Гадалка для холостяка

Мне от этой новости не легче.

Но я придумаю. Я обязательно придумаю, как мне выкрутиться. Я бы не была Решетниковой Яной, если бы сдулась так просто.

– Авдош, – прибегаю к эффективному оружию. Знаю, как Мавдейкин млеет, когда в очень редких случаях я позволяю себе нежности. Сейчас тот самый случай. – Авдоша-а-а! – толкаю одногруппника, корпящего над задачей, локтем в плечо.

– У вас вопрос? – подскакиваю, когда слышу голос преподавателя. – Спросите у меня и не отвлекайте одногруппника.

Миронов смотрит вызывающе и хмуро. Сдвинув брови к переносице, сверлит меня взглядом.

– Эм-м… – «Черт, черт, черт! Яна, думай! Ты и не из такого дерьма выплывала!» – Да, у меня вопрос, – вздёрнув подбородок, решительно отвечаю. – Вторую задачу решать одним способом или двумя?

Господи, что я несу?!

Миронов смотрит на меня, как на дуру, потом – как на удивительную дуру. Затем поворачивается к доске и пялится на ту самую задачу, задумчиво почесывая бровь.

Мое сердце тарабанит, как неумелый барабанщик.

– Если вы владеете двумя, то дерзайте. За каждый способ – дополнительный повышенный балл.

Теперь он поглядывает на меня заинтересованно. Заинтересованно удивительной дурой, у которой появился шанс подняться на полступени выше в ранге тупизма.

А я смотрю на задачу, которая показывает мне средний палец.

Я понятия не имею, что доцент имеет в виду. Он издевается надо мной, потому что никакого второго варианта нет, или же действительно ждет от меня математического открытия?

Боже, во что я вляпалась?!

Глава 3. Хронический холостяк

Стою под дверью квартиры, в которой прожил всё свое детство. Когда у меня попер в гору бизнес и купить квартиру стало не сложнее, чем выйти за хлебом, я предложил Рудольфовне переехать в новую рядом с моей. Но, по обыкновению, как любят говорить старики, «Где родился, там сгодился. Здесь, Илюша, я прожила всю жизнь, здесь и помру». Ну окей. Я обеспечил бабулю шикарным ремонтом, и моя совесть поутихла.

За дверью доносятся звуки:

«Вот и прошли года, но мы не старые,

Недолюбившие, сидим усталые.

Весна счастливая, а сколько красок в ней,

Под старой ивою течет, течет ручей».

И вместе с солисткой затягивает бабуля:

«Течет ручей, бежит ручей,

И я ничья, и ты ничей,

Течет ручей, бежит ручей»,

И я ничья, и ты ничей (Н. Кадышева «Течет ручей»).

Усмехнувшись, звоню.

Звуки моментально стихают. Слышу быстрый топот ног Рудольфовны, будто за дверью носятся подростки, когда родители неожиданно приехали с дачи.

– Кто? – хрипит ба.

– Открывай! Свои.

Один замок, следом – второй, потом три оборота еще одного, цепочка… Закатываю глаза. Защита восьмидесятого уровня. Бабуля переживает, как бы ее не вынесли вместе с шикарным ремонтом и мебелью.

– Илюш, ты? – В проеме показывается голова Аглаи Рудольфовны.

– Я, ба, открывай уже.

Бабушка отступает и раскрывает дверь шире, впуская меня на порог.

Первым делом, пока снимаю ботинки-плейбой-чакка, улавливаю распыленный запах корвалола. Это тоже представление для меня.

Передаю бабуле пакет с гостинцем. Там – по мелочи. На этой неделе продукты я уже привозил, но с пустыми руками никогда ни к кому не пойду. Сама же Рудольфовна меня к этому приучила.

– Раздевайся, сынок, – ропщет ба. – Пойду прилягу, тяжело стоять. Голова кружится.

Аглая Рудольфовна, прижав руку к груди, шаркает, еле передвигая ногами.

