Прыжок леопарда

Гуго едва заметно улыбнулся и продолжил:

– Нет-нет, ваше величество. Сейчас граф занялся, как бы это назвать правильно, наведением порядка в графстве. Он издал Ордонансы, запрещающие ношение оружия свеем свободным людям в мирное время. А Фландрия, как вы знаете, сир, только тем и живет, что поставляет наемников, коих у нее, слава Господу, в избытке…

– Ну, даже если и вспыхнет смута, я полагаю, то граф Шарль быстренько придушит ее в зародыше… – Генрих скептически покачал головой.

– Отлично, сир! Но злоба-то у людей останется! А это, ваше величество, очень ильный фактор!..

– Ерунда… – подвел итог король. – Слабовато, Гуго…

– Тогда, сир, вернее сказать, одновременно с этим, у меня есть план…

– Какой? Такой же бредовый, как бунт наемников?.. – скривился король.

– Лучше и вернее! Ордонанс о розыске и возврате людей, бывших сервами графов Фландрии!

– И что это даст?

– А то, сир, что, несмотря на кажущуюся силу и могущество графов Фландрии, их власть опирается на шателенов замков и Прево бургов, многие из которых ведут свой род от сервов!..

Генрих прикрыл лицо ладонями и не проронил ни слова. Гуго испугался, как бы король не выгнал его из комнаты, но тот отнял руки от лица, засмеялся и сказал:

– Гениально! Очень смело, свежо и неожиданно! Шарль сам себе выроет могилу и приготовит надгробный камень! Но, скажи мне на милость, кто станет наследником, коли, у графа нет детей и племянников?

– Я полагаю, что им станет мессир Гильом Клитон – ваш племянник…

– Да ты, Гуго, предатель! – Закричал Генрих, сделавшись пунцовым от злости. – Ты что – с ума сошел?..

– Нет, сир, я в полном здравии. – Спокойно ответил Гуго. – Просто, этим актом Людовик сам отправит Гильома на тот свет…

– Не понял?..

– Я планирую, но только после вашего монаршего согласия, подготовить настоящего наследника графства, того, кто будет нам другом и союзником…

– Кто он…

– Мессир Тьерри де Эльзас. – Гуго в упор посмотрел на короля. Ему было интересно понять, что сейчас творится на сердце монарха, узнавшего о неизбежной гибели родного племянника.

– Скажи-ка мне на милость, де Биго, с какого перепуга Людовик вручит оммаж моему племяннику?..

– Ну, во-первых, сир, Гильом в прошлом году женился на Жанне Савойской – сестре королевы Франции. – Гуго монотонно, словно на уроке латыни, стал перечислять доводы. – Во-вторых, Гильом Клитон воспитывался при дворе Франции и впитал политику буквально с молоком кормилицы. В-третьих, сир, Людовик, наверняка, потребует взамен внушительный рельеф и согласие, в случае благоприятного исхода дела, передать Нормандию ему…

– Какого такого «благоприятного исхода»? – Заинтересовался король.

– Воцарения на престоле своего деда… – де Биго решил насладиться минутой триумфа, поставив короля в интересное положение своей фразой.

– То есть, ты хочешь сказать, что у меня нет шансов, что папа Римский утвердит Робера законным наследником, оставив его бастардом?.. – Гуго молча покачал головой. Генрих взялся руками за голову. – А Матильда? Она же моя законная дочь…

– Она – женщина, сир, к тому же, ваше величество, салический закон франков и норманнов исключает женщину из прав наследования сеньории. – Король молча качал головой. – К тому же, сир, она была замужем за германским императором Генрихом, что, мягко говоря…

– Достаточно, коннетабль! – Генрих сильно ударил кулаком по столу. – Остается только надеяться на Господа…

– И на верных людей, сир… – Гуго подался телом вперед, выражая собой полнейшую преданность.

– Но, Гуго, Людовик со своим советником Сугерием – не такие уж дураки, чтобы проморгать то, что будет твориться у них под носом во Фландрии…

– Мы приготовили еще один отвлекающий маневр. После внезапной смерти графа Шарля наиболее близким родичем, как ни странно это будет звучать, является Гильом де Ипр, бастард графа де Лоос…

– Он еще совсем юн… – Скептически произнес Генрих, давая понять, что полностью соглашается с планами Гуго де Биго.

