Путь палача

Он знает, кем являюсь я.

Я читаю это по его беспокойному всплеску в глазах, как только я появляюсь в поле его зрения. Дёргается его вена на правом виске, а затем лицо моментально разглаживается, и возникает неестественная улыбка:

– Коллега, – весело обращается он ко мне. – есть проблемы с техникой?

Он указывает на чемодан со своими инструментами, и все в коридоре оборачиваются на нас многозначительными взглядами. У меня нет проблем с компьютером, но я киваю головой, и мы проходим в мой кабинет. Лишь только закрывается дверь, Итан вздрагивает. Он подходит к ноутбуку, ставит ладони на стол так, что вены на кистях вздуваются, а затем он спрашивает:

– Ну? Показывай, что не так.

Совершенно бесшумно оказываюсь рядом с техникой и указываю на мышь. Оруэлл начинает копошиться с ней, взаимодействовать с компьютером и, видимо, чувствуя, что я не собираюсь отходить, как бы под нос разговаривает:

– Да вот решил сегодня заняться налаживанием техники. Сам понимаешь, времена нелегкие. А без компьютеров сейчас куда? У каждого он должен исправно работать…

Ещё вчера я видел его, и он вел себя совершенно иначе. Он даже никогда не здоровается со мной, что уж говорить о том, чтобы предложить помощь. Всегда поведение Итана Оруэлла холодное и беспристрастное. Сегодня же – его будто подменили. Пока я стою рядом и действую ему на нервы своим присутствием, его уши несколько раз загораются, а потом бледнеют.

Совершенно точно: первый вычислен.

Когда Итан Оруэлл догадывается, что дело в отсутствии батареек в мышке, я делаю страдальческий вид, что забыл об этом. На самом же деле я всегда их почему-то вынимаю прежде, чем выйти из кабинета, и прячу в выдвижной шкаф.

Только программист уходит, я слежу за тем, куда он идёт. Прямая походка, взгляд потуплен вниз, рядом с ним проходит Рэйчел Льюис, что состоит в Совете. Они проходят мимо друг друга вплотную, при этом не отводя друг от друга взгляды. И тогда приходит еще одно осознание: второй предатель вычислен.

У Льюис нет семьи. Одинокая девушка, с головой погрязшая в работе и нашедшая в этом смысл жизни. Я понимаю её положение. Все те, кто ей дорог – это только она сама. Никаких родственников или даже друзей. Помощница, всегда ходящая за ней по пятам, сейчас бог знает где. И это уже звонок тревожности, потому что, по обыкновению, они ни на шаг друг от друга не отходят. И чаще всего доверяют друг другу абсолютно всё.

Моментально оказываюсь в нелюдимых коридорах и подхватываю на пути Аманду, помощницу Рэйчел. Толкаю её к стене под лестницей, что она ударяется и слегка скулит от боли. Не подходя слишком близко, я спрашиваю её жестами:

«Какого чёрта творится с Льюис?»

Она тупо смотрит на мои вопрошающие руки, но вертит головой и, едва сдерживая слезы, сипит:

– Я… я не понимаю тебя…

Вытаскиваю из кармана судорожно комок бумаги, расправляю его, хватаю из её переднего кармана карандаш и пишу имя «Рэйчел» огромными буквами. Видя это, она вся передёргивается, но не встает: так и остаётся сидеть, поджав колени у стены.

– Рэйчел… да… Она… Отстранилась. – Аманда плачет. Её лицо слишком приятное мне, чтобы я не смотрел на него без сожаления. – Кажется, она связалась с Ними… Но я не могу это утверждать, послушай…

И больше я уже не слушаю её, оставив наедине, краем уха улавливая короткие всхлипывания.

Остаётся только один, которого следует вычислить.

