Погрешности против хорошего вкуса

Изумруд не переставал строить планы по разоблачению негодяя. Сестра Петронила, как говорили ему знакомые лошади, знала язык коней и могла ему помочь. Но у них в доме она пока не появлялась, а на территорию гимназии животных, разумеется, не допускали. Оставалось только ждать подходящего случая.

Между тем хозяйки озадачились новыми заботами: в октябре по традиции в Ялуторовске отмечали два праздника: день Новициата для гимназистов-первокурсников и бал-маскарад – для всех.

Магдалина сидела на подоконнике в читальне, обняв колени. Рядом лежали Василий Великий, Транквилл и свежие газеты, но сосредоточиться на чтении не получалось. Эмма, словно левиафан, проглотила семь десятков золотых, собранных с таким трудом, без тени благодарности. Позавчера от нее пришло очередное письмо: если дочь не достанет три тысячи к весне, она приедет в Ялуторовск и публично ее разоблачит.

Открыто попросить помощи Магда не имела возможности, ведь дедушка Гадалов проклял Эмму за разгульный образ жизни и запретил всем, включая родную дочь, отсылать ей какие бы то ни было средства. Магдалина сама получала довольствие из дедушкиных фондов, поэтому не могла никому – кроме, пожалуй, Осипа – поведать о своих финансовых проблемах. Игнорировать шантажистку тоже не представлялось возможным – она могла серьезно отравить жизнь. Но тем не менее Эмме не удалось пошатнуть внутреннее равновесие дочери. Она решила отложить вопрос с крупной суммой до декабря. Пока ее волновали другие вещи.

Имея три золотых в кармане, нужно было готовиться к осеннему балу, который традиционно проводился неделю спустя после праздника новициев. Для маскарада требовался костюм; казалось бы, для Магдалины, виртуозной швеи, это не было сложностью – она и из дешевой ткани сварганила бы дивную праздничную робу; но на этот раз девушка задумала нечто грандиозное, что сразит наповал и ее сестриц, и госпожу Патронессу, и весь Ялуторовск в придачу.

Однако денег не имелось – она отдала последние маменьке; еще раз, в совершенно глупой, детской надежде Магдалина перерыла свой бумажник, но нашла только лотерейный билет, о котором давно забыла.

– В этой лотерее одна сплошная дребедень, – заверила ее тетка, когда Магда приобрела билетик у распространителя. А тут еще местная газета написала, что купец Жеребятников, известный и прежде диковатыми чудачествами, выкинул новый фокус – заклеил стены в одной из комнат своей трехэтажной резиденции пятидесятирублевыми купюрами. Прочитав эту заметку, Магдалина рассерженно отшвырнула издание: нужно было немедленно что-то придумать, ведь до праздников оставались считанные дни.

Какое-то время она пребывала в раздумье, затем купила зеленую восковую свечу и отправилась в часовню к мадонне Изобилие, расположенную на улице Св. Николая.

Именно из этой отправной точки свой путь к богатству начал некогда нищий торговец сбитнем, а ныне миллионщик Жеребятников.

Здесь мадонна Изобилие, не в пример другим, напрямую общалась с прихожанами. Нет, в часовне не было чудесных явлений наподобие Лурда или других мест; не стоит также думать, что статуя что-то говорила людям, – статуи по своей природе молчаливы, и даже самая горячая молитва не заставит их разговориться. Советы и пожелания мадонны высказывались прихожанам при помощи специальной корзины, всегда полной записок, свернутых в трубочку и перевязанных зелеными лентами. Магдалина не без волнения опустила в корзину свою худую руку и извлекла оттуда записку. Ее сердце при этом плясало бешеную польку.

Минуты две барышня медлила: что скажет ей мадонна? Такую записку можно вытащить только раз в год. Это единственное руководство, которое она могла получить. Ей нужно было как-то справиться с маменькой, точнее, с ее непомерными аппетитами, чтобы та не выдала тайны во внеурочное время. Магда развернула листок. Посередине аккуратным почерком было написано: «Мать-природа – работодатель твой».

– И все? – не удержалась от восклицания девушка. – Она посмотрела на статую, как будто надеясь получить от нее дополнительные сведения, но та была неумолимо нема.