– Он нам пригодится. А если, сир, Господу будет угодно и его забрать к себе, нам же будет проще…

– Мы согласны на все, мой верный коннетабль, лишь бы Матильда или ее потомство воцарились на престоле моего великого отца…

– Будьте покойны, ваше величество… – Гуго встал на колени перед королем. Одного вашего жеста будет достаточно, чтобы так стало…

– Встань, мой верный коннетабль… – король протянул руку для поцелуя. Коннетабль резко поднялся и, приблизившись к Генриху, встал на колени, подобострастно поцеловал руку короля. Генрих хотел, было, прикоснуться к его голове, чтобы погладить волосы верного воина, но, что-то смутное и неясное шевельнулось в сердце короля, заставив отдернуть руку. – Можете, мой верный де Биго, считать себя великим коннетаблем королевства. – Гуго поднял глаза и увидел холодный взгляд короля, устремленный, как ему показалось, в самую глубину его сердца. – Полагаю, что вы можете беспрепятственно посещать казну Винчестера для черпания любых сумм, лишь бы…

– Будет исполнено, сир…

– Мне важно лишь одно – Матильда и ее потомство должно быть на троне Англии! Любой ценой…

– Сир… – попытался, было, вставить слово де Биго.

– Не надо слов. Надо больше дела… – по лицу Генриха скользнула тень сомнения и раздражения. Так всегда бывало, когда он сомневался или сталкивался с какой-нибудь трудной задачей. – Ступай. Жду к лету результатов…

– Сир, скорее всего, ближе к осени мы сможем «посчитать наших цыплят»… – Гуго решил снова завести разговор о своем, личном, наболевшем. – Ваше величество, как я вам уже неоднократно докладывал, в подавляющем большинстве наших бед и проблем повинен мессир де Леви…

– Это кто, что-то я забыл… – Генрих нахмурил лоб. – А-а-а, тот рыжий франк, что вытащил меня из воды, когда я в расстроенных чувствах прыгнул за борт, ища среди обломков «Бланш Нефа» своего сына! Помню, помню…

– Сир, он не тот, за кого себя выдавал! Он – франкский шпион и убийца! Именно он, сир, вырезал весь гарнизон замка, вассального покойному графу де Мёлан! Именно он выкрал из Руана последний и самый важный пергамент! Именно он, сир…

– Ага! – Недоверчиво перебил его король. – Это ты, соня, проспал документ! Теперь, когда прошло столько времени, удобно сваливать вину на доброго рыцаря!

– Но, сир…

– Ты скажи еще, что это он пробил днище у корабля и утопил моих сыновей!

– Вполне возможно, сир… – не унимался де Биго, превращаясь в настырного и упертого собеседника.

– Он, к твоему сведению, был все это время подле меня! Мало того, Гуго, мы с ним вышли на одном судне!

– У него могли быть сообщники…

– Да-да, конечно, я и позабыл, что франки превратились в фанатичных убийц, готовых положить свои жизни ради черт его знает чего!..

– Я прошу у вас соизволения на устранение мессира Годфруа де Леви, как наиболее опаснейшего из франков. – Гуго в упор посмотрел на короля.

– Да ты с ума сошел! Он уже несколько лет, как монах! Хочешь, чтобы папа Римский, да и вся Европа ополчились на меня?! Не бывать этому… – Генрих с силой хлопнул ладонью по столу. – Монах, сложивший с себя оммаж и ставший на службу вере, неприкасаем!.. – Король усмехнулся. – Мне кажется, порой, что ты просто ослеп от своей злобы и застарелой мести к этому сеньору, прости Господи за ошибку, к Божьему человеку… – Он запрещающе покачал пальцем. – Об этом, даже думать забудь, а вот обо всем, что касается нашей беседы…

– К осени, сир, вы получите ошеломительные результаты…

– К осени, так к осени… – Генрих поморщился, словно в сапог к нему попал камушек, причиняющий неприятности и раздражающий своими острыми гранями, протер лицо руками, – только запомни одну простую вещь: меня дурить не стоит! Лучше, так прямо подойди и скажи, если, не приведи нас Господи, что-нибудь стрясется, выпадающее из нашего плана…

«Ого! Он уже считает мой план «нашим», – про себя отметил Гуго, – это, ей Богу, отличная новость»…

Он вежливо склонил голову и покинул Генриха. Едва рыцари охраны закрыли за ним тяжелую дверь, Гуго гордо вскинул голову, расправил плечи и пошел неспешной походкой, вкладывая в каждый свой шаг как можно больше величия, могущества и, какой-то невесть откуда появившейся, спеси. Придворные, сталкиваясь с ним и его взглядом, робели, многие («даже странно, как на них действует», – отмечал для себя де Биго) пятились назад и кланялись, словно ощущая своим телом возросшую мощь и усилившееся могущество коннетабля.