Дело к вечеру идёт дольше, чем нужно, но, как только я выхожу из кабинета, слышу, как разговаривают Рэйчел и Аллен. Её голос слегка дрожит, но он ещё увереннее, чем прежде. Как только она выходит, то резко закрывает дверь, и всё её тело пронзает секундная судорога. От неё так и исходит абсолютная ненависть к Президенту, и каждый разговор с ним ей даётся с большим трудом. Теперь, смотря, как она уходит к лифту, я уже не сомневаюсь в том, что волна слухов, прошедшая сегодня по башне Тасмагонии, касается непосредственно её.

– Надеюсь, ты осознаешь, что делаешь. – отрезает Шарль, видя, что я не отрываю взгляда от уходящей Рэйчел.

Я удивлённо вскидываю бровью.

– О, да я же вижу, ты собираешься что-то сделать.

Я мешкаюсь, но всё же отвечаю:

«Не переживайте, вам это понравится».

Когда я тоже подхожу к лифту и нажимаю на кнопку вызова, он тихим голосом вслед мне говорит:

– Жду завтра с хорошими новостями.

***

Ночь сгущается. Сигарета одна уже выкурена. Её отвратительно-сладостное послевкусие распространяется по моему организму быстрее, чем кажется. Беру в руки смартфон, высвечивается пропущенный звонок от Веры Уокер. Я ругаюсь про себя, ведь она знает, что мне бессмысленно звонить. Неужели она считает, что я отвечу?

Ночь еще более напряженная, чем все остальные. Пока я, прикасаясь спиной к бетонному зданию, стою и выкуриваю сигарету за другой, то по приходу ощущения человеческого приближения, кидаю сигару и одним взмахом ноги тушу её в сырой земле. Я чую, что они безостановочно разговаривают внутри помещения. Я следил за Льюис весь её путь и выяснил, что она пришла на встречу с Итаном Оруэллом. К ним присоединяется еще кто-то третий, имя которого мной пока ещё не вычислено, но вслед подходят к зданию ещё двое анархистов. Их легко узнать: от них чаще всего несёт самогоном, и их поведение особенно выделяется среди остальных граждан. Они беспокойнее и развязнее. Их ни с кем перепутать нельзя.

Я настраиваю экшн-камеру так, чтобы она не была прикрыта рубашкой, затем выглядываю из-за здания, точно зная, что сейчас оттуда кто-то выйдет: и выходит Дэниэл.

Дэниэл Старк, с кем я сегодня общался, и кто выглядел безобиднее всех. Мне казалось тогда, что он непричастен… Но сейчас я вижу, как он выходит, спрятав руки в штанах. Его походка развязна, движения резки. В кабинете он выглядел моложе, сейчас – ему лет под 40. Я точно вижу, что он старше, чем кажется, и его поведение теперь тщеславное и гордое.

Вслед за ним выходят Рэйчел и Итан, а также двое неизвестных.

Пуск. Камера нацелена. Разговор продолжается:

– Северная 85, – оповещает негромко Льюис.

– Мне нужны гарантии, что никто из нас не пострадает.

– Крыша следит за всем, – отвечает другой. – Можешь не переживать. 7 сентября вам не нужно там находиться.

– Будет жарко. – с наслаждением добавляет Дэниэл.

Я действительно ошибался. Но отступить назад подобно самоубийству. Именно по этой причине я никогда не завожу дружеских связей. В этом мире никогда не угадаешь, кому стоит доверять, а кто предаст тебя в первые же минуты…

«Встретимся сегодня?» – приходит уведомление от Веры, пока я стою рядом с Алленом, а он внимательно вглядывается в лица на видео, что я вчера записал. Лицо бесстрастно, но изменяется цвет болотных глаз, в которых узнается сестра. Их сходство порой пугает.

– Ты знаешь, что делать, – говорит он выдержанно и совершенно спокойно.

Я киваю головой.

– Соберём сегодня всех из Совета и нескольких из других отделов. – Аллен улыбается мрачной улыбкой. Я вижу кровь в его глазах, она стекает по его щекам и шее… И затем исчезает.

