Этот дикий взгляд. Волки в русском восприятии XIX века

В 1842 году во втором номере «Журнала коннозаводства и охоты», старейшего охотничьего журнала дореволюционной России, появилась статья, в которой на пятнадцати страницах рассказывалось об охоте на волка, состоявшейся в конце XVIII века – за четверть века до занимающего центральное место в этой главе вымышленного столкновения Николая Ростова с волком, описанного в конце 1860-х годов, но по сюжету произошедшего в 1810-м. Статья, озаглавленная «Зверь, борзой волкодав, принадлежащий бригадиру князю Гаврилу Федоровичу Борятинскому», явно отсылала к английской традиции восхваления подвигов, совершенных известными охотниками и их собаками; при этом отмечалось, что богатые российские охотничьи традиции не получали в печати должного освещения [Жихарев 1842]. По словам автора, С. П. Жихарева, скрывающегося под псевдонимом «Мемнон Волунин», этот исторический очерк о «резвости и цепкости» охотничьего пса Зверя, давшего имя статье, и о храбрости его хозяина во время встречи с разъяренным волком основывался на свидетельствах многочисленных очевидцев. Особо запомнился автору рассказ вдовы князя, 85-летней княгини Ф. Ф. Борятинской, который он, по собственному утверждению, передал «почти слово в слово».

Очерк Жихарева вобрал в себя основные черты, лежащие в основе большинства созданных в XIX веке повествований о псовой охоте на волков, как исторических, так и литературных, в том числе описания охоты в романе Толстого. Подобно толстовскому герою, графу Николаю Ростову, в финале «Войны и мира» оставившему армейскую службу после женитьбы на княжне Марье Болконской, князь Борятинский был отставным военным, владельцем двух с половиной тысяч крепостных, к которым он относился с патриархальной заботой, хотя порой проявлял вспыльчивость. Получив из соседней деревни известие, что волки загрызли у крестьян поросят, он с отрядом ловчих и охотничьими собаками поскакал на помощь. Княгиня, от лица которой ведется повествование, осталась дома и с волнением дожидалась возвращения мужа. Наконец прибыл слуга с обнадеживающим известием, что князь, вместе со Зверем отделившись от остальных охотников, одолел волка голыми руками: спрыгнул на него с лошади и схватил за уши, а Зверь тем временем вцепился волку в горло; вдвоем они удерживали хищника, пока на помощь не подоспел племянник князя. Кульминацией повествования становится триумфальное возвращение князя с захваченным и связанным волком к супруге, оказавшей ему самый трепетный прием: «…возле него растянут волк, да такой престрашный, что отроду страшней не видывала: лоб как у быка, а глаза совсем красные…» [Там же: 73]. Далее автор сетует на исчезновение традиционного патриархального уклада, при котором князь мог самолично отправиться на защиту своих испуганных крепостных и семьи от грозного хищника. Он с сожалением отмечает, что балкон, на котором княгиня ожидала возвращения мужа с охоты, теперь «вполовину разрушен» [Там же: 78].

Основных действующих лиц – князя-охотника верхом на коне, борзого пса и волка – Жихарев изображает в соответствии с мифологизированными представлениями о такой культурной институции, как русская псовая охота на волков. Бригадир Борятинский, собственноручно одолевающий волка ради своих крестьян и семьи при помощи верного, но свирепого борзого пса Зверя, воплощает в себе фигуру патриархального защитника. Его пес представляет собой пограничное существо, переходное звено между домашней жизнью, которую защищает Борятинский, и волком, символизирующим дикость непокоренной природы19. Имя пса – Зверь – отражает эту пограничность со всеми ее противоречиями, поскольку в ту эпоху волков самих часто называли «зверями». Зверь перенимает волчью свирепость, но при этом помогает своему хозяину одолеть разъяренного хищника. Примечательно, что князь связал волка и доставил домой живым – исход, вполне обычный для псовой охоты, но маловероятный при ружейной охоте, – поэтому жена и домочадцы стали свидетелями торжества князя и унижения его пленника, о чем свидетельствовала ярость, отразившаяся в «совсем красных», по выражению княгини, глазах волка.