ГЛАВА V.

О том, как шевалье Филиппа де Леви срочно вызвали во дворец.

Замок Сент-Ном. 30 декабря 1026г.

Зима в этом году не спешила вступать в свои права, а начало месяца выдалось обнадеживающим: подул теплый юго-восточный ветерок, разогнавший серые тучи и расчистивший небосвод до ослепительной синевы, солнце, словно притихшее до этого момента в засаде, снова засияло своими согревающими лучами и, сначала робко, а затем, все веселее, задорнее и наглее. Перепутав сезон года, запели свои песни птицы, оставшиеся в лесах, которые медленно и неохотно теряли свою листву и протягивали голые ветви к небу, словно моля о пощаде.

Лес, окружающий замок Сент-Ном, выглядел серо и мрачно, но и он наполнился многоголосьем природы, где к пению птиц добавлялись журчание талой воды, струившейся к ручьям, скрип старых деревьев, хруст веток, ломаемых кабанами и поднявшимся зверьем, суетливая беготня зайцев, да мышей полевок, озабоченных добыванием хлеба насущного.

Молодой наследник богатой сеньории, основу которой и составлял мощный замок Сент-Ном, сеньор Филипп де Леви, несмотря на сегодняшнюю промозглость, сменившую приятность погоды на изморось, ветер и слякоть, бившую из-под копыт его коня, только что вернулся с объезда своих лесных и охотничьих угодий. Егеря, сокольничие и конюшие проворно расседлывали коней и уводили их к большим крытым каменным конюшням, чтобы почистить, проверить подковы и как следует накормить овсом, когда чуткий слух рыцаря уловил явственный стук копыт. Он прислушался, чтобы проверить еще раз – не показалось ли ему. Нет. Топот копыт разгоряченных коей, смешиваясь с хлюпаньем весенней грязи, поносился все отчетливее и отчетливее. Ошибки быть не могло. К замку приближались люди. Они так сильно спешили, что наплевательски относились к лошадям, пустив их быстрым галопом по кочковатой и раскисшей лесной дороге, тянувшейся от Парижа и земель Монморанси, на Монлери, где возле большого креста Святого Жана, что стоял прямо на развилке дорог, одна из которых уходила на Корбейль и Мелен, другая шла прямиком на Немур и Орлеан, а третья, по которой и надо было ехать, чтобы попасть в Сент-Ном, а за ним и в Ивелин, которым владели Монфоры, уходила вправо, сразу же упираясь в темные, густые и влажные хвойные леса, тянувшиеся сплошной зеленой стеной до самого замка.

– Дозорный! Смотреть на дорогу!.. – крикнул Филипп, поднимая голову и бросая взгляд на одну из двух высоких надвратных башен, где располагался смотровой пост гарнизона. – Всадники едут!..

Дозорный высунулся из бойницы и, придерживая конический шлем рукой (он мог упасть), молча кивнул и исчез в темноте верхней стрелковой галереи, закрытой деревянным навесом. Не прошло и минуты, как он высунулся и, тыча рукой по направлению к лесу, закричал:

– Сеньор! Сеньор! Четыре всадника!.. – Стрелок еще раз присмотрелся и, с уже более спокойным и довольным видом добавил. – Вижу королевский пеннон на лансе первого всадника. Точно! Мессир де Леви! Это гонцы!..

Филипп насупил брови – его несколько смутило и насторожило неожиданное приближение королевских гонцов. Он пожал плечами и направился в большой каменный дом, отстроенный его отцом – первым сеньором де Леви рядом с большим каменным донжоном в четыре этажа.

«Слуги сами разберутся, что им делать с гостями… – решил он, поднимаясь по ступеням дома,– а я успею, пожалуй, переодеться, обмыть лицо и руки… – Филипп критически осмотрел свои одежды, заляпанные сочной весенней грязью. – Негоже сеньору встречать гонцов своего сюзерена в подобном платье…»

Он быстро поднялся на второй этаж и вбежал в просторную комнату, освещенную, несмотря на дневное время, светом большого камина, в котором пылали несколько толстых стволов. Слуги, наученные многочисленными нагоняями и пинками хозяина, быстро принесли два больших кувшина с теплой водой, выбеленные полотняные покрывала для обтирания и сменную одежду.