– Это будет небольшой пир. Дела идут лучше, чем прежде, нужно это отметить. Ты тоже приглашён.

Приглашён.

Я приглашен на кровавую вечеринку, но если все только этому радуются и думают, что Президент таким жестом показывает, что становится нежнее, то я точно знаю, что за нежностью и беспокойством за подчиненными скрывается полное ледяное и абсолютное безразличие ко всему, кроме себя. Есть ли у него толика чувств? Он забыл об этом также, как когда-то сбился с пути и я. Я тоже перестал что-либо чувствовать. Но если за Уокером скрывался явный нарциссизм, то за мной, кажется, не скрывалось уже более ничего.

Мы сидим за огромным столом в кабинете заседаний, где закрыты все двери и жалюзи. Но никого это не волнует, потому что только разливается алкоголь по рюмкам, лица всех багровеют, и разговоры становятся оживлённее. Аллен выглядит счастливым. Он даже не смотрит в мою сторону, а с увлечением разговаривает с рядом сидящими людьми и ведёт себя, как кажется мне, совершенно естественно. Лишь я, погружённый в себя, многозначительно иногда поглядываю на Дэниэла, что выглядит также молодо и ведёт себя невинно. Тот Старк, которого я видел вчера, совершенно не вяжется с сегодняшним образом.

Уокер в один момент поднимается из-за стола, начиная свою речь:

– Дорогие друзья, я рад, что могу сообщить вам, что горжусь некоторыми из вас, – Он проходит мимо Итана и трогает его за плечо, затем касается Рэйчел, а потом останавливается за Дэниэлом и кладет обе руки ему на плечи. – Каждый из вас заслужил моей похвалы, но особое внимание я хотел бы уделить Оруэллу. Вчера он починил всю, практически всю технику у нас, чего не дождёшься от других специалистов в области программирования.

Аллен медленно достает из шкафа бутылку виски и многозначительно улыбается. Все мурашки встают на моем теле.

Президент наливает в рюмки Старк, Льюис и Оруэлла алкоголь и вещает:

– Я обожаю этот виски, он очень долго у меня стоял, и, наконец, он нашел своих героев! Рэйчел, дорогая, твои заслуги оценены. Особенно Дэниэл – этот скромный мальчишка сумел удивить меня своей смекалкой.

Все радостно аплодируют. Их щёки еще краснее прежнего, они уже практически не могут мысли мыслить здраво, но все счастливы. Просто счастливы, будто похвала касается и их тоже.

– Давайте выпьем за этих молодых достойных специалистов! – И все, кроме меня и Дэниэла Старк, залпом выпивают по рюмке.

Я внимательно смотрю на Итара, весело беседующего с Рэйчел. Они уже опорожнили свои стаканы и не замечают, с каким счастьем и удовольствием, не отрываясь, смотрит на них Президент. Не замечают, что вместо того, чтобы краснеть, их лица, наоборот, бледнеют. Не замечают, как синеют их губы, а потом они прекращают разговаривать, хватаются за свои шеи в поисках воздуха.

Всеобщее оживление останавливается. Взгляды обращены в их сторону. Задыхаясь, они пытаются что-то сказать, но, увы, не получается. Все смотрят в ужасе, не смея пошевелиться. Я тихо восторгаюсь Алленом, видя, как его лицо всё больше вытягивается от удовольствия, будто он занимается любовью или мастурбирует.

Изо рта Оруэлла и Льюис выходит кровь, и ею они забрызгивают своё место на столе и тарелки. Итан тянется к воде, чтобы запить, остановить агонию, но руки трясутся и опрокидывают бутылку вина. Он, поднимаясь со стула, тут же падает на пол и продолжает содрогаться всем телом, изрыгивая кровь и блевотину.

Рэйчел Льюис скоро падает замертво.

