Звёзды примут нас

Борис Батыршин

Звёзды примут нас

«Мы – всего лишь развитые потомки обезьян на маленькой планете с ничем не примечательной звездой.

Но у нас есть шансы постичь Вселенную».

Стивен Хокинг

«С крыши, разумеется, звёзды видны лучше, чем из окон, и поэтому можно только удивляться, что так мало людей живёт на крышах».

Астрид Лингрен. «Повесть о Малыше и Карлсоне, который живёт на крыше»* * *

© Борис Батыршин

Часть первая

«Когда уйдём со школьного двора…»

I

…Когда прогонит ветер тишину,Когда по ветру вытянутся флаги,Взлетит звенящий корпус на волну,И стаксели упруго выгнут штаги,Забудь береговую суету —Теперь за руль и парус ты в ответе.Тебя поднял в ладонях на летуПроснувшийся июньским утром ветер…

Эту песню – собственную, каравелловскую – мы пели вчера вечером, у костра, вокруг которого собрались и хозяева и гости. А сегодня с утра теплый ветерок развевает ребячьи шевелюры, фанерные днища швертботов звонко хлопают по волнам, брызги горстями летят в лицо и хлещут по рукам – парусная практика на Верх-Исетском водохранилище, что близ города Свердловска (Екатеринбург тож), стартовала!

…С ветрами можно спорить и дружить,Их можно и любить, и ненавидеть,Но нет в них ни предательства, ни лжи,Ни злобы, ни стремления обидеть.У них одна задача на Земле —Лететь над нашим миром неустанно.В слиянии ветров и кораблей —Древнейшее искусство капитана…

Я занимаю место рулевого на корме «Экватора», швертбота класса «штурман», построенного по проекту самого Командора на каравелловской верфи – просторном полуподвале, где всегда пахнет древесными опилками, олифой и эпоксидной смолой, и где сходят с самодельного стапеля новые суда для пополнения отрядного плавсостава. Только одно из них, гафельная двухмачтовая шхуна «Гаврош» строилось не в городе, а здесь, на парусной базе «Каравеллы», в отдельном сарайчике-эллинге, где обычно ремонтируют яхты. Вон она, идёт с на-ветра от «Экватора» в галфвинд, распущенные паруса ловят в свои полотнища свежий трёхбалльный ветерок, и Владислав Петрович приветственно машет нам с кормы кепкой-бейсболкой с эмблемой Проекта – мы привезли полтора десятка таких с собой и раздарили все до одной в первый же день.

…Да здравствуют весёлые ветра,Которые летят но белу свету,И тот, что начинается с утра,Зовёт навстречу радости и лету!Становится он дерзок и упруг,Он гика-шкоты вытянул, как струны.И, брызги разметавши на ветру,Расчёсывает радуга буруны…

Если кто-то думает, что место рулевого я получил в знак уважения к моему статусу командира нашей «юниорской» команды – то это он зря. Вчера меня прилично погоняли по теоретическим и практическим азам морского дела. Было предложено продемонстрировать умение вязать узлы, обращаться с такелажем, рангоутом и прочими атрибутами парусного ремесла, сначала на суше, а потом и на открытой воде, в сопровождении строгого пятнадцатилетнего инструктора по имени Володька, и ещё одного, имени которого я не запомнил – мальчишка управлялся с грота-шкотами и за всё время учебного плавания не сказал ни слова. Володька не сразу допустил меня к управлению – сначала вручил стаксель-шкот, выяснил, как точно я исполняю команды и вообще, насколько уверенно чувствую себя в «боевой» обстановке – и только потом позволил самому взяться за румпель. После того, как я уверенно выполнил сначала поворот фордевинд, а потом и оверштаг, сумев избежать позорного зависания носом к ветру (в левентик или «мордотык», как принято среди настоящих мореманов) Володька одобрительно хмыкнул и перебрался на нос, под сень стакселя, отдавая оттуда короткие команды. А сегодня я уже сам управляюсь с «Экватором»; стаксельным матросом со мной идёт Лида (она же, если кто забыл, «Юлька Сорокина»), и мы вместе с пёстрой стайкой швертботов маневрируем на рябой от волн просторной глади Верх-Исетского пруда, на берегу которого расположилась «плавбаза» детско-юношеской флотилии «Каравелла».

