Путь палача

После очередного рабочего дня (звучит обыденно, но знаю, что на деле – ужасно), по приглашению Веры прихожу к ней в гости. Когда я врываюсь в квартиру, то первым делом бегу в ванную, чтобы очистить кожу с мылом. Это простая процедура всегда для меня обязательна, хотя я осознаю, что настоящую кровь не смоешь ни за что. И я по гроб своей жизни буду ходить в окровавленном виде, пусть этого никто не будет видеть. Но я чувствую нечто особенное в ритуале мытья рук. Чистоплотность от воспитания? Возможно. Поверхностное успокоение? Может быть. Вода – ключ к очищению не только тела, но и души. Если она, конечно, у человека есть.

Я направляюсь первым делом в ванную. Мне неважно, убрано здесь или нет, мне просто необходимо раковина. И вода, текущая из неё. Я включаю кран. Как только струя касается моих пальцев, приятная нега разливается по телу. Я стою так секунд 15, прикрыв глаза и забыв обо всём. Но только распахиваю их, взгляд бросается на стенку в ванной, где стоит несколько шампуней, гелей, масок и прочей ереси, в которой я не заинтересован. Но среди всего, что там есть, из-за бутылочки с жидкостью, выглядывает ещё один сосуд, только уже стеклянный. Я наклоняюсь, беру его в руки и вижу «Мартини». Самого алкоголя – на самом дне. Я тут же кладу его обратно. Стук по кафелю врезается в уши.

Вера возникает будто из ниоткуда:

– Какие-то проблемы?

Я спокойно разворачиваюсь, а перед глазами шприц, что спрятан в том же месте, но который я примечаю не сразу.

Вся квартира в приятных зелёных тонах напоминает мне цветущий сад, за которым усердно ухаживают. Мне удивительно, что по всем окнам расставлены цветы, домашние или декоративные растения, среди которых и розы, и каланхоэ, и большой фикус… Легкая небрежность на диване, в спальне, но при этом идеально чистый пол, как будто недавно вымытый. Ни одной пылинки на поверхности. Хотя и специально провожу пальцами, чтобы удостовериться – за квартирой ухаживают.

Перехожу на язык рук и спрашиваю прямо: «Тебя напрягает, что я немой? Ведь со мной невозможно поговорить».

– С тобой и не обязательно говорить. – Вера, забравшись на диван, раскидывает ноги в разные стороны и падает головой на синтепоновую подушку.

«Откуда ты знаешь язык жестов?»

– Отчим научил. Он работал с глухонемыми людьми. Кстати говоря, они всегда мне нравились больше, чем обычные.

Я замечаю её лесть, с помощью которой она хочет расположить меня к себе. Но я не поддаюсь – я знаю этот психологический прием. Всё это нужно для того, чтобы моё доверие возросло. На самом деле, Уокер отлично понимает, что то, что я увидел в ванной, подрывает всё, что мы с ней пытаемся построить. И осознает, что я без всяких выдумок испытываю настоящую неприязнь и даже ненависть к алкоголю и наркотикам. Если к первому я мог относиться более или менее нейтрально, то ко второму меня четкий принцип: не связываться с наркоманами.

– Будем молчать?

«Шуточки про немых?»

Женщина вспыхивает после моего замечания и вскакивает с места. Её рыжие локоны касаются моей груди, и Вера смотрит мне прямо в глаза. Я вижу расширенные зрачки – мне ясно, трезвый человек или нет. Взгляд смотрящего не на меня, а в пустоту. И отвратительный запах изо рта, оповещающий о перегаре.

«Что ты имеешь в виду?» – спрашиваю я.

– Какую роль играешь при моем брате? Шпион? Доносчик? Это он тебя ко мне подослал?

Её голос срывается в нервозности, скулы трясутся, и изгибается нервно нижняя губа.

– Скажи, – донимается упрямо, – он приказал тебе притвориться моим другом, верно? Чтобы ты следил за мной и рассказывал ему, где я, чем занимаюсь, какую пью дрянь или что колю себе в вены… Так?

Её щёки багровеют, а руки хватают мои локти. Самое главное в ситуации, когда человек на грани – самому не впадать в истеричное состояние. Поэтому ни одна мышца на моём лице не дёргается, и я ни на долю секунды даже не шевелюсь. Вера начинает требовать с меня ответа, крича прямо в лицо. И ясно видно, насколько она опустошена. От того, что каждый день доставляет самой себе мучение. От того, что на деле понимает о бессмысленности алкоголя. Что, на самом деле, он не расслабляет её. Он лишь отсрочивает ту боль, которую она старается приглушить. Ведь так или иначе это чувство возвращается.