Бросив черное пальто на пуф, иду в ванную мыть руки. Кафель блестит, как начищенный самовар, и это тоже доказывает, насколько бабуля обессилена и близка к тому свету.

Направляюсь в комнату, откуда доносится насилу выдавленный кашель.

Бабуля лежит в постели, вытянувшись струной, – репетиция того, как она будет лежать в гробу. Это мы уже с ней тоже проходили, выбирая удачные позы.

– Илюша, – протягивает свою сухую жилистую руку, – присядь.

Беру стул, сажусь рядом и обхватываю бабушкину ладонь. На ощупь она точно такая же, как я помню из детства: шершавая, мозолистая, но теплая и родная. Только кожа стала сморщенной, а в целом моя ба выглядит отлично, если сравнивать с ее подружками по сплетням. На Аглае Рудольфовне теплые черные колготки, халат-сарафан с рукавом и модная жилетка, которую я привез ей из Норвегии прошлой зимой. Короткая стрижка, аккуратно выкрашенные в пепельный блонд волосы и неизменная оранжево-багряная помада на губах. Сколько помню, Аглая Рудольфовна всегда пользовалось этим оттенком. Ее утренний рацион – встать, умыться, позавтракать, накрасить губы. Даже, если она планирует провести весь день дома, помада все равно дополнит ее домашний образ.

Моя бабуля достаточно высокая и крупная женщина, иначе как бы она смогла таскать кипящие котлы и кастрюли. У нее широкая плечевая кость, но узкие бедра. В нашем роду все крупные: моя мать тоже не Дюймовочка, а дед так и вовсе был под два метра ростом. Поэтому и я не Саша Цекало.

Рядом с кроватью стоит тумбочка, заставленная катастрофически огромным количеством лекарств и аппаратов, которые я ей надарил. Практически все последние праздники я выполняю заказы Рудольфовны: на день рождения – тонометр, на Новый год – глюкометр (слава Богу, ба – не диабетик, но «пусть будет» – как сказала бабуля), на Восьмое марта – дыхательный аппарат, небулайзер, прибор магнитотерапии, кварцевую лампу и много еще всякой фигни, названия которых мне снятся в страшных снах. В ее комнате не хватает только УЗИ-оборудования, и, в принципе, можно было проводить операции и принимать пациентов в домашних условиях.

– Ба, ты хотела поговорить?

– Дай водички, сынок, – просит Рудольфовна и небрежным взмахом руки указывает на тумбу, на которой пристроен стакан. Ба готовилась, значит, будет непростой разговор.

Протягиваю чашку. Бабушка берет трясущимися руками и делает небольшой глоток.

Жду.

Откашлявшись, бабуля прикрывает глаза.

– Илюша, мне осталось немного… —Ну начинается! Для этого она меня позвала? Я бы мог провести этот вечер в плену молодого стройного тела, а не в компании постаревшего. – Ну ты и сам видишь… – Ну да! И слышу, как носилась по квартире и подпевала старому кассетнику.

Но я молчу и жду продолжения. Убеждать ба в том, что она переживет еще и меня, я не собираюсь, потому что она и так это знает.

– Поэтому я хочу, чтобы ты исполнил последнюю волю умирающей, – бьет меня прикладом по темечку. Что исполнил? Волю умирающей? Я надеюсь, она не попросит меня похоронить её рядом со Смоктуновским?

– Снять деньги со сберкнижки? – еле сдерживаюсь я. Ба с каждой выплаты пенсии откладывает по старинке на черный день.

Но Аглая Рудольфовна бросает на меня укоризненный взгляд, и я закрываю рот на засов.

– Ты знаешь, как я тебя люблю, сынок… – Киваю: с этим не поспоришь. – Но мое… сердце не будет спокойно, когда я буду там. – Она показывает вытянутым указательным пальцем вверх. – И буду знать, что оставила тебя одного.

Кажется, я догадываюсь в чем дело.

