Теоретические основы марксизма

Чрезвычайно важно резко отличать материальные условия хозяйства от духовных и, в частности, социальных условий его. Хозяйство есть одновременно материальный и социальный процесс. Человек изменяет материальную природу. Это – материальная сторона хозяйства. Но в то же время человек изменяет самого себя и других людей. Это – социальная сторона хозяйства. Материальные и социальные условия хозяйства тесно связаны между собой и взаимно влияют друг на друга. Можно рассматривать производство и обмен как материальную сторону хозяйства, распределение – как социальную сторону последнего (точнее говоря, производство и обмен имеют свою социальную сторону, так как они являются общественными процессами; но сравнительно с распределением, представляющим собою только социальную сторону хозяйства, все те технические операции, которые должны выполняться, чтобы продукт достигал потребителя, могут считаться материальной стороной хозяйства). Способы производства и обмена оказывают влияние на способы распределения, но и распределение влияет, со своей стороны, на производство и обмен. «Распределение, – говорит Энгельс, – не есть пассивный продукт производства и обмена; оно реагирует, со своей стороны, на производство и обмен. Каждый новый способ производства и обмена вначале задерживается в своем развитии не только старыми способами того и другого и выросшими на их почве политическими учреждениями, но также и старым способом распределения. Новые способы производства и обмена достигают лишь путем долгой борьбы соответствующих им способов распределения»21.

Несмотря на это, материалистическое понимание истории признает производство и обмен, но не распределение, решающей силой. Почему же? Потому, что производство и обмен представляют собой материальную сторону хозяйства, а распределение – социальный момент по преимуществу. Говоря точнее, не производство и обмен, но материальные факторы или условия того и другого образуют собой, согласно марксизму, основу общественного строя. Социальные условия производства и обмена точно так же определяются материальными факторами хозяйства, как и распределение. Состояние научных знаний, господствующий политический строй, право и пр. оказывают могущественное влияние на общественное производство. Материалистическое понимание истории не отрицает этого влияния, но оно признает решающим обратное влияние материальных факторов производства (и обмена) на общественную жизнь.

Маркс и Энгельс были склонны признавать расу самостоятельным экономическим фактором. В одном частном письме от 1894 г. Энгельс прямо говорит, что «раса есть экономический фактор»22. Нечто подобное утверждал и Маркс. «Независимо от более или менее развитой формы общественного производства, – читаем в «Капитале», – производительность труда остается в связи с условиями природы. Все же эти условия сводятся, в свою очередь, к природе самого человека как раса и т. п., и к природе окружающей человека внешней среды»23. Таким образом, раса есть, согласно Энгельсу, экономический фактор, а согласно Марксу, она оказывает не меньшее влияние на производительность труда, чем внешняя природа. Некоторые последователи Маркса точно так же признают расу самостоятельным моментом общественного развития; так, например, недавно умерший итальянский социолог Антонио Лабриола24. Согласуется ли, однако, такое воззрение с основными идеями исторического материализма?

Никоим образом и по следующим основаниям. Конечно, работоспособность человека весьма существенно зависит от его принадлежности к той или иной расе. Известно, что люди различных рас обладают совершенно различной мускульной силой, различным развитием и весом мозга и т. д. Физические различия организма, отличающие одну расу от другой, должны сопровождаться соответствующими различиями духовной одаренности. Но из этого не следует, что раса является, с точки зрения материалистического понимания истории, экономическим фактором, подобным внешней природе, ибо и многие «идеологические» силы, как право, государство, религия и пр. оказывают самое могущественное воздействие на производительность общественного труда, что, однако, не делает их экономическими факторами. Сущность исторического материализма в том именно и заключается, что это воззрение, не отрицая влияния разнообразнейших факторов на хозяйство, признает решающей силой только хозяйство. Заключающиеся во внешней природе естественные условия труда суть первичные экономические факторы, так как хозяйство не висит в воздухе, но покоится на материальной основе. Что же касается расы, то раса является, с точки зрения исторического материализма, не первичным, но вторичным фактором, как право, государство и пр. Расовые признаки не образуют собой чего-либо неподвижного и застывшего: они всегда находятся в процессе образования, они не конечная причина, но результаты развития соответствующей человеческой группы, развития, определяемого в конечной инстанции экономическими условиями существования этой группы. «Состояние общественного строя действует благоприятно или неблагоприятно, ускоряя или задерживая на этногенетический процесс, и таким образом становится само источником этнических признаков. В некоторых случаях, когда говорят о расе, следовало бы говорить о классе. Сословные различия сопровождаются у всех народов различиями физического строения, тем более глубокими, чем ниже стоят данные народы по отношению к образованию и свободе»25.

