Этот дикий взгляд. Волки в русском восприятии XIX века

Как ни странно, еще никто из исследователей не рассматривал с этих позиций роль волков в Российской империи, тогда как их экологическому и историческому значению во многих других культурах посвящено огромное количество научных и популярных книг. В советское время большинство работ о волках имело зоологическую и прагматическую направленность, и современные российские исследования, как правило, не опираются на новейшие наработки в области экокритицизма и антропозоологии, принадлежащие западным ученым. Кроме того, западные исследователи, даже те, которые стремятся изучать волков в компаративной и межнациональной перспективе, в целом привлекают мало информации о волках в России, что является следствием языковых трудностей и отсутствия прочных традиций научного взаимодействия между российскими учеными и их зарубежными коллегами – за пределами как бывшего соцлагеря, так и современного постсоветского пространства. Например, группа из восемнадцати преимущественно европейских исследователей, объединившихся в 2002 году для масштабной работы по систематизации и анализу исторических свидетельств о нападениях волков на людей по всему миру, с самого начала высказывала сожаление, что не может привлечь к сотрудничеству никого из российских коллег7. В представительном издании «Волки: поведение, экология и сохранение» (2003), выпущенном под редакцией ведущего американского специалиста по волкам Л. Дэвида Меча и итальянского исследователя Луиджи Боитани, России и Евразии уделено относительно мало внимания [Mech, Boitani 2003]8. Для недавней обстоятельной монографии о волках, написанной британским антропозоологом Гарри Марвином, основным источником сведений о российских волках послужила моя глава в сборнике «Не только люди» (2010) [Marvin 2016: 131, n. 14]. Коллективная монография «Сомнительная сказка: исторические взаимодействия между людьми и волками» (2015), включающая четырнадцать обстоятельных глав о волках в Западной Европе и Северной Америке, лишь мимоходом касается истории волков в Российской империи и включает только одну главу, посвященную постсоветскому пространству, – о недавних нападениях волков в Средней Азии [Masius, Sprenger 2015a]9.

Что касается российских исследователей, то кульминацией изучения волков в советский период стал 600-страничный том под названием «Волк: происхождение, систематика, морфология, экология» [Бибиков 1985]10 – коллективный труд более чем 20 авторов, выпущенный Издательством Академии наук СССР в 1985 году под редакцией известного зоолога Д. И. Бибикова. Имея преимущественно зоологическую направленность, этот труд включает краткий раздел об отношении человека к волкам, а также о нападениях волков на домашний скот и диких животных, и хотя основное внимание в книге уделялось волкам Советского Союза, она получила международное признание как ключевая работа о волках. Об этом признании свидетельствует ее перевод на немецкий язык, вышедший через три года [Der Wolf 1988]. Помимо Бибикова в западных исследованиях о волках часто упоминается еще один советский специалист – М. П. Павлов, чья 350-страничная монография «Волк» вышла в 1982 году (второе издание – в 1990 году) [Павлов 1990]. Примечательно, что Павлов уделяет значительное внимание нападениям волков, не страдающих бешенством, на людей и особенно детей; впоследствии его работу как цитировали в качестве достоверного источника, так и критиковали за преувеличения11.

Насколько мне известно, самое обширное исследование о русских волках, принадлежащее нерусскому автору, содержится в одной весьма своеобразной книге, представляющей собой свод материалов, собранных отставным чиновником правительства США с явной целью показать несостоятельность сентиментальных взглядов на волков, свойственных, по его мнению, западным защитникам живой природы. «Волки в России» Уилла Н. Грейвза включает в себя разнообразные и основательные сведения, связанные прежде всего с волками в России XX века. К сожалению, этот тенденциозный труд, в котором дореволюционному периоду отведено всего несколько страниц, не соответствует научным стандартам в смысле структуры и организации текста, точного и последовательного цитирования, теоретической обоснованности [Graves 2007]12. Также в 2011 году была опубликована немецкая книга, включающая в себя полный русский текст важной правительственной брошюры 1876 года, в которой представлены статистические данные о популяции волков в России и об ущербе, наносимом ими сельскому хозяйству; также в книгу вошли другие свидетельства современников и небольшие статьи новейших исследователей. В целом в книге пропагандируется сугубо отрицательное представление о волках, а для подкрепления этой позиции используется российский исторический опыт13.

