Небесный фермер. Среди планет. Космическое семейство Стоун (сборник)

– Слушайте, – заявил он, – мы ведь делимся на три отряда на основе используемых нами временны́х зон? Палуба В живет по времени Калифорнии, палуба С – по времени Филиппин, а мы живем по Гринвичу, или времени Англии. Почему бы не выбрать соответствующие названия? Мы, к примеру, могли бы назваться отрядом Святого Георгия.

Бад Келли сказал, что мысль, в общем-то, неплохая, но пусть лучше вместо святого Георгия будет святой Патрик, – в конце концов, Дублин тоже живет по гринвичскому времени, а Патрик – куда более важный святой.

– С каких это пор? – спросил Форбс-Смит.

– С начала времен, жалкий англичашка, – ответил Бад, и нам пришлось утихомиривать их обоих, после чего было решено имена святых не использовать.

Но мысль Джонни Смита пришлась нам по вкусу, и мы остановились на отряде бойскаутов Ганимеда имени Баден-Пауэлла[5], что, с одной стороны, ассоциировалось с английской временно́й зоной, а с другой никого не могло обидеть.

Идея всем понравилась. Палуба С взяла себе имя Агинальдо[6], а палуба В назвалась отрядом имени Хуниперо Серры[7]. Услышав последнее, я слегка пожалел, что наша палуба не живет по калифорнийскому времени, но особо переживать не стал – именем Баден-Пауэлла можно гордиться не меньше.

Все трое носивших эти имена были разведчиками, первопроходцами и просто отважными людьми. Двоим из них так и не довелось стать скаутами в узком смысле этого слова, но все они являлись таковыми в широком смысле – подобно Даниэлю Буну.

Как говорит отец, имя многое значит.

Едва услышав о нашей затее, девочки тоже организовали движение герлскаутов, и Пегги стала членом отряда имени Флоренс Найтингейл[8]. Вряд ли это могло кому-то повредить, но почему девчонки всегда подражают мальчишкам? Впрочем, мы были чересчур заняты, чтобы обращать на них внимание, – перед нами стояла задача приспособить скаутскую деятельность к новым условиям.

Мы решили сохранить все звания и нашивки, имевшиеся у ребят в прежней организации, – именно постоянные звания, но не должности. То, что кто-то был командиром патруля или секретарем, ничего не значило; но если кто-то являлся скаутом-орлом на Земле, он оставался им и в БСГ, как сокращенно называлась организация бойскаутов Ганимеда. Если кто-то был скаутом-волчонком[9], он так им и оставался. Если кто-то из мальчиков не имел документальных подтверждений – что относилось почти к половине из них, – мы принимали его скаутскую клятву в качестве официальной.

Это все было просто, но с зачетами и нашивками оказалось сложнее. Вряд ли можно ожидать, что кто-то сумеет сдать зачет по пчеловодству там, где пчел нет вообще. (Потом выяснилось, что в трюме на самом деле имелось несколько погруженных в анабиоз пчелиных роев, но мы их не использовали.)

Зато мы могли ввести нашивки за заслуги в области гидропоники и принять соответствующие зачеты прямо на корабле. Мистер Ортега организовал для нас зачеты по устройству космических кораблей, а капитан Харкнесс – по баллистике и астронавигации. К концу полета у нас хватало разных зачетов, чтобы любой мальчишка мог претендовать на звание скаута-орла, как только у нас появился Суд чести.

Но это случилось в последнюю очередь. Я никак не мог понять, почему Хэнк постоянно тянет с окончательным отчетом комитета по связям, задача которого заключалась в том, чтобы набрать скаут-мастеров, комиссаров и так далее. Когда я его об этом спросил, он лишь загадочно на меня посмотрел и ответил – мол, сам увидишь.

И в итоге я действительно увидел. Наконец состоялось общее собрание всех трех отрядов, на котором утвердили скаут-мастеров, объявили о создании Суда чести и так далее. С тех пор всем заведовали взрослые, а мы снова стали в лучшем случае командирами патрулей. Что ж, все хорошее когда-нибудь кончается.

8. Авария

На пятьдесят третий день полета, когда до Ганимеда оставалось около недели, капитан Харкнесс с помощью маховика развернул корабль, чтобы мы могли увидеть, куда летим, – в смысле, чтобы могли увидеть пассажиры; для его астронавигации это никакого значения не имело.