В этой главе я намерен исследовать пространное описание псовой охоты на волка в «Войне и мире» Толстого, поместив его в полузабытый социально-исторический контекст, архетипический образец которого представлен в очерке С. П. Жихарева. Расцвет псовой охоты пришелся на XVIII – начало XIX века, однако она существовала и в последующие десятилетия XIX века, пока не пришла в неизбежный упадок по причине социальных, экологических и политических перемен, произошедших как в преддверии, так и вследствие освобождения крестьян. Труд крепостных обеспечивал их владельцев средствами, позволявшими содержать многочисленную псарню из двадцати – сорока гончих и десятка или более борзых; крупнейшим было императорское охотничье хозяйство. Кроме того, ловчие и псари, которые ухаживали за гончими и борзыми, обычно набирались из крепостных крестьян, принадлежавших помещикам. Не случайно главы об охоте в «Войне и мире» следуют сразу после главы, в которой Толстой описывает финансовые трудности семьи Ростовых (старый граф растратил собственное состояние и состояние своей жены, отчасти из-за излишеств – таких как содержание многочисленных охотничьих собак) и тщетные попытки Николая разрешить эти трудности, потребовав к ответу управляющего имением. Также не случайно один из охотников, небогатый помещик, сетует, что его борзая не может сравниться с собаками Ростовых и их состоятельного соседа Илагина: «…по деревне за собаку плачены, ваши тысячные» [Толстой 1938а: 259]. Конечно, он преувеличивает, но Илагин действительно «год тому назад отдал соседу три семьи дворовых» за краснопегую борзую суку Ерзу [Там же: 258]. Таким образом, охота оказывается напрямую связана с аристократическими нравами семьи Ростовых и их материальным состоянием, которое зиждется на шатком основании крепостничества, дающем средства для их экстравагантного образа жизни.

Ценители псовой охоты, сетуя на ее упадок, оставляли различные свидетельства об этом культурном явлении, благодаря чему создается обширный контекст для толстовского описания охоты. Источники, которые я буду использовать при разъяснении этого социально-исторического контекста, включают в себя пространные воспоминания о псовой охоте, увидевшие свет в 1859 году, три руководства по разведению и использованию борзых и гончих, вышедшие отдельными изданиями в 1846, 1876 и 1891 годах, а также небольшие статьи, опубликованные как в массовой, так и в специальной охотничьей периодике того времени. В совокупности они позволят нам понять, каким образом в толстовском изображении семьи Ростовых, их ловчего Данилы и других дворян-охотников, а также домашних животных, выступающих посредниками между ними и добычей, которую они преследуют, в том числе самой желанной – матерым волком, отразились семиотические коды псовой охоты на волков как культурной практики эпохи Наполеоновских войн. Кроме того, этот подход поможет прояснить связь между псовой охотой на волков и феноменом «русскости» – в частности, при помощи выявления лексики и внутренних предпосылок, повлиявших на толстовское описание, а также определения той роли, которую волки играли в восприятии русской глубинки и русской природы самими же русскими людьми. Английская охота на лис, которую в недавнее время подробно исследовал Гарри Марвин, и русская псовая охота имеют много общего, но при этом и существенно различаются20. Эти различия обусловлены не только разными культурными установками, но и более значительными пространствами дикой природы, сохранившимися в Европейской России, не говоря о Средней Азии и Сибири; русские люди справедливо отличали их от более окультуренных и ухоженных западноевропейских и особенно английских ландшафтов21. Если в Западной Европе к XIX веку волки были истреблены или их численность сократилась до минимума, то в России они по-прежнему воплощали и символизировали непокоренную природу и оставались связаны с представлениями русских людей о самих себе, неся то положительные, то отрицательные коннотации. Огромная пропасть пролегает между эпической маскулинностью русского охотника Борятинского, который прямо с лошади спрыгивает на волка и действует наравне со своим борзым псом Зверем, и английским охотником-аристократом, сидящим в седле и с почтительного расстояния наблюдающим, как свора фоксхаундов терзает загнанную лису, но не принимающим непосредственного участия в охоте. В конечном итоге мой анализ, возможно, прояснит, почему Толстой включает в свой огромный роман о многоаспектном столкновении России с Западом столь обширное и, на первый взгляд, ни с чем не связанное описание охоты22.