– Кто о тебе позаботится, милый? – Пф-ф, конечно, мне же три года! – Как я могу умереть, так и не узнав, что нашлась та, которая станет тебе опорой?

Понятно.

Уже несколько лет ба меня сватает: за внучек подруг, за случайных дев, вырезая из газет колонки с объявлениями «Желаю познакомиться». У нее какой-то необъяснимый пунктик срочности моей женитьбы. Но дело в том, что я – убежденный, хронический холостяк, и этот статус меня полностью устраивает. У меня полно друзей, наглядно ставших примером, как через несколько счастливых лет после штампа в паспорте вся любовь заканчивалась разбитыми вдребезги тарелками и сердцами друг друга. Да что далеко ходить: вот мой лучший друг Саня! Его брак мне казался нерушимым, но даже он сейчас трещит по швам.

Поэтому – нет, сто тысяч раз – нет, по крайней мере, в ближайшие лет сорок!

Моногамия не для меня. Я не смогу принадлежать одной женщине, я слишком люблю их всех: свободных, раскрепощенных, дерзких, готовых дарить и получать удовольствие. Пока у вас отношения в горизонтальной плоскости и ты находишься у нее в списке «потенциальных женихов», она готова на всё! Но как только на ее пальчике начинает блистать камешек, мясорубка мозга обеспечена на годы. Поэтому еще раз – нет!

– Ба, ну зачем мне кто-то? У меня есть ты, – целую руку Рудольфовне.

– Не подлизывайся. Меня скоро не станет, и ты останешься один.

– Бабуль, ну хватит, а? – Ну реально надоело! – Ты будешь жить долго и счастливо, уж я об этом позабочусь.

Вмиг рука ба безжизненно выпадает из моей ладони и свисает с кровати. Грудная клетка Аглаи Рудольфовны замирает, а глаза закатываются за веки.

Вздыхаю. Как она это каждый раз проворачивает – без понятия.

– Ладно. Что ты хочешь?

Ба шустро подбирается и смотрит на меня взглядом победителя.

– Илюша, я записала нас на сеанс к ясновидящей, – ошарашивает меня она.

– Ты что сделала?! – подскакиваю со стула. – Ты в своем уме?!

Что-то мне подсказывает, что нет.

– Не хами! – Ба резко поднимается и садится, высверливая во мне дыру размером с каньон.

Хожу по комнате, как узник карцера.

Всякий бред я слышал от Рудольфовны, но, чтобы такое?! Уму непостижимо!

– Она сильная. Потомственная гадалка в седьмом поколении, – невозмутимо сообщает ба.

– Пф-ф, это меняет дело! – всплёскиваю руками. – Была бы в шестом, я б еще задумался, а раз в седьмом – однозначно сильная! – иронизирую я.

– Не хами, Илья! – грозно рокочет ба.

– Увидеть правнуков, я уже поняла, мне не посчастливится на этом свете. Дай хотя бы узнать будут ли они вообще, а там и помереть можно спокойно. Агнесса Марковна уже к ней ходила. Хвалила.

Ах, Агнесса Марковна! Эта, как бы помягче сказать, блаженная?!

– Прости, ба, а с чем ходила Агнесса Марковна? – уточняю я.

– С коммунальными платежами! – возмущенно отвечает Рудольфовна. – Ее водоканал обсчитал, будь они прокляты, так Белладонна провела обряд, и этим же вечером у Агнессы в сумочке обнаружились украденные буржуями 537 рублей. Говорю ж, она сильная, – поднимает вверх указательный палец на манер «во как».

Это жесть! Просто треш! Я не сплю, раз слышу эту несусветную ересь?!

– А сколько взяла с нее ваша сильная Белладонна?

– У нее нет тарифов. Берет, сколько дадут.

– И сколько дала Агнесса Марковна? – наседаю на ба.

Рудольфовна нервно хватает стакан с водой и делает глоток, понимая, к чему я веду.