Две относительно недавние работы по истории окружающей среды, напротив, представляют собой прекрасные примеры интерпретации многовекового сосуществования волков и людей в двух очень разных культурах: колониальной Америке и феодальной Японии. Историк Джон Коулмен в книге «Жестокость: волки и люди в Америке» очерчивает историю преследования волков человеком в колониальной Америке, на последних страницах затрагивая недавние попытки восстановить волчью популяцию. Исследователь обращается к истории, фольклору, религиозным убеждениям колонистов, а также задействует сведения по биологии дикой природы, объясняя поразительную жестокость колонистов по отношению к волкам, которые не только угрожали их домашнему скоту, но и препятствовали стремлению обжиться в диких краях Нового Света. Особенно ценно наблюдение Коулмена, что распространенные у колонистов истории о нападениях волков на беззащитных людей искажают действительность, поскольку в реальности сами люди истребляли волков [Coleman 2004]. Читатель быстро понимает, что «жестокость», вынесенная в заглавие, в большей степени характеризует многолетнюю позицию и действия людей по отношению к волкам, нежели самих волков.

Историк Бретт Уокер в книге «Погибшие волки Японии» исследует историю почитания и последующего уничтожения волков уже в иных культурных условиях. Уделяя особое внимание месту волков в народной культуре и синтоистской религии, Уокер прослеживает движение от традиционных айнских верований, согласно которым волки заслуживали почитания, к возрастанию страха перед бешеными волками в XVIII веке и истреблению волков в XIX веке при помощи охоты и отравы, в результате чего к 1905 году в Японии волков не осталось. Опираясь на междисциплинарный и компаративный методы, исследователь описывает, каким образом современность, в том числе научный прогресс и развитие экономической мысли в XIX веке, привела к фундаментальным сдвигам в восприятии волков японской культурой [Walker 2005]14.

Перечисленные работы по экологической истории показывают, каким образом особенности климата, ландшафта, флоры и фауны могут взаимодействовать с религиозными, экономическими и культурными различиями, вследствие этого приобретая связь с самоощущением человека и пониманием роли, которую играют животные в его истории. В своем исследовании я ориентируюсь на подобные работы, но также опираюсь на собственный опыт литературоведа и познания в культурологии, экокритицизме и антропозоологии. На протяжении всей книги я буду привлекать художественную литературу в качестве источника сведений об отношении русских людей к волкам, а при рассмотрении мемуаров и журналистики буду уделять особое внимание их литературным достоинствам. При этом, следуя тем же принципам, что и в своей более ранней работе о карточной игре как культурной институции и центральном компоненте дворянской самоидентификации в России XIX века, для рассмотрения основополагающих вопросов я буду широко привлекать различные нелитературные источники [Helfant 2002]. В книге «Этот дикий взгляд» с относительной хронологической точностью излагается история отношения к волкам в Российской империи XIX – начала XX века, при этом я сосредоточиваюсь на отдельных ключевых мотивах, текстах и дискуссионных точках культурного дискурса, а не стремлюсь зафиксировать все упоминания волков в российских источниках XIX века. Также в книге не представлен общий обзор популяции и ареала обитания волков в имперский период. Причиной этому послужила противоречивость доступных сведений о волках в Российской империи; сказалось и то обстоятельство, что в данный период зоология только начинала утверждаться как научная дисциплина, о чем будет сказано во второй главе.

