Нина Берберова, известная и неизвестная

И Берберова, и Ниссен отлично понимали, что содействие Кеннеди-Онассис, работавшей в это время в крупнейшем американском издательстве «Doubleday», может помочь решить проблему, которую решить пока не удавалось. Ниссен, получивший к тому времени права на большинство произведений Берберовой, подписал уже немало контрактов с итальянскими, немецкими, британскими и другими европейскими издателями, но американцы, как ни странно, не проявляли интереса. Теперь же появилась надежда, что дело сдвинется с места.

И действительно, повести Берберовой произвели на Кеннеди-Онассис столь сильное впечатление, что она предложила составить из них сборник и попробовать его издать в «Doubleday». Когда ее начальство отклонило этот проект, усомнившись в его прибыльности, Кеннеди-Онассис тут же сосватала книгу в меньшее по размеру, но не менее престижное издательство «Alfred A. Knopf», лично позвонив его президенту и главному редактору349. «Knopf» стало готовить сборник к печати, надеясь выпустить его к середине следующего года. Это выглядело вполне реальным, так как повести Берберовой, которые должны были войти в этот сборник, уже были переведены на английский350.

В середине мая того же года Кеннеди-Онассис навестила Берберову в Принстоне. Визит прошел очень удачно: Кеннеди-Онассис, показавшаяся Берберовой красивой и на удивление молодой, держалась не только тепло, но скромно и даже застенчиво. Жаклин, как ее теперь называла Берберова в разговорах с Ниссеном, считала, что «Курсив» тоже должен быть отдан в издательство «Knopf», и как можно скорее. На робкое замечание Ниссена, что надо бы сначала заключить договор, Берберова сказала: «доверимся Жаклин»351. То, что у нее были все основания так говорить, подтвердило и пришедшее вскоре письмо. Кеннеди-Онассис писала, что была счастлива познакомиться с книгами Берберовой, которые «произвели на нее глубочайшее впечатление», и была не менее счастлива познакомиться с нею лично352.

* * *

Эти новости сильно ободрили Берберову, улучшив ее состояние настолько, что она начала обсуждать с Ниссеном летние планы. Судя по его дневнику, Берберова была намерена приехать в июле во Францию и провести там месяц с лишним.

Она собиралась работать с переводчиками (в 1990 году «Actes Sud» готовился выпустить две ее книги – «Люди и ложи» и «Процесс Кравченко»), а также отдохнуть в Нормандии, в городке Довиль, знаменитом своими пляжами. В конце разговора Берберова даже игриво добавила: «У меня больше нет вечернего платья, и мне не в чем будет танцевать с миллиардерами»353.

Берберова прилетела в Париж в самом конце июня. Она остановилась, как не раз уже делала, у своей переводчицы и приятельницы Александры Плетневой-Бутен, жившей в большой квартире в районе Пасси, с которым у Берберовой было связано столько воспоминаний (в частности, там находились квартиры Мережковских и Буниных). Плетнева-Бутен, родителей которой Берберова знала сначала по Парижу, а затем по Нью-Йорку, перевела ее книгу «Люди и ложи», и за время совместной работы над переводом они подружились354. Через несколько дней Берберова вместе с Плетневой отправилась в Довиль, где провела почти три недели.

После отъезда Берберовой в Нормандию Ниссен наконец получил сценарий, по которому Клод Миллер собирался снимать «Аккомпаниаторшу», и обнаружил там серьезнейшие отклонения от сюжета повести. Вместо послереволюционного Петербурга, где главная героиня познакомилась с певицей Марией Николаевной Травиной и стала ее аккомпаниаторшей, совместного бегства за границу и жизни в Париже в начале 1920-х в фильме все действие происходит зимой 1942 года в оккупированной нацистами Франции.

В сильнейшем волнении Ниссен доложил об этом Берберовой, но она не проявила ни беспокойства, ни раздражения, а только сказала, что в титрах должно быть ясно указано, что фильм снят «по мотивам» ее повести355. Ниссен сообщил об этом Миллеру, и тот именно так и поступил.