Все дело в том, что ось «Мэйфлауэра» была направлена почти прямо на Юпитер, а сопло – назад в сторону Солнца. Поскольку иллюминаторы располагались через каждые девяносто градусов вдоль бортов, мы, хотя и могли видеть большую часть неба, не имели возможности взглянуть вперед на Юпитер или назад на Солнце. Теперь же капитан наклонил корабль на девяносто градусов, так что мы, если можно так выразиться, катились вдоль нашей траектории. Таким образом можно было увидеть как Юпитер, так и Солнце из любого иллюминатора, хотя и не одновременно.

Юпитер уже напоминал крошечный красно-оранжевый диск. Некоторые из ребят заявляли, будто могут разглядеть его спутники. Честно говоря, сам я их различить не мог, по крайней мере в первые три дня после того, как капитан развернул корабль. Но по-настоящему здорово было уже то, что я мог увидеть Юпитер.

Марс за время полета мы так и не увидели – он оказался по другую сторону Солнца, в трех миллионах миль от нас. Единственное, что мы могли наблюдать, – все те же старые добрые звезды, которые можно видеть с Земли. Даже астероиды нам не встретились.

И тому имелась причина. Когда мы стартовали с орбиты Супры-Нью-Йорк, капитан Харкнесс направил «Мэйфлауэр» не прямо туда, где должен был находиться Юпитер, но увел корабль к северу от эклиптики, обходя стороной пояс астероидов. Всем теперь известно, что метеориты в космосе не представляют реальной опасности. Если только пилот преднамеренно не совершает глупости – скажем, направляет корабль в голову кометы, – столкнуться с метеоритом практически невозможно. Слишком редко они попадаются.

С другой стороны, в поясе астероидов космического мусора куда больше. Старые корабли на ядерных реакторах обычно летали прямо через пояс, идя на риск, и ни один из них всерьез не пострадал. Но капитан Харкнесс, обладавший в буквальном смысле всей властью во вселенной, предпочел не рисковать и облететь его вокруг. Шансы, что в «Мэйфлауэр» попадет метеорит, равнялись нулю.

Вернее, должны были равняться. Ибо в нас он все-таки угодил.

Это случилось почти сразу после побудки по времени палубы А. Я застилал койку, держа в руках свою скаутскую форму и уже собираясь сложить ее, чтобы убрать под подушку. Форму я так ни разу и не надевал – ни у кого другого не было формы, в которой он мог бы прийти на скаутский сбор, так что не носил ее и я, но все равно держал свернутой под подушкой.

Внезапно раздался звук, жутче которого я не слышал за всю жизнь. Он был похож на выстрел из ружья прямо над моим ухом, грохот захлопывающейся стальной двери, треск разрываемых неким великаном ярдов материи – и все это одновременно.

Потом я не слышал уже ничего, кроме звона в ушах. Ошеломленно тряхнув головой, я посмотрел вниз и увидел почти у себя под ногами дыру размером с мой кулак. Дыру окружала обгоревшая изоляция, а сквозь нее зияла чернота. Увидев промелькнувшую звезду, я понял, что смотрю прямо в космос.

Послышалось шипение.

Не помню, думал ли я тогда о чем-нибудь. Я просто скомкал свою форму, присел и запихал ее в дыру. На мгновение мне показалось, будто ее высосет наружу, но потом она застряла, перестав двигаться дальше. Воздух, однако, продолжал уходить. Кажется, именно тогда я впервые понял, что мы теряем воздух и можем задохнуться в вакууме.

За моей спиной кто-то вопил во все горло, что сейчас умрет. Со всех сторон выли тревожные сирены, не давая услышать даже собственные мысли. Герметичная переборка нашего кубрика автоматически скользнула в уплотнители, заперев нас.

Я перепугался до смерти.

Мне было известно, что так положено и лучше загерметизировать один отсек, убив находящихся там людей, чем погубить весь корабль, но все дело в том, что в этом отсеке находился я сам. И вряд ли я из тех, кого можно назвать героем.

Я чувствовал, как давление высасывает затычку, сделанную из моей формы.

Отчего-то я вдруг вспомнил, что в ее рекламе упоминалась «тропическая самовентилирующаяся ткань», и пожалел, что вместо нее под рукой не оказался надежный пластиковый дождевик. Я боялся запихивать ее дальше, опасаясь, что она провалится, отдав нас на милость вакуума, и готов был отказаться от десерта на ближайшие десять лет ради всего лишь одной резиновой заплатки величиной с мою ладонь.