Первоисточники, положенные в основу этой книги, были выявлены во время трех научных командировок в Санкт-Петербург в 2006, 2012 и 2014 годах, продолжительностью по месяцу каждая. Во время этих поездок я исследовал в Российской национальной библиотеке множество малоизвестных текстов XIX века, посвященных волкам. Настоящим сокровищем среди проработанных мной источников явилась подборка дореволюционных охотничьих журналов, почти не удостаивавшихся внимания даже со стороны российских исследователей. Эти журналы, на страницах которых главным образом и выказывалось отношение русского общества к волкам, содержат в себе множество ценнейших материалов, способствующих более глубокому погружению в русскую культуру, в чем и состоит цель этой книги. Большинство этих изданий недоступны за пределами России, однако их полные комплекты хранятся в журнальном фонде Российской национальной библиотеки.

В соответствии с традициями российских «толстых журналов», эклектичных по своему характеру, охотничьи журналы императорской России обращались к различным жанрам, как литературным, так и научным, стремясь к рассмотрению вопросов, интересных и охотникам, и широкой публике. В них печатались охотничьи рассказы знаменитых и малоизвестных авторов, стихи о природе, письма от провинциальных читателей со сведениями о местных условиях охоты и популяции животных, охотничьи путевые заметки из заграничных путешествий, официальные сообщения охотничьих клубов, произведения в жанре «охотничьих записок», научные статьи по зоологии, географии и этнографии, а также ранние образцы природоохранной литературы. Произведения столь различных жанров объединяло внимание к вопросам, которые занимали охотников и всех остальных, кто интересовался растительным и животным миром России. Журналы предоставляли издателям, авторам и читателям самого разного уровня возможность обмениваться мнениями и сведениями. Охотничьи журналы императорской России – самый яркий пример; но и другие материалы, использованные в этом исследовании, также долгое время оставались без внимания. Среди них – мемуары и забытые литературные произведения о волках и охоте на волков, российские охотничьи законы и комментарии к правовым сводам, газеты XIX века, журналы по лесоводству, защите животных и медицине. В совокупности весь этот круг источников позволяет составить многомерное описание того, каким образом менялось отношение к волкам в России на протяжении XIX – начала XX века.

Когда пишешь о животных, едва ли не главная трудность состоит в том, что они не наделены речью и не оставляют после себя документов; как отметила Эрика Фадж: «Единственными документами, доступными историку в любой области, являются письменные или устные свидетельства, принадлежащие человеку» [Fudge 2002: 5]. Следовательно, всякая история животных, по сути, представляет собой «историю отношения человека к животным» [Ibid.: 6]. Поэтому перед исследователем сразу встают проблемы субъективности и индивидуального восприятия, что, возможно, помогает объяснить присущее представителям экокритицизма и антропозоологии стремление с пониманием и даже одобрением относиться к субъективным аспектам наших научных занятий15. Фадж подразделяет историю животных на три типа: интеллектуальная, гуманитарная и комплексная. В первом случае животные выступают средством для лучшего понимания основных интеллектуальных веяний исследуемой эпохи; примером такого подхода являются работы, которые, прослеживая использование образов животных, стремятся разъяснить «средневековое сознание» [Ibid.: 8]. Вторая категория сосредоточивается на «живой связи» между людьми и животными, когда то, что люди говорят и пишут о животных, сообщает нечто о них самих. По мнению Фадж, примером такого подхода служит книга Хильды Кин «Права животных» (1998): в ней исследуется зоозащитное движение в Британии XIX–XX веков, однако прослеживаются его связи с переменами в общественных отношениях, в том числе с усилением независимости и влияния женщин. Работы, относящиеся к третьей категории «комплексной истории», идут еще дальше, привлекая представления о животных для переосмысления нашего культурного прошлого. Выдающийся образец истории подобного типа, по мнению Фадж, представляет собой книга Кэтлин Кит «Зверь в будуаре» (1994), в которой на основе литературных источников о содержании домашних животных в Париже XIX века не только исследуются отношения между людьми и их питомцами, но также объясняются развитие буржуазной идеологии и изменения классовых и гендерных установок16.