Так называемый национальный дух, все объясняющий в глазах многих историков, есть, с точки зрения исторического материализма, весьма сложный продукт общественных условий жизни, следовательно, прежде всего, экономических условий жизни данного народа. Правда, далеко не все расовые признаки могут быть объяснены хозяйственными условиями, в которых народ существует в данное время; но это лишь потому, что наследственные расовые отличия суть продукт также и прежних, ныне не существующих экономических условий, в которых раньше жил этот народ. Поэтому особенности национального духа в такой же мере допускают объяснение современными или прошлыми условиями хозяйства, как и все другие исторические продукты – государственный строй, право и пр. И если Маркс и Энгельс усматривали в расе самостоятельный экономически фактор, имеющий не меньшее значение, чем внешняя природа, то это лишь доказывает, что даже творцы известной теории могут быть неверны ее основаниям.

III

Учение о производительных силах, о решающем значении в общественной жизни материальных условий хозяйственного труда есть основа философии истории Маркса. Однако этим учением не исчерпывается исторический материализм – его другой половиной является учение о классовой борьбе.

Развитие материальных условий хозяйства есть господствующая сила истории, но действует она помимо человеческого сознания. В человеческом сознании столкновения новых способов хозяйства со старыми принимают форму столкновения интересов различных общественных групп, форму классовой борьбы. Учение о производительных силах освещает объективную, бессознательную сторону исторического процесса; оно должно быть восполнено учением, объясняющим отражение этого объективного процесса в человеческом сознании. Эта последняя задача разрешается учением о классовой борьбе. Основным понятием этого учения является понятие об общественном классе. В «Манифесте» с полной определенностью устанавливается положение, что «история всех бывших до сих пор обществ есть история классовой борьбы». Но что следует разуметь, в смысле Маркса и Энгельса под общественным классом это остается до настоящего времени не совсем ясным.

«Что такое общественный класс?» – этим вопросом, но без ответа, заканчивается III том «Капитала» Маркса. Мы узнаем лишь, что понятие общественного класса далеко не совпадает с понятием общественной группы. Так, врачи и чиновники образуют две различных общественных группы, но не два различных класса. Классовое сложение общества отнюдь не нужно смешивать с общественным разделением труда, приводящим к обособлению профессий. Первобытное общество не знало классов, но в нем существовали особые профессии (кузнец, жрец, судья, воинский предводитель и т. д.).

Если мы обратимся к другим работам Маркса и Энгельса, то мы найдем в них богатейший материал для ответа на интересующий нас вопрос, но самого ответа, т. е. определения понятия «общественный класс», не встретим. Мало того, мы придем к заключению, что Маркс употреблял это понятие в различных, даже, по-видимому, противоречивых значениях. Так, в своих статьях, посвященных движению 1848 г. в Германии, автор «Капитала» говорит, что германский народ в эпоху этого движения состоял из следующих классов: феодального дворянства, буржуазии и мелкой буржуазии, крупного и среднего крестьянства, мелкого свободного крестьянства, несвободного крестьянства, находившегося в феодальной зависимости от помещиков, земледельческих рабочих и, наконец, промышленных рабочих – всего насчитывается Марксом не менее 8 общественных классов26. В своем тонком анализе социальных и политических движений во Франции в эпоху февральской революции и после нее Маркс также различает целый ряд общественных классов, причем особое внимание уделяет социальной роли двух классов – мелкой буржуазии и крестьянства. Главным достоинством этого замечательного анализа является, по общему признанию, данная Марксом блестящая и остроумная характеристика мелкой буржуазии как особого общественного класса. И мелкая буржуазия, и разные группы крестьянства постоянно рассматриваются нашим автором как самостоятельные классы. Что касается класса мелких крестьян, то Маркс приписывает ему решающую роль в декабрьском перевороте, приведшим к восстановлению империи. «Бонапарт, – говорит наш автор, – является представителем особого общественного класса и к тому же многочисленнейшего класса французского общества – мелкого крестьянства»27.

После всех этих утверждений читатель не может не быть поражен, узнав от того же Маркса, что мелкое крестьянство … вовсе не класс. «Мелкие крестьяне (Parzellenbauer) образуют собой огромную массу, члены которой живут в одинаковых условиях, но не вступают в разнообразные отношения друг c другом. Их способ производства ведет к разобщению, а не к взаимным сношениям производителей … Клочок земли, крестьянин и семья; рядом другой клочок земли, другой крестьянин и другая семья. Куча семей образует деревню, куча деревень – департамент. Таким образом составляется главная масса французского народа, как из картофеля, набитого в мешок, составляется мешок с картофелем … Поскольку между мелкими крестьянами существует лишь связь того же местожительства, а тожественность их интересов не вызывает никакой сознательной общности интересов, никакой национальной общности и никакой политической организации крестьян, постольку мелкие крестьяне не образуют класса»28.