В Свердловск мы приехали в последних числах мая – учебный год в «школе космонавтике» закончился на две недели раньше, чем в обычных школах, так что мы успели аккурат к открытию парусного сезона нового, 77-го года. Обещали быть ещё в прошлом, 76-м, но не смогли – сначала орбитальная практика, заменившая нам большую часть летних каникул; начало учебного года, суматошное, как это всегда бывает на новом месте (мы-таки перебрались в Калининград и теперь обитали в одном общежитии с «юниорами» и даже на одном с ними этаже). Собственно, различия между нами почти стёрлись, сохраняясь лишь в названиях учебных групп. Мы занимались по одним и тем же программам, изнуряли себя перегрузками в одних и тех же центрифугах, и даже летать учились вместе, на польских PZL-104 Wilga – похожих на стрекозы, учебных самолётиках, с высоким расположением плоскостей и забавно выгнутыми «коленками вперёд» стойками шасси. Первые полёты состоялись в октябре; к зиме мы уже уверенно выписывали виражи, «горки» и прочие фигуры из арсенала первоначального обучения – разумеется, под чутким руководством инструкторов из ДОСААФ. К самостоятельному же полёту меня допустили лишь в феврале, когда «иволги» переставили с колёс на лыжи. Мне к тому времени уже четыре месяца, как стукнуло шестнадцать, что, кроме обучения искусству пилотирования, открывало массу возможностей. Например – доступ к «взрослым» программам тренировок и перспективу уже в сентябре отправиться на полноценную практику на «Гагарин» в составе обеих наших групп, которые, наконец-то обещают слить в одну.

А пока – долгожданные каникулы! В прошлый раз мы отдыхали зимой, выкроив неделю для поездки на Кавказ, на турбазу «Баксан», где Шарль, прилетевший ради такого случая из Французской Гвианы, учил нас кататься на горных лыжах. Для меня это тоже был давно забытый опыт, и я с трудом привыкал к архаичному горнолыжному инвентарю, сетуя про себя, что здесь ещё не придумали укороченных слаломных лыж, загнутых на обеих концах и с сужениями в средней части, на которых так легко и удобно совершать самые сложные повороты. Пришлось заново осваивать забытую технику, все эти «бракажи», «плуги» и прочие неуклюжие приёмы, которыми пользовались ещё лыжники немецкого «Эдельвейса» на своих тяжеленных дубовых, с металлическими оковками, лыжах, украшенных готическими надписями. Мне случилось увидеть такие у баксанского инструктора – тот хранил этот раритетный инвентарь, доставшийся ему от отца, воевавшего как раз в этих местах в 42-м…

Зима пролетела незаметно, а за ней и начало весны. Мы постепенно втянулись в учёбу; я выкроил даже время, чтобы дважды съездить с дедом на вальдшнепиную тягу, в Запрудню. Бритька – конечно же, она была с нами, как теперь сопровождает меня повсюду. Вот и сейчас: устроилась в кокпите и терпеливо дожидается, когда ей позволят выпрыгнуть из швертбота и всласть поплескаться в прохладной майской водичке. Она и на орбитальную практику отправится с нами – на этот раз уже в официальном статусе члена экипажа с прописанными «должностными обязанностями» по поддержке психологического климата коллектива станции «Гагарин». Да, жизнь меняется так же стремительно, как стремительно несутся подгоняемые посвежевшим ветром «штурмана» – знай, держись, не выпади за борт, не позволь своей скорлупке в крутом вираже лечь на борт и совершить то, что яхтсмены насмешливо именуют «поворот оверкиль».

Кидается судёнышко твоёНа встречную волну, как на качели,И такелаж натянутый поётБасовою струной виолончели.Сейчас пошла совсем иная жизнь —Она законам суши не подвластна.Ты знал, на что идёшь – теперь держись,Во время шквала галс менять опасно!..

Возвращаться на ночь в город мы не стали, предпочтя койки в общежитии местного художественно-промышленного училища ночёвке тут же, на парусной базе «Каравеллы». Нас разместили в одном из эллингов, где зимовали яхты – сейчас они покачиваются на воде, вытянувшись вдоль пирса. В соседней сараюшке нашёлся штабель деревянных поддонов – мы разложили их, накрыли обнаруженными тут же старыми матрацами и улеглись, закутавшись в спальные мешки. День выдался бурный, и даже вечерние посиделки с гитарой у костра на специально отведённой для этого площадке сегодня были сведены до минимума.