Я заламываю руки Веры безболезненно и немного отталкиваю от себя, чтобы всё обошлось без повреждений. Ошарашенно женщина разворачивается, замахивается на меня рукой, но я вовремя хватаю её запястье и отбрасываю в сторону.

У неё нет больше сил бороться. А у меня нет чувств, чтобы я мог переживать из-за этого. Всё, что я делаю – разворачиваюсь и ухожу. К сожалению или к счастью, драмы не вписываются в мою жизнь. Поэтому нет смысла держать рядом тех, кто всегда ищет только этого.

С того самого инцидента мне кажется, что больше не увижусь с Верой Уокер, хотя периодически обновляю соцсеть, чтобы проверить новые сообщения. Но кроме Аллена мне теперь больше никто не пишет. Изредка я захожу на её страницу, чтобы проверить новые посты или какие-нибудь изменения. Но ничего не происходит. Лишь только виден значок «в сети» и ни одного сообщения. Ни от меня ей. Ни от неё мне. Постепенно и мысли о ней уходят на самый дальний план.

В один из дней снова устраивается заседание, на котором я не присутствую, но сижу в том кабинете, в котором отдалённо можно услышать обрывки фраз из зала. Здесь моя якобы официальная работа: сижу за персональным компьютером и составляю отчёты, иногда выезжаю в командировку для дополнительного сбора данных.

– Меры ужесточаются… – доносится из соседнего зала. Голос – лезвие. Он принадлежит Аллену. – Никаких поблажек… берёшь… Карты… После окружения я должен буду знать, что происходит… Захват должен…

И множество других фраз, обрывок, которых не разобрать. Я пишу, стараясь не отвлекаться. Чья-то дверь где-то громко хлопает. Я заглядываю в стекло, разделяющее меня и коридор, и чья-то фигура стремительно приближается к моему кабинету. В дверном проёме предстаёт Вера, вся пропахшая пивом и сигаретами. Она пьяна. Пьяна настолько, что ноги её едва держат, но она ведет себя уверенно и спрашивает:

– Брат мой где?

И тут же из зала заседаний выходит кто-то, кто-то хватает её за воротник пальто и несёт свой кабинет. Я выхожу и вижу, что вся толпа возникла и подслушивает, что происходит у Президента. И мы все ясно слышим их разговор.

– Если ты считаешь, что мне 7 лет, то почему же сам не нянчишься со мной?

– Как ты посмела сюда явиться? Охранники тебя пропустили?

– Извини, но они не могли выдержать этот чудеснейший аромат перегара. Возможно, это их спугнуло?

– О чем ты…

– Ты подсылал ко мне шпиона. Ну так что, много он обо мне выяснил? Что ты обо мне теперь знаешь? Почему не идёшь на разборки, трячик не даёшь? В тюрьму, может быть, не посадишь?

– Какая муха тебя укусила, Вера? Какие шпионы?

Они кричат минут 6, пытаясь выяснить отношения, и лишь только я знаю, что тот шпион, о котором она говорит – это я.

– Ты дрянь, Вера. Будто по тебе не видно, что ты алкашка и наркоманка? Тут и шпионы не нужны.

– Но как же…

– Ты хоть знала, что мне абсолютно насрать на твою никчемную жизнь? Ты просрала её уже давно. Мне нет до неё никакого дела.

Ещё какое-то время в кабинете висит гробовое молчание, пока Аллен не говорит сестре:

– Пошла вон. – И выталкивает её оттуда, как ненужную псину.

Он приказывает мне проводить её до дома. Шатаясь, она идёт без сопротивления со мной под руку, и по пути не говорит ни слова.

На следующий день, в районе 15:30, она пишет мне сообщение:

«В общем, ты не мог бы мне помочь? Кажется, я в дерьме».

6 глава

Снова сон. Снова холодный пот на лбу и на шее. Я вынырнул из него, словно из ледяной проруби. Кончики пальцев онемели, затем к ним подступил холод, потом – жар на щёках. Непонимание. Отторжение самого себя. Это длилось минуту, две… Затем сон стал отходить, отпускать моё тело. Скованность исчезла, я расслаблялся с каждой секундой ещё больше.