Но если мелкие крестьяне не образуют общественного класса потому, что их способ производства изолирует их друг от друга и препятствует их политической организации, то возникает сомнение, можно ли всегда считать классом мелкую буржуазию. Немецкая мелкая буржуазия была, очевидно, так же неспособна в 1848 г. к сплочению в особую политическую партию, как и Французские крестьяне в эпоху декабрьского переворота. Следовательно, и мелкую буржуазию мы не имеем права при известных общественных условиях считать самостоятельным общественным классом.

Таким образом, многие из общественных классов, найденные Марксом в недрах современного общества, оказываются совсем не классами. По-видимому, мы должны вернуться к знаменитому (принадлежащему еще Адаму Смиту) делению современного общества на три класса: землевладельцев, капиталистов и наемных рабочих. Но и то нет. Вопрос о признании наемных рабочих самостоятельным классом возбуждает серьезные сомнения.

Правда, Маркс называет бесчисленное число раз наемных рабочих – пролетариат – особым общественным классом. Но также наш автор называет и мелких крестьян, которые, однако, по его же определению, во Франции не составляли класса. Не постигнет ли рабочих такая же участь, какая постигла крестьян и мелких буржуа?

И действительно, мы не имеем никакого основания признавать немецких рабочих 40-х годов особым общественным классом, если мы отказываем в этом звании французским крестьянам и немецким мелким буржуа. Это, кстати, указано самими Марксом и Энгельсом в 1847 г. в их знаменитом «Манифесте». Авторы «Манифеста» неоднократно и настойчиво заявляют, что «ближайшею целью их партии является превращение пролетариата в класс» («Bildungdes Proletariatszur Klasse»). Это заявление варьируется авторами на разные лады, но смысл его остается одним и там же. Что же оно означает? Очевидно то, что в эпоху «Манифеста» пролетариат еще не был особым классом, ибо иначе нечего было бы стремиться к сплочению пролетариев в класс. Таков неизбежный логический вывод из утверждений Маркса и Энгельса.

Наша попытка выяснить вопрос об общественном классе привела, таким образом, к весьма неожиданным результатам. По-видимому, остается еще лишний раз изумиться логическим противоречиям знаменитого экономиста. И, конечно, все это несомненные противоречия, но противоречия ли в терминологии, или в самой мысли? Мы этого еще пока не знаем. Быть может, автор «Капитала» повинен только в небрежной терминологии – вина не очень большая, не исключающая возможности логической правильности мысли.

Так оно и есть. Ключ ко всем этим действительным или мнимым противоречиям мы найдем в полемическом сочинении Маркса, направленном против Прудона. «Экономические отношения, – говорит Маркс в «Нищете философии», – превратили массу населения в рабочих. Господство капитала создало одинаковость положения для этой массы, одинаковость интересов. Таким образом, эта масса стала классом по отношению к капиталу, но не классом в себе (für sich). В очерченной нами борьбе эта масса объединяется, конституируется как класс в себе. Защищаемые ею интересы становятся классовыми интересами. Но борьба одного класса с другими классом есть всегда политическая борьба». То же самое Маркс говорит и о буржуазии, в развитии которой он различает два фазиса: «фазис, в течение которого буржуазия только конституировалась под господством феодализма и абсолютной монархии, и тот, когда буржуазия, как уже конституированный класс, опрокинула феодализм и монархию и превратила общество в буржуазное общество. Первый из этих фазисов был продолжительные и требовал больших усилий»29.

Так, общественный класс проходит два фазиса развития. Первоначально возникающий класс является классом лишь по отношению к другим классам, но не классом в себе (für sich). Затем он конституируется как класс в себе, и этим знаменуется второй фазис развития класса – фазис зрелости. В этом смысле Маркс говорил, что французские мелкие крестьяне не образуют собой класса, именно зрелого класса – класса в себе, – хотя они, несомненно, являются классом по отношению к другим общественным группам. Также и германские рабочие в сороковых годах не были классом в себе, хотя они и составляли класс по отношению к буржуазии.