С тяжелым чувством ребенка, которому обещали конфету, а дали лимон, Магдалина вышла из часовни. Немного проплутав по городу, но так и не найдя ключ к словам мадонны, она вернулась в родовое гнездо. Дома сестры и невозмутимый Реутов пили чай с оладьями, веселые и ничем не обеспокоенные.

– Что такая хмурая, сестра? – спросила Александра, впрочем, как всегда, скорее из вежливости. – Кстати, ты уже продумала себе наряд к маскараду?

Магдалина промолчала, однако, как она и предполагала, эта реплика и не нуждалась в ответе, а служила лишь зачином для рассказа Александры о ее собственном туалете. Она показала сестре эскизы костюма монгольской княжны с восьмицветной птицей хангаруди на груди, с грушевидными жемчужинами вместо когтей – эти рисунки были найдены на чердаке. Речь шла о том, чтобы Магда помогла с вышивкой. Покряхтев, старшая Гадалова согласилась – действительно, лучше нее этот узор вряд ли кто-нибудь исполнит.

Когда вопрос утрясли, Павлина стала допытываться, в чем же она собирается прийти на маскарад, – сестра еще ни словом не обмолвилась о своих планах. Выведать ей, правда, ничего не удалось, хотя к ее расспросам подключился даже равнодушный к женским нарядам Реутов.

– Магда, все-таки скажи: отчего ты грустна сегодня? – спросила ее вечером Александра, когда они уединились в спальне у последней, чтобы выбрать мотки ниток подходящих цветов.

Магдалина объяснила, что ей хочется найти себе какую-нибудь работенку – ну, конечно, не для денег, но так, чтобы время скоротать, пока другие члены семьи заняты на государственной службе или на учебе. Про деньги Александра не поняла бы – откуда ей, дочери богатейшего предпринимателя, осознать, что Магда, по сути, нищая приживалка и носит шелковые сорочки лишь до тех пор, пока на нее распространяется благоснисхождение кузины и взбалмошного дедушки Гадалова?

В этот момент дверь в спальню с грохотом распахнулась – горничная, забыв субординацию, ворвалась в комнату.

– Барышни, Изумруд помер! – испуганно выдавила она.

Сестры стремглав помчались в конюшню: там, среди разбросанной соломы и перевернутых лоханей с водой, в ожерелье кровавой пены лежал бездыханный любимец семейства.

7

Ранним октябрьским утром субботы Тони явился проведать Александру – узнать, оправилась ли она после гибели Изумруда, – но из всей семьи он застал только одну Магду, которая сидела на кухне в голубом фартуке, обсыпанном мукой, и резала кружка́ми пельменное тесто при помощи опрокинутого фужера.

– Сестра ушла в общественное собрание развеяться, – сообщила она Реутову раньше, чем он успел задать вопрос. – Пускай побряцает на арфе.

– Как она себя чувствует?

– Немного зареванная, но, кажется, уже смирилась с утратой. Я равнодушна к лошадям, однако нельзя не признать, что Изумруд был восхитительным конем. Кому и зачем потребовалось его травить?

– Возможно, кто-то желал убрать конкурента на скачках? – предположил Тони, хотя понимал, что это слишком простая версия случившегося.

– Нет, здесь что-то не так, – ответила Магдалина, пододвигая ему миску с начинкой, чтобы он тоже включился в работу, – и Реутов покорно принялся за лепку пельменей.

– У меня такое ощущение, что хотели насолить лично ей. Деморализовать ее, и это злоумышленникам вполне удалось. Она уже адаптировалась к учебе в гимназии, стала регулярно посещать библиотеку, но после того, как конягу убили, сестра охладела к занятиям и книжки забросила. Ее нужно чем-нибудь отвлечь, или развлечь – не знаю, что правильней.

– Я как раз хотел предложить Александре сходить сегодня в музей – она ведь там еще не была, а место это прелюбопытнейшее… Идея пришла ко мне совершенно спонтанно, поэтому я и заявился без приглашения – не думал, что она уже убежит куда-то в такую рань.

– В музей? – оживилась Магдалина. – Знаешь что, своди-ка меня туда, а то этот лошадиный траур нагоняет тоску. Тем более что Марья Клементьевна ушла куда-то по делам и, как по заказу, прихватила с собою Павлину, поэтому нет опасности, что эта сдобная ватрушка за нами увяжется.