И, наконец, он ушёл. Я забыл о сне так, будто и не спал. А если спал, то мне думалось, что больше ничего и не снилось. Пустота. Вся ночь в беспробудном чёрном пустом сне. Так я утешал себя всегда, когда мельчайшие мысли затрагивали воспоминания о другом ужасном «я».

7 лет – это уже не малыш, но всё ещё ребёнок, который требовал объяснить ему любопытные вещи. Я уже более отчётливо различал разные изменения в окружающем мире. Понятия многих мелочей, попадающихся мне на глаза, я озвучивал своими устами. При любом раскладе я должен был услышать ясный ответ на свой, в большинстве случаев, корявый вопрос. 7 лет – это не период, когда я спрашивал: почему? Это лишь старт моего изучения всего происходящего. Фиксирование в памяти важных моментов. Я умел немного читать, не быстро и по слогам – как вслух, так и про себя. Первой книжкой моей стала книга Ванессы Голд «Как стать вампиром» – сказка-ужас, которую обожал перечитывать папа. Дошёл до неё я совершенно случайно. Но начав читать, уже не смог закрыть.

Обучение в дом пришло не резко, плавно. Из всей книжки к тому времени я осилил уже 4 листа, то есть, восемь страниц, а это – очень и очень много для меня несмотря на то, что оставалось всего лишь 473 страницы. Мама пребывала во вдохновленном расположении духа, я видел это по её загадочно горящим глазам и распеванием песен себе под нос. Меня это настроение тоже подхватывало и уносило за собой. Поэтому я стал ходить по дому с важным видом и искать «Как стать вампиром».

– Чего ищешь, Стенни? – наигранно-игриво спросила меня мать. Я вспыхнул. Щеки загорелись. Не знаю, почему, но я не очень любил, когда меня так называли. Поэтому мама, не получив от меня ответа, произнесла:

– Ты действительно хочешь стать вампиром?

– Хочу. – буркнул я со хмурыми бровями.

– Ну ладно… Просто много кем можно стать. Например, биологом или географом… О, а самое замечательное – писателем! Замечательная вещь. Тогда бы ты смог тоже написать книгу о чём угодно, опираясь только на свои фантазии, знания и опыт.

Я опешил и некоторое время не втыкал, к чему она клонит. Она называла ещё странные слова, такие как историк, химик, физик, математик и многие другие, в понимании которых я тогда еще не разбирался.

– Ну так что? – спросила мать, всё также доброжелательно, но крайне заинтересованно к тому, что я на это скажу.

– Мама, а что это такое? У меня нет таких книг.

– Они у тебя будут. – Мать нетерпеливо подскочила с места и, подтолкнув меня в плечо, повела к столу, где лежали всякие бумаги, исписанные ручками или черными чернилами. Усадила за высокий стул, снесла со стола всё так, будто это мусор, и достала из шкафа стопку разноцветных книг, напугавших меня своей громоздкостью и весомостью. Как только они с грохотом прилетели на стол, я ощутил запах пыли. В носу засвербило, но аромат старого и затхлого влюбил меня в себя раз и навсегда.

– Теперь у тебя есть эти книги. Во всех них – знания, которые пока сложные для твоего маленького мозга, Стенни. Да-да, и не злись, что я тебя так называю. И не стоит негодовать из-за того, что большинство книг тебе сейчас ещё не пригодятся. Но вот загвоздка. Как же ты поймёшь книги, к которым еще нельзя прикоснуться? Подумай.

Она огорошила меня своим вопросом, что я растерялся:

– У тебя есть другие книги, которые я пойму?

– Может быть и есть. А может, нет… Вот как, скажи мне, человек может что-то понять? С чьей-то же помощью, я верно говорю?

Я озадачился.

– Я тот человек, который поможет тебе понять. Я твой учитель, понимаешь?

– Ты будешь меня учить?

Это был тот самый вопрос, которого она добивалась от меня все эти 5 минут. И остальные 30 она посвятила рассуждениями о том, что обучение – важный этап в моей жизни. Вспоминая сейчас, я практически дословно цитатами могу пересказать то, что она мне объясняла. Потому что её твердый голос что внушал уверенность и небывалое воодушевление, которое у меня бывало всегда, когда я брался за чтение новых книг. Новые знания. С помощью них я мог стать кем угодно. Понимание сложных названий профессий пришло ко мне намного позже. А сейчас у меня кружилась голова от нетерпения начать обучение прямо сейчас. Но мама не торопилась. Она готовила меня морально и даже физически, что даже после объяснений разрешила мне поесть печенье, от которых я заводился как моторчик.