Дэниэл, чья рука лежала на рюмке с налитым ядом, моментально отскакивает, и Аллен смеется.

– Что такое, молодой человек? Это великолепный виски. Попробуйте.

Но Старк судорожно подскакивает с места и бежит к выходу. Моя реакция срабатывает сразу же: хватаю нож со стола и кидаю его в Дэниэла. Лезвие врезается в шею, в самую артерию. И он падает, когда я уже закрываю глаза, чтобы не видеть его предсмертные конвульсии.

Так всё и происходит здесь, в этом чертовски странном сне, который не имеет окончания. Который продолжается каждый раз, стоит реальному «я» только погрузится в ночь и уснуть.

Так и происходит с теми, кто выдвигается против Аллена и его политики. Тебе кажется, что мир нужно изменить, и единоправие этому не поможет? Ты ошибаешься. Любое преступление против Президента и Чёрной партии не остается безнаказанным. Он убивает сам, может назначить войска, а может попросить меня. И тогда любой человек, даже если в душе он чист, прекрасен и не испорчен, но всего лишь жаждет свободы и призывает к этому других – теперь не обладает своей жизнью. Возможно, в другой реальности. Возможно, в другом мире или стране. Но не при Аллене Уокере. Не при нём.

Содрогаюсь, только рука Президента касается моего плеча. Он наклоняется к моему уху и шепчет:

– Хорошо сработало. Теперь я доверяю тебе.

Что в этом мире не так? Почему, чтобы заработать безграничное доверие, нужно убить человека? С этим же вопросом все сидящие за столом смотрят на меня пристально и с испугом. Теперь они знают, кто я. Теперь об этом узнает каждый из башни Тасмагонии.

Я снова закрываю глаза, чтобы не видеть, как Аллен достает из кармана кармелис и кладет на каждого валяющегося на полу. Все начинают уходить, но я также не вижу никого. Не вижу, как Президент закрывает за собой дверь и уходит тоже. Лишь спустя некоторое время я распахиваю ресницы, поднимаясь из-за стола и смотрю на мертвого Дэниэла. Еще вчера мы разговаривали с ним совершенно непринужденно, и я думал, что из нас могла бы выйти отличная команда. Может быть… В дальнейшем. Если бы я решился нарушить свои принципы. А теперь я внимательно вглядываюсь в его труп, и меня пронзают смешанные эмоции. Я действительно чувствую. И мне совершенно не нравятся эти ощущения.

Я бросаюсь из стороны в сторону. Начинаю сожалеть о случившемся, но стараюсь подавлять это в себе. Мне нравился Старк как приятель, с которым душевно сходить покурить на балкон и послушать его мечтательные заявления о ближайшем или далёком будущем, наслаждаться тишиной, молчанием, прикрывать его, когда он втихушку на рабочем месте выпивает банку пива. Что, если бы мы стали друзьями?

Меня ударяет под дых, и уже ничто не останавливает. Едва ли вспомнить, как добираюсь до квартиры Веры, как она встречает меня трезвой и возбужденной, в приподнятом настроении. Пока она тараторит о последних событиях, я стою в прихожей у стены, почти не слушая. Внутри – невероятных размеров пустота, а в горле непреодолимое желание выпить алкоголь и забыться на долгие месяцы. Это пустота дрожит, напоминает о себе, что я не замечаю, как Вера останавливает свой оживленный монолог и спрашивает, что случилось.

Она выглядит по-домашнему привлекательно, будто только что вышла из кухни и теперь отдыхает. Вера замечает мой пристальный взгляд и слегка улыбается. Это всё та же кукла, которую хочется потрогать, но в которой не хочется копаться. Пока я смотрю на неё, моё желание возрастает, и я вновь не замечаю, как уже прижимаю её к двери туалета, захлестывая поцелуем. Как уже грубо-дразняще провожу по её ягодицам, а она своими ногами обхватывает меня за бёдра. Не замечаю, как несу её в удивительно хорошо прибранную спальню и бросаю девушку на кровать.