Мой метод будет состоять в следующем: сначала я обозначу основные источники, которые создадут контекст для тщательного прочтения охотничьих глав «Войны и мира», а затем поэтапно рассмотрю толстовское описание псовой охоты, на каждом этапе обращаясь к этому более широкому контексту. Такой подход предполагает некоторую «прерывистость», поскольку я буду маневрировать между толстовским текстом и более широким контекстом, однако в конечном итоге он приведет к более тонкому пониманию некоторых существенных вопросов. В конце главы я выделю несколько повторяющихся моделей, лежащих в основе русской традиции изображения борзых, волков и русских псовых охотников, и сопоставлю их с совершенно иными парадигмами английской охоты на лис. Также я сопоставлю жестокость, проявленную Николаем во время охоты на волка, и испуг, в дальнейшем овладевший им на поле боя, когда его противником стал уже не волк, а человек. В целом первая глава подготовит почву для исследования того, как изменилось отношение к волкам вследствие распространения ружейной охоты и мероприятий по истреблению волков во второй половине XIX века (этим вопросам будет посвящена вторая глава).

Илл. 3. Р. Ф. Френц. Великий князь Владимир Александрович на охоте за волками (1890-е годы). Image copyright Lebrecht Music & Arts

Из источников, упомянутых ранее, особое внимание я уделю стилизованному под охотничьи мемуары сочинению малоизвестного современника Толстого, Егора Эдуардовича Дриянского (1812–1872), «Записки мелкотравчатого» (1859)23. Дриянский, который был на полтора десятилетия старше Толстого (1828–1910), родился на Украине, но зрелые годы провел в России и в 1850–1860-е годы публиковался в основных российских журналах, пользуясь покровительством драматурга А. Н. Островского. Несмотря на замечательный писательский талант, его карьера оказалась неудачной – отчасти из-за тяжелого характера, приводившего к разногласиям с издателями и другими литераторами; поэтому, несмотря на принадлежность к дворянству, последние годы жизни он провел в нищете. Фрагменты его самого значительного произведения, «Записок мелкотравчатого», первоначально публиковались в журналах «Москвитянин» и «Библиотека для чтения». В 1859 году, всего за два года до освобождения крестьян и примерно за полдесятка лет до начала работы Толстого над «Войной и миром», «Записки» были выпущены отдельным изданием в качестве приложения к недавно основанному ежемесячному журналу «Русское слово».

Литературными достоинствами не уступая сочинениям более известных авторов того времени (например, С. Т. Аксакова), писавших автобиографические очерки об охоте, полные ценных наблюдений и размышлений о дикой природе, «Записки» Дриянского тем не менее оказались надолго забыты; нам они помогут понять, каким образом охота способствует характеристике и взаимодействию общественного, домашнего и дикого начал в романе Толстого. В сочинении Дриянского, насчитывающем около 200 страниц, повествование ведется от лица провинциального помещика, который начинал как ружейный охотник, но под влиянием состоятельного друга – графа, как и Николай Ростов, – познакомился с псовой охотой. Он описывает, как постепенно постигал тонкости этой кровавой забавы, вместе со своим наставником, графом Алеевым, и его товарищами охотясь на волков, лис и зайцев в одной из губерний Европейской России. Со временем он хорошо усвоил охотничий жаргон (например, термины, означающие волков различного возраста), который объяснял читателю, а также до мелочей разобрался, как дрессировать гончих и борзых, успешно организовывать охоту на волков и определять достоинства как собак, так и ловчих, которые их дрессируют и сопровождают дворян на охоте. Использование Дриянским специальной охотничьей лексики создавало трудности даже у его современников и подготовленных читателей более позднего времени, однако это придает его сочинению атмосферу подлинности и дарит читателю чувство открытия24. Толстой прибегает к специальной лексике более умеренно, но, как мы увидим, его текст свидетельствует о столь же глубоком знании псовой охоты. У современников и последующих поколений сочинение Дриянского считалось чрезвычайно точным и достоверным источником сведений по псовой охоте.