Закинув руки за голову, я какое-то время бездумно пялился в низкое, над самой моей головой окно. По случаю тёплой погоды оно распахнуто настежь, открывая для обозрения прямоугольник тёмно-синего неба с бледными уральскими звёздами.

Впрочем, не такими уж и бледными – та, что ближе к верхнему левому углу, ярко сияет на зависть соседкам. Я прикинул расположение зодиакальных созвездий: я лежу головой примерно на северо-восток, склонение и, если судить по высоте окошка – где-то в районе сорока-пятидесяти градусов, наблюдаемый клочок небосвода на высоте примерно двадцати-двадцати пяти градусов над горизонтом… что у нас там? О, да это же Вега, одна из жемчужин северного неба, самая яркая в созвездии Лиры и пятая по яркости на всём небосводе! Хотя, может и Денеб – Вега вместе с ним и Альтаиром составляет Летний Треугольник. А вот сам Альтаир на этой широте не виден – а жаль, помахал бы рукой старому знакомцу, про который мы пели ещё в Артеке…

…С неба лиловые падают звёзды,Даже желанье придумать не просто…На небосклоне привычных квартирПусть загорится звезда Альтаир…

Бритька закопошилась, устраиваясь у меня под боком. Я нашарил рукой лохматый загривок, почесал – в ответ по ладони прошёлся мокрый шершавый язык. Взгляд влево, где должен сейчас посапывать во сне Юрка-Кащей – вот у кого бы уточнить насчёт Веги… Воспитанник кружка астрономии Центрального Московского Дворца пионеров и школьников знает звёздное небо лучше всех в отряде «юниоров» и не раз демонстрировал свои познания, с ходу определяя любое созвездие и любую достаточно яркую звезду.

Увы, подтвердить или опровергнуть моё озарение некому, Юрки на месте нет. Приподнимаюсь на локте – так и есть, место Миры (девчонки устроились у противоположной стены эллинга) тоже пустует. Всё ясно, у этой парочки свой сеанс наблюдения за звёздным небом, наедине. Черноокая скрипачка отправилась в эту поездку вместе с нами – с подачи Юрки, разумеется. А уж каких трудов мне удалось уговорить её матушку отпустить ненаглядную дочку так далеко – у той ещё свеж в памяти инцидент с нападением на нас с Мирой пары гопников с ножами, и мне остаётся только порадоваться, что она не знает, какой трагедией должна была обернуться эта история. И обернулась бы, не вмешайся героический попаданец из грядущего, вооружённый залитой свинцом трубой в рукаве и малокалиберной пукалкой типа «дамский сверчок» в кармане. То есть я, Алексей Монахов «In propria persona»[1] – прошу любить и жаловать, цветов не надо, лучше деньгами…

Забавно, но это – чуть ли не единственное результативное моё вмешательство в течение здешней, альтернативной по отношению к известной мне реальности. То есть наверняка были и другие, вызванные самим фактом моего здесь присутствия, но об их результатах я не знаю и, скорее всего, не смогу их распознать, даже когда столкнусь с ними нос к носу…

За год Мира похорошела необыкновенно, хотя и осталась такой же миниатюрной. С Юркой-Кащеем они нашли общий язык ещё на моём пятнадцатилетии – сначала изредка перезванивались, потом стали встречаться, и вот сейчас он вытащил её вместе с нами в эту поездку. Что ж, как говорится, дай им бог, хотя весь мой опыт (и цинизм, а как же без него!) подсказывают, что подобные подростково-школьные романы редко заканчиваются чем-то путным. Что же до беспутного – тут остаётся надеяться на строгое еврейское воспитание Миры, поскольку рассчитывать на Юркин здравый смысл я бы не стал. Вот и возраст самый, что ни на есть взрывоопасный – Кащею недавно стукнуло семнадцать, Мира младше всего на полгода. Он старший в «юниорской» группе и, вероятно, первым получит допуск для работы вне Земли. Так что можно только посочувствовать черноглазой скрипачке: широкоплечий, симпатичный, начитанный, да ещё и будущий космонавт, успевший побывать на орбите во время учебной практике – какая барышня тут устоит?