– Ну я жду. – Складываю руки на гуди.

Ба бегает глазами по комнате.

– Кажется, три тысячи… – мямлит Аглая Рудольфовна. – Я не помню уже.

– Спешу тебя огорчить, но ваша Белладонна… – Какая пошлятина! – Не сильная, а хитрая. Мошенница, одним словом. Она облапошила твою Марковну в три счета.

Ба вздрагивает, как от удара током.

– Красота в глазах смотрящего, Илюшенька, – обиженно констатирует она.

С этим не спорю, но…

– Это сейчас к чему было? – уточняю.

– Ты видишь во всем алчность и меркантильность. Не все люди такие. Есть те, кто приносит добро.

– И это, безусловно, ваша Белладонна? – усмехаюсь.

– Да! Она излучает свет, дает людям надежду, исцеляет… – перечисляет ба.

И обдирает стариков! Хороша, ничего не скажешь! Н-да, кажется, Марковна хорошо промыла бабушке мозг, а той, в свою очередь, ясновидящая-деньги-мошенница.

– Окей, – неожиданно для себя соглашаюсь. – Давай сходим к твоей ясновидящей. – И я докажу Аглае Рудольфовне, что все маги, гадалки и прочая нечисть – настоящие шарлатаны. А заодно и повеселюсь. – Когда у нас прием?

– Не прием, а сеанс, – воодушевляется ба. – Завтра в 9 утра.

Что?! Во сколько?!

– Ты издеваешься?! – хмурюсь. Сегодня пятница и я планировал как минимум вернуться под утро, да еще и не один.

– У Белладонны очень плотный график, – пожимает плечами ба.

Ну еще бы! Бабки со старух грести лопатой – дело нехитрое!

– Ладно. Завтра за тобой заеду. Это все? – смотрю на время.

– Всё. Ужинать будешь?

– У меня дела. Некогда, ба. Спасибо.

Помогаю Рудольфовне подняться, чтобы она меня проводила. Обуваюсь, подхватываю брошенное пальто.

– Давай, бабуль, до завтра! Если что – звони, – берусь за дверную ручку.

– А товар? – спохватывается она.

Во! А еще жалуется на память!

Лезу в карман пальто и извлекаю два смятых лотерейных билета. Уже лет десять я неизменно снабжаю ее этой мурой. Бабуля надеется срубить джек-пот и оплатить мне ипотеку, которую я уже давным-давно погасил. Но именно об этом Аглая Рудольфовна предпочитает все время забывать.

Глава 4. Степан Васильевич

– Степан Васильич, я дома. – Закрываю за собой входную дверь и устало припадаю к ней спиной. Моя поясница отваливается, а ноги гудят так, что разгоняют дрожь по всему телу.

Прикрываю глаза, мечтая поскорее оказаться в постели. У меня нет сил принимать душ, поэтому решаю сделать это после сна. Я всю ночь проскакала в баре, который с вечера пятницы по субботу, по обыкновению, забит до потолка.

Сбрасываю реанимированные суперклеем кроссовки и поднимаю голову на звук открывающейся межкомнатной двери.

– Доброе утро.

Проигнорировав мое приветствие, Степан Васильич лениво шествует ко мне, потягивая свое тощее тельце.

Спал, засранец!

Он подходит ближе и тычет свою наглую черную морду в пакет, обнюхивая его содержимое.

– Нет там ничего. – Кроме униформы, которую я прихватила постирать. – А, чтобы было, сегодня придется поработать, – укоризненно смотрю на кота.

– Мя! – недовольно бросает Степан Васильич и делает хвост трубой, показывая протест.

– В смысле? Знаете, что? Я не могу пахать за двоих! Прошу заметить, что жрете, пардон, кушаете вы, Степан Васильич, поболее моего. Поэтому отрабатывайте харчи, – резонно констатирую.

– Мя!