Наш сравнительный анализ дополнят три руководства по псовой охоте, которые касаются более широких вопросов, связанных с рассматриваемой темой. Одно из них написано Н. М. Реуттом, редактором того самого «Журнала коннозаводства и охоты», где в 1842 году был опубликован очерк С. П. Жихарева о схватке бригадира Борятинского с волком. Работа Реутта «Псовая охота» увидела свет в 1846 году25. Реутт жил и охотился в Костромской губернии, примерно в 300 верстах к северо-востоку от Москвы. С самого начала он заявил, что его цель – описать и объяснить лучшие методы псовой охоты, учтя недостатки подобных руководств, существовавших к тому времени на русском языке. Его работа состоит из двух томов, более чем по 200 страниц каждый. Первый посвящен разведению, оценке и содержанию борзых. Второй – лошадям, гончим и способам охоты на лис, зайцев и волков. Двухтомник Реутта – справочник по псовой охоте, наиболее близкий по времени к произведениям Дриянского и Толстого, – содержит многочисленные отсылки к античным сочинениям об охоте от Аристотеля до Плутарха, средневековым охотничьим трактатам и новейшим западноевропейским работам соответствующей тематики. Позиционируя себя как англофила, Реутт тем не менее с гордостью говорит об обширных лесистых пространствах и девственной природе России, не идущих ни в какое сравнение с окультуренными ландшафтами и ухоженными парками Англии [Реутт 1846, 1: 25].

Ровно через тридцать лет после «Псовой охоты» Реутта, в 1876 году, в качестве приложения к «Журналу охоты» вышли «Записки псового охотника Симбирской губернии» П. М. Мачеварианова (ок. 1804–1880)26. Мачеварианов, богатый землевладелец, после выхода в отставку поселился в имении примерно в 450 верстах от Москвы. Заядлый охотник и состоятельный человек, он держал 300 собак и прославился благодаря охотничьему опыту и достоинствам своих борзых, которые постоянно удостаивались призов на выставках (впрочем, некоторые современники отмечали, что его борзые обычно не отличались свирепостью и больше подходили для охоты на лис и зайцев, нежели на волков). В предисловии к «Запискам» Мачеварианов сетовал, что его современники не разбираются в разведении борзых и методах охоты, и одобрительно отозвался лишь о сочинении Дриянского [Мачеварианов 1991: 11]27. Работа Мачеварианова считается единственным в XIX веке высокоавторитетным источником, посвященным русской борзой. Кроме того, книга отражает сугубо дворянское отношение автора к вопросам классового и национального самосознания после освобождения крестьян и проникнута убежденностью, что русские борзые и псовая охота на волков составляют квинтэссенцию национальной идентичности, о чем свидетельствует цитата, вынесенная в эпиграф к этой главе. Истинную «русскость» Мачеварианов ассоциирует с охотничьей сноровкой, а особенно – с умением побороть матерого волка и заколоть его кинжалом или захватить живьем. Эти качества он противопоставляет иностранным влияниям, воплощением которых стали российские столицы – Москва и особенно Петербург. Проявления архетипического маскулинного национального характера он напрямую связывает с русским ландшафтом и дикой природой.

Третья крупная работа, к которой я обращусь для создания контекста, – «Полное руководство ко псовой охоте в трех частях» П. М. Губина, опубликованное в 1890 году. Из всех трех руководств по псовой охоте именно у Губина уделено наибольшее внимание охоте на волков: опираясь на собственный тридцатилетний опыт, автор посвящает этой теме десятки страниц [Губин 1890, 1: III]. Он четко определяет роли и требуемые качества различных участников охоты, от ловчих до борзятников, перечисляет, какие сигналы и команды должны использоваться (в том числе приводит нотные записи), и в мельчайших подробностях рассматривает все аспекты псовой охоты. В то же время Губин, подобно Мачеварианову, хотя и несколько в ином плане, демонстрирует глубоко укорененные классовые предрассудки, а также выражает этическую озабоченность целым рядом вопросов, от нарушения границ частной собственности до использования стрихнина, против которого он категорически выступал. Так, он постоянно обвиняет крестьян, что они сами способствуют уничтожению скота волками, позволяя своим животным выходить за пределы пастбищ; это, по его мнению, делает скот легкой добычей для волков, а также показывает пренебрежение крестьян к границам частной собственности28.