…а я из-за всей этой романтики остался без консультации насчёт Веги. И где, скажите, тут справедливость?..

На дворе последние числа мая, в школах уже отзвучали последние звонки, ручки, карандаши и прочие линейки с ластиками убраны подальше до сентября – каникулы! Мы встречаем их на берегу Верх-Исетского пруда под хлопанье парусов и свист не такого уж и слабого ветра. А вот сверстникам нашим сейчас не до прогулок, что пеших, что на воде – время для них наступает суматошное, нервное и сторон непростое: по всей стране десятиклассники сдают выпускные экзамены. Список известен и состоит из шести пунктов: математика (совместно алгебра и тригонометрия, устный ответ полюс задачка) сочинение, являющееся совмещённым экзаменом по русскому и литературе, физика, химия, история и иностранный. Результаты заносятся в аттестат зрелости и учитываются при выведении среднего балла при поступлении в ВУЗы. А значит, прощай нормальный сон, прогулки под почти летним солнышком. Здравствуйте, учебники, брошюрки с билетами выпускных экзаменов, шпаргалки, изготавливаемые сотней разных способов и – зубрёжка, зубрёжка, зубрёжка!

Я уже имел случай заметить, что ажиотажа вокруг высшего образования, здесь нет и в помине – возможно, дело в том, что тут отсутствует страх перед армейской службой и такое понятие, как «дедовщина»? Это тоже можно понять: армия не в пример меньше той, что памятна мне по «той, другой» жизни, отбор в военкоматах достаточно строгий, а большинство тех, кто выбирает-таки срочную службу, проходит нечто вроде подготовительных курсов. У нас, помнится, тоже такие были, на базе ДОСААФ, и готовили, по большей части, шоферов и мехводов – но здесь охват новобранцев предварительной подготовкой гораздо шире, да и набор специальностей побольше.

А вот где действительно наблюдается ажиотаж – так это в приёмных комиссиях тех ВУЗов и техникумов, где недавно возникли «космические» факультеты и специальности. Молодёжь рвётся в космос, неважно, инженером, орбитальным монтажником или оператором буксира-«краба» Последние стали настоящими героями телетрансляций, ежедневно мелькая в своих роскошных «Пустельгах» на всех экранах планеты – и в результате специальность, вроде бы, достаточно прозаическая, быстро превратилась в одну из самых престижных, уступая в этом плане разве что пилотам космических кораблей.

Но нас это всё не касается. Общеобразовательных экзаменов ни у «юниоров», ни у влившихся в их состав ребят из «школы космонавтов» нет – их заменяют зачёты, выставленные по итогам учебного года. Сейчас мы отдыхаем, набираемся сил, наслаждаясь почти летним солнышком, парусами и разными интересными делами, на которые воспитанники Командора большие мастера. Но уже с середины мая начинается этап жёсткой подготовки – никакой зубрёжки, методы обучения у «юниоров» самые передовые, а дальше и вовсе будут сведены к индивидуальным занятиям. Настоящие, серьёзные испытания, по итогам которых станет ясно, перед кем откроются звёздные дали, а кто останется сидеть на дне гравитационного колодца, ждут нас позже, осенью, и пройдут они в два этапа. Сначала экзамены на тренажёрах – именно экзамены, а не проверки состояния организма, поскольку в процессе раскруток в центрифугах, сидениях в баро- и сурдокамерах придётся решать массу задач и отрабатывать массу вводных по самым разным предметам и дисциплинам, от основ орбитальной механики до управления «крабом». После этого двухнедельный перерыв для восстановления сил – и здравствуй, космос, станция «Гагарин». Именно там состоятся заключительные экзамены, после которых те из нас, кому к тому моменту исполнится семнадцать, официально получат допуск к работе за пределами планеты.

Я в это число вхожу, и могу рассчитывать в случае успешного завершения всех испытаний приступить к настоящей, «взрослой» работе – там, наверху, во «Внеземелье», как с некоторых пор модно говорить. Роман Сергея Павлова «Лунная радуга» вышел в свет год назад, в семьдесят шестом, и с тех пор это словечко успело завоевать некоторую популярность среди настоящих, не книжных работников этого самого Внеземелья, пусть даже они не выбираются пока за орбиту Луны. Но… лиха беда начало, а до старта строительства станции «Лагранж», расположенной в противоположной от Земли точке орбиты, которую наша планета описывает вокруг Солнца, остались считанные месяцы – чем вам не Дальний Космос?