Наспех долепив пельмени, приятели отправились в музей. Это было очаровательное одноэтажное здание в псевдокитайском стиле.

Вся экспозиция расположилась в трех залах. Самый первый посвящался ангельскому сегменту в истории города, остальные два – светским событиям за последнее столетие и археологии.

В серафическом зале почетное место занимала витрина с ангельскими перьями в количестве шести экземпляров – пять белых, переливающихся бриллиантовой пылью, и редчайшее перо голубого оттенка с продолговатыми жемчужинами у основания. Рядом с перьями лежал сертификат, удостоверяющий подлинность камней.

– К чему такая щепетильность? – удивилась Магдалина.

– Ну, просто одно время ходил слух, что администрация музея подменила камни стекляшками, а на вырученные деньги закупила археологическую коллекцию. С тех пор перья отвозятся на экспертизу каждые шесть месяцев, – с кислой усмешкой сказал Реутов.

Девушка между тем подошла к следующей витрине: в ней стоял одинокий бутылек, наполненный прозрачной жидкостью.

Надпись под флаконом гласила: «Дар краеведческому музею от капитана Семнадцатого отряда Воинств. Без крайней необходимости не вскрывать».

Как оказалось, во флаконе в равных пропорциях содержалась вода из четырех райских рек.

– Жаль, что ангелы не оставили нам линейку или на худой конец термометр, чтобы измерить степень этой необходимости, – пробормотал Реутов. – Зато здесь имеется пара градусников для вычисления силы воли. Вот они на стенке висят, маскируются под музейные термометры. Эти градусники периодически забирают в гимназию – проверяют волю к учению у первокурсников.

– Ты серьезно? – недоверчиво спросила Магда.

– Более чем, – подтвердил Тони. – Волевой коэффициент записан в личном деле у каждого гимназиста.

– Александра почему-то ничего про это не сказала, – с сомнением заметила Магдалина.

– Ну, знаешь ли, это не принято афишировать. Возможно, проверка была в виде медицинского осмотра. Сестра Прага считает, что сообщать об этом ученицам напрямую неэтично, хотя человека с волевым коэффициентом меньше двух в гимназию не возьмут.

– Ой, а можно измерить мою волю? – загорелась девушка.

– Боюсь, что нам не разрешат. Обычным посетителям их в руки не дают.

Все остальные экспонаты в этом зале свелись к открыткам, раритетным рисункам и личной корреспонденции ангелов.

– А что за странная коробка – «Пожертвуйте на Музей снега»? – Магда указала на большой ящик, стоявший в уголке.

– Это затея мужа сестры Варшавы, – сказал Тони и погрустнел.

Уже потом Гадаловы узнали, что Реутов давно и абсолютно безнадежно влюблен в пани Недельковску.

– Он считает снежную массу Ялуторовска настолько уникальной, что в зимнее время здесь нужно организовать еще один музей, посвященный исключительно снегу. Пару лет назад супруги устроили рождественскую выставку-ярмарку, которая произвела фурор. Тогда были заработаны кое-какие деньги, ставшие финансовой основой для музея. Однако средств все еще недостаточно, поэтому и ведется сбор пожертвований.

В археологическом зале тоже было на что поглазеть. Осмотрев коллекцию наконечников и глиняных черепков, Магдалина обратила внимание на цветные рисунки, изображающие нарядную пагоду, какую-то усеченную пирамиду с лестницами и древний склеп из мрамора желтоватого цвета.

– Это из нашего археологического заповедника, – с гордостью сказал Реутов. – Один из серафимов работал по совместительству в комиссии, следившей за памятниками истории и культуры. Он был умелым реставратором и по долгу службы приглядывал за некоторыми важными объектами, еще не обнаруженными учеными, защищая их от воздействия неблагоприятных факторов, чтобы они окончательно не развалились ко времени открытия. Поскольку ангел трудился весь день на стройке, рыл котлованы и клал кирпич, на реставрацию у него оставалось несколько ночных часов. За этот срок он не успевал добираться до своих подопечных, поэтому выбил – не без труда – разрешение перенести все здания в одно место.

После этого за вересковой пустошью, в долине трех скифских курганов, появился пестрый исторический конгломерат из непальской пагоды, небольшого тольтекского храма и этрусской гробницы. Раз в месяц отдел культуры при градоправлении организует туда экскурсии. Сестра Прага обещала, что будет судиться с ним: памятники-то еще числятся неоткрытыми, а их тут показывают кому ни попало.