– Вот именно! В девять придет новая клиентка. Работаем по отработанной схеме. А сейчас я – спать. Разбудите меня… – Смотрю на время в телефоне, показывающее пять утра. – В восемь.

Черный обормот, передернув лапой, походкой короля следует к двери своей комнаты и захлопывает её так, что картина с изображением почившей хозяйки квартиры съезжает с гвоздя на бок.

Громко выдыхаю и плюхаюсь, не раздеваясь, на проваленный допотопный диван. Он жутко неудобный, и спать на нем сравнимо с деревянной шконкой. В моей полуторке есть целая комната, в которой стоит кровать, двуспальная и, возможно, удобная. Но не сплю я на ней по двум причинам: во-первых, комнату целиком оккупировал Степан Васильевич, и на ней спит он, а, во-вторых, я бы все равно не смогла на ней отдыхать, зная, что три года назад на этой кровати умерла хозяйка квартиры Белла Мироновна, чей портрет висит в прихожей.

Эту полуторку в старой кирпичной хрущёвке я снимаю полтора года. Когда я увидела на Авито объявление, предлагающее квартиру для съема за цену, от которой мое настроение засияло ярче радуги, к тому же находящуюся вблизи от моего вуза, я не могла поверить своему счастью. В тот момент я впервые решила, что мне наконец-то улыбнулась удача.

Целая, практически двухкомнатная квартира!

Я прилетела на встречу с хозяевами на крыльях безмерного счастья. Меня встретили с виду приличные люди в возрасте – женщина и мужчина. Они нахваливали, какая квартира теплая, не угловая, а соседи приличные. Словом, мечта!

«Так в чем же подвох, – думала я, – раз брали они за эту мечту по московским меркам копейки?».

В общем, к квартире прилагался кот. Черный старый кот, доставшийся им от бабули в наследство с жильем.

А история этого жилья такова: после смерти матери мужчины они с супругой решили квартиру сдавать. Но не с котом же? Конечно! Поэтому было утверждено отдать старого кошака в приют. На том и порешали, дело сделали! Нашли квартиросъемщиков и спокойно зажили – недолго, правда, потому что через пару недель квартиранты бежали из дома с воплями, что по ночам кто-то скребётся в их дверь.

Оказалось, что Степан Васильич каким-то образом сбежал из приюта и вернулся домой, где он прожил с Беллой Мироновной всю свою жизнь (к слову, сколько лет коту, никто не знает). Мужчина рассказывал, что его мать, Белла Мироновна, подобрала этого кота, когда он уже был немолод, поэтому в слухи о том, что у кошек семь жизней, даже я – патологический скептик – поверила.

После того как квартиранты сбежали, хозяева нашли других, но их постигла та же участь, потому что куда бы ни завозили кота, он возвращался обратно и царапал дверь с устрашающими воплями.

Тогда было решено оставить кота и сдавать квартиру вместе с ним.

Мне этот рассказ показался забавным. Просто я – скептик до мозга костей, и во всю мистическую лабуду не поверила. Тем более тогда, когда цена за съем квартиры была такой волшебной!

Таким образом, мы стали делить одну жилплощадь с котом на двоих. Первым делом Степан Васильевич отжал у меня комнату. Он сразу дал понять, кто в квартире хозяин. Честно, я и не претендовала, потому что в той комнате оставались сложенные вещи Беллы Мироновны, от которых веяло старьем и тяжелой аурой.

Мне досталась микроскопическая гостиная, служащая мне спальным местом и местом работы.

Полгода мы привыкали к друг другу и отвоёвывали территорию. Тогда мне стало казаться, что дух Беллы Мироновны реинкарнировал в кота и теперь она ревностно относится к тому, что в ее квартире поселился чужак и пользуется вещами. В итоге мы поговорили со Степаном Васильевичем по душам и пришли к консенсусу, который устраивал нас обоих. Клянусь, он умеет слушать и понимать! Когда я сказала, что, если он и дальше продолжит изводить меня своими выходками и выживать, я уйду, его отправят обратно в приют, там усыпят, а в квартиру пустят жить гастарбайтеров, но до этого сожгут всё барахло Беллы Мироновны.