Вопли прекратились, затем возобновились опять. Это оказался Горлопан Эдвардс, который колотил по герметичной переборке и орал:

– Выпустите меня! Заберите меня отсюда!

Его заглушил усиленный мегафоном голос капитана Харкнесса:

– Эйч-двенадцать! Доложите обстановку! Эйч-двенадцать, вы меня слышите?

В свою очередь его заглушили множество других голосов.

– Тихо! – крикнул я что было силы, и на секунду наступила тишина.

Передо мной стоял с широко раскрытыми глазами Малыш Бранн, один из моих «волчат».

– Что случилось, Билли? – спросил он.

– Принеси мне подушку с койки. Бегом! – ответил я.

Сглотнув, он послушался.

– Сними наволочку, быстро!

Он стащил наволочку, умудрившись изрядно помять подушку, и подал ее мне, но руки мои были заняты.

– Положи сверху мне на руки, – сказал я.

Это была обычная подушка из мягкой пенорезины. Я выдернул одну руку, за ней другую, а потом придавил подушку коленями и ладонями. Подушка слегка вмялась посередине, и я испугался, что ее сейчас разорвет, но она выдержала. Горлопан опять начал орать, а капитан Харкнесс продолжал просить хоть кого-то в отсеке Н-12 сообщить ему, что происходит.

– Тихо! – снова крикнул я. – Кто-нибудь стукните Горлопана по башке, чтобы заткнулся!

Мысль эта пришлась по вкусу многим, и трое ребят тут же начали претворять ее в жизнь. Горлопану дали по шее, потом кто-то врезал ему в живот, и все навалились на него.

– Теперь всем замолчать, – сказал я. – Если Горлопан попробует пискнуть, стукните его еще раз. – Я попытался набрать в грудь воздуха. – Эйч-двенадцать слушает!

– Доложите обстановку, – ответил голос капитана.

– В корабле дыра, капитан, но мы ее заткнули.

– Каким образом? И насколько она большая?

Я рассказал ему, и, собственно, на этом все и закончилось. Чтобы до нас добраться, потребовалось некоторое время, поскольку, как я позднее узнал, в первую очередь изолировали герметичными переборками наш участок коридора, а это означало, что требовалось вывести всех из помещений по обе стороны от нас и напротив. Но в конце концов двое в скафандрах открыли переборку и выгнали всех, кроме меня. Потом они вернулись, и одним из них оказался мистер Ортега.

– Можешь встать, парень.

Голос его казался странно далеким из-за шлема.

Другой присел, продолжая удерживать подушку вместо меня.

Мистер Ортега держал под мышкой большую металлическую заплатку с липкой прокладкой с одной стороны. Мне хотелось остаться и посмотреть, как он будет ее ставить, но он выгнал меня и закрыл дверь. Коридор снаружи был пуст, но я заколотил по герметичной переборке, и меня пропустили туда, где ждали остальные. Всем хотелось знать, что происходит, но никаких новостей для них у меня не было, поскольку меня прогнали.

Вскоре мы ощутили странную легкость, и капитан Харкнесс объявил, что вращение корабля будет ненадолго отключено. Вернулись мистер Ортега и его напарник и направились в рубку управления. Вскоре вращение отключилось полностью, и меня страшно затошнило. Все разговоры капитана Харкнесса с теми, кто вышел наружу, чтобы заделать дыру, передавались по внутренней связи, но я их не слушал. Когда тебя тошнит, вряд ли тебя будет хоть что-то интересовать.

Потом вращение восстановилось, аварию устранили и нам позволили вернуться в наш кубрик. Он выглядел точно так же, не считая пластины, приваренной в том месте, куда попал метеорит.

Завтрак запоздал на два часа, и занятия этим утром отменили.

Вот так случилось, что я во второй раз попал на капитанскую аудиенцию. Там присутствовали Джордж, Молли и Пегги, а также скаут-мастер нашей палубы доктор Арчибальд, все ребята из моего кубрика и все офицеры корабля. Остальные наблюдали за происходящим по видео. Я хотел надеть форму, но она превратилась в покрытые клейкой дрянью лохмотья. В конце концов я срезал с нее нашивки и бросил ее в мусоросжигатель.

– Капитанская аудиенция – наказания и поощрения! – крикнул первый помощник.

Все вытянулись в струнку. Вышел капитан Харкнесс, и отец подтолкнул меня вперед.

Капитан посмотрел на меня.