– Ну и что, ты считаешь, что она не права? – осведомилась девушка, хотя сама ощутила жгучее желание поглазеть на них воочию.

– Может быть, и права… Но скажи: кто теперь перетащит их обратно? По железной дороге эти махины вряд ли отправишь. Где нам взять полноразмерных серафимов?

Магдалина улыбнулась и развела руками. В самом деле – где?..

– Так что же, мы должны эти шедевры от людей прятать? Я поговорил с ангелами Схоластики – они мне сказали, что в их компетенцию этот вопрос не входит, но вообще какого-то вопиющего нарушения в этом, наверное, нет. Правда, профессиональных археологов все-таки просили сюда не пускать и давать всем посетителям таблетки-молчанки. Это специально изготовленные ангелами пилюли для адресного молчания. То есть молчание адресуется только к одной конкретной теме.

– Ой, а мне бы такую таблетку, для матушки моей, она очень у меня болтливая, – с надеждой попросила Магда.

– Сама понимаешь: эти пилюли не для злоупотреблений, – нахмурился Реутов. – Они в градоправлении на строгом учете.

– Жаль. Впрочем, она и не согласится на такое, – пробормотала Гадалова.

Мать в пьяном угаре все чаще обещала разгласить кое-что лишнее, уже и не дожидаясь весны. Конверты, подрумяненные гневом, содержали письма, полные угроз, выводивших Магдалину из равновесия.

Вдруг она услышала непонятный диалог между посетительницей и экскурсоводом.

– Я пришла зрение восстановить – не скажете, где книга?

– Вы же читали в газете про Шерстобитова? Он нарушил обязательства перед гимназией и дважды пропустил свою вахту, из-за чего мы потеряли две главы. – Музейная дева тяжело вздохнула. – Теперь времени и денег у вас уйдет больше.

Девушка попросила Тони разъяснить туманную беседу.

– Речь идет о книге для улучшения зрения. Это редкое издание нужно регулярно подновлять, и, если его не перечитывать с определенным интервалом, текст просто исчезает со страниц, – ответил Реутов. – Фолиант находится в ведении гимназии. Поначалу его использовали среди своих, но в последние годы и простым горожанам дали допуск, правда, им уже небесплатно. В гимназию посторонним вход заказан, поэтому книга хранится в музее. Прошлой весной не набралось минимального количества желающих подправить зрение – в результате было выбрано десять учеников из мужской гимназии, чтобы они попеременно несли вахту, читая целительный текст. Все девять добросовестно исполнили свой долг, а Шерстобитов пару раз сволынил – в итоге в пятнадцатой и шестнадцатой главах появились лакуны.

– Прискорбно, – посочувствовала Магдалина. – Его наказали?

– Самым строгим образом. Исключили из гимназии.

– Насовсем? – ахнула Гадалова.

– На полгода, – отозвался Реутов. – При условии внесения значительной суммы в качестве штрафа и безупречного поведения он может быть снова интернирован на территорию мужской гимназии.

Вернувшись из музея, девушка опять застала сестру в меланхолии – она сидела на диване, прижавшись лбом к подлокотнику. Было очевидно, что серафические арфы не подняли ей настроение.

– Может, доктора Клюге позвать? – спросила Магдалина, обнимая страдалицу за плечи.

Александра мотнула головой.

– Тогда посмотри, что у меня есть. – Старшая Гадалова положила ей на колени красивый свиток, перевязанный красным шнурком. Поскольку интереса к нему не проявили, Магда сама развернула документ. На нем были непонятная схема и надпись: «Карта кладов города Ялуторовска и прилежащих территорий». На карте имелось около десятка зеленых точек, обозначающих зарытые или иным образом спрятанные сокровища.

– Три клада уже нашли, а вот золото купчихи Юлдаковой до сих пор никто отыскать не может. Хочешь, попробуем, сестрица? Я думаю, будет презабавно.

Александру карта отвлекла, но ненадолго. Как ни странно, музей абсолютно бескорыстно раздавал подобные карты, составленные еще серафимами-основателями. До сих пор отрыли меньше половины кладов. Возможно, потому, что дело это было муторное, или же просто горожане жили в достатке и им казалось диким копать какие-то ямы в лесу ради сомнительной ценности набора из серебряных ложек.