Среди перечисленных текстов наибольшей «литературностью» обладает сочинение Дрианского, но и остальные выходят за жанровые границы справочника или руководства, поскольку в них включаются истории из жизни и авторские отступления. Благодаря этому четко проступает классовая принадлежность авторов и обусловленное ею отношение к природе и культуре, что помогает лучше понять как роман Толстого, так и изменение представлений о роли и значении псовой охоты, происходившее в России на протяжении XIX века. В этом смысле перечисленные сочинения сродни очеркам С. Т. Аксакова о рыбалке и ловле птиц, в которых описаны приемы и навыки, полезные для рыбаков и птицеловов, но также уделено существенное место рассуждениям автора о природе, конкретных биологических видах и этических проблемах, за счет чего получают отражение его классовые чувства и зоологические познания29.

***

Развернутое описание охоты на волков в «Войне и мире» Толстого представляет собой один из самых пространных фрагментов романа, посвященных взаимодействию человека с природой. Однако в четырех главах, посвященных охоте на волков и последующей погоне за лисой и зайцем, основное внимание уделено охоте как социальной институции, а также соперничеству, лежащему в основе взаимодействия охотников и с дикими животными (волками, лисами и зайцами), которых они преследуют, и с домашними (борзыми, гончими и лошадьми), выступающими посредниками между охотниками и их добычей. Для понимания этих взаимосвязанных аспектов толстовского повествования требуется знание всех аспектов охоты. В совокупности они проясняют образы старого графа Ростова, его сына Николая (страстного, но сравнительно неопытного охотника), своенравного ловчего Данилы, молодой графини Наташи – женщины, вторгшейся в эту сугубо мужскую сферу, и их соседей, вместе с которыми они охотятся, в особенности эксцентричного персонажа, именуемого «дядюшкой». Кроме того, выразительное толстовское описание старого волка обладает примечательной амбивалентностью, которая, возможно, служит предвестием будущего отвращения писателя к охоте, на чем я подробно остановлюсь в четвертой главе.

Охота, описываемая Толстым прежде всего с точки зрения Николая, также служит поворотным моментом для создания образа самого Николая – молодого дворянина, пытающегося восстановить и отстоять уязвленное чувство маскулинности. Наряду с военным опытом и катастрофическим проигрышем в карты та роль, которую Николай сыграл в кульминационный момент охоты, при захвате матерого волка, становится знаковой вехой в его собственном процессе возмужания. Он возвращается в родительский дом в промежутке между военными походами, после сокрушительного поражения за карточным столом, когда он проиграл 43 тысячи рублей своему сослуживцу, циничному шулеру и дуэлянту Долохову. Во время этого карточного поединка Долохов садистски манипулирует Николаем, пользуясь его наивностью и приверженностью аристократическим принципам, лежащим в основе таких понятий, как «долг чести»30. Сдавая карты, Долохов почти открыто жульничает, подначивает пассивного и покорного Николая, забавляется с ним, «как кошка с мышью» [Толстой 1938а: 57]. В дальнейшем Долохов участвует в попытке соблазнения и похищения сестры Николая, Наташи. Он – хищник в самом широком смысле этого слова, и последующий триумф Николая над матерым волком можно рассматривать как символическое восстановление чести, задетой Долоховым31.

Кроме того, как мы увидим, Толстой напрямую сопоставляет ощущения и действия Николая во время сражения, описанного позже, с его поведением во время охоты на волка. Эти взаимосвязанные эпизоды показывают, насколько тесно семиотическая сфера псовой охоты была связана с другими областями, в которых проявлялось дворянское мужское поведение – например, с карточными играми и дуэлями. Каждая из этих поведенческих сфер давала молодому дворянину вроде Николая возможность усвоить (или же поставить под сомнение) понятия о чести и образцы агрессивной маскулинности, лежащие в основе мужского дворянского самосознания, которое на протяжении XIX века все чаще подвергалось критической переоценке.