…Кстати, любопытно: насколько сильно будет отличаться вторая книга дилогии от того варианта, что памятен мне? В первой, «По чёрному следу», я особых отличий не нашёл – видимо, автор работал над ней ещё до того, как программа «космических батутов», да и сам Проект «Великое Кольцо» стали реальностью. Но ведь жизнь продолжается, и писатели-фантасты не могут на это не отреагировать, верно?

Ещё одна деталь: для обычных школьников «Последний звонок» и следующие за ними экзамены означают расставание со школьными друзьями и учителями. Другое дело у нас: группы во время всего процесса обучения готовят с расчётом на то, что они и дальше сохранятся как рабочие коллективы – вместе продолжат специальную подготовку, вместе отправятся на орбиту, навстречу первому настоящему делу. Вот и часть экзаменов нам придётся сдавать вместе – не в том смысле, как у прочих выпускников, в один день и в одном классе – а именно вместе, группой, и оценки будут выставляться общие. Это, между прочим, и есть ответ на давно не дававший нам покоя вопрос: зачем взрослым дядям, затеявшим осваивать Внеземелье, понадобилось готовить подростков, тратя на это столько усилий и средств? Ларчик, оказывается, просто открывался: «юниорская» программа, как и сопутствующая ей «космическая школа», изначально нацелены на то, чтобы на выходе получались не отдельные, пусть и хорошо подготовленные кандидаты в покорители космоса, но спаянные, сработанные группы, которые дальше можно будет ориентировать на тот или иной вид внеземной деятельности.

Дверь скрипнула, на фоне проёма подсвеченного дальними электрическими огнями, возникли два силуэта. Юрка-Кащей и Мира. Меня так и тянуло сказать что-нибудь умеренно-язвительное, но я сдержался, сделал вид, что дрыхну и вижу десятый сон. Юрка потоптался возле нашего совместного лежака, стащил штаны и завозился, забираясь в спальник. Бритька от этой возни проснулась, застучала хвостом и сунулась к нему мокрым носом – здороваться. А я так и лежал, закинув руки за голову и ловя взглядом из-под полуприкрытых век яркую точку Веги. Небо медленно серело, но крошечный алмазный гвоздик, вбитый в небосвод, всё так же ярко сиял в самом углу окошка.

II

– И когда вы отбываете? – спросила Нина. Дима залюбовался женой – такая соблазнительная та была в своём лёгком халатике и со слегка растрёпанными со сна волосами. Отправляясь на работу, она обычно собирала их в «конский хвост», а то и вовсе прятала под косынку – в камбузе второго жилого блока, где проходил её рабочий день, распущенные волосы были под запретом.

– Пока ещё рано думать об отбытии. – ответил он, поднимаясь с койки – двуспальной, как и положено в каюте первых «орбитальных» молодожёнов. – «Николу Теслу» только готовят к переброске на орбиту. Вчера с мыса Канаверал сообщили, что доставленный из СССР реакторный блок смонтировали в подготовленном для него отсеке. Думаю, неделя, максимум две, больше не затянется.

Он встал, потянулся – суставы хрустнули. Надо бы сегодня побольше времени уделить тренажёрам, подумал он, иначе по возвращении на Землю придётся заплатить дорогую цену за лень. Впрочем, когда оно ещё, это возвращение? Командировка грозила затянуться не меньше, чем на полгода, а значит, ровно столько он не увидит молодую супругу. Впрочем, Нине бездельничать не придётся – инженер-кулинар второго блока загружена работой выше головы «Блоками» на «Гагарине» назывались отделённые один от другого жилые комплексы – несколько десятков кают, столовая, тренажёрные, спортивные и рекреационные залы, комнаты отдыха, кают-компании, медотсек и прочие необходимые для нормальной жизни службы. Вместимость каждого блока составляла около сотни мест, всего таких блоков было пять – и все эти четыре с лишним сотни людей всё время почему-то хотят кушать…

– Вы будете жить на «Тесле»? – спросила Нина. Она уселась перед зеркалом и принялась расчёсывать свои густые тёмно-каштановые волосы. Они медленно колыхались, подчиняясь половинной силе тяжести, установленной на «Гагарине».