Магдалина, отложив в сторону карту, увидела, что на полу валяется газета господина Мыльникова с заметкой про смерть Изумруда.

– Каков пострел! – нахмурилась Магда, пробегая глазами статью. Мыльников помпезно именовал их любимца «Буцефалом нашего времени» и развивал версию о том, что кто-то решил уничтожить конкурента на скачках. Однако каким образом гнусный убийца прокрался на территорию гадаловского особняка, оставшись полностью незамеченным и для слуг, и для хозяев?

Мыльников не знал ответа на этот вопрос. Злоумышленник беспрепятственно проник в конюшню, поскольку он был маленького роста, да к тому же почти невидим. Им оказался не кто иной, как Памфилий, негласный хозяин усадьбы. Изумруд грозился разоблачить его деяния перед хозяйками; кроме этого, на днях он раздавил копытами двух крысенышей, которые были детьми крысиной аристократии. Все это ускорило его гибель: по наущению крыс Скалозуб вошел в конюшню, пока Изумруда распрягали на заднем дворе, и через полчаса животное издохло в муках.

– Магда, скажи, ты лучше разбираешься в этом: для лошадей есть место в раю? – спросила Александра, у которой лицо снова подозрительно раскисло.

– Конечно, дорогая, – заверила ее кузина. – Наш Изумруд катает теперь пухлых ангелочков на своей спине.

Девушка представила себе эту картину и немного успокоилась.

«А я бы господину Мыльникову все-таки дала дюжину-другую пилюль, для адресного молчания», – подумала Магдалина, оставляя сестру наедине с хандрой.

Из дневника Магдалины

Первый фрагмент нашелся на удивление легко. Подсказка гласила, что он у всех на виду. Значит, витраж расположен в месте, мимо которого не проходит ни один житель города. Я начала поиск со сквера Несокрушимого Счастья, на нем же он и закончился.

Второе в моей жизни собрание ордена Осени состоялось в лесу в дневное время и было на всякий случай оформлено в виде пикника. Аня Нарышкина пекла в угольях картошку, а Реутов взял с собой гитару, на которой периодически тренькал разные песенки. Я попросила его сыграть «Каде Руселя», и мы с удовольствием спели.

На лесной сходке отсутствовала Александра – у нее все еще не было настроения.

– Даже неплохо, что сестры нет, – обратилась я к древесным братьям. – Не стоит ей слышать то, что я скажу. Как я понимаю, Изумруд погиб потому, что первый витраж найден. Как говорится, око за око. Впрочем, я не думала, что утрата будет настолько болезненной; а мы лишь в начале пути. Прошу вас не заострять на этом внимание Александры, иначе она откажется принимать участие в поисках.

– Ну и что мы от этого потеряем? – невежливо спросила Анна, отвлекшись от картошки. Что и говорить, ее возмутило поведение Гадаловой.

– Мы потеряем все, – спокойно ответил ей председатель. – Когда ангелы просили нас собрать слово «Амальгама», их интересовали не буквы имен в первую голову, а определенные личности с набором каких-то конкретных качеств и свойств, необходимых для поиска. Мы ищем витраж вслепую, руководствуясь весьма туманными подсказками. Однако в мире существует закон притяжения. Древесное общество создано не для того, чтобы раздобыть невероятное количество информации о предполагаемых местах хранения витража, оно просто должно стать большим магнитом, который притянет постепенно все кусочки мозаики. Предоставляю слово нашему новобранцу, который, как выяснилось, уже вышел на след первого фрагмента.

– Позвольте мне изложить историю моего поиска, – сказала я с достоинством, выходя в центр круга с тетрадью в руке, где были кое-какие записи и пометки. Лотар, до этого момента безучастно жевавший картошку, прекратил свое занятие и уставился на меня во все глаза. Между прочим, я опять была босиком, и поэтому внушала мало доверия. Тем не менее книга Перемен рекомендовала меня в этот лесной кружок, и здесь со мной должны были считаться.