После Довиля Берберова отправилась на две недели в Параду, поместье Ниссена под Арлем, а затем вернулась домой. Каждое воскресенье она по-прежнему говорила с Ниссеном по телефону, уверяя, что все у нее в порядке. На самом деле это было не так. Вскоре по возращении Берберовой в Принстон взволнованный Баркер сообщил Ниссену, что она стала крайне неосторожно водить машину и что это не может не кончиться катастрофой. Но убедить Берберову не садиться за руль не представлялось возможным. Единственный выход из положения Ниссен и Баркер видели в том, чтобы Берберова уехала из Принстона и стала жить в таком месте, где машина была бы заведомо ей не нужна356.

Самым логичным выбором представлялась Филадельфия, где давно обосновался Баркер, готовый найти для Берберовой квартиру неподалеку от собственного дома и взять на себя все бытовые заботы. Проблемы денег не существовало, так как после триумфа книг Берберовой во Франции, а затем и в других европейских странах у нее появились значительные средства357. Берберова могла себе позволить купить комфортабельное жилье в самом лучшем районе города, и Баркер стал потихоньку подыскивать ей таковое. Он остановился в итоге на квартире в многоэтажном доме, построенном по проекту архитектора Пэя, чье имя в это время было у всех на слуху. Именно Пэй спроектировал стеклянную пирамиду Лувра, достроенную год назад.

Ранней осенью Баркер осторожно завел разговор с Берберовой о переезде в Филадельфию, и она – к немалому облегчению и его самого, и приехавшего в Принстон Ниссена – сказала, что ничего не имеет против358. В результате была куплена квартира на десятом этаже в доме Пэя, из окон которой открывался замечательный вид на реку Делавэр. В ноябре Берберова переехала в свое новое жилье, которым осталась очень довольна.

* * *

Как показало дальнейшее, переезд Берберовой в Филадельфию произошел исключительно вовремя: через три месяца, в феврале 1991 года, у нее обнаружили рак груди359. Была сделана срочная операция, несколько дней Берберова находилась в больнице, но дома нужна была постоянная помощь. Все это время Баркер был рядом с нею, организовывал необходимый уход и брал на себя все другие заботы.

Берберова рассказала Ниссену о случившемся только после возвращения из больницы. Она сообщила, что врачи обнаружили у нее маленькую опухоль, что операция была пустяковая и что она быстро приходит в себя360. Берберова действительно пришла в себя относительно быстро, хотя Ниссен, приехавший в Филадельфию в конце апреля, нашел, что выглядит она не идеально. Тем не менее Берберова была на ногах, выходила из дома, принимала посетителей и давала интервью.

В то же самое время она явно понимала всю серьезность своего положения и непредсказуемость дальнейшего развития событий. Неслучайно именно в этот приезд Ниссена Берберова решила открыть ему некую тайну, которую собиралась держать при себе вплоть до самой кончины. Эта тайна касалась ее интимной жизни с Ходасевичем, который, как с изумлением выяснил Ниссен, был в этом плане тяжелым инвалидом. И, хотя Берберова боялась, что Ходасевич покончит с собой, ее уход от него был неизбежен, «так как иначе [она] бы сошла с ума»361. Этот разговор произвел на Ниссена столь сильное впечатление, что он двое суток не мог прийти в себя.

В тот же приезд в Филадельфию Ниссена ждала еще одна неожиданность. На прощание Берберова подарила ему книгу, с которой, очевидно, ей было непросто расстаться. Это был сборник Бодлера «Мое обнаженное сердце» («Mon coeur mis à nu»), купленный Берберовой еще в парижские годы и непосредственно связанный с начальным периодом ее романа с Журно. В сборник была вложена прядь рыжевато-белокурых волос, а на полях были записи о любовных свиданиях362.

Опасаясь, что опухоль уже дала метастазы и что ее ждет мучительный конец, Берберова приняла серьезное решение: ни при каких обстоятельствах не возвращаться в больницу, а покончить с собой. Она обратилась в организацию с поэтическим названием «Болиголов» («Hemlock»), которая видела свою миссию в том, чтобы помогать неизлечимо больным быстро и безболезненно уйти из жизни363. Именно тогда Берберова получила из этой организации книгу ее основателя, англо-американского журналиста Дерека Хамфри «Дай мне умереть до того, как проснусь» («Let me die before I wake»). Только что вышедшая книга Хамфри представляла собой подробную инструкцию, какие для этой цели надо принять таблетки и что делать дальше. Она сохранилась в домашней библиотеке Берберовой, в которой также имелась брошюра «Умереть с достоинством» («Death with dignity»), выпущенная аналогичным обществом в середине 1970-х.