Моя книга ставит перед собой примерно такую же цель, как работы Коулмена и Уокера: проследив эволюцию отношения к волкам (в данном случае – в России), лучше понять общество, пребывающее в состоянии непрерывных изменений. В этом смысле она соответствует второй и третьей категориям по классификации Фадж (как подчеркивает сама исследовательница, границы между всеми тремя категориями проницаемы). Промежуток приблизительно в полвека, от освобождения крестьян в 1861 году до революций 1917 года, стал чрезвычайно трудным временем для российского общества и царского режима, а особенно тяжело сказался на крестьянстве. Если рассматривать этот кризис сквозь призму отношения к волкам, отчетливо проступают ключевые особенности эпохи. Во многих эпизодах, на которых я остановлюсь, представители дворянства и образованной элиты, в том числе врачи, ученые и писатели, вступали во взаимодействие с крестьянами, сельскими жителями и другими простолюдинами на фоне русской природы, в непосредственной близости к ее самому опасному хищнику. В одних случаях из этого взаимодействия возникало чувство родства, основанное на сходном восприятии общего врага. В других случаях позиции действующих лиц расходились, выявляя глубокое недопонимание между различными слоями российского общества, пытавшимися сориентироваться в меняющемся социальном, экономическом и экологическом ландшафте империи.

Взаимодействие, сопряженное с преодолением социальных и классовых различий, влекло за собой существенные проблемы, но в еще большей степени это относится к попыткам заглянуть за границу между биологическими видами. На протяжении всей книги я буду исследовать попытки человека разобраться в волках и их поведении. Охотники старались понять волков, чтобы эффективнее убивать их. Первые российские зоологи стремились исследовать среду обитания, пищевые предпочтения, размножение, охотничью активность, социальные связи волков и других хищников для создания научных знаний и воздействия на государственную политику. Медики пытались измерить силу «яда бешенства», переносимого волками, и разобраться в симптомах и течении «собачьего бешенства», чтобы помочь больным. Крестьяне, нередко жившие в непосредственной близости к волкам, иногда смотрели на них сквозь призму суеверий, но также высказывали проницательные наблюдения. Писатели пытались с разной степенью реализма, сентиментальности и антропоморфизма запечатлеть внутренний мир волков в своих произведениях, предназначенных как детям, так и взрослым.

Во многих случаях кульминационными станут те моменты, когда человеческий взгляд столкнется или пересечется с волчьим, при этом волк может или посмотреть человеку в глаза, или отвести взгляд. Человек-наблюдатель будет давать волчьему взгляду разные определения: дикий, яростный, демонический, отрешенный, отчаянный, загадочный, чуждый, а совсем редко – родственный. Этот повторяющийся мотив послужит своего рода лакмусовой бумажкой, помогающей установить, каким образом менялось отношение к волкам и более общим вопросам человечности, дикости, непохожести, а также к трудностям, возникающим из-за различий между человеком и животным. Мое исследование охватывает эпоху, когда, как отмечал Джон Берджер в своей знаменитой работе «Зачем смотреть на животных?» (1977), индустриализация и урбанизация привели к тому, что бо́льшая часть человечества перестала непосредственно контактировать с животными, не считая искусственной близости, которую мы испытываем по отношению к домашним питомцам, и уютной отстраненности, которую мы чувствуем при наблюдении за животными в зоопарках. По мнению Берджера, современность привела к тому, что люди и животные стали смотреть друг на друга через «пропасть непонимания», а человек – еще и сквозь призму «невежества и страха» [Берджер 2017: 22]. Как отмечает Филип Армстронг, в современной антропозоологии особую актуальность приобрели увлекательные и сложные вопросы, связанные с реакцией на взгляд животного и его интерпретацией. Армстронг прослеживает, насколько существенно менялось человеческое восприятие взгляда животного в соответствии с более крупными эпистемологическими преобразованиями – от развития современной науки до изменения литературных форм [Armstrong 2011]. На протяжении всей книги я буду особо отмечать моменты, связанные с обменом взглядами между человеком и волком, и другие сходные явления – например, имитацию волчьего воя с целью получить ответ, а в заключении рассмотрю этот вопрос более подробно, рассчитывая внести свой вклад в дискуссию, которая продолжается до сих пор.

