой. Его пышные локоны, которые раньше были спрятаны под крестьянской шапкой, теперь изящно спускались на величественный лоб. Симметрия и статность его фигуры, скрытые до этого просторным грубым плащом, теперь были идеально подчеркнуты расшитым жилетом и фиолетовой мантией. Огонь гения, грация веселья, достоинство мужественности и блеск молодости были счастливо соединены в лице, чье постоянно меняющееся выражение выдавало каждое движение беспокойной души, не способной ни подавить, ни скрыть эти порывы. Это лицо было теперь безмятежным и улыбающимся, но его величественный абрис, случайный взгляд его горящих глаз выдавали его способность выражать все сильные и бурные страсти возвышенной натуры. Граф обращался к нему одновременно с сердечностью и уважением. В последующей беседе Дмитрий выразил беспокойство относительно приобретения навыков, необходимых для занятия в будущем искомого положения; он хотел бы также познакомиться с практикой и теорией войны, прежде чем пытаться вести войска в бой.

– Ваше желание совпадает с моим мнением, – ответил граф Вишневецкий. – Я знаю, что каким бы могущественным ни был воинский гений или талант, солдат должен пройти через низшие ступени воинских званий, прежде чем достигнуть верховного командования. В вашей ситуации было бы весьма полезно завоевать уважение поляков с помощью вашей доблести, прежде чем вы попытаетесь заинтересовать их своей историей, – тогда уж они поддержат ваше дело с уверенностью и энтузиазмом. Нынешние обстоятельства особенно благоприятны для такого замысла. После изгнания нашего суверена Сигизмунда с престола, перешедшего к нему от предков, шведы теперь готовятся вторгнуться в наше королевство. Воинственный настрой против нынешнего врага, который ощущается повсюду, хоть и не напрямую благоприятствует вашим целям, в итоге скажется положительно, ибо позволит вам получить практические знания о боевой дисциплине, к тому же воинственный настрой, однажды пробудившийся в королевстве, легко будет направить в другом направлении. Между тем очень важно, чтобы ваш реальный титул был скрыт, чтобы Борис не получил раньше времени информацию о том, что вы сбежали от его происков, и не тайно отправил своих эмиссаров в Польшу, чтобы вас схватить.

Он умолк, и Дмитрий с благодарностью согласился с его предложениями. В последующей беседе граф снова нашел повод восхищаться благородством и искренностью поведения царевича, точностью и прозорливостью его комментариев, в то время как Дмитрия был совершенно очарован обращением своего нынешнего компаньона, обладавшего счастливым искусством выражения жестом или взглядом признания заслуг или одобрения талантов тех, с кем он общался. Это молчаливое почтение тешит наше тщеславие, не тревожит нашей скромности; нам не приходится опровергать это восхищение, ибо оно никогда не выражается открыто; и словно идущее от самого сердца, оно придает нам уверенность и распространяет очарование, скорее через чувства, нежели через разум, на общество тех, кто его дарует.

Граф Вишневецкий представил Дмитрия своим друзьям под именем графа Лукнова, молодого дворянина из Литвы. Хотя король в это время отсутствовал в Кракове, город был театром развлечений и роскоши.

Немедленно окунувшись в жизнь, столь новую, столь опьяняющую, Дмитрий сперва решил, подобно большинству юных умов, что в водовороте эмоций кроется секрет счастья. Вскоре опыт исправил эту временную ошибку: господство удовольствий над сильным умом абсолютно, но недолговечно. Его воображение было потрясено, но суждение было оскорблено; его чувства вспыхнули, но сердце оставалось спокойным. Сила его воодушевления, энергия его разума томились среди череды однообразных развлечений, и та нечувствительность к удовольствию, та усталость от жизни, которая угнетала его в безмолвии монастыря, вернулась даже среди веселья города. Надежда вновь встретить прекрасную незнакомку некоторое время побуждала его продолжать посещать эти увеселительные места, даже после того, как они перестали привлекать его. Однако эта надежда постепенно покинула его, и он решил посвятить свое время исключительно приобретению тех знаний или умений, которые в дальнейшем могут стать необходимыми или полезными. Чтобы сообщить о своем намерении графу Вишневецкому, Дмитрий спустился к нему в гостиную и рассказал о своих соображениях и вызванном ими решении со свойственной ему пылкостью манер и речи.

– Это заявление меня не удивляет, – сказал граф Вишневецкий с улыбкой, – равнодушие, с которым вы слушаете слова лести или ловите взгляды любви, даже со стороны очаровательной графини Сирадии, не ускользнуло от меня и не вызвало моего удивления. Вам суждено участвовать в более благородном состязании и получить более высокую награду, чем та, что состоящая из удовольствий жизнь может вам дать нынче или сулить в будущем. Чувства, которые вы испытываете к тем, кто продолжает идти по проторенной дорожке, совершенно естественны: когда мы сами не можем получать удовольствие от некоего предмета, мы склонны чувствовать удивление, а иногда и негодование по отношению к другим, потому что их легче удовлетворить.

– Вы выразили мои собственные чувства», – ответил Дмитрий. – Ничто не сообщает такого безрадостного, такого болезненного ощущения сердцу, как вид веселья, в котором мы не можем участвовать и которому не сочувствуем. Приятно созерцать детские забавы, потому что они являются результатом подлинного наслаждения, искренней невинности, но веселость мужчины слишком часто кажется скорее искусственной, нежели спонтанной, это скорее притворство, чем естественность, скорее усилие, чем порыв.