– Вильям Лермер? – спросил он.

– Так точно, сэр, – ответил я.

– Зачитываю вчерашнюю запись из бортжурнала, – сказал он. – «Двадцать первого августа в ноль семь ноль четыре стандартного времени, во время свободного полета в соответствии с планом, корабль подвергся удару мелкого метеорита. Сработала система безопасности, и получившее пробоину пространство, отсек Эйч-двенадцать, было изолировано без серьезной потери давления в остальной части корабля. Отсек Эйч-двенадцать – кубрик, в котором в момент аварии находилось двадцать пассажиров. Один из пассажиров Вильям Джей Лермер соорудил импровизированную заплатку из подручных материалов и сумел удержать достаточное для дыхания давление до прибытия ремонтной команды. Благодаря его сообразительности и незамедлительным действиям были спасены жизни всех находившихся в отсеке Эйч-двенадцать».

Капитан поднял взгляд от бортжурнала и продолжил:

– Заверенная копия данной записи вместе со свидетельскими показаниями будет направлена в Межпланетный Красный Крест с соответствующими рекомендациями. Другая копия будет выдана тебе. У меня нет иной возможности тебя вознаградить, кроме как выразить тебе свою благодарность от всего сердца. Я знаю, что говорю не только от имени офицеров, но и от имени всех пассажиров, а в особенности родителей твоих товарищей по кубрику.

Помедлив, он поманил меня пальцем, давая знак подойти ближе, и понизил голос:

– Ты в самом деле отлично справился. Решимости тебе не занимать. Ты вправе собой гордиться.

Я ответил, что, наверное, мне просто повезло.

– Возможно, – кивнул он. – Но подобное везение обычно случается с теми, кто к этому готов.

Немного помолчав, он добавил:

– Лермер, ты никогда не думал поступить в космическое училище?

Я сказал, что, может, и думал, но вряд ли всерьез.

– Что ж, Лермер, – сказал капитан, – если когда-нибудь решишь, дай знать. Можешь связаться со мной через Ассоциацию пилотов в Луна-сити.

На этом аудиенция закончилась, и мы ушли. Я шагал рядом с Джорджем, а чуть поодаль – Молли и Пегги.

– Это мой брат, – услышал я слова Пегги.

– Тихо, Пегги, – сказала Молли. – И не показывай пальцем.

– Почему? – возразила Пегги. – Он же мой брат.

– Да, брат, – ответила Молли, – но разве это повод его смущать?

Но я нисколько не смутился.

Позже меня нашел мистер Ортега и протянул мне маленький искореженный кусочек черного металла размером с пуговицу.

– Все, что от него осталось, – сказал он. – Но, думаю, тебе бы хотелось его иметь, если можно так выразиться, в качестве платы за испорченную скаутскую форму.

Поблагодарив его, я ответил, что не особо переживаю из-за потери формы, – в конце концов, она в числе прочего спасла мою собственную шкуру.

– Мистер Ортега, – спросил я, взглянув на метеорит, – можно как-то узнать, откуда он взялся?

– Вряд ли, – ответил он, – хотя можно попросить ученых разрезать его на кусочки и высказать свое мнение. Если, конечно, ты не против, что от него ничего не останется.

Я сказал, что предпочту оставить метеорит себе, что и сделал, – он до сих пор лежит у меня в кармане.

– Это либо фрагмент кометы, – продолжал мистер Ортега, – или кусочек Разрушенной планеты. Мы не знаем, что именно, поскольку там, где мы находимся, не должно быть ни того ни другого.

– Но было, – сказал я.

– Значит, было.

– Гм… мистер Ортега, почему бы не покрыть корабль достаточно толстой броней, чтобы помешать подобным штучкам?

Я вспомнил, как выглядела оболочка корабля в месте пробоины: она казалась чудовищно тонкой.

– Ну… во-первых, этот метеорит был настоящим гигантом среди себе подобных. Во-вторых, Билл, ты что-нибудь знаешь про космические лучи?

– Боюсь, не так уж много.

– Тебе наверняка известно, что человеческое тело проницаемо для первичного космического излучения, которое для него безвредно. Именно с ним мы сталкиваемся здесь, в космосе. Но металл для него не полностью проницаем, и когда оно проходит сквозь металл, возникают всевозможные эффекты в виде вторичного, третичного и четвертичного космического излучения. Они накапливаются и приносят немалый вред, вызывая мутации и неприятные последствия не только для тебя самого, но и для твоих потомков. И из этого следует, что человек безопаснее всего чувствует себя в космосе, когда окружающей его оболочки корабля хватает лишь для того, чтобы удерживать внутри воздух и не пропускать внутрь ультрафиолет.