Конец ознакомительного фрагмента.

Текст предоставлен ООО «ЛитРес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на ЛитРес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.

1

Архив И. Е. Винокуровой. В тот же день Берберова сделала на имевшемся у меня экземпляре «Собрание стихов» Ходасевича такую надпись: «Милой и дорогой Ирочке от (полной к ней нежных чувств) Нины» (Ibid.).

2

См., в частности, [Гинзбург 2002: 273].

3

Cм. [Fraser 1996: 17–63; Будницкий 1999; Ронен 2001; Peterson 2001; Kalb 2001; Шраер 2010; Frank 2018].

4

Этой темы кратко коснулась О. Демидова, но довела повествование лишь до 1960 года. См. [Демидова 2007].

5

Без даты. Судя по контексту, начало января 1990 года. См.: Nina Berberova Papers. MSS 182. B. 51. F. 1156; Beinecke Rare Book and Manuscript Library, Yale University. B. 21. F. 604.

6

См. записи от 27 марта 1923 года, с 23 по 28 ноября 1923 года и от 29 мая 1924 года в [Ходасевич 2002: 42, 53, 60].

7

Описывая в «Курсиве» события более раннего времени – приезд в Берлин и поездку в Прагу, – Берберова ссылается на «календарь» (то есть на «камер-фурьерский журнал») Ходасевича, обильно его цитируя.

8

Характерно, однако, что в «Курсиве» этот образ возникает в несколько сниженном, комическом контексте – как цитата из «витиеватой речи» профессора Н. К. Кульмана на одном из торжеств в честь Ходасевича. Цит. по: [Берберова 1983, 2: 470]. В дальнейшем, за исключением специально оговоренных случаев, все цитаты из книги приводятся по этому изданию.

9

Nina Berberova Collection. MSS 573. B. 5. F. 66; Beinecke Rare Book and Manuscript Library, Yale University.

10

Ibid.

11

Nina Berberova Collection. B. 5. F. 66.

12

Ходасевич В. Книги и люди: «Современные записки», кн. 62-я // Возрождение. 1936. 26 дек. № 4058. С. 9.

13

Любопытно, что в комментариях к «Собранию стихов» Ходасевича Берберова относит к написанным в тот же период стихотворение «К Лиле». Однако это стихотворение, в котором содержатся такие строки: «Кентаврова скорее кровь / В бальзам целебный превратится, / Чем наша кончится любовь…», было создано весной 1929-го, за три года до их разрыва. Столь серьезная ошибка в датировке выглядит странной, но вполне объяснимой на уровне подсознания.

14

Берберова приводит в «Курсиве» обширные отрывки из нескольких писем Ходасевича. Эти письма без купюр будут напечатаны позднее. См. [Ходасевич 1988].

15

Ту же тему – в гораздо более откровенной манере – Берберова затронет в серии интервью, данных уже в глубокой старости журналистке Кеннеди Фрейзер. В своем эссе о Берберовой Фрейзер, в частности, воспроизводит такой разговор: «С Николаем, – как сказала она мне однажды, когда я застала ее в размягченном состоянии духа, – я впервые поняла, что значит найти себе пару в физиологическом смысле этого слова» [Fraser 1996: 55]. (Перевод здесь и далее мой, за исключением специально оговоренных случаев. – И. В.)

16

Запись от 27 марта 1973 года // Nina Berberova Papers. B. 51. F. 1156.

17

В основном тексте «Курсива» Берберова пишет, что работа Макеева о России вышла в Лондоне в 1919 году, и это несоответствие не было исправлено ни в одном из многочисленных изданий книги.

18

Со своим первым мужем, писателем Михаилом Осоргиным, Рахиль Григорьевна уже давно рассталась, но продолжала носить его фамилию, так как развод не был официально оформлен. Однако, говоря о Николае Васильевиче и Рахили Григорьевне, знакомые обычно называли их «Макеевы».

19

Письмо от 20 декабря <1931 года> в [Khazan, Weissblei 2022: 163].

20

Письмо от 3 февраля <1933 года> в [Ibid.: 230–231].