Я испиваю её до дна, и пьянящая страсть сносит крышу. В эту ночь мы ни на секунду не отрываемся друг от друга. Любое прикосновение снова вызывает возбуждение. И мы занимаемся сексом бесчисленное количество раз. Но каждый раз, когда моё тело ощущает оргазмы, я то и дело с ужасом вспоминаю, как нож врезается в сонную артерию Дэниэла. И тогда приятное наслаждение сменяется кошмарным оцепенением.

8 глава

Солнце освещало только правую сторону пыльной дороги, даже видно, как копоть стояла в воздухе и оседала вниз, затем поднималась снова вверх от проезжающих машин. Левая сторона дороги почему-то выглядела серее, чем правая, поэтому создавалось ощущение двуликости и незавершенности. То ли тёмная дорога, то ли светлая – мне хотелось чего-то определенного. Но я понимал, что даже в жизни так не бывает.

Я слышал разговор отца и его приятеля Джорджа. До меня доходили лишь отрывки, но полную суть беседы я улавливал. Сначала они говорили о погоде и делах в семье, а затем заговорили об охоте и предстоящей поездке в лес. Поэтому, как только я услышал слова «ружье», «зайцы» и «костёр», то навострил уши. Сегодня меня тоже собирались взять с собой на охоту.

Я трепетал. Потому что ждал этого всю жизнь. Потому что отец проел мне все уши рассказами о том, как он вылавливали оленей, кроликов, койотов – всех, кого мне не терпелось увидеть. И тоже научиться выслеживать дичь, скрываться от диких животных и стрелять в них. Но пока что папа дал мне только небольшой складной нож. Ствол он мне ещё не доверял.

Скоро мы ехали в занюханном автомобиле 2011 года, старом и уже хлябающем, по сравнению с теми, чтобы выпускали в 2020 году. Однако в этом и состояла вся романтика момента. Гудящая от старости машина, пыль, выходящая из-под колес, и песочная дорога, на которой раскиданы камни, как специально, чтобы прочувствовать каждый толчок своей пятой точкой.

– Ехать будем часа 2, не меньше, – прокомментировал отец. Почему-то эта фраза меня усыпила, и я задремал, кажется, на полтора часа.

После сна я весь вспотел. В сознании еще всплывала кровь на моих руках и то, с какой тщательностью я смывал её в раковине.

В лесу воздух был влажный, и после пыльного сухого воздуха это вызывало у меня нескончаемый кашель. Дядя Джордж хлестанул по спине так, что загорелись лёгкие. Но удивительно: кашель после этого исчез, будто его и не было. Зато мой мозг словно очистился и мыслить стал яснее. Даже все органы чувств обострились до предела, я стал реагировать на каждый шорох, шелест, треск, движение, изменение света. Отец будто отделился от нас. Я с его приятелем остался один на один и молчал, осторожно шагал вперед.

– Пытайся мне подражать. Так будет быстрее, чем я буду тебе объяснять. – заявил Джордж и тепло взглянул на меня. Я кивнул.

Мы стали двигаться быстрее, чем до этого. Но меня удивило не это, а то, с какой легкостью дядя Джордж передвигал свои ноги и – я был шокирован – не издавал, кажется, ни единого шороха, ступая по траве. В то время как я, пытающийся его копировать, шёл как громадный неуклюжий слон.

– Как тебе это удаётся? – шёпотом прохрипел я.

– Что?

– Твоя походка. Ты по воздуху идёшь?

Мужчина насмешливо нахмурился, наверное, придя к мысли что без разговоров не обойдётся, и ответил:

– Я сливаюсь с этим местом. Я становлюсь травой, по которой иду, превращаюсь в деревья, мимо которых прохожу, растворяюсь в этом лесном воздухе. Я часть этого леса, поэтому не могу как-то выделяться среди всего.