На том и порешали: спальня – его, гостиная – моя, никто никому не мешает, но в дом обусловились мужиков и кошечек не водить.

Степан Васильич периодически где-то гуляет, уходя ночами через балкон, таким же макаром возвращается, и где шляется в это время, он мне не докладывает. Но одно нас все-таки объединяет: работа. Но об этом чуть позже.

– Мя, мя, мя, мя, мя… – монотонно долбит в ухо.

Накрываюсь подушкой, но она уползает от меня, словно у нее есть ноги.

Не могу.

Я не могу разлепить глаза. Только же уснула. Какого водоотведения?!

– Мя, мя, мя, мя…

А-а-а-а-а!

– Заткнись! – Распахиваю глаза и встречаюсь нос к носу с черной небритой мордой. Твою ж пехоту!

Лизнув себе нос языком, Степан Васильич откидывается на бок и задирает ногу, вытягивая морду к мужским причиндалам.

– О, нет! Степан Васильич, я приличная девушка. Не обязательно делать это при мне, – брезгливо морщусь и вскакиваю. Это работает и заставляет мой мозг проснуться.

Вообще так он показывает, что хочет жрать. Я тоже хочу. Об этом сообщает мой булькающий желудок.

Шаркаю в кухню, замечая, что на мне до сих пор надеты свитер и джинсы. Включаю чайник, и пока он подогревается, иду в ванную.

– Степан Васильич, сколько раз можно говорить, чтобы вы поднимали крышку унитаза! – злобно рычу, замечая желтые подтеки на ободке.

Наглый котяра ходит не в лоток, к которому я его бесполезно приучала, а в унитаз. Как у него это получается, я даже себе представить не могу. И не хочу.

Принимаю душ, решая голову не мыть. Парик будет лучше держаться на лощеных необъемных волосах.

Переодеваюсь в домашнее трико и футболку.

Степан Васильич сидит на кухне за столом и выжидающе следит за моими движениями.

Открываю холодильник и долго в него пялюсь.

– Есть мышь. Будете? – спрашиваю.

– Мя?

– Ну та, которая повесилась. В холодильнике, – уточняю.

Потому что в нем пусто. Кроме заплесневелого куска чеддера и сливочного масла.

– А что вы так возмущаетесь? Вы у нас кто? Кот? Ловить мышей – ваша генетическая обязанность, а не борщи наворачивать. Вы зажрались, Степан Васильич! – причитаю я.

Смотрю в хлебницу и искренне радуюсь, когда нахожу в ней булочку. Не первой свежести, но все-таки.

– Нам нужны деньги, Степан Васильевич, за которые мы сможем купить продукты. Поэтому сегодня работаем.

– Мя-я-у-у-у?

– Чаевые? – Вот же паразит! Знает, что по пятницам в баре хороший оброк, и не брезгует мне об этом напомнить. Чаевые я отдала Наташке. В счет прошлого долга: занимала у девчонки, когда мне срочно потребовались деньги на ветеринара. Между прочим, этому вшивому коту, который подавился костью и чуть не издох. – Ваш должок, Степан Васильевич, – укоризненно бросаю кошаре.

– Мя, – виновато накрывает лицо лапой.

– То-то же! Так-с, что у нас есть? – Открываю дверцы навесных шкафов.

Наливаю себе горячий чай, Степану Васильичу – воды в миску. Делаю бутерброд с маслом и булкой для себя, а кошаку вскрываю консервную банку с килькой в томате, заныканную мною на черный день.

Так и завтракаем.

Когда на часах время стремится к половине девятого, оголтело несусь в ванную, чтобы нанести рабочий макияж. Надеваю парик, униформу и подготавливаю комнату. Убираю все ненужные вещи, распихивая по комодам, задергиваю темные шторы и достаю рабочие материалы. Осматриваю гостиную, когда раздается звонок в дверь.