21

Nina Berberova Collection. B. 5. F. 66.

22

Ibid.

23

Ibid.

24

Ibid.

25

Ibid. Рахиль Григорьевна явно не собиралась расставаться с Макеевым, хотя их семейная жизнь была давно далека от идеала. См. дневниковую запись В. Н. Буниной: «[Рери] стала вить гнездо с нелюбимым, да не чувствуется, чтобы и Никуша <Макеев> очень пылал к ней. Раздражение взаимное, и только квартира их примиряет». Цит. по: [Khazan, Weissblei 2022: 57].

26

Письмо от 26 июня <1933 года> в [Ibid.: 250].

27

Nina Berberova Collection. B. 5. F. 66.

28

Ibid.

29

См. запись Ходасевича от 5 ноября 1932 года: «К Нине (ужинал). С ней в Napoli и в Джигит (Бахрах, Смоленский, Милочка, Фельзен с сестрой, Гринберги, Рубинштейны, Эйснер, Ладинский, Мандельштам…)» [Ходасевич 2002: 202]. См. также дневниковую запись Берберовой за тот же день, в которой упомянуты те же рестораны и те же имена. Эти записи указывают на то, что речь, скорее всего, идет о предпринимателе и меценате Анатолии Моисеевиче Рубинштейне, фамилия которого часто упоминается в дневнике Берберовой, зашифрованная (с середины октября 1932-го по начало марта 1933-го) как «Р.» или «Ру.». Похоже, что с этим романом связано внезапное благополучие Берберовой, пришедшееся как раз на это время. Оно проявилось, в частности, в том, что на банкете «Современных записок», состоявшемся 30 ноября 1932 года, Берберова была одета с необычной для нее роскошью: «Я купила себе для этого банкета белое вечернее платье до полу, первое в жизни платье до полу, с ярко-красной накидкой, и красные шелковые туфли…» [Берберова 1983, 1: 331]. Характерно, что эта деталь не ускользнула от внимания Осоргиной. В письме В. Н. Буниной она описала этот вечер так: «Дамы в вечерних туалетах (Берберова в шикарном белом бальном платье, с красной бархатной пелериной, заколотом на плече букетом красных роз, и в красных туфлях), мужчины в смокингах» (Письмо от 1 декабря <1932 года> в [Khazan, Weissblei 2022: 219]).

30

Nina Berberova Collection. B. 5. F. 66.

31

Прибыв на место, Рахиль Григорьевна сразу же написала Буниной: «Верочка, дорогая, в конце концов попали в Нормандию, к морю. Я была так разбита, и в Париже было так жарко, что решили бежать куда глаза глядят. Это всего 3 ч<аса> от Парижа. Сегодня приезжают Алдановы. Пробудем до конца месяца. Погода пока хорошая, и мы купаемся. <…> Н<иколай> В<асильевич> низко кланяется» (Письмо от 12 августа <1933 года> в [Khazan, Weissblei 2022: 255]).

32

Nina Berberova Collection. B. 5. F. 66.

33

Ibid.

34

Ibid.

35

Цит. по: [Поликовская 2014: 251].

36

Nina Berberova Collection. B. 5. F. 66.

37

Ibid. В письме Буниной от 21 октября 1933 года Осоргина описывает случившееся по-иному: «Итак, Вы уже знаете, что я покинула Н<иколая> В<асильевича> и что последней каплей, переполнившей чашу, была Берберова. О ней должна сказать, что если бы она была моей кухаркой, то вряд ли на одну хотя бы йоту ее поведение отличалось бы от того, к<а>к во всей это истории себя держала она. Н<иколай> В<асильевич> очень много плакал и просил вернуться, и даже грозил “перестрелять” всех тех, кто говорит, что она за него выходит замуж (это всем “по секрету” сказала она), но теперь уже поздно. Теперь она вспомнила сыграть Травиату и вчера уехала с Claude Lorrain, но я уж не вернусь к Н<иколаю> В<асильевичу>… <…> Завтра Н<иколай> В<асильевич> возвращается из Испании и опять начнет меня мучить. Вообще, предстоит еще много неприятностей, но и это пройдет, к<а>к пройдет все остальное. Пока я живу у Авксентьевых». Цит. по: [Khazan, Weissblei 2022: 261].