Всякий знакомый с философией Гегеля легко узнает в этом различении класса по отношению к другому и класса «в себе» (für sich) гегелевский переход чистого бытия через свое отрицание к бытию по отношению к другому и через отрицание отрицания к бытию в себе. Точно так же и Маркс видит в первом фазисе развития общественного класса бытие класса по отношению к другому, а во втором фазисе – бытие класса в себе. Проходя этот круг развития, класс изменяется в своем характере; называя одну и ту же общественную группу классом и затем отказывая ей в классовом характере, наш автор характеризует ее с точки зрения различных фазисов ее развития. Так, личинка может быть противопоставлена взрослому животному, в которое она превращается, но вместе с тем, сравнивая это животное с организмами других видов, мы присваиваем личинки такое же наименование, как и взрослому животному.

Итак, то, что нам казалось логическим противоречием в учении Маркса об общественном классе, оказывается простой небрежностью выражения. Всякий общественный класс подчиняется, по учению Маркса, закону развития, общему для всего существующего, и каждый фазис развития класса обладает своими характерными, специфическими особенностями.

Эту важную сторону учения Маркса об общественном классе необходимо всегда иметь в виду, чтобы правильно понимать мысль знаменитого экономиста. Мы часто встречаем, например, в сочинениях нашего автора категорическое утверждение, что столкновения классов неизбежно носят политический характер. Это, очевидно, не может относиться к классам, еще не достигшим окончательного развития, еще не конституированным. Так, английские рабочие союзы представляли собой значительную общественную силу уже в конце XVIII-го века и упорно отстаивали интересы своих членов против предпринимателей. Но борьба эта оставалась всецело экономической борьбой и ничего политического в себя не заключала; потому она и не была, в смысле Маркса, классовой борьбой.

Утверждая, что современное общество имеет классовый характер, наш автор отнюдь не думает отрицать, что многие общественные группы, входящие в состав общества нашего времени, не имеют сознания своих классовых интересов и не образуют собой зрелых, конституированных классов – классов в себе. Общественная действительность представляет собой пеструю картину, в которой мы видим общественные классы на всех ступенях своего развития, начиная от социальных групп, в которых совсем не пробудилось сознания общности их классовых интересов, до экономически и политически прочно организованных классов. С этой точки зрения историю можно рассматривать как историю общественных классов – их возникновения, постепенного роста, упадка и реагирования друг на друга. Некоторые классы падают, другие растут, но все вместе образуют сложное и тесно связанное целое, в котором каждая экономически обособленная группа если и не составляет класса в себе, то является классом по отношению к другим общественными группами.

Мы знаем уже, что общественный класс есть нечто совершенно иное, чем группа лиц одинаковой профессии. Понятие общественного класса неотделимо, по учению Маркса, от понятия противоположности общественных интересов30. Где этой противоположности интересов нет, там нет и классов. Вот почему в первобытном обществе не было классов, вот почему в современном обществе священники и врачи или артисты не образуют особых классов; интересы этих общественных групп не находятся в неизбежном антагонизме с интересами каких-либо других общественных групп.

В чем же заключается источник противоположности интересов в современном обществе, основанном на присвоении одними общественными группами прибавочного труда других групп? Очевидно, не в чем ином, как в этом самом экономическом отношении, лежащем в корне данного социального устройства. Поэтому мы можем определить социальный класс как общественную группу, члены которой находятся в одинаковом экономическом положении по отношению к общественному процессу присвоения одними общественными группами прибавочного труда других групп и вследствие этого имеют общие экономические интересы и общих антагонистов в процессе общественного хозяйства. Это определение дает нам ключ ко всему учению об общественных классах. Исходя из него, мы можем без труда определить, составляет ли данная группа, и почему именно, особый общественный класс или нет.

Так, прежде всего ясно, что наемные рабочие составляют особый общественный класс по отношению к тем, в чью пользу поступает их прибавочный труд. Капиталистическое общество распадается на 3 основных класса: наемных рабочих, капиталистов и землевладельцев. Но кроме этих классов, основных и типичных для капиталистического хозяйства, реальное капиталистическое общество нашего времени слагается также из других классов, созданных предшествующими способами производства. Правда, если бы какая-либо общественная группа стояла вне экономических антагонизмов, вытекающих из факта присвоения частью общества труда остальной части, то она не образовывала бы класса. Но дело в том, что среди экономически обособленных групп нашего времени такой группы нет и быть не может. Так, мелкие самостоятельные производители не были классом в первобытном обществе. В капиталистическом обществе нашего времени имеются также многочисленные группы мелких самостоятельных хозяев; таковые составляют даже главную массу населения в большинстве европейских государств. Но современные мелкие производители – крестьяне и ремесленники – суть особые общественные классы, потому что хотя крестьянин, работающий своими руками без помощи наемных рабочих на своем клочке земли, или ремесленник, занятый в своей собственной мастерской, с формальной стороны стоят как бы вне отношений экономической эксплуатации, характерных для капитализма, на самом деле это не так. На самом деле капиталистическая основа современного хозяйственного строя дает себя чувствовать тысячами способов в хозяйстве мелкого производителя. Крестьянин платит за свою заложенную землю проценты в банк, с его земли поступают налоги в пользу государства, он продает свои продукты капиталисту-торговцу, он арендует землю крупного землевладельца и вносит последнему арендную плату и т. д. и т. д. Все эти экономические отношения являются не чем иным, как различными формами присвоения прибавочного труда крестьянина, почему современные крестьяне и должны быть признаны особым классом. То же следует сказать и о других мелких производителях.