Вместе с тем охота в «Войне и мире» функционирует и на совершенно ином уровне, по-новому раскрывая образы героев. Она позволяет персонажам и читателям Толстого ненадолго проникнуть или по крайней мере приблизиться к таинственному и завораживающему миру природы, лежащему за пределами человеческой культуры и социальных условностей. После окончания погони за зайцем Наташа пронзительно кричит от радости, что соотносится с восторгом, который испытывает Николай, когда его борзые загоняют волка. Ее крик, неуместный в любых других обстоятельствах, вызывающий ассоциацию с волчьим воем, хотя и непохожий на него, исполнен чувства освобождения от условностей и того восторга, который испытывают все охотники, когда их борзые настигают и хватают быстроногую добычу, а сами они скачут следом верхом на лошадях. Вторгаясь извне в этот природный мир, охотники тем не менее активно участвуют в его жизни при посредничестве лошадей и в особенности охотничьих собак, которые благодаря своему обостренному чутью помогают дополнить и усилить ощущения самих охотников, а с волками и другой добычей сражаются исключительно при помощи зубов. В ключевых эпизодах повествования Николай воспринимает мир как бы опосредованно, через чувства и ощущения своих любимых гончих и борзых – подобно тому, как Левин, герой написанной десятью годами позже «Анны Карениной», воспринимает болото и дичь через ощущения своего пойнтера Ласки32.

Сам Толстой был страстным охотником и охотился на волков в 1850–1870-е годы, до того как примерно в пятидесятилетнем возрасте, вследствие глубокого духовного кризиса, пережитого в конце 1870-х – начале 1880-х годов, отказался от охоты и обратился к вегетарианству33. Несколько его писем, относящихся к 1859 году, когда ему было немного за тридцать, содержат описания охоты на волков, в том числе происходившей в фамильной усадьбе Никольское-Вяземское при участии И. П. Борисова, товарища Толстого по военной службе на Кавказе. Из этих писем выясняется, что Толстой, как правило, охотился на волков с собаками и почти не практиковал ружейную охоту. В письме к Борисову от 29 августа 1859 года Толстой упоминает, что только что вернулся из охотничьей экспедиции в Каширский и Веневский уезды, где он сам затравил двух волков и трех лисиц – из пяти волков и шести лисиц, затравленных всем охотничьим отрядом [Толстой 1949: 302]. В другом письме, от 1 октября 1859 года из Никольского-Вяземского к брату Николаю, после смерти которого в 1860 году Толстой унаследует эту усадьбу, он упоминает, что за последнее время затравил на охоте двух волков и одиннадцать лисиц, а Борисов – одного волка. «Кроме охоты всё это время ничего не делаю и тем доволен», – добавляет он [Там же: 306]. В письме от 24 октября 1859 года, адресованном поэту А. А. Фету и И. П. Борисову, Толстой благодарит Борисова за то, что тот одолжил ему гончих, ловчего и мерина. Также он добавляет, что намерен пользоваться ими «до порош» [Там же: 314]. Толстой охотился на волков вплоть до 1877 года, когда посвятил часть августа охоте на них в усадьбе Д. Д. Оболенского [Толстой 1952: 399].

Близкое знакомство Толстого с охотой на волков повлияло на изображение охоты в «Войне и мире», чрезвычайно точное во всех отношениях: в нем правильно используется охотничий жаргон, детально описаны организация процесса охоты и состав охотничьего отряда, изложены функции различных участников охоты, а уровень охотничьей подготовки действующих лиц и их отношение к охоте, собакам и добыче становятся знаками внутри данного семиотического поля. Толстовское изображение охоты соотносится и в то же время расходится с мифическими архетипами, представленными в очерке С. П. Жихарева. Творческие отступления, допущенные Толстым, придают его описанию особую непосредственность, но также отражают тонкое понимание культурной институции, лежащей в основе этого описания, и глубокую привязанность писателя к природе и охоте как интенсивному и осмысленному способу взаимодействия с природным миром.