И целый день носился по улице.

Спрашивается, зачем? Я понял это спустя годы, когда только стал осмысливать свою жизнь. В самом деле, это очередной трюк матери (а у неё были феноменальные умственные способности), чтобы я как следует выплеснул накопившуюся у себя внутри энергию, выдохся и успокоился. Она подцепила меня на этом спокойствии, взяла за ручку и повела к столу с заваленными учебниками. Мне стало нравится учиться. Действительно, нравилось все последующие дни. Прописи, чтение вслух, арифметика с палочками, я познавал в теории разнообразный мир животных, растений, особенности органов человека и еще многое другое.

Но всё это начало быстро надоедать. Если раньше я бездельничал и мог заниматься своими ребяческими делами, то тогда времени на это уделялось ещё меньше с приходом учёбы в мою жизнь. Как минимум, три часа в день точно уходило на задания, умные разговоры с мамой и истолкованию материалов из старых учебников.

Я уставал, и внимание моё рассеивалось.

Однажды я не выдержал. То был урок истории, нудный предмет, который давался мне с трудом. Мама неинтересно рассказывала материал. Скорее, рассказывала-то она интересно, только вот я особо не горел желанием слушать. Мне хотелось свободы. Не знаю, почему, но к ней меня тянуло всю жизнь. И я лопнул. Терпение моё разлетелось на кусочки. Бросив ручку, соскочил со стула и под охающие вздохи матери рванул на улицу, успев нацепить на себя только ботинки, уже изорванные и хлябающие.

Ветер долбанул в лицо. К чёрту, к чёрту… Выученное от папы слово так нужно было сейчас. O, небо. Оно раскинулось перед моим взором как простынь, приглашающая на себя лечь. Эти белые пушистики, плавающие надо мной, манили, чтобы я их погладил. И мне казалось: я трогаю их! Кончики пальцев чувствовали нежность, она разливалась по телу, опускалась в ноги, к ступням, что мне продолжало казаться: я лечу!

И я летел. Навстречу ветру, пыли, людям – всему миру. Летел навстречу своему собственному безумию и непониманию того, зачем всё это со мной происходит? Навстречу улыбкам, сверкающим глазам, клыкам, шерсти, воротам, дорогам, шпалам. Я думал, что летел навстречу всей Земле.

И неизвестное накрыло меня нежданно. Я оказался в незнакомой местности напротив огромного здания, которого не видел ранее. Ровные кирпичи бледно-бордовой расцветки. Стеклянные и вымытые дочиста окна. Лестница бетонная, ведущая к главному входу. Здесь ветра не было, из-за этого тишина давила на уши. Я притих. Остановился. Странное ощущение непричастности ко всему вокруг разлилось по всему телу. Я словно отстранился от мира, будто тело – растворилось. И осталась только одна душа, невидимая и свободная.

Ватные ноги потянули меня в правую сторону, где стоял серый деревянный заборчик, из-за которого можно было выглядывать. И быть незамеченным, когда из кирпичного здания стали выходить дети и иногда взрослые. Большинство веселилось. Их чувства беззаботности вселилось вглубь меня тоже. Людей проходило всё больше и больше, и я становился еще более незаметным.

Будто призрачным.

Завороженный, я простоял так долгое время, пока не опомнился и уже собирался уходить. Но дверь в кирпичном здании громко хлопнула. Оттуда вышел молодой парень, высокий, прилично одетый (как мне вспоминается сейчас). Его невероятно тёмные волосы сильно отличались от его кристально зелёных глаз, сверкающих из-под челки. Он стоял, долго всматриваясь в небо, его рука засунута в карман серых брюк. Рубашка, идеально выглаженная, пестрела своим ярким отбеленным цветом. Сверху – пиджак, такой же серый, как и брюки, вальяжно расстёгнут и с одной стороны заправлен в подштанники. Особенно в глаза бросался мне бордовый галстук с серыми тонкими полосками по диагонали.

Только галстук и только зелёные глаза. Глаза, которые одномоментно уставились на меня.

Меня окатило ледяной водой.

Я нагнулся, притих. Как назло, стал дышать тяжело вслух. Пару минут я сидел на корточках, а потом, трясясь, посмотрел в щель в заборе. Парня уже не было.

– Потерялся? – Я вздрогнул всем телом и резко развернулся. Зелёные глаза с укором и насмешкой уставились на меня. Молодой человек нагнулся, и глаза стали ещё больше. – Смеркается. Ты здесь учишься? – и указал на здание.