– Я собрала немного сведений про самого первого старосту по фамилии Малоземов. Его биография оказалась до ужаса беспокойной. Выходец из Украины, получивший образование в Вене и Братиславе, он был поначалу униатским священником, затем перешел в православие, но не удовлетворился и этим. Заслышав о строительстве нашего города, он распродал все свое имущество и перебрался сюда, освоив ремесло часовых дел мастера. К слову сказать, в течение десяти лет он оставался единственным часовщиком в городе. Именно он заложил традицию щеголять в золотых брегетах с изображением ангелов, – ему начали подражать купцы, интеллигенция и преподаватели гимназии. Я побеседовала с его правнуками и выяснила факт, очень важный и почему-то никак не отраженный в архивных документах: он принимал самое активное участие в проектировании городских часов, украшающих здание суда.

– Толково излагаете, мадемуазель, – одобрительно хмыкнул Ганимед, перелистывая мою тетрадь.

– Я только-только приблизилась к основному моменту, – продолжила я, недовольная тем, что меня перебили. – Правнуки, проживающие в К., к счастью, сохранили некоторые письма Малоземова. В одном его послании к полячке Агате Каролине я натолкнулась на интересную фразу: «Прячь на самом видном месте». Это прекрасно соотносится с нашей подсказкой. Поначалу я решила, что это имеет отношение к его дому в К., куда он переехал в последние годы жизни. Младшее поколение Малоземовых любезно позволило мне осмотреть дом, но абсолютно ничего напоминающего витраж я там не нашла.

– А дальше? – спросила Варшава, в чьих глазах я уже увидела понимание.

– Дальше мне помогла отсутствующая ныне сестренка со своим слабым зрением. Шерстобитов сыграл нам на руку, поскольку книга испорчена и гимназистам ее временно не выдают. Когда мы гуляли с Александрой по скверу, она сказала, что неожиданно отчетливо видит цифры на городских часах. За день до этого я взяла у сестры Петронилы Большой Ангельский Справочник, где обнаружила коротенькую статейку про альгамбрис, то самое стекло, из которого сделан витраж.

Вот послушайте:

«Альг амбрис, что на языке кентам означает „тайное стекло“. Материал, из которого выстроен Город Четвероугольный, упоминаемый в Апокалипсисе (Иоанн 21—18). Свойства: возвращает зрение, бесплодных делает плодовитыми, помешанные при его длительном созерцании вновь обретают разум».

И вдруг меня осенило: стеклянная пластина, к которой крепятся металлические цифры на часах… Так и есть – это витраж, спрятанный на самом видном месте! Сотни людей проходят мимо него каждый день, ничего не замечая.

Так что мы нашли, с одной стороны, первый фрагмент витража, а с другой – замену книге, которую прохлопал бедняга Шерстобитов.

Как видите, универсальное стеклышко получается. Если бы моя сестрица не глазела тогда на часы, то нам пришлось искать этот фрагмент гораздо дольше.

– Ты делаешь далеко идущие выводы только по непроверенной реплике Александры? – недоверчиво спросил Ганимед. По его тону я поняла: ему неприятно, что эта горбатая девчонка обошла всех членов ордена, живущих в Ялуторовске уже столь длительный срок.

– Нет, почему же? Катенька Чехова, гимназистка второго курса, живущая в мезонине дома номер один на улице Св. Анны, дала сведения по интересующему меня вопросу. Ее бабушка сохранила прекрасное зрение, несмотря на преклонный возраст, причем, по подозрениям Кати, потому, что любит время от времени поглядывать на городские часы. Катюша призналась: в часах есть что-то необычное, только она затрудняется сказать, что именно.

– Магдалина попала в яблочко, – поддержал меня Реутов. – Циферблат часов имеет примерно те же размеры, что и витражный фрагмент. Кроме того, никто не делает городские часы на стеклянной платформе, но серафическое стекло прочнее любого металла.

– Я думала, витраж – это разноцветные изображения, составленные из кусочков стекла. А часы на однотонной пластине оттенка сирени, – вмешалась в разговор Нарышкина.

– Согласно книге Перемен, рисунок на витраже вновь появится, только когда мы соберем все части воедино. Пока пластины приняли одинаковый лиловый цвет, с маленькими золотыми искорками, видными с ближайшего расстояния. Я же давал вам подборку того, что нужно знать о витраже на одном из собраний, сестра Ива, почему вы не удосужились прочесть? – с неудовольствием спросил Ганимед. Анна обиженно закусила губу.