– Осторожно, – весело ответил граф Вишневецкий, – не вздумайте выражать такие чувства при дворе. Удовольствие здесь не случайная капля ладана на ее алтарь, обеты ей возносятся непрерывно, а ее поклонники всегда готовы напасть на бунтовщика, который отказывается участвовать в ее празднествах. Вы не должны осуждать меня, если я признаюсь, что сегодня вечером я буду присутствовать на очередном поклонении ей, и не откажите мне в просьбе, принесите также и вы жертву ей. Нет, – продолжил он, более серьезно, – мне не следует настаивать без веской причины. Вы удивлялись тому, с каким безразличием я смотрю на придворных красавиц, – нынче вечером во дворце Сирадии вы увидите ту, чья красота превосходит их всех; нынче вечером вы увидите Марину, княжну Сендомирскую.

Радость, освещавшая лицо графа Вишневецкого, ничуть не пробудила аналогичной радости в груди Дмитрия. «Август, счастливый Август, – подумал он, – как различны наши чувства и наши судьбы!» Он испытывал сильное искушение рассказать своему другу о мимолетной встрече с дамой, оставившей столь неизгладимый след в его сердце, но все же не решился из чувства неловкости, преодолеть которую ему было непросто. Он согласился сопровождать графа во дворец Сирадии. Великолепные покои, в которые их провели от входа, украшали обвитые гирляндами колонны; стены со всех сторон были закрыты огромными зеркалами, в которых отражалась веселая и непрерывно движущаяся толпа. Дмитрий сразу же увидел графиню Сирадию, чью природную красоту подчеркивали всевозможные ухищрения, ее великолепная одежда, сверкающая драгоценными камнями, была тщательно продумана, чтобы показать идеальную симметрию ее форм, высокий рост увеличивался за счет алмазной тиары. В окружении самых знатных вельмож она была объектом всеобщего восхищения, которое она так высоко ценила и горячо желала. Однако не одни только прелести графини привлекали внимание; рядом с ослепительной и властной Генриеттой, находилось нежное и милое существо, чей застенчивый, но выразительный взгляд, казалось, скорее избегал, чем искал восхищения. Ее пышные светлые локоны были покрыты белой прозрачной вуалью, скрывавшей часть ее шеи и плеч и спадавшей изящными складками на яркую лазурь ее платья. Блеск материи придавал ей сияние, жемчуг, который украшал ее платье и плавные локоны, подчеркивал элегантность, не нарушая простоты ее костюма. Один взгляд на эту прекрасную особу убедил Дмитрия, что именно ее он видел на въезде в Краков. Он нетерпеливо и смущенно, спросил у графа Вишневецкого, кто она.

– Княжна Сендомирская», – был торжествующий ответ. Сердце Дмитрия упало при этих словах. – Позвольте мне представить вас ей», – продолжил граф и повел Дмитрия к княжне.

Она встретила их исключительно приветливо, и граф, более оживленный и более очаровательный, чем когда-либо видел его Дмитрий, немедленно вступил с ней в беседу. Дмитрий же, разом побледневший и с потухшим взглядом, молча стоял рядом с ними. Мелодичный и проникающий в самое сердце голос княжны, сдержанная веселость ее манер, форма и содержание ее высказываний вызывали смутное чувство нежности и печали в груди Дмитрия. Зарождающуюся любовь, даже безнадежную, присутствие объекта любви скорее успокаивает, нежели раздражает, влюбленный получает печальное удовлетворение от того, что смотрит на возлюбленную, слышит ее голос, подробно изучает ее совершенство; но это удовлетворение столь же фатально, сколь чарующе; вся его сладость постепенно уносится пьянящим ветром, и остается лишь горечь, а те совершенства, что некогда вспоминались со смешанным чувством триумфа и печали, теперь возвращаются в памяти только с ощущениями страдания и нетерпения. Дмитрий, незнакомый с пугающим ходом человеческих страстей, но испытывающий грусть и сожаление, почувствовал непреодолимое желание находиться возле княжны.

К нему подошла графиня Сирадия, удивленная его внезапно изменившимся поведением и выражением лица, и пошутила над его мрачным и отсутствующим видом. Он попытался ответить со своей привычной живостью, но усилия были для него слишком болезненными; чтобы поддержать беседу, он попросил ее любезно разъяснить ему правила игры в макао17. Она с улыбкой согласилась и повела в другую комнату. Марина проводила его взглядом.

– У вашего друга, – сказала она, обращаясь к графу, – столь же благородная внешность, сколь необычные манеры.

– Не торопитесь с выводами относительно моего друга, – ответил граф. – Сегодня вечером, признаюсь, он счел нужным изображать бога молчания, и, если бы в его взгляде не читалось удовольствие, которое его уста отказались выразить, я сожалел бы том, что он по моей просьбе согласился сопровождать меня на этом празднике. Но, – продолжил он после минутной паузы, – я беспокоюсь, как бы у вас не сложилось, пусть на мгновение, неблагоприятное впечатление о нем. Узнать его означает полюбить. Он обладает гением, который, не будучи прирученным ранним общением с миром, проявляется в бесстрашной оригинальности его мнений, в своеобразной меткости его высказываний, в поразительном размахе его взглядов и планов. Он обладает сердцем, крайне восприимчивым к любым впечатлениям, искренним, великодушным, благородным, восторженным в своих привязанностях, вспыльчивым, но незлопамятным в своих обидах. Однако при всей этой личностной и умственными привлекательности, знать его таким, каким я его знаю, и не тревожиться за его будущую судьбу невозможно. Его нетерпение по отношению к необходимым ограничениям света, его столь неосторожно выражаемое презрение к безрассудствам и предрассудкам общества заставляют меня думать, что, если когда-либо … – Граф внезапно остановился, встревоженный тем, что почти навлек на себя опасность предать секрет своего друга.