– Нет, – пролепетал я. – А что это?

– Школа. Сколько тебе лет?

– Семь.

– Гм.

Он неважно и немного грубо протянул мне свою руку. Не знаю, как я смог ему довериться – скорее, это было больше подчинение. И после этого он повел меня к моему дому, а я иногда подсказывал ему, куда идти. Когда мы дошли, он не стал заходить внутрь и отпустил меня так. Я не ощущал к нему благодарности, потому что от него это чувствовалось не в качестве жеста благородства или рыцарства.

Дом встретил меня хмуро. Тишиной. Больше всего я боялся отца, мама могла сказать ему о моем побеге. Но оказалось, что его нет дома.

Мать сидела в комнате, вязала спицами. Это ничего доброго не сулило. Я знал, что, если она вяжет – значит, она злится. Лишь украдкой поглядывая в ту зловещую комнату, я сел за обеденный стол и тоже нахмурился. Мне было голодно. И стыдно. Впервые стыдно за то, что я натворил. Щёки пылали. Я поверхностно анализировал своё поведение и тут же осознал, что только я ответственен за свои поступки.

Мне пришлось встать, достать из холодильника яблочное пюре и наложить себе в тарелку. Можно было взять макароны, но мне нельзя было пользоваться печкой, чтобы их разогреть.

Не наелся. Снова хмурость. Краем уха только слышал, как стучали друг об друга спицы. Я боролся с самим собой. С одной стороны, злился на себя, что не сдержал своих эмоций, дал им волю и позволил себе дерзость. А с другой – агрессировал на мать за то, что она держала меня в строгом воспитании, и негодовал, что мне не позволяли полностью делать всё, что я пожелаю.

Сражался. Бросался то в одну сторону, то в другую. И решился. Встал и подошел к родительнице.

– Прости.

Я положил ладошку на её плечо. Она не повернулась и даже не вздрогнула. Ком слёз подступил к горлу. Вот-вот я готов был разреветься.

– Я больше не буду тебя расстраивать. – пробубнил я, ощущая, как дрожат губы.

Всё же заревел.

– Ладно. – Мама повернулась, улыбаясь. Она ждала этих слов. – Ты еще взрослеешь, но уже сейчас ты маленький взрослый человек. Если тебе что-то не нравится, ты всегда можешь мне сказать. Прямо. А не убегать из дома, ведь я не понимаю, что с тобой. И как тебе помочь. Хорошо?

– Да. – пропищал я сквозь слёзы.

Она обняла меня. Я быстро успокоился.

С того момента я начал понимать, почему я на домашнем обучении. Только мама могла дать те необходимые знания, в которых я нуждался. Только она могла сделать из меня того человека, которого она хотела видеть в будущем.

Во-первых, я усваивал информацию в том объеме, сколько мог осилить. Как это ни странно, я рос буйным и беспокойным, поэтому часто не мог усидеть на одном месте. Мама же ухитрялась сделать так, чтобы усидчивость моя возрастала, на 2 минуты каждый день увеличивая время занятий. Это происходило настолько незаметно, что мне даже не к чему было придраться. Создавалось ощущение, что я сижу столько же, сколько и всегда. Поэтому терпение выращивалась внутри постепенно. Как цветок, мама кормила его удобрениями.

Во-вторых, она преподавала мне то, что мне нужно было знать на разном этапе жизни. Так, изначально я учился, конечно же, писать. И писать достаточно хорошо, а не «лишь бы что-то было». На втором месте стояло, неудивительно, чтение. Я учился читать вслух и про себя. И вскоре начал делать это быстро. Тут же была история – настолько поверхностная, насколько я мог воспринимать информацию. Поначалу мне думалось, что это слишком скучно, но дальше становилось все интереснее. Мама доставала фигурки бойцов, маленьких, таких же, как мои малюсенькие пальцы, расставляла их на полу (их было так много, что не пересчитать), и с помощью них демонстрировала различные войны или другие важные исторические события. Такие показательные уроки нравились мне больше всего. Часто потом я сам доставал фигурки, создавал собственные битвы и даже продумывал стратегии.

Я изучал мир животных – особенно тех, что обитали в нашем регионе, чтобы знать, как себя вести при встрече с ними. Я познавал первичные особенности своего организма. Постепенно мама объясняла мне различия между женскими и мужскими телами. Таким образом, я получал достаточно хорошее половое воспитание, что уже лет в 10 мог спокойно говорить о сексе, не стыдясь этого.