Первая глава книги посвящена пространному описанию охоты на волка (по сюжету происходящей в 1810 году) в «Войне и мире» Л. Н. Толстого, которое вобрало в себя главные черты русской псовой охоты (масштабная охота верхом на лошадях, с гончими и борзыми), обеспечивавшей поведенческую платформу для особого русского типа агрессивной маскулинности. Эта аристократическая социальная институция, опиравшаяся на шаткую основу крепостничества, в течение XIX века была вытеснена иными методами охоты на волков, но осталась для этих методов ключевым культурным фоном. В этой главе толстовское описание вымышленной охоты помещается в широкий социально-исторический контекст, с целью чего привлекаются другие источники: мемуары, менее значимые литературные произведения, статьи в популярной прессе и в российских охотничьих журналах. Особое внимание уделяется опубликованной в 1859 году повести малоизвестного писателя Е. Э. Дриянского «Записки мелкотравчатого». Псевдомемуарная повесть Дриянского, как и другие источники того времени, дает представление о лексиконе и культурных практиках, лежащих в основе знаменитого толстовского описания дворянской охоты на волка. Также в главе проводится краткое сравнение русской охоты на волка и ее британского аналога, охоты на лис.

Во второй главе сопоставляются два главных охотничьих общества императорской России и их роль в контролировании численности волков в империи на фоне развития естествознания. Московское общество охоты, основанное в 1862 году, и Императорское общество размножения охотничьих и промысловых животных и правильной охоты, основанное в 1872 году, занимались «волчьим вопросом» в России и стремились с помощью различных средств сократить численность волков. Первое общество, состоявшее исключительно из москвичей, арендовало землю и регулярно устраивало для своих членов ружейную охоту на волков, участники которой пользовались услугами профессиональных охотников, специально нанятых для этой цели. Второе общество предпринимало попытки проанализировать численность волков во всей империи и выступало за уничтожение волков при помощи отравы, а не только охоты. Также оно издавало самый значительный в императорской России ежемесячный охотничий журнал «Природа и охота» и еженедельную «Охотничью газету». В главе подробно рассматривается деятельность двух редакторов этих изданий, Л. П. Сабанеева и сменившего его Н. В. Туркина. Сабанеев, зоолог по образованию, в 1880 году опубликовал обстоятельную монографию о волках. Туркин, крупнейший в империи специалист по российскому и международному охотничьему праву, стал главным создателем закона об охоте 1892 года. В совокупности их деятельность сыграла ключевую роль в узаконении мероприятий по сокращению численности волков в императорской России.

В третьей главе исследуется значение бешеных волков и бешенства в Российской империи в допастеровский период, а также огромное воздействие, которое оказала вакцина Пастера, появившаяся в 1885 году. Малоизученные литературные описания нападений бешеных волков в «Водобоязни» А. П. Чехова и «Бешеном волке» Т. А. Кузминской (оба рассказа опубликованы в 1886 году) рассматриваются в обрамлении журнальных статей по «волчьему вопросу» в России и медицинских работ о бешенстве, выходивших с 1780 года до конца 1880-х годов. Концептуально глава базируется на авторитетной работе Чарльза Розенберга «Оформляя болезнь» (1992). В совокупности эти литературные и нелитературные источники дают представление о трудном времени после отмены крепостного права, когда русские сельские жители всех сословий, но особенно освобожденное крестьянство, оказались в неудобном положении между пространствами еще сохранившейся в России первозданной природы, чьим символом выступала могучая фигура бешеного волка, и силами модернизации и социальных изменений, внедрявшихся провинциальными властями и воплощенных в новых узаконенных формах медицины, которые сосуществовали, хотя и отнюдь не мирно, с традиционным народным целительством. Глава завершается рассказом о состоявшейся в 1886 году поездке девятнадцати смоленских крестьян, покусанных бешеным волком, в Париж для лечения у Пастера и о последующем учреждении антирабических станций по всей Российской империи.