Но я не понимал:

– Ты же человек!

– Ошибаешься. Любой уважающий себя охотник, как только ступает в лес, перестаёт быть человеком.

Мы продолжили идти молча, хотя еще до сих пор я не мог сообразить, как возможно было так идти. Ведь отворачивая голову в сторону или немного убегая вперёд, я переставал ощущать, что дядя вообще находится рядом. Я думал, что резко оказывался один.

Отец ушёл в другую часть леса, невозможно было заметить хотя бы его силуэт. Поэтому я пытался освоиться самостоятельно.

Солнце заходило за горизонт. Отражаясь меж деревьев, солнечные лучи слепили глаза. Всеми усилиями мне хотелось тоже слиться с природой, с ягодами калины, которые постоянно отпинывал ногами, с кустами, царапающими мне запястья, сучьями, ударяющими меня то по щекам, то по лбу, то по ушам. Всё это настолько раздражало, что я готов был взорваться. Оттого, что дядя Джордж требовал от меня невозможного.

В один момент я резко остановился, вспыхнув в гневе. Эмоции ударили в голову – загорелись уши и щёки. Похолодели пальцы ног. Я возненавидел всё вокруг и желал самоуничтожиться от неимоверного чувство жалости по отношению к самому себе.

Я ударил кулаком по дереву, но оно даже не пошевелилось и не затряслось. Зато костяшки пальцев заныли знатно. Я издал крикоподобный пищащий звук и сложился пополам, прижав руку к груди. Я ненавидел уже это место и меня раздражало, что со мной никто не разговаривает. Я вспыхнул так ярко, что не мог снизить свой пыл. Потому что рядом не было даже матери, ведь именно она оказывала на меня огромное влияние. Тут и настигла меня самостоятельность. Только вот вкус её оказался горче, чем ожидалось. Больше никаких пряток за спины. И никаких: «Мама, почему так происходит?».

«Мама?»

Я резко заметил, что остался один. Где дядя Джордж, где отец? Я замешкался, несколько секунд оглядываясь по сторонам.

– Папа?

На мой голос никто не откликался.

Лес заключил меня в цепкие звериные объятия, из которых невозможно было выбраться. Я мог только задыхаться, сражаясь со своим собственным страхом. Страх был более ужасающим, чем лес сам по себе. Страх был лесным когтем, впивающимся в глотку и разрывающим артерию. Тряслось всё тело. Оно отвергало отсутствие людей. Отсутствие поддержки.

Отсутствие всего.

Лицом к лицу. Один на один.

Под истеричное восприятие происходящего, словно в тумане или в дурном полудрёме, каким-то образом я сумел завалиться в овраг и притих там на долгое время. Тот день стал для меня ключевым. Не потому, что мне пришлось наложить в штаны от собственного одурения и заблуждения в собственных страхах. Хотя это тоже сыграло свое особое значение в преломлении меня. Но потому, что я многое вынес, пребывая один на один в лесу. Потому что меня никто, абсолютно никто не учил. Я пришел к выводам сам. И вынес для себя главное.

Я не смог найти ни отца, ни дядю Джорджа. Лесная летняя красота пейзажа перевоплотилась в пугающе-мерзкопакостное пространство, наполненное невидимыми или скрывающимися в кустах существами и тварями. Тишина гудела. Любой шорох листьев вызывал дрожь по телу. Сколько раз я тогда бессмысленно, замирая от страха, оборачивался? Да и помогло ли бы мне это? Чувство паники оцепило меня.

Встал на подкашивающихся ногах и стал выбираться из ямы, в которую недавно загремел. Ногтями вцеплялся в землю и в корни и карабкался вверх. Задыхался, падал. От безысходности и злости набрасывался на стену оврага и полз на выход. Всё это длилось бесконечно долго.

Вся романтика леса рассыпалась вместе с моим желанием охотиться. Теперь хотелось только выжить. Но эмоции – грёбаные эмоции перекрывали мне возможность сосредоточиться на происходящем.