В последующие несколько дней Горлопана было почти не слышно, и я решил, что, возможно, он усвоил полученный урок, но ошибался. Наткнувшись на него в одном из нижних коридоров, где никого больше не было, я намеревался с ним разминуться, но он преградил мне дорогу.

– Хочу с тобой потолковать, – сказал он.

– Ладно, – ответил я. – О чем?

– Считаешь, будто ты самый умный?

Мне не понравились ни его слова, ни тон, которым они были произнесены.

– Я вовсе не считаю, будто я умный, – сказал я. – Я в самом деле умный.

Он уже успел меня утомить.

– Дерзить вздумал? Думаешь, я должен тебе руку целовать и благодарить за спасение жизни?

– Что, правда? – усмехнулся я. – Если ты об этом, то можешь не беспокоиться – я поступил так вовсе не ради тебя.

– Знаю, – ответил он. – И учти – я вовсе тебе не благодарен.

– Ну и ладно, – пожал я плечами. – В благодарности таких, как ты, я нисколько не нуждаюсь.

– До чего же ты меня достал, – тяжело дыша, медленно проговорил он.

В следующее мгновение меня свалил удар костяшками пальцев в зубы.

Я осторожно поднялся, пытаясь застичь его врасплох, но тщетно – он снова сбил меня с ног. Я попробовал пнуть его лежа, но он увернулся.

После третьего удара я остался лежать. Когда звезды перед моими глазами рассеялись, он уже исчез – а я не сумел даже дотронуться до него пальцем. Хорошим бойцом я никогда не был – увы, продолжал действовать языком, когда следовало прибегнуть к кулакам.

Подойдя к бачку с водой, я сполоснул лицо. Пробегавший мимо Хэнк спросил, что, во имя всего святого, со мной стряслось, и я ответил, что налетел на дверь. То же самое я сказал и отцу.

Горлопан больше меня не беспокоил, и мы с тех пор не разговаривали. В ту ночь я долго лежал, не в силах заснуть, и пытался разобраться в случившемся, но так и не сумел. Тот, кто придумал дурацкую фразу: «Я силой десяти богат, поскольку чист душой»[10], наверняка никогда не встречался с Горлопаном Эдвардсом. На мой взгляд, от Горлопана не было никакой пользы, и я с удовольствием заткнул бы его физиономией проделанную метеоритом дыру. Я пробовал придумать разные способы, как с ним разделаться, но ни один из них не выглядел реалистичным. Как говорит отец, бывают ситуации, которые никак не исправить.

9. Спутники Юпитера

Ничего особенного больше не происходило, пока не пришла пора подлетать к Юпитеру, – не считая пропавшего четырехлетнего малыша. Его родители обыскали все вокруг, но ребенка так и не нашли, несмотря на последовавшую из рубки управления просьбу ко всем дать знать, если кто-то хоть что-нибудь заметит.

Так у нас появился шанс испытать на деле умение скаутов действовать в чрезвычайной ситуации. Экипаж корабля не мог участвовать в поисках, поскольку он состоял лишь из капитана, двоих вахтенных офицеров, мистера Ортеги и его помощника. Капитан Харкнесс снабдил каждого скаут-мастера планами, и мы обшарили весь корабль, словно мальчишка собственные карманы в поисках монетки в полкредита. Малыша мы обнаружили минут через двадцать, – похоже, чертенок пробрался на гидропонную ферму во время ее обслуживания и оказался там заперт.

Пока он там сидел, ему захотелось пить, и он пытался утолить жажду растворами для поливки растений. Результат оказался вполне ожидаемым. Ничего серьезного с малышом не случилось, но уборка потребовалась изрядная.

В тот вечер мы с отцом обсуждали эту историю за игрой. Пегги была на сборе герлскаутов, а Молли куда-то ушла, и мы на какое-то время остались одни.

Мать ребенка устроила скандал, как будто с ним произошло нечто ужасное. Собственно, что может случиться на космическом корабле? За борт малыш свалиться никак не мог.

Отец заметил, что ее реакция вполне естественна.

– Слушай, Джордж, – спросил я, – тебе не кажется, что некоторые из эмигрантов не годятся на роль колонистов?