– По местам! – бросаю коту и, делано нахмурив брови, иду открывать.

Глава 5. Потомственная гадалка в седьмом поколении

– Что-то не торопится твоя Белладонна открывать, – широко зевнув, изрекаю.

Привалившись к лестничным перилам, лениво разглядываю дверь: китайская дешевая поцарапанная «консервная банка», которую при желании можно вскрыть ножом. За такие бабки, которые она гребет, можно было и получше поставить. Или это спецом для таких, как моя ба и Агнесса Марковна, демонстрация скромного жилища? А сама, наверное, эта аферистка живет где-нибудь на Рублевке.

– Не зуди! – песочит ба.

Оглядываю Рудольфовну: приоделась, губы накрасила, сумочка в тон молочным сапогам, на бледно-голубое пальто брошь прицепила. Шляпки только с цветами не хватает, и точно была бы как Королева Елизавета.

Слышу звук проворачиваемого замка.

Подбираюсь.

Дверь со скрипом отворяется, встречая нас темнотой.

Смотрим с ба в пустоту.

Это, типа, нам открыли врата ада?

Входить или что?

– ХоспАди?! – Ба отшатывается и прикладывает ладонь к сердцу, когда неожиданно в проеме появляется мрачная фигура.

Женская.

– Нет. Белладонна, – представляется низким голосом. – Входите.

– Отворачивается и бесшумно скрывается в потемках квартиры.

Рудольфовна крестится, а я прыскаю в кулак.

Входим.

Закрываю за собой дверь и улавливаю сладкий запах арома-свечей. Удивительно, что не какими-нибудь дурманящих сознание трав.

На стене в узкой прихожей прибиты два крючка, и мы с моей спутницей решаем, что они для верхней одежды.

Бросив на меня настороженный взгляд, Рудольфовна опасливо шаркает в сторону комнаты, из которой исходит тусклое свечение. Иду следом за ба, прижимающей к груди сумку.

Несмотря на достаточно солнечное утро, в квартире темно, и причина тому – плотные задернутые на окне шторы в комнатушке, в которую мы входим. Эту кладовку сложно назвать комнатой, когда ее стены стремятся сдавить со всех сторон, а количество барахла грозит обрушиться, как лавина с горы.

Ну и бардак!

Вожу глазами по комнате, примечая старый диван и потрепанную годами мебель. Небольшой стеклянный буфет, забитый антикварными статуэтками и фаянсом, комод, на котором наставлена куча каких-то пробирок, несколько зажжённых свечей, прибитый к стене ковер и круглый стол, за которым сидит, видимо, та самая Белладонна.

Небогато.

Но больше всего мое внимание привлекает антураж. Красота! На шторах гирляндой протянута веревка, с которой свисают искусственные летучие мыши. Задираю голову и смотрю на хрустальную люстру: огромный черный жирный паук пристроен на перекладину, и от сквозняка шевелит резиновой лапой. Оглядываю помещение и замечаю, что таких пауков здесь рассажено много.

Мне приходится сжать губы до посинения. Это мероприятие уж слишком напоминает что-то среднее между ведьминским шабашем и утренником в детском саду, где для инсталляции насобирали всякого барахла.

Потираю руки в предвкушении. Мне уже нравится эта буффонада. Даже сон как рукой сняло.

– Присаживайтесь. – Легким взмахом руки Белладонна указывает на два стула перед собой.

Выдвигаю табурет для Рудольфовны и помогаю ей усесться. Следом приземляюсь сам.

Теперь у меня есть возможность получше разглядеть шарлатанку. Блюдо с плавающими в воде свечами, установленное в центре стола, прекрасно дает мне эту возможность.

Белладонна сидит с опущенными глазами, сложив на краю стола руки, словно читая про себя молитву. Или заклятие. Или проклятие. А может, вообще спит.