Пока я шагал по небольшим сугробам, я натыкался на чьи-то человеческие следы на земле и мятую траву. Но следуя четким меткам, я снова выходил на те же места, где уже был. И ходил так по кругу, не соображая, как выйти из чёртового леса?

Понимание, как выжить в таких условиях, пришло только спустя несколько часов. Точнее, я только начал понимать, но до конца всё ещё не получалось. Я упал на сырую землю и замер. С левой стороны уха слышалось пение соек-пересмешниц и их звукоподражание, а с правой – шелест листвы из-за легкого ветра. Я как бы разделился на две части, потом на три, когда услышал стук дятла по дереву, далее – на четыре, услышав топот маленьких ножек, бегающих по сырой земле, покрытой хрустящей травой, лопающейся, если на неё слегка наступить. Я разделился мысленно на много-много частичек и ощущал себя и тем, и тем, и всем на свете. Ветром, деревом, землей.

Я лежал и сливался с корнями деревьев. Нутром ощущал, как по ним забирался внутрь кроны, в сучья, разливался соком по листьям, превращался в смолу. Всё происходило само по себе, независимо от того, насколько я был опустошен. Тело моё поняло, каково это – быть частью леса. Только сейчас пришло понимание, что с заходом в лес стирается человеческий облик и остаётся только существо, взорвавшееся на мириады атомов. Я понимаю и осознаю это только сейчас. Но тогда, когда я был маленький, многое оставалось за пределами моего понимания. Я лежал ещё какое-то время, а потом подскочил с места, услышав резкие незнакомые и грозные передвижения.

Мне в ухо будто кто-то задышал. Бог его знает, кто это был, но это оказалось для меня ужасным. Я словно парализовался и не мог даже пошевелиться на месте. Злобное дыхание коснулось левой стороны шеи, и холодные мурашки покрыли спину. На лес опустилась леденящая душу тень, что видеть стало еще труднее. И дышать – тоже.

Буквально на ощупь пробравшись меж кустов за дерево, я спрятался – так я думал. Но оказалось, существо чётко видело и чувствовало все мои передвижения и следовало по пятам. Сделай я шаг вперёд или в сторону, дыхание никуда не уходило, и наоборот, мне в шею чудовище дышало еще более учащенно, настойчиво и даже… отвратительно.

«Твой страх тобой управляет…»

В голове только обрывки фраз, но ни одна из них не могла привести в чувство. Всем своим существом я ощущал того монстра и уже представлял, как он выглядит, как стоит на двух ногах, и две верхние волосатые лапы с огромными когтями тянутся ко мне и хотят расцарапать всю спину… Сопли, слюни, выходящие изо рта и стекающие вниз, на землю. Вонючий, широко раскрытый рот. И горящие от ненависти глазищи. Я не видел этого, но, клянусь, я настолько перепугался, что в сознании отложилось – я точно видел это грозное чудовище. И оно даже смотрело мне пристально в глаза.

Я дал дёру. Я стал так бежать, как не бегал никогда в жизни. Со скоростью света. За мной побежало чудовище, ступающее огромными своими ногами, из-под которых летели ошметки грязи и травы. Падая, я соприкасался коленями с землей. Трико уже полностью было изувечено, словно его расцарапало чудовище. Я вставал, цепляясь за кусты и падал снова, ударяясь локтями об деревья и оставляя на теле крайне дискомфортные ссадины. В этот момент я будто перевоплощался тоже в дикое существо. Страх настолько управлял мной, заставлял испытывать сильнейший стресс, но больше не парализовывал. Он заставлял двигаться быстрее, сильнее, ловчее. Ноги превращались в большие массивные когтистые лапы. Зрение – орлиное. Даже на бегу я старался улавливать движение леса. И своим затылком ощущал зверя, что до сих пор преследовал меня.