– Ну… возможно.

Я думал про Горлопана, но упомянул миссис Тарбаттон, которая в конце концов сдалась и даже не полетела с нами, и ту тетку по имени миссис Григсби, которая сама создала себе кучу проблем и вынуждена была стать посудомойкой, а также еще одного типа по имени Сондерс, который постоянно нарывался на неприятности с советом, пытаясь жить собственной жизнью и не считаясь с мнением остальных.

– Джордж, как им подобные вообще прошли психологические тесты?

– Билл, – спросил отец, – ты когда-нибудь слышал о политическом влиянии?

– А? – только и смог ответить я.

– Знаю, подобная мысль может шокировать, но ты достаточно взрослый, чтобы принять мир таким, какой он есть, а не каким он должен быть. Рассмотрим гипотетический случай: вряд ли племянница государственного советника провалит психологические тесты. Да, первые тесты она может провалить, но комиссия может счесть иначе – если советник всерьез хочет, чтобы она прошла.

Какое-то время я переваривал услышанное. На Джорджа это было не похоже – особым цинизмом он никогда не отличался. Да, лично я циник, но Джордж обычно крайне наивен.

– В таком случае, Джордж, вообще нет никакого смысла проводить психологические тесты, если подобные люди всегда могут проскользнуть и так.

– Напротив – тесты обычно честные. Что касается тех, кому удается проскользнуть, это не столь уж и важно. Старушка мать-природа рано или поздно о них позаботится. Выживают те, кто способен выжить.

Он закончил раздачу и сказал:

– Ну все, с таким раскладом у тебя никаких шансов.

Он всегда так говорит.

– Любой, кто таким образом использует свою должность, должен быть ее лишен! – заявил я.

– Угу, – кивнул Джордж. – Однако поумерь свой пыл, сынок, – нам приходится иметь дело с людьми, а не с ангелами.

Двадцать четвертого августа капитан Харкнесс развернул корабль и начал сближение с целью. Около четырех часов мы замедлялись, а потом примерно в шестистах тысячах миль от Юпитера перешли в свободный полет, оказавшись по другую его сторону, где в тот момент находился Ганимед. Невесомость все так же не доставляла ни малейшего удовольствия, но на этот раз мы были к ней готовы, и все желающие получили уколы – в том числе и я.

Теоретически «Мэйфлауэр» мог совершить единственный сложный маневр, выйдя после окончания замедления на низкую круговую орбиту вокруг Ганимеда. Практически же намного лучше было спокойно приблизиться к цели, избежав новых проблем с метеоритами, точнее, с «ложными кольцами».

Естественно, у Юпитера нет колец, как у Сатурна, но в той же плоскости, что и его спутники, крутится изрядное количество космического мусора. Будь его достаточно много, он был бы виден подобно кольцам Сатурна. Но даже при всем при этом его вполне достаточно, чтобы пилоту приходилось соблюдать осторожность. Неспешно приближаясь к Юпитеру, мы чувствовали себя словно зрители в первом ряду на экскурсии по окрестностям планеты и ее спутников.

Большая часть обломков, столкновения с которыми мы старались избежать, находится в плоскости экватора Юпитера, так же как и кольца Сатурна, так что капитан Харкнесс провел корабль прямо над северным полюсом планеты. Соответственно, мы благополучно миновали опасную зону, пока не обогнули Юпитер, приближаясь к Ганимеду, но к тому времени мы уже летели на небольшой скорости.

Чего, впрочем, нельзя было сказать о нашем полете над северным полюсом Юпитера – мы преодолевали тридцать с лишним миль в секунду, и расстояние до планеты составляло около тридцати тысяч миль. Зрелище, скажу я вам, было еще то – диаметр Юпитера составляет девяносто тысяч миль, так что на высоте в тридцать тысяч чувствуешь себя не слишком уютно.

Минуты две я смотрел на Юпитер в иллюминатор, затем мне пришлось уступить место другому, до кого еще не дошла очередь, и вернуться в кубрик, где можно было наблюдать открывавшуюся перед нами картину на телеэкране. Зрелище выглядело довольно странным – Юпитер обычно представляют в виде диска с идущими параллельно его экватору полосами, но сейчас мы смотрели на него с полюса, и полосы превратились в круги. Планета напоминала гигантскую мишень, выкрашенную в оранжевый, кирпично-красный и коричневый цвета, если не считать того, что половина ее отсутствовала, погруженная в тень.