Может возникнуть вопрос: не составляют ли малые самостоятельные производители (крестьяне и ремесленники) и наемные рабочие одного трудящегося общественного класса, в противоположность нетрудящимся общественным классам? Безусловно, нет, потому что хотя и крестьяне (разумеется, мелкие) и наемные рабочие одинаково эксплуатируются другими общественными группами, но общественные способы присвоения прибавочного труда крестьян и рабочих существенно различны. В связи с этим экономические интересы крестьян и рабочих далеко не тождественны. Крестьянин-арендатор заинтересован в понижении арендной платы, понижении процентов по ипотечному долгу и земельных налогов; рабочий же во всем этом совершенно не заинтересован, но зато заинтересован в повышении заработной платы и сокращении рабочего дня, от чего крестьянин как таковой ничего не выигрывает. Поэтому крестьяне и наемные рабочие представляют собой различные общественные классы, подобно тому, как капиталисты и землевладельцы принадлежать не к одному, а к двум различным классам.

Точно так же мелкая буржуазия есть особый общественный класс, образующий собой переходную ступень между противоположными полюсами капитала и труда. Но хотя этот класс и имеет промежуточный характер, все же это класс с классовыми интересами и классовыми антагонизмами. Зажиточные ремесленники и мелкие торговцы, из которых главным образом состоит этот класс, принадлежат к числу предпринимателей, пользующихся наемным трудом, и в качестве таковых должны быть противопоставлены наемным рабочим; но их экономическому благополучию наиболее угрожают не рабочие, а крупные капиталисты. Эксплуатируя рабочих, мелкие буржуа сами становятся жертвой крупного капиталиста. Немногие из среды этого класса поднимаются вверх и переходят в ряды крупной буржуазии, другие опускаются вниз и пополняют массу пролетариев. Это колеблющееся положение мелкой буржуазии определяет своеобразный социальный характер этого класса, но не устраняет классовых антагонизмов, в рамки которых заключена мелкая буржуазия, как и другие классы.

Таким образом, антагонистическое отношение присвоения общественного прибавочного труда неработающими группами, лежащее в корне капиталистического общества, придает антагонистический характер всем экономически обособленным группам, из которых это общество слагается, и делает из последних не просто экономические группы, но социальные классы. Куда, однако, отнести представителей так называемого непроизводительного (точнее, нехозяйственного) труда: врачей, адвокатов, писателей, артистов, ученых и пр.? Можно ли их считать особым классом людей умственного труда? Никоим образом, так как для того, чтобы общественная группа могла быть признана классом, для этого недостаточно сходства профессий или экономического положения лиц, входящих в ее состав. Владелец небольшой фабрики, получающий с нее немногим более дохода, чем работающий по найму искусный механик, принадлежит к тому же классу капиталистов, как и миллионер, но к другому классу, чем механик, хотя по своему доходу наш фабрикант гораздо ближе к механику, чем к миллионеру. Дело тут не в размере дохода, а в экономическом отношении лиц той или иной группы к общественному процессу присвоения прибавочного труда. И крупный, и мелкий фабрикант получают доход не со своего труда, а со своего капитала; этот капитал дает им возможность присваивать себе долю труда рабочих, занятых в производстве, все равно, принадлежат ли эти рабочие к группе искусного или чернорабочего труда. Капиталисты только потому образуют собой особый общественный класс, что им противостоят рабочие; рабочие, в свою очередь, являются классом лишь в силу того, что им противостоят капиталисты. Кто же, какой общественный класс противостоит адвокатам, врачам, духовенству и пр. и пр., с каким классом они находятся в антагонизме по своему экономическому положению? Ни с каким, потому что их деятельность как нехозяйственная стоит вне экономического процесса присвоения прибавочного труда.