В-третьих, чуть позже, я мог самостоятельно выбирать именно те дисциплины, которые, как мне казалось, пригодятся в будущем. Поэтому мама очень бережно относилась к моему мнению – так, словно это было нечто хрупкое.

Я понял, что я – не просто частичка общества. Я понимал, что являюсь полноценным человеком, независящим от мнения других людей, полностью погруженный в собственные заботы, самосовершенствование, саморазвитие и прямое движение вперёд.

Правда, я не знал, куда именно я шёл. Я просто чувствовал это. Но теперь точно уверен: об этом знала моя мама. С самого начала, ещё до того, как я родился, она всё прочитала, продумала, выяснила. У неё действительно имелась невероятная сообразительность. Такая, что она смогла предугадать моё рождение. Потом – продумать, как именно она будет воспитывать своего единственного сына, оберегать его, подводить главному.

И её кристальное продумывание до самых мелочей оказалось невероятным. Потому что в итоге всё стало таким, как она и планировала очень-очень давно.

Только я это понял слишком поздно.

7 глава

Легкая волна слухов проходит по башне Тасмагонии. Её горьковатый запах впивается в ноздри, словно клещ. Поэтому с момента дуновения я уже едва ли сомневаюсь в услышанном: предатели есть. Их нужно только поймать. По всем этажам – по всем устам, рукам, глазам продвигается это новость, возникшая из ниоткуда. Ведь как берутся слухи? Кто их создаёт? Не может же загореться дом, если не перегорела проводка. Или, если кто-то намеренно не поджёг его. Если есть ситуация, значит, за ней стоит причина. Потому что ровно от неё исходит следствие. Это логично. Причинно-следственная связь.

Сначала волна захлестывает первые этажи, затем идет выше и выше, но с каждым этажом её действие ослабевает. До последнего она едва ли доходит, но – запах. Он горький, пугающий – я точно его знаю. И ни на секунду не сомневаюсь, что рядом со мной ходят предатели Чёрной партии, и теперь их ничто не спасет на смертном одре.

«Они совершили это… Аллен их не простит».

Чтобы собраться с мыслями, я намечаю себе задачу проследить за всеми членами совета и выяснить за ними изменения поведения.

Дэниэл Старк. Когда я захожу в его кабинет, он встречает меня задумчивым взглядом. Этот молодой человек всегда доброжелательно относится ко мне, хотя и не подозревает, с чем связана моя деятельность. Сегодня он выглядит еще более мечтательным. Я сразу понимаю, что если не сегодня, то в другой день он обязательно возглавит революционную группировку. Но слух о предательстве в данный момент его не касается. Мысль покоится рядом, но еще не дошла до него.

– Президент в своем кабинете? – спрашивает меня Дэниэл, лишь слегка улыбнувшись. Я киваю, бросая на стол ему стопку бумаг. Он тоже сидит в запыленном кабинете, лишь делая вид, что работает с документами. На самом деле, глава страны тоже возложил на него какую-то миссию, о которой мне пока что, к сожалению, неизвестно.

«Как дела на рабочем месте?» – спрашиваю я жестами. Мгновенно анализируя, Старк осторожно отвечает:

– Всё в норме, но сегодня стало напряженнее: то и дело говорят о предательстве… думаю зайти к Президенту, спросить, известно ли ему что-то об этом?

«Хочешь отвести подозрения от себя?» – и игриво моя бровь скачет вверх. Я усмехаюсь.

– Было бы что скрывать, – разводит он руками. – сомневаешься в моей преданности?

Я мотаю отрицательно головой и скоро выхожу из кабинета. В самом деле, истинно преданных в башне Тасмагонии по пальцам пересчитать. Все остальные – жертвы своего страха, потому что Президент абсолютный манипулятор и гипнотизер. Ему всегда хочется беспрекословно верить и подчиняться. Подчиняюсь ли я ему? Несомненно. Боюсь ли я его? Едва ли. Мной управляют деньги. Только ради них я состою на этой должности. Из-за денег я решился на мерзкую работу. Однако я не искренен с вами. Деньги – не первое, за что я беспокоюсь.

Итан Оруэлл, работающий на третьем этаже в отделе программистов, встречается мне сегодня на последнем – 26-ом этаже, ходит из одного кабинета в другой. Он выглядит нервно, скрывает это за веселым, шутливым настроением. Я подхожу к нему, и он тут же обращает на меня внимание.