38

Судя по письмам Рахили Григорьевны из Палестины, она, как ни странно, не держала на Макеева особого зла, а по-прежнему возлагала всю вину на Берберову. В письме М. В. и М. А. Вишнякам от 31 июля 1942 года Рахиль Григорьевна обвиняла Берберову в самых абсурдных грехах, а именно в том, что она «чрезвычайно охотно сотрудничала с Кремлем в 1919–20 годах, и… быстро переменила свои убеждения, когда попала в Париж». Цит. по: [Khazan, Weissblei 2022: 379]. Неудивительно, что слухи о пронемецкой ориентации Берберовой Рахиль Григорьевна приняла не без удовлетворения, выразив при этом надежду, что «Николай» их не разделяет [Ibid.].

39

В дальнейшем у Ходасевича и Ольги Борисовны сложатся с Макеевым и Берберовой исключительно добрые отношения. Во время предсмертной болезни Ходасевича Макеев навещает его, чередуясь с Берберовой, на правах родного человека. После смерти Ходасевича они начнут опекать Ольгу Борисовну самым нежным и внимательным образом.

40

Любопытно, что и в данном случае Берберова следует установленной Ходасевичем модели. Как замечает публикатор «Камер-фурьерского журнала», реакция Ходасевича на уход Берберовой «постулируется» не столько «словом», сколько «способом организации страницы. Запись [“26, вторник. В 5 ч. 10 мин. Н<иник> уехал”] отделена от остальных двумя чертами и огромным пробелом – после нее страница пуста. <…> Конец и пустота – зримый образ предельно выразителен и вполне адекватен внутреннему состоянию» [Демидова 2002: 18].

41

По сравнению с оригиналом я обнаружила только два расхождения с соответствующим фрагментом «Курсива». Берберова убрала свои рассуждения о том, что Ходасевич, по ее мнению, чувствовал в связи с предстоящей кончиной, видимо, сочтя их слишком «беллетристичными»: «Когда я видела его и говорила с ним, мне казалось, что он готовится в очень далекое, совершенно одинокое, совсем ему сейчас еще не нужное, грустное, трудное, вечное путешествие…» (Nina Berberova Papers. B. 52. F. 1161). Кроме того, Берберова несколько изменила самый конец своей тогдашней записи. Рассказав, что после похорон Ходасевича «человек десять» зашли в кафе рядом с кладбищем, чтобы помянуть покойного, Берберова добавляла: «И было такое чувство, что он с нами» (Ibid.). Вместо этих достаточно банальных слов в «Курсиве» появилась нейтральная фраза: «Присманова плакала» [Берберова 1983, 2: 430].

42

Письмо от 2 августа 1935 года. Цит. по: [Бунин 2010: 47].

43

Запись от 13 августа 1937 года в [Ладинский 2021: 231–232].

44

Об отсутствии дневника за этот период говорит ошибка памяти, присутствующая в первом, англо-американском издании «Курсива» и отмеченная рецензентами книги. Берберова писала, что видела Цветаеву на похоронах Ходасевича, хотя к тому времени она из Парижа уже уехала. В последующих изданиях «Курсива» эта ошибка будет исправлена.

45

В воспоминаниях Мурла Баркера, бывшего студента Берберовой, красочно описано, как в марте 1961 года она сожгла в камине целую кипу каких-то личных бумаг. Баркер не решился спросить, что именно было в тот день сожжено, но полагал, что были уничтожены часть переписки и другие документы, которые – по разным причинам – Берберова не хотела оставлять для потомства. См.: Barker M. Thirty-Three Years with Nina // Nina Berberova Collection. B. 5. F. 71. Подобного рода «прореживание» архива Берберова будет делать и в дальнейшем.

46

См., в частности, письмо Б. К. Зайцева Р. И. Иванову-Разумнику, находившемуся в это время в Германии в лагере для перемещенных лиц. Рассказывая о быте русских эмигрантов во Франции, Зайцев писал: «Берберова живет под Парижем, в своем доме, хорошо устроенном. <…> Вообще же она одна только устроена здесь более или менее прочно, хозяйственно (отличная хозяйка и работница) – на земле, с огородами, садом, свиньей и т. п. Остальные же все (“мы”) – богема…» (Письмо от 7 июня 1942 года в [Раевская-Хьюз 2001: 69]).