Быстро умывшись и расчесав длинные, с медным оттенком, вьющиеся волосы, Филипп де Леви надел короткий кожаный гамбезон, подаренный ему отцом перед принятием пострига, затянул на талии широкий пояс, богато инкрустированный золотыми бляхами, прицепил кинжал и надел через голову перевязь меча в добротных и крепких кожаных ножнах. Весь костюм рыцаря практически полностью состоял из двух цветов: желто-золотого и черного, которые и составляли его родовой герб, определенный для их рода самим покойным королем Филиппом Грешником. Штаны-брэ, и те были желто-черными. Филипп, как мог, оглядел себя и остался доволен своим видом. Он поставил поочередно каждую ногу на высокий табурет, оруженосец – совсем еще юный подросток четырнадцати лет проворно прикрепил короткие золотые шпоры к его сапогам, голенища которых также украшали желто-черные цвета, стряхнул, как ему показалось, несколько пылинок с одежд своего сюзерена, и, довольно кивая головой, произнес:

– Ну, вот и все, мессир Филипп. Выглядите просто замечательно…

Филипп посмотрел на него и ответил:

– Надеюсь, портной не сильно переусердствовал с гербовыми цветами? Я, конечно, понимаю, что сейчас такая мода пошла, но, скажи мне на милость, Оливье, не похожу ли я на петуха?..

– Бросьте, мессир… – Оливье, так звали оруженосца, отошел на три шага назад, окинул рыцаря критическим взглядом и добавил. – У вас, мессир, очень славные и скромные цвета. Скажите спасибо, что его величество Филипп Французский выбрал вам только два цвета! А то, стыдно сказать, могли бы быть и в правду, как фазан, если бы, к примеру, носили цвета его светлости де Сен-Поля или, еще хлестче, как у сира де Куси! У меня в голове не укладывается, как они и их портные будут сочетать синие, красные, белые и золотые цвета!..

– Но-но, Оливье, полегче-ка, с гербами столь высокородных рыцарей… – Филипп изобразил недовольную мину на своем лице. – Их гербы, чего спорить, древнее моего…

– Ерунда! – Резюмировал юный оруженосец. Его апломб и максимализм в суждениях, коими Оливье частенько грешил, порой злили рыцаря, но, одновременно, и забавляли его, заставляя вспоминать годы отрочества и юности, прошедших при дворе графа Мишеля де Нанси – старинного друга и боевого товарища его отца. – Зато, мессир Филипп, не каждый из них сможет похвастаться тем, что его герб пожалован самим монархом на поле брани и его владелец ценой своей жизни спасал жизнь помазанника Божия!..

– Все! Хватит! Надоел ты мне, хуже горькой редьки своим неуемным пустомельством…

Дверь комнаты открылась, и на пороге появился слуга, который поклонился и несколько срывающимся от волнения голосом произнес:

– Хозяин, тут, это, гонцы от его милости Сугерия… – он помялся в дверях и, видимо, вспомнив что-то, добавил. – Так мы их того…

– Чего «того»? – Испуганно переспросил Филипп. – Прогнали взашей?..

Слуга – старый, но еще крепкий воин, улыбнулся своим беззубым ртом, и, смеясь, ответил:

– Что вы, мессир! Нежели мы не знаем, как надобно обращаться с государевыми слугами! Мы их, того, в большой зал отвели, подали воду для умывания с дороги, да поесть, чем Бог послал…

– И, что же на этот раз, Бог послал? Надеюсь, не пареную репу?.. – все еще переживая за нерадивость черствость своих слуг и воинов, уточнил Филипп.

– Не приведи нас Господь и его Небесное воинство! – Перекрестился воин. – Все, честь по чести! Мясо, дичь, вино… – Он вспомнил, улыбнулся и добавил, – даже этих, как их там, чертей, скоморохов да певцов велели пригнать из бурга…

– Какого ***, – выругался Филипп на воина, – ты решил посылать за этими скоморохами и клоунами? Вели живо отозвать посыльного…

– Будет исполнено, – воин пожал плечами, поклонился и вышел, закрыв за собой дверь.

– И с такими людьми мне предстоит, не дай Господь, ехать к королю… – тихо произнес Филипп, грустно качая головой. – Смеху-то будет…

– Зато, хозяин, они все, как на подбор, проверенные и опытные рубаки, прошедшие многие кампании под стягом вашего батюшки… – вставил несколько утешительных слов Оливье. Он хитро посмотрел на рыцаря и, прищурив один глаз, произнес. – Сейчас, поговаривают, в моду стали входить «юрисперитусы», которым поручают вести разного рода дела, управлять имуществом, помогать, прежде всего, с поиском денег для крестовых походов, составлять генеалогические древа…

Филипп с нескрываемым удивлением посмотрел на Оливье. Болтливость, живость натуры и неуемная жажда познания всего нового, подчас, восхищала его, но, одновременно, пугала и настораживала рыцаря, который не привык к пустым разглагольствованиям. Филипп больше склонялся к сдержанности в проявлении эмоций, немногословности и рассудительности, хотя, порой, и его охватывало какое-то ранее неизвестное чувство, толкавшее его, словно легкую парусную лодку, рожденную для плавания по рекам, в открытое и бурлящее море жизни полное испытаний, приключений и опасностей. Многие из его старых воинов, живущих в замке и помнивших его мать, тихонько перешептывались, кивая на молодого хозяина, ведь им было просто удивительно наблюдать, как молодой сеньор боролся с генами Лузиньянов, привыкших к интригам, войнам и приключениям. Вот и сейчас, переодеваясь для встречи с гонцами, он тайно переживал, вздрагивал и надеялся, как бы он не скрывал этого, на то, что его призовут ко двору для выполнения какой-нибудь почетной, но до невозможности опасной миссии.

Сплошная пелена молчания, многозначительных вздохов и отведений глаз, сопровождавшая мирскую жизнь его отца, ставшего еще при жизни великим рыцарем и верным паладином короля Людовика Воителя, нет-нет, а прорывалась, открывая удивительные полунамеки, полуфразы, от которых у Филиппа кружилась голова и сбивалось дыхание, а сердце переходило на сумасшедший ритм, готовясь выскочить из груди.

Два других брата, Мишель и Антуан, названные так в честь графа де Нанси и старого рыцаря де Сент-Омера, который и воспитывал юных мальчиков до самой смерти, попали под покровительство самого всесильного Сугерия, забравшего их к себе на воспитание, обучение и услужение. Их судьбы сразу же покрыла тьма тайны и братья, во время своих нечастых встреч, обходили стороной, мялись и бубнили что-то невнятное, едва Филипп начинал расспрашивать их о своем житье-бытье.

Филипп де Леви надел на шею большую золотую цепь с массивным щитом, на котором был выгравирован герб сеньора: три черных стропила по золотому полю, надел на голову мягкий чепец черного цвета и вышел из комнаты, направляясь к большому залу, где его ожидали гонцы.

Челядь, воины, свободные от дежурства, и слуги уже столпились возле раскрытых дверей. Они пожирали глазами гостей, чей несколько измученный, промокший и грязный вид, тем не менее, не смущал их, а наоборот, разжигал интерес, ведь все новое и, в особенности, внезапное, всегда интересует людей, живущих в глуши своими размеренными и скучноватыми жизнями.

Шателен замка, сын покойного Шарля Мрачного, которого звали Шарль Младший, громко ударил большим деревянным жезлом по каменным плитам зала и произнес приветствие хозяину, придавая голосу наибольшую значимость. На самом деле, он сильно нервничал и переживал, поэтому, он и старался прокричать имя и титул своего хозяина как можно громче.

Гонцы, их было четверо, тут же вскочили со стульев, прервали еду и поклонились рыцарю. Один из них, видимо, он был старшим в этой группе, быстро вытер губы рукавом своего гамбезона, грудь и спину которого украшали серебряные лилии, вышел вперед и, согнул одно колено, протянул Филиппу де Леви небольшой кожаный рулон, в котором находился пергамент.

– Ваша милость… – гонец протянул рулон. – Его величество отзывает вас для своих нужд…

Филипп протянул руку и взял пергамент. Он заметил, как его руки начали мелко дрожать, и, пытаясь скрыть волнение, сел в кресло, стоявшее во главе большого дубового стола, рывком сорвал сургучную печать и вынул пергамент из футляра. – Присаживайтесь, дорогие гонцы. – Его рука сделала непроизвольный жест. – Угощайтесь с дороги. – Он повернул голову к слугам, толпившимся по краям стола. – Живо, ротозеи, вина и мяса!..

Гонец встал, учтиво поклонился и, присев на край стула, ответил:

– Ваша милость, к несчастью, нам надлежит объехать еще насколько замков…

Филипп с досадой в голосе произнес:

– Откушайте, пока мои конюшие перековывают ваших коней. – Он поискал взглядом шателена замка, который жестами показал рыцарю, что, скорее всего, коней придется заменить. – Даже так, я велю немедля выдать вам из моих конюшен четверку свежих скакунов. Их тотчас же начнут готовить к выезду…

Гонец молча поклонился рыцарю и, понимая, что требуется некоторое время на подготовку коней, жестом приказал своим спутникам приступать к еде. Гости с нескрываемым голодом накинулись на дымящееся мясо, которые слуги уже нарезали большими кусками и, положив их на ломти свежевыпеченного хлеба, подавал гостям, не забывая при этом наполнять большие серебряные кубки прохладным вином, поднятым из подвалов замка.

Филипп развернул пергамент и, опершись локтями на стол – так руки будут меньше дрожать от волнения, стал читать вызов короля. К его удивлению и, некоторой досаде, вызов был написан рукой Сугерия, но Людовик, все-таки, самолично подписал письмо, выведя гусиным пером свой вензель в виде стилизованной под лилию буквы «Л» и шестерки, прописанной римскими цифрами…

«…посему, моему верному вассалу Филиппу де Леви, сыну достославного епископа Шартрского Годфруа, надлежит немедля выехать к нам в замок Монкруа и отыскать нашего верного слугу и советника монсеньора Сугерия, дабы вручить ему свой меч и выслушать приказания, кои он доведет до твоих ушей от нашего имени и с нашего полного согласия и одобрения. Приказываю тебе, рыцарь Филипп, прибыть в означенное место не позднее пяти дней с момента получения письма и взять с собой полное «копье», да средства, надобные для безбедного проживания и обеспечения своих людей в течение сорока дней…»

Филипп почувствовал, как по его телу пробегают мурашки, а жилы наполняются каким-то сладостным и трепетным прохладным потоком, кружащим голову и вызывающим легкое головокружение. Он снова кинул взгляд на пергамент:

«…Божьей милостью Людовик Французский, король франков, рыцарь. Писано Сугерием в Париже, во дворце Сите, двадцать восьмого декабря 1026 года от Рождества Христова…»

Рыцарь свернул пергамент, улыбнулся, демонстрируя гостям и слугам свое прекрасное настроение и, подняв большой серебряный кубок с вином, произнес тост:

– Да здравствует великий король Людовик Французский! Долгие лета его мудрому и славному правлению! Да хранит Господь короля и его наследников!..

Он разом осушил свой кубок и, ловко подцепив большой кусок оленины кинжалом, впился в него зубами.

Королевские гонцы дружно выпили и углубились в поедание горячей оленины, продолжая беседовать с Филиппом и его рыцарями, севшими за стол рядом с ними. Пользуясь моментом, хозяин замка незаметно подозвал Оливье и тихо произнес:

– Немедля отзови Шарля и вместе с ним готовьте в поход полное рыцарское копье. – Оруженосец весело заблестел глазами и хотел, было, сломя голову кинуться к шателену, но Филипп схватил его за рукав и тихо добавил. – Да не торопись ты так. Прикажи подготовить отряд к «шевоше». Пусть каждому рыцарю подготовят по три запасных палефроя, оруженосцам и конюхам хватит и по одному. – Оливье снова дернулся, но Филипп резко осадил его. – Говорю тебе, перестать скакать, словно весенний заяц! Для обеспечения копья пусть Шарль перекует двадцать ронкинов – нам, судя по всему, может выпасть долгий переход…

– Сеньор, да я все помню… – Оливье посмотрел на рыцаря счастливыми глазами. – Не извольте так переживать! Все будет сделано в наилучшем виде! Прикажу отобрать лучшей солонины, сухого просеянного овса для лошадей, да денег…

– Да-да, я и забыл… – кивнул Филипп. – Пусть Шарль идет к шамбриэ Пьеру, откроет схрон и возьмет пять тысяч ливров серебром…

– Ух, ты! Мы, что, в крестовый поход идем?..

– Кто его знает, Оливье. Я лишь вассал короля и обязан быть подготовлен ко всему, что прикажет сюзерен… – Филипп пожал плечами и окинул взглядом зал. Гости полностью погрузились в поедание свежего мяса и ожидание момента, когда конюхи рыцаря известят их о готовности свежих коней. Старший гонец, нет-нет, а поглядывал на входные двери, нервно ерзая на высоком деревянном стуле, который своей резной спинкой более походил на кресло.