В четвертой главе основное внимание уделено изменениям отношения к волкам на рубеже веков, когда начали высказываться отдельные мнения, осуждавшие традиционную для русской культуры демонизацию волков и других хищников. Особо рассматривается деятельность основанного в 1865 году Российского общества покровительства животным (РОПЖ), которое выступало против охоты на волков и использования отравы, а также с обеспокоенностью указывало на связь между жестокостью по отношению к животным и тяжелым положением русской сельской бедноты. Кроме того, в главе исследуется, какую роль литературные и мемуарные сочинения сыграли в появлении первых проблесков более сочувственного отношения к волкам, возникавшего у некоторых русских людей на рубеже веков. Среди этих сочинений – рассказ Чехова «Белолобый» (1895) о заботливой матери-волчице, ряд рассказов и статей, опубликованных в ежемесячном журнале РОПЖ и других периодических изданиях (в некоторых из этих произведений повествование ведется с позиции волков), а также рассказ 1907 года, написанный от лица девушки, которая встретила волка, раненного во время «царской охоты». В главе исследуется, с какими трудностями сталкивались писатели, пытаясь воспроизвести точку зрения волков, а также анализируются преимущества и опасности антропоморфного изображения героев-животных.

В заключении вновь говорится об уникальной роли, сыгранной волками в истории императорской России. Там же со ссылкой на современные антропозоологические исследования повторно рассматривается и осмысляется мотив взаимообмена взглядами между человеком и волком. Затрагиваются там и смежные вопросы субъективности и избирательности, неизбежно лежащие в основе такого исследования, как мое. Наконец, в заключении кратко рассматривается, в какой степени наше современное отношение к волкам может быть обусловлено предыдущим российским опытом.

Глава 1

Домашнее против дикого: псовая охота на волков и маскулинная агрессия в «Войне и мире»

…есть еще бодрые русские охотники, в жилах которых не французский бульон и не немецкий габер-суп, но чистая русская кровь, с той же старинной, молодецкой удалью, которой «принять старого волка на булат или сострунить живьем» этого пострела – нипочем! Люди эти живут не в столицах, но в провинциальной глуши, в лесной тиши и в безграничных степях.

П. М. Мачеварианов. Записки псового охотника Симбирской губернии (1876) [Мачеварианов 1991: 11]

Граф Николай Ростов, один из главных героев масштабного исторического романа Л. Н. Толстого «Война и мир» (1865–1869), во время охоты с упоением наблюдает, как его любимый борзой пес хватает за горло старого волка, прижатого к земле стаей из ста с лишним собак:

Та минута, когда Николай увидал в водомоине копошащихся с волком собак, из-под которых виднелась седая шерсть волка, его вытянувшаяся задняя нога, и с прижатыми ушами испуганная и задыхающаяся голова (Карай держал его за горло), минута, когда увидал это Николай, была счастливейшею минутою его жизни [Толстой 1938а: 254]17.

Восхищение Ростова умениями своего борзого пса и отсутствие сострадания к загнанному волку – нерасторжимые элементы в картине подчинения природы человеку, которая завершает подробное изображение псовой охоты на волка, представляющее собой едва ли не самое пространное описание взаимодействия человека с природой в романе Толстого. Радость, испытываемая Ростовым от косвенной победы над волком в «счастливейшую минуту» его жизни, отражает то глубокое и символическое значение, которое имела охота на волков для русской дворянской культуры. Псовая охота на волков давала русским охотникам ощутимую, хотя и опосредованную возможность вступить в противоборство со свирепым хищником, который воплощал в себе угрозы и вызовы, исходившие со стороны русской дикой природы. Самые отважные охотники лично вступали в противоборство с волками, чтобы связать или заколоть добычу. Подобные проявления мужественности имели сугубо русскую окраску, поскольку к XIX веку волки были истреблены почти во всей Западной Европе, однако повсеместно встречались в Европейской России и вообще в Российской империи18. Впрочем, в течение XIX века эта культурная институция постепенно исчезла вследствие бурных перемен, происходивших после освобождения русских крепостных крестьян в 1861 году. К тому времени, когда в результате революций 1917 года царский режим рухнул, псовая охота на волков осталась в далеком прошлом.