47

Письмо от 19 марта 1943 года, см. [Коростелев, Дэвис 2010: 86].

48

Письмо от 14 апреля 1943 года, см. [Там же: 89].

49

Этой версии Берберова будет придерживаться в дальнейшем. В частности, во время своего выступления в ленинградском Доме литераторов в сентябре 1989 года она так отвечала на вопрос о Макееве: «Его погубили пять лет немецкой оккупации и полной праздности – его единственным занятием было пилить дрова для печурки. Мужчина не может так жить…» См. [Мейлах 1990: 71].

50

Подробнее об этом письме Берберовой см. [Будницкий 1999].

51

Именно так Берберова ответила М. В. Вишняку, который сообщил ей осенью 1965 года, что «дурная пресса», возникшая вокруг нее в середине 1940-х, «держится и по сей день в Нью-Йорке», и настойчиво советовал не «умалчивать о том, что было в прошлом» (Письмо от 17 ноября 1965 года в [Там же: 163–164]). Совет Вишняка Берберова раздраженно отвергла (см. ее ответ Вишняку от 19 ноября 1965 года в [Там же: 165]).

52

Запись от 18 мая 1944 года в [Ростова 2016: 128].

53

Запись от 23 мая 1944 года в [Там же: 129].

54

Письмо от 19 апреля 1947 года // Forschungsstelle Osteuropa. 01–141 Kuznecova Galina. Цит. по: [Белобровцева, Демидова 2022: 78] (выражаю благодарность О. Р. Демидовой и И. З. Белобровцевой за предоставленную возможность ознакомиться с письмами еще до выхода книги). Сообщая своим корреспондентам о своем намерении расстаться с Макеевым, Берберова была склонна умалчивать о существовании «подруги», делая исключение только для Кузнецовой, поступившей в свое время аналогичным образом. Как Берберова, очевидно, и ожидала, Кузнецова реагировала на эту ситуацию с полным пониманием и одобрением: «То, что Вы пишете о Ник<олае> Вас<ильевиче>, меня не удивило. Вы все-таки всегда были очень разные люди. А Вашу новую дружбу очень приветствую. В такой женск<ой> близости много напряженной духовной прелести. Я это знаю по опыту» (Письмо от 5 мая [1947] года // Papers of N. N. Berberova. Boris I. Nicolaevsky Collection. B. 401. Reel 285. Hoover Institution Archives, Stanford).

55

Берберова снова приедет в Лонгшен только через семнадцать лет, тогда же записав в дневнике: «Случилось то, чего я смутно ждала с 1948 года – я была в Longshene. <…> Заросло страшно. Мони Дальмес страшно мила, показала дом, террасу, сад. <…> У Мони пробыли час. Умна, приветлива, очень счастлива Лонгшеном. Орех и акация – гиганты. Трава до пояса. Все глохнет, ничего не стрижется и весь дом – и труба – как в чехле плюща… Я унесла в памяти дом и сад. Это было хорошо. От вещей и предметов – одни радости. Но от людей очень много бывает грусти» (Запись от 14 мая 1975 года // Nina Berberova Papers. B. 51. F. 1156).

56

Берберова, очевидно, решилась на этот шаг в связи со скандалом с продажей поддельных картин, в результате которого Макеев какое-то время даже провел в тюрьме. См. письмо Берберовой Вере и Борису Зайцевым от 17 июля 1950 года: «Николая давно выпустили, он огурчиком цветет и говорит, что совершенно невинен и все было ошибкой. Причем это я знаю от других, т. к. к моему (и вероятно – Вашему) великому удивлению, он не только не повидался со мной, но даже не позвонил мне, выйдя на свободу!!! Очевидно, он думал, что я, как Грушенька, буду ходить к нему на свидание. И за деньги мои даже не поблагодарил!!! Развод я начала. Черт с ним!» См.: Boris Konstantinovich Zaitsev Papers. B. 1. Bakhmeteff Archive of Russian and East European History and Culture, Columbia University.

57

О судьбе Давиденкова поступали противоречивые сведения, и Берберова неоднократно уточняла информацию в новых изданиях «Курсива». О том, что его расстреляли в 1950 году, она, видимо, никогда не узнала.