– Вслед за нами в точку Лагранжа отправятся первые три отсека «жилого» кольца будущей станции. Они специально изготовлены так, чтобы служить своего рода вагончиками-бытовками, я в таких немало пожил в стройотрядах. Там не слишком просторно, да и тяготения нет, но всё же удобнее, чем на «Тесле». Видел я его каюты – честное слово, в лифте и то больше места!

Сказал – и привычно, вспомнил своих любимых «Стажёров», главу «Эйномия. Смерть-планетчики». Эта книга у него с собой, упакована в рюкзак, чтобы сопровождать его в точку Лагранжа. Дима ещё на Земле дал себе слово, что по возвращении из «командировки» найдёт способ получить авторские автографы на этом экземпляре. Как сказал Лёшка Монахов, узнав о его задумке: когда-нибудь будет библиографическая редкость, раритет, покруче прижизненного издания Шекспира…

Но дело, конечно, не в том. Просто Дима усматривал в сюжете братьев Стругацких удивительное сходство со стремительным развитием его собственной «внеземной» карьеры. Конечно, точка Лагранжа не система Сатурна, но всё же и не геостационарная, и даже не лунная орбиты, триста миллионов километров – это вам не жук чихнул. Правда, они будут там не первыми, на неделю раньше к точке земной орбиты, где будет висеть станция «Лагранж», отправится прыжковый корабль «Эндевор» с экипажем из трёх человек: командира Владимира Джанибекова[2], второго пилота американца Уильяма Поуга[3] и французского космонавта Жана-Лу Кретьена[4], недавно прошедшего полный курс подготовки в калининградском Центре.

Термин «прыжковый корабль» вошёл в употребление недавно с лёгкой руки американцев – они, как давно уже заметил Дима, вообще были склонны изобретать эффектные термины для всего подряд, начиная от какого-нибудь хитрого броска в своём любимом бейсболе, и заканчивая типами межпланетных кораблей. Термин пришёлся ко двору – его употребляли в отношении космических аппаратов, предназначенных как для перемещений через «космические батуты» так и для самостоятельных перелётов на сравнительно небольшие расстояния – например, между лунной и земной орбитами.

А через несколько недель вслед за «Эндевором» отправится и он сам, на борту другого прыжкового корабля, «Никола Тесла». Конечно, на Земле рассчитывают прежде получить сообщение от разведчиков, для этого их, собственно, и посылают – но не исключают и того варианта, что связь установить не получится. Но «Тесла» всё равно уйдёт в прыжок, а когда прибудет на место – экипаж «Эндевора» присоединится к Диме и его спутникам на строительстве станции. Обратно на Землю троица первопроходцев попадёт не раньше, чем будет смонтирован и запущен «космический батут» – то есть примерно через полгода.

Браслет на левом запястье – плоское кольцо из серого металла со вставками из синего полупрозрачного пластика и крошечным экранчиком электронных часов, на котором перемигивались зелёные светящиеся цифры, – коротко пискнул. До назначенного брифинга (вот ещё одно заморское слово, с некоторых пор вошедшее в употребление на «Гагарине») осталось десять минут. Следовало поторопиться. Дима чмокнул жену в плечо, с которого сползла ткань халата, подхватил полотенце и скрылся в санитарном отсеке.

Места здесь было ещё меньше, чем в пресловутом лифте: раковина, унитаз с толстым пневмошлангом для принудительного удаления отходов, полочка, в гнёздах которой держались пузырьки с шампунями и жидким мылом и ещё какими-то пахучими жидкостями – почти всё принадлежит Нине. Над раковиной имел место встроенный в стену шкафчик, где хранятся зубные щётки, расчёски и его, Димы, электробритва – дверки шкафчика зеркальные, в точности как в общежитии на Земле, в подмосковном Калининграде, где он прожил последние полтора года. Дима стащил с запястья браслет и положил на полку – браслет при этом протестующе пискнул, напоминая, что у владельца есть десять минут, чтобы надеть его снова, после чего аксессуар сначала предупредительно заверещит, замигает, а ещё через пять минут подаст сигнал тревоги в диспетчерскую станции, и тогда у растяпы будут неприятности. Ничего не поделать, таков порядок: браслет требовалось носить постоянно, кроме данных о состоянии здоровья владельца, он непрерывно транслировал сигнал, по которому можно